Текст книги "Калика перехожий"

Вот и сумерки. Они принесли с собой стену мелкого моросящего дождя. Что там впереди? Скоро ли берег и твердая земля под ногами?

Из стены дождя выплыл силуэт. Неизвестный встал на пути. Остановившийся Вальгард рассмотрел незнакомца. Не старый мужчина, на лице борода и усы черного волоса. По вороту рубахи славянская вышивка красной нитью. Оружия нет.

– Не в добрый час привел ты воев в мои владения, нурман! – первым заговорил незнакомец. – Хочешь выжить, вертай назад.

– Нет!

– Что ж, свой выбор ты сделал.

Незнакомец исчез, тем самым освободив путь.

– К бою! – подал команду Орм, тоже рассмотревший незнакомца.

И началось… Из глубин топи полезли никем ранее не видимые существа, с неба, из пелены дождя, на шлемы и щиты викингов слетались и падали когтистые птицы с кожаными крыльями и клыкастыми головами детей и девиц, с когтистыми лапами. Вся эта нечисть рвала и кромсала людские тела, стаскивала с тропы в топь. Люди отбивались, медленно продвигаясь вперед, но гибли, было ясно, что из болота им уже не выбраться.

Колдун, в сторону отбросив ненужную теперь слегу, из-за спины потащил свой посох. Думать о чем-либо, времени не было. Жить вечно никому еще не удавалось, пора узнать, как выглядит Вальхалла. Он поднял над собой свой колдовской инструмент и резко, с силой ударил его о колено, ломая на две половины.

– О-оди-ин! – послал в пустоту дождя зов.

Стену моросящего дождя широкой полосой прошила стрела молнии. В один миг посветлело небо, округа притихла, затихарилась, отступила в стороны, но не ушла в глубины нежить, попустила конвульсии своих жертв. Викинги, тяжело переводя дух, сжимая щиты и мечи в руках, скучковались на крохотном пятачке, сами еще не поняли, чего ожидать от краткосрочной перемены в болотной бойне. Как мало их осталось! Тишина ночи внезапно разразилась страшным гулом. Нарождающийся месяц померк прямо на глазах. С поднебесья на болотную гладь с огромной скоростью со свистом сверзься вихрь, с треском сметая с пути редкие деревья, поднимая с поверхности комья грязи, жижу и клочья мха. С силой сдвинул вцепившихся друг в друга людей, разбросал не успевших нырнуть в топь ночниц, шишиг, чупакабр, иных мерзких существ, населявших болото.

– Дикая охота-а! – перекрывая гул, прокричал Вальгард. – Прощай, Орм! Вальхалла, надеюсь, ждет нас!

Держа в обеих руках обломки посоха, он поднял их к небу, что есть мочи взревел, призывая свое божество:

– О-оди-ин!

На статном белом как молоко коне, извергающем из ноздрей и рта пламя, в разрушительной буре несется по воздуху Дикий Охотник. Во главе огромной свиты скандинавской нежити ведет он свою демоническую кавалькаду, чтобы собрать смертельную жатву, и нет никакой разницы для него, нежить ты или человек. Плащ, накинутый на плечи, далеко развевается по ветру. Гулко хлопают бичи в руках его воинства, а после каждого удара сыплются искры молний во все встреченное на пути. Смерть и небытие несет дикая охота!

Всего один заход, и широкая полоса болота опустела, словно плугом прошлись по ней всадники Одина. Умчались в никуда, накрыв всю площадь тишиной. Орм тыльной стороной ладони стер с лица грязь, оглянулся. За его спиной стояли грязные и мокрые Кьярваль – племянник Сигурда и Ингольв – единственный берсерк в его хирде. Всё! Хирд перестал существовать. Выжили только они трое.

8

Живые и мертвые пред Богом равны,

Потому что души вечны…

«Велесова книга», дощечка 14

Насколько велика Русь, Ищенко понял, преодолевая ее просторы. Темные густые леса чередовались озерами и болотами. По берегам рек ютились славянские поселения. Здесь, в северных областях, время замедлило свой бег, сюда еще дошли посланцы новой веры, и люди, сотни лет назад осевшие на земле щуров, славили родных богов, приносили требы в места намоленных капищ. На въездах в деревни стояли щелястые, грубо рубленные чуры, призванные охранять покой и благополучие поселенцев. Здесь и сами смерды отличались от жителей юга, имея в своем арсенале помимо сельского инвентаря, боевой. Меч, сулица и щит были у каждого. Только брони не могли позволить себе пахари, заменяя ее доспехом из грубой толстой воловьей кожи. Старейшины и родовые князьки руководили укладом в весях, руля по понятиям «Русской Правды». Почти каждое поселение представляло собой оборонительное сооружение, огороженное частоколом, к которому тянулись тропки от лесных хуторов и мелких деревушек, избенок по пять-шесть каждая. Как бы ни был труд тяжек, кривич подмечал светлые лица русичей, довольных свободной жизнью. Веретень, и сам светлел ликом, глядя на людей одной с ним веры, не упускал возможности побывать в святых для него местах, поговорить с общинными волхвами.

Андрей из истории помнил, что минет примерно сотня лет, и всему этому благолепию родной веры придет конец. Доберутся до глухих мест представители греческой веры, а князья и бояре заставят поменять родных богов на единого, но чужого для племен и родов бога, поделят угодья и пашни, закабалят свободных людей, сделают зависимыми. На светлых чистых лицах осядет тень рабства не только телесного, но и душевного, и станет племя Сварогово рабами божьими, которые могут обрести счастье только в царстве небесном, и то лишь после смерти. Ведь жизнь на земле дадена для искупления грехов, а они преследуют смертных от самого рождения. Уйдут в предания и сказы стариков, годы, прожитые в веселии и свободе, когда славяне, живущие сейчас, славили своих богов, внуками которых они являются. Ищенко взгрустнул. Не ему, попавшему в этот мир из будущего, менять ход истории.

Полтора месяца потребовалось путешественникам, чтобы добраться до Полоцкого княжества. Поиздержалась мошна сотника, потому как помимо пропитания на десяток ртов приходилось тратиться на провоз по рекам. Купцы не отказывались брать попутчиков, но деньги считать они любили, особливо ежели деньги те попадали к ним в кошель.

Улич, купчишка средней руки, имеющий свою лодью с десятком судовой рати, успел восвояси до ледостава, высадил их на правом берегу Свислочи, там, где Немига, разделившись на два рукава, в нее впадает. Рубленые стены древнего Минска виднелись в полуверсте на островном высоком берегу.

– Прощай, добрый человече, – попрощался с кривичем купец. – Тумаши, Омьша и Ольстино, это вниз по реке. Мне поворачивать на Менск, я почитай, что и приплыл. Ты же хошь пехом, хошь лодью дождись. Купцы в том направлении товар возят часто. Вам верст тридцать до ближайшего нужного вам селища осталось.

– Спасибо, Улич. Уж если тысячу верст прошли, тридцать как-нибудь осилим.

Пройдя с версту, Андрюху, шедшего во главе поистрепавшегося за долгий путь общества, догнала Груша, одна из девок молодой боярыни. Загомонила, как всегда скороговоркой, что-то пытаясь объяснить. Встав, сотник жестом придержал словоизлияния молодушки.

– Тихо-тихо! А теперь спокойно расскажи, что случилось. Только не тарахти.

– Боярыне снова плохо. Ей бы телегу раздобыть и, уложив, довезти до дому.

– Ох уж на мою голову… Потерпеть никак нельзя?

– Непраздна она, боярич.

Подошел Веретень. Словно в продолжение разговора, спросил:

– А ты не знал? Я ее уж седмицу как травками пою.

– Та-ак! А я-то думаю, и чем она траванулась. Всю дорогу блюет, бледная как смерть, а это, оказывается, вон что. Ладно, привал всем. Веретень, остаешься при бабах, а я пройдусь, может, хутор разыщу. Тропинок много и город недалече, глядишь, транспорт надыбаю.

Поиски затянулись часа на два, но завершились успешно. Толерантность по отношению к вере в местных деревнях было налицо. Народ косо смотрел на соседа, но в бочку не лез, оружием не бряцал. Двоеверие с перевесом язычества присутствовало открыто. Обратившись к служителю культа, заведовавшего сельским капищем, через него нашел владельца лошади с телегой, согласившегося за небольшую плату потаксарить до Тумашей.

Затемно добрались до боярской усадьбы, находившейся как раз в центральной части большого села, проезд по улице которого сопровождался лаем дворовых собак с крестьянских подворий и любопытными взглядами населения. Кого там в такое позднее время леший принес? Высокие дубовые ворота на кованых петлях по причине темного времени суток были закрыты, и телега, и следовавшие за ней пешеходы встали перед ними. Ищенко кулаком от всей души приложился к створам, услыхав брех дворовых кобелей, скорей всего бегавших свободно, и ответное слово кого-то из челяди:

– Кто там балует? До утра жди, боярыня с чадами почивать изволит!

– Отпирай ворота, смерд! – повысил голос обычно спокойный Веретень. – Боярыне передай, дочь в гости припожаловала. Да, пошевеливайся!

Пока внутри решали, что делать и будить ли хозяйку, Андрюха отошел подальше, попытался рассмотреть комплекс строений за высоким забором. Так как все село погрязло в темноте, то и боярский терем было не увидеть, и очертания его были смазаны, реалий никак не разобрать.

Разбуженный двор наполнился охами-ахами принимающей стороны. Дородная дама, мать Яромиры, Студеника Белозоровна, как заправский полководец, командовала дворовым воинством. Мамки с няньками не отстали от своей благодетельницы, оттеснив от молодой боярыни в сторону ее дворовых девок.

Умучившись за день, сдав дочь боярыни и женскую часть коллектива с рук на руки, вместе с Веретенем по-быстрому напихались холодными пирогами с убоиной, все запили квасом и, несмотря на слабые протесты Студеники Белозоровны и нелетнюю прохладу в преддверии зимы, полезли на чердак сарая, спать в сено.

Вот оно как бывает, пашешь как ломовая лошадь, недосыпаешь, недоедаешь, а стоит сбросить с себя ярмо ответственности, и ты вольный стрелок. Делай, что хочешь, иди, куда хочешь. Андрей сидел на плоской крыше многоэтажки, свесив ноги вниз, рассматривал людей, с высоты больше похожих на букашек, копошившихся на асфальте дорожек, машины, проезжавшие по близкой к микрорайону магистрали. И какого фига он сюда забрался? Времени много? Так сходи, проведай друзей! Соскучиться уже успел.

Оторвавшись от зрелища давно забытых видов, опустил взгляд на свои руки. Мать моя женщина! В руках держал полную миску густой деревенской сметаны, чуть желтоватой от процентов жирности и пахучей до одурения! В сметане виднелся черенок деревянной ложки, основная часть которой благополучно утопла в плотной массе. Зачерпнул и, не долго думая, полнехонькую сунул в рот. М-м-м! Какое удовольствие! Ничего вкусней не ел! Еще! Еще! Без напряжения оприходовал половину. Передохнул и снова взялся за черенок. Шалишь! Хрен у меня кто отнимет такую вкусноту. Пусть с горшка день не слезу, но заточу всю!

В уши залетел какой-то посторонний звук. Заставил отвлечься от съестного. Что за хня? Не хочу-у! Звук, словно надоедливый поутру будильник, заставил открыть глаза.

Не далее как в трех шагах от него, с жерди, за каким-то ляхом примостыренной в этом месте, горланил петух. Причем крик его был, скорее всего, не первый и даже не второй. Хозяин подворья надрывался, орал, скосив глаз на незнакомцев.

– Кыш, пернатый душман!

Ищенко подхватил рядом лежавший сапожок Веретеня, швырнул в наглую птицу, тут же отдуплился вторым, сбив несносного представителя птичьего племени вниз.

– Ну, конечно, оно чужим-то добром разбрасываться сподручней! – послышался насмешливый голос друга.

– Утро доброе.

– Кому как, а мне теперь сапоги шукать потребно.

– Да, ладно, подумаешь. Далеко они не упали. Что под руку подвернулось, тем и пульнул.

Будто забыв о перепалке, Веретень, лежа на запашистом сухом сене, промолвил, глядя в открытое боковое пространство под скатами крыши.

– Хорс на небосвод взошел.

– Что? А, ну да…

В приподнятое сном и отдыхом настроение ворвались звуки обычной сельской жизни. С подворий кричали петухи, выводя гаремы на прокорм. Коровы, подоенные поутру, мычали, здороваясь с товарками, следующими к местам оскудевших пастбищ с пожухлой травой. Людскому гомону вторили собаки. Денек обещал быть погожим. Осень теплая, хоть с дождями, туманами и ночными и утренними морозцами.

– Э-эй, бояричи! – раздался молодой, звонкий девичий зов снизу. – А чего это вы поршни разбросали?

Оба подались вперед, перевернувшись на живот, свесились с верхнего настила сарая, жадными взорами окидывая прелестное создание, по возрасту дотянувшее лет до четырнадцати. По нынешним временам самое то! Гибкое тело, преодолев считанные метры, в два наклона с точными, без суеты, движениями рук, оприходовало в ладошку за халявы оба сапога с высокими голенищами. Задрав голову, заметила на себе два внимательных взгляда, поправила прядь волос цвета спелого колоса, слегка покраснела, но переборов себя, сама открыто и где-то с какой-то властностью вгляделась в двух олухов, словно коты щурившихся от удовольствия в лучах утреннего солнца.

– Чего застыли и молчите? – снова задала вопрос. – Матушка велела еще до рассвета баню истопить. А то вы за дорогу грязью заросли и коростой покрылись. Баня готова.

– А ты кем здешним хозяевам доводишься?

– Дочь я боярская.

– Ух, ты! А звать как?

– Меня звать не нужно. Я сама приду, ежели нужным посчитаю! По имени Олисавой нарекли. Что лыбитесь? Слазьте! После вас остальные мыться пойдут. Исподнее вам уже в баню снесли.

– Все-все, уже в пути. Куда идти?

Андрей первым оказался на земной тверди, за ним по лестнице соскользнул Веретень. Девушка махнула рукой.

– Там, на задних дворах, в сторону речки. Ой, да сами найдете, если грязными быть не хотите.

Оставив сапоги, быстро ретировалась в сторону терема. Только сейчас заметила, что за их общением наблюдали десятки глаз, на время прекратив привычные работы, затихнув по углам. Даже дворовые псы не подавали голосов. Чудно!

– Пошли, что ли? – позвал Веретень.

– Почапали.

Отпарившиеся и вымытые, оба в новой одежде, каким-то чудом нашедшейся в богатых скрынях хозяйки, оба друга очутились за праздничным столом. Сидели почему-то втроем. Они двое и матушка-боярыня. Женщина с характером покруче Снежаниного, Ищенко сразу понял это.

Большой стол в обширной светлице уставлен яствами. Когда и успели приготовить все великолепие поварского искусства? В чаши из серебра стоявшая за резными спинками стульев челядинка своевременно подливала хмельной мед. Андрюхе, что – не привыкать, знай себе, льет в глотку, а вот Веретень после бани, да с непривычки, осоловел. Задумчивая улыбка задержалась на юном лице. Боярыня не смогла удержать удивления стойкостью организма кривича. Андрей заметил, как подмигнула «разводящей». Мол, не телись, видишь, клиент не дозрел, лей почаще.

Андрей, не стесняясь, заедал выпитое пирогами с различной начинкой, отведал каши, своим ножом отчекрыжил и в присест оприходовал поросячью ногу, набросился на овощи, с них на жирную утку. Сам подмигнул челядинке. Давай, процесс не задерживай, вишь, хозяйка нервничает! Не нужно нервировать тетю!

Витиевато заворачивая предложения, соскакивал со скользких тем, превращал расспросы в шутки и сам качал информацию с раскрасневшейся от спиртного боярыни, выясняя общую обстановку в княжестве и поместье.

– Уж боле двух десятков лет у нас правит князь Брячислав. Шесть лет тому ходил он в поход на нижегородцев с князем киевским. Так потом словно ведьма пошептала. Рассорились. А о прошлом годе он с дружиной разграбил соседние княжества, пощипал и зробил набег на Псков, в осаде его долго держал. Так рази ж это лепо? – боярыня посмотрела в глаза трезвому Андрею. – И мой старый всюду с князем, как хвост волчий за волком. Весь род княжий порченый!

– Это как?

– Дак…. Ой, чего это я говорю? – Студеника прикрыла ладонью рот, только ведь сказанного не вернешь, слово слетело с уст. – Да, ты не слухай бабу, боярин! Сама не ведаю, о чем баю.

– Студеника Белозоровна, не переживайте вы так. Друг Веретень вон уже задремал, а мне с Брячиславом детей не крестить.

– Ой, оно и верно! Тем паче, что князь наш не византийской веры, в рубашке рожденный, сам в четырех ипостасях обретается.

– Ну-ка – ну-ка, это интересно?

– Он сам волхв, а еще чародей и богатырь.

– Скажите, право слово, сколько достоинств, и все у одного.

– Это, да-а. Вот и сейчас мой-то с князем в набег ушел. Ляхские земли опустошают. Прости господи, люд в неволю уведут.

– Мало ему смердов в вотчинных селах?

– Эх, боярин! В наших селах вольные люди живут и богов чтут тех, к каким сердце открыто. А дружина-то у мово боярина, Остромысла Яруновича, вся из люда вотчинного. Они нам все родовичи. Вот две сотни воев он за хабаром и повел. А что? Так испокон веку щуры ратились. Вот челядь у нас та из чужих мест, с полоном приведена. И у селян наших челядины имеются, кои с воинской добычей им достались. Вот те-то по окраинам селищ избы ставят да землю пашут.

– Интересный поворот дела.

– Донесли мне, что на теле у вас обоих одинаковый знак наколот. И что он означает? Мои-то знахари разобраться не в силах.

– Ха-ха! Это тоже родовой знак. Оберег, можно сказать. Родовой тотем. Под этим знаком отпрыски древнего боярского рода обретаются, он им удачу приносит. Пращур наш в Византию в походы хаживал, вот под этим самым знаком.

– Вот и Брячислав такой же удатный.

Их беседа затянулась надолго. Андрей тянул из боярыни информацию какую мог, тут же фильтруя, закрывал пробелы белых пятен в своих знаниях действительности. Так получалось, что обособление Полоцкой земли от Киева и превращение её в самостоятельное княжество фактически началось уже при Изяславе. В это время Полоцкая земля уже занимала достаточно большую территорию Северо-Западной Руси, располагаясь в бассейне реки Западная Двина, верховьях рек Березина и Неман. Близость Верхнего Днепра и среднего течения Западной Двины обеспечивала удобную транспортировку товаров из Чёрного моря в Балтийское, что давало большие выгоды Полоцкому княжеству. Процветанию его во многом способствовали земледелие, охота, рыболовство и кузнечное производство, сырьём для которого в изобилии служили местные болотные и озёрные руды. Сын Изяслава, Брячислав, присоединил к Полоцку земли, лежащие между Западной Двиной и Десной. Куда нынешний князь заведет своими набегами раскачивающуюся ладью княжества полоцкого, непонятно. Добро еще то, что Святослав киевский смотрит на такие телодвижения сквозь пальцы. О! Встрял во времена междоусобиц! К какому берегу прибиться, чтоб в один прекрасный день жизнь не рассыпалась как карточный домик?

Уже на столе сменили блюда, уже Веретень ушел отдыхать, а мочевой пузырь требовал слить лишнюю жидкость из организма, когда боярыня отпустила Андрея из-за стола. Мимолетный взгляд, брошенный им за плечо, показал, что проверку на лояльность они прошли.

В первый день зимы из похода вернулся боярин с дружиной, добычей и полоном. Полоцкий князь захватил и сжег десяток польских городков у границ княжества, подверг опустошению земельные уделы шляхты. В один из дней на боярское подворье прискакал десяток воев из передовой сотни Остромысла Яруновича.

– Боярин на подходе. Велено передать, чтоб готовили пиршество для дружины! – отрапортовал десятник боярыне приказ мужа.

И забегала челядь, загудело село, в предвкушении встречи с отцами, мужами и детьми, возвращающимися с войны. Столы выставлялись на площади, резали живность для угощения дорогих сердцу людей. Жарили, варили, парили, подтаскивали прямо к столам бочонки с хмельным. Еще никто не знал, кто выжил в боях, а кого злая доля заставила сложить буйну голову на чужбине. А к вечеру конные сотни окольчуженных воинов пересекли околицу Тумашей. Позади, скрипя полозьями по снегу, двигался тележный поезд с рухлом и добычей, взятой на щит. Самым последним, замыкая движение, велся пехом полон. Мужчины, женщины, дети возрастом старше десяти годков. Ищенко с Веретенем, стоя в шеренгах встречающих, смотрели только на них. Какие на хрен поляки, все русские люди, в грязных, запыленных, кое у кого рваных и окровавленных тулупах. Потухшими глазами они смотрели на будущих хозяев. Сегодня пир победителей, а завтра дележ добычи, и к какому хозяину попадешь – неизвестно. Ясно только, что кончилась вольная жизнь.

Вот и встреча! Боярин в байдане поверх одежды у своих ворот соскочил с седла, бросив повод лошади подбежавшему челядинцу, сделал два шага к вышедшей для встречи жене с корцом сбитня в руках. После приветственных слов и ответного поклона задал вопрос:

– Все ли добре в вотчине моей? Нет ли в чем ущербу имени и имуществу моему?

На взгляд Ищенко, был он ростом низок, но широк в плечах и объемен в талии. Борода лопатой прикрывала грудь и добрую половину брюха. Отросшие за поход запыленные космы волос с проседью спадали чуть ли не на плечи от центра лысого черепа. Но глаз орлиный, цепкий. Видно, не прост боярин, не страдает от недостатка ума. Красавцем его ну никак назвать нельзя. Жена на голову выше будет.

– Слава богам, в вотчине твоей все хорошо!

Оприходовав поданный корец, хозяин вотчины обнял жену, приник к губам поцелуем, и народ словно прорвало, заставило смешаться прибывших с селянами. Объятья и речи, смех и тут же женские вопли и детский плач в разных местах столпотворения. Кого-то не дождались семьи! Сложил голову кормилец, показывая удаль в дальних землях.

Один из сотников, житель другого села, отправил десяток воев отвести голодные рты полона за дальнюю околицу селища. Пусть там под присмотром небольшого эскорта хорошо вооруженных воинов дожидаются утра и своей дальнейшей участи. Сегодня праздник у родовичей, всем за столы! И пошло веселье! Хмельное лилось рекой, жареных целиком свиней и бычков воины дербанили на части, запихивались съестным, будто не ели целый год. Каждый имел право приветственное слово сказать, поднять кубок и выпить за князя, боярина, воинского товарища. Гуляй, Русь полоцкая, плещи веселье через край, топи грусть-печаль о погибших земляках и друзьях своих во хмелю!

Уже в процессе застолья боярин жестом подозвал Ищенко к себе, скорее всего, предварительно перемолвившись с женой. Усадил рядом, выпил за знакомство.

– Оставайся гостевать в усадьбе, сынку, – молвил в самое ухо, перекрывая застольный шум. – Мне бог сынов не дал, так хоть вы с родичем поможете зиму нескучно перезимовать.

– Спасибо, боярин. Останемся, коли не в тягость будем, – легко согласился Андрей, для приличия поинтересовался: – Как в набег сходили?

– О-о! Удачно! Люду в полон взяли – многие тыщи! Серебряных гривен да дорогих украшений, жемчугов… – запнулся, усмехнувшись в усы. – В общем, вона как сходили. Да, ты сам глянь, как дружина моя довольна! – Жестом руки обвел пирующие сотни людей за столами.

Весело потянулось время в усадьбе боярской. Месяц промелькнул, даже не заметили как. Через мутные тонкие плашки слюдяных листочков призрачное солнце заглянуло в окно. Опоздавший по каким-то своим причинам, дворовой владелец птичьего гарема словно опомнился, запуская свою ежедневную, осточертевшую «шарманку».

– Кукареку-у! Кукареку-у! – раскричался на все лады.

Интересно, он что, специально садится рядом с их окном?

– А, чтоб тебя, ехидна крылатая! Ведь специально орет, будто его режут! – подскочил с лавки Андрей.

– Чего ты так на него взъелся? – со своего места лениво подал голос Веретень.

– А что, не за что? Вон, ты до рассвета с Олисавой проженихался. Небось спать хочешь?

– Ну, хочу.

– Вот! А он мозг долбит.

– Он в своем праве.

– Да мне чихать на его права! У нас здесь не Женевская конвенция.

– Чего-о?

– Того! Попрошу боярыню, пусть распорядится приготовить суп из этого деятеля. Дюже люб мне такой супец, жить без него не могу!

– Так она тебя и послушает.

– А…

Дверь, вывешенная на ременных петлях, без скрипа подалась внутрь комнаты. На пороге их светелки застыл собственной персоной хозяин усадьбы, полностью одетый по погоде для верховой езды, опоясанный широким ремнем, с навешенными на него мечом и тулом. По его кривой ухмылке можно было предположить, что разговор молодых людей он успел прослушать. Уж слишком громко Андрей выражал свои чаяния на предмет куриного супчика.

– Хо-хо! Говоришь, пивень всему виной, что Хорс гонит свою колесницу по небосводу? А ты вон шаблюку свою вынь, да и снеси ему чубатую бестолковку! Хо-хо! Только уже завтрева заместо него на подворье другой кукарекать зачнеть. Свято место пусто не бывает! Долго спите, бояре! Швыдче одевайтесь, сынки. Лошади под седлом стоят, дело не ждет!

– Куда ехать прикажешь, Остромысл Ярунович? – удивленно приподнял бровь Андрей.

– Так я ж с вечера казал! Охота! По всей вотчине провожу. С набегом и так время упустили. Зима. Не изничтожим волчий молодняк, по снегу голод их за глотку схватит. Тогда и нам просраться дадут. За зиму столько скотины порежут, что и нам голодно будет. Так ведь еще и расплодятся! Собирайтесь, у коновязи вас жду.

За всю прежнюю жизнь Андрюхе никогда не приходилось участвовать в загонных охотах. Пока одевался, в голову пришел рассказ Семибратова, когда старый перец вспоминал, как будучи молодым старлеем, на пару с друганом Вовкой Костенецким пошли в деревенский «бутик» за водкой.

Сходили неудачно. Возвращаясь в гарнизон, шли через поля. Так ближе! Откуда ни возьмись, прямо перед носом, ну, буквально метрах в тридцати, нарисовалась пробегавшая мимо лосиха. Судя по размерам, лесной корове лет было немало. Видать, из ума выжила старая! Наверное, у лосей тоже маразм наступает.

Азарт, словно моча, ударил в голову молодым офицерам. Ничего лучше не придумали, как погнаться за четвероногой добычей. В ответ на инсинуации с их стороны лосиха прибавила скорость. У ребят в кобурах пистолеты, к ним по два снаряженных патронами магазина. Мишень в виде огромной звериной жопы перед глазами, но уже метрах в сорока, не меньше!

– Валим окорок! – кричит Володька.

Глаза блестят. От адреналина руки тремерить стали, так свежего мясца отведать охота.

– Вова, остынь! – пытался спустить проблему на тормозах Семибратов. – У нас же не Стечкины, обычные ПМы. Пукалки.

Но Костенецкого уже не остановить.

– Валим! – кричит, убыстряя бег.

Короче! Пожгли все патроны, намотали лишних километров семь-восемь, коровью жопу частью пуль утыкали. Только ушла лосиха! Вот и вся охота. Примерно такую поездку Ищенко и представлял.

Андрей так и не сподобился выучиться пользоваться луком. Знал за собой этот пробел, но для антуража лук с тулом взял. Покинув спальное расположение, оставляя в нем ухмылявшегося Веретеня, в душе применяя к нему такие эпитеты, как негодяй и сачок. И на фига сдалась им эта охота? Ведь только месяц минул, с тех пор как с войны воротились. Придется идти, за двоих отдуваться. Хотя сам больше чем уверен, у него не лучше чем у Семибратова с лосихой получится. Делать нечего!

Из большого лесного массива, огибая заросшие кустарником, лесом, пронизанные замерзшими ручьями и криницами буераки и возвышенности загонная команда выгоняла лесных санитаров на поле. Выдавленные из мест обитания волки побегут именно сюда, в надежде проскочить открытое пространство и скрыться в другом лесу. Уже явно прослушивался шум загона, лай собак, крики людей. Шума действительно было много. Чем они там колотят? Не понять.

Боярин расположил стрелков на противоположной опушке леса, по фронту перед полем. Народ ждал, предчувствуя развлекуху. Ищенко, опершись плечом на ствол березы, стоял недалече от Остромысла Яруновича, оставив свой лук притороченным к седлу. Зачем тащить лишнее? Все равно дохлый номер! Только стрелы потратит. Боевые кони в подлеске издали чуяли волчий дух, прядали ушами, тревожно всхрапывали, но ржать не пытались. Вот что значит школа жизни!

Вот оно! Началось! Выйдя из леса, первые волки встали на заснеженную стерню, принюхивались, озираясь назад, предчувствуя скорое приближение людей. Место засады выбрано умело, ветер дул со стороны волков. Луки у засадников уже в боевом положении, стрелы на тетиве, дай цель и взлетят в воздух.

Всё! Побежали! Массово побежали! Голов под сорок торили снежную целину. Может, здесь даже не одна стая? Андрей хорошо различал серых, мог определить матерых и молодых – худых и поджарых. У волка хорошая обтекаемость тела, приспособленного для бега: узкая грудь, длинные стройные ноги, поступь очень экономна. Сейчас волки, подняв хвосты, встопорщив косматую шерсть, щелкая острыми зубами, трусцою добежали до середины поля. Было видно, что сразу бороздить снежную целину вышли не все. На лесной опушке в робком ожидании застыла малая часть стаи.

Видно, не один Андрей приметил, что бегущий первым волк уже заметил далеко впереди, как из-за куста промелькнула тень человека, и на мгновение задержал свой бег, тут же издал протяжный, визгливый крик. Это сигнал товарищам в стае.

– Бе-ей! – почти рычит Остромысл Ярунович.

Два десятка засадников вскинули луки, выпуская на волю вестниц смерти. Закрутились, задергались на месте в предсмертной судороге четверо серых братьев, поднимая над собой снежное марево. Протяжный вой вожака заставил стаю идти на прорыв, и самые сильные и ловкие волки с рыси переходят на редкие большие скачки, еще наддают, учащая ход, рывками меняя его, следуя то уступом, то зигзагом. Хвост-полено на отлете у всех, головы вытянуты, а уши заложены на затылок. Скорость! Скорость и маневр, сейчас они решают все! Если первый вал серых бойцов доберется до людей, то будет возможность вывести из схлопнувшегося капкана глупый молодняк, вожак как никто другой в стае понимает это и ведет свою часть игры под названием «Охота». Игры и для людей и для волков ценою в жизнь.

Видно, как взмокла клочковатая волчья шерсть, широко ходят ребра на торсах зверей, у кого-то язык вывалился на сторону, кто пасть для боя раскрыл.

– Не зевай, робяты! – слышна бодрящая речь боярина. – Шевелись, а то не удержим! Важдай, левого бери, я, того что за ним хитрит!

– Разумею, боярин!

– Андрей, чего без лука стоишь? Так всю лепость охоты пропустишь!

В автоматическом режиме работают вои. Вон еще парочка волков прилегла на стерню со стрелами в телах. Вон и еще волк припал к земле…

Наддала стая! Деваться некуда – все до единого пошли на прорыв. Вместе с волками из лесных схронов на простор снежных полей выбегали очумелые кабаны, олени. Вон и серовато-рыжая лиса метет хвостом след! Всю дикую животину подняли загонщики по округе.

– Ай, добре! – веселится боярин.

А зверь, вот он уже тут! Ему прыжок и добраться до глотки вражинам, а Ищенко кирдык! Кажется, слышно горячее дыхание серого. Шалишь, брат, еще поживем! Андрей вовремя извлек даренный когда-то Монзыревым клинок. Взмах, и острая сталь половинит лесного разбойника, заставляя его откатиться к кусту и умереть без звука. Сбоку нудит Остромысл Ярунович:

– Шкуру попортил.

Ну и хрен с ней, со шкурой той! Зато своя цела, а это по нынешним временам существенно приятней, чем наоборот.