Текст книги "Роковая Фемида. Драматические судьбы знаменитых российских юристов"

Александр Иванович Урусов (1843–1900)
«Народный трибун»

Участие в деле «нечаевцев» доставило Урусову немало неприятностей. Находясь в Швейцарии, он высказался за то, чтобы швейцарское правительство не выдавало Нечаева России. На этом только основании его обвинили в «преступных сношениях» с революционерами, осужденными по делу «нечаевцев», произвели обыск в квартире, арестовали и выслали из Москвы в захолустный город Венден Лифляндской губернии под надзор полиции. На докладе император лично начертал: «Надеюсь, что надзор за ним будет действительный, а не мнимый».

Родился Александр Иванович Урусов в 1847 году в Москве, в семье полковника Ивана Александровича Урусова, который состоял на службе при генерал-губернаторе Закревском для особых поручений. Мать его, княгиня Екатерина Ивановна, принадлежала к известному роду Нарышкиных. Александр Урусов получил хорошее домашнее воспитание. В 1861 году он успешно окончил гимназию, проявив склонность к гуманитарным наукам, после чего поступил на юридический факультет Московского университета. Родители желали видеть сына на дипломатическом поприще. Однако очень скоро грянул первый гром – Александр был исключен из университета за участие в студенческих беспорядках. Хотя он и не был столь революционизирован, как некоторые другие студенты, но тем не менее всегда выступал против произвола и беззакония. В 1862 году он повторно поступил в университет и на это раз сумел окончить его без особых проблем.

В студенческие годы Урусов живо интересовался не только юриспруденцией. Он много и увлеченно занимался изобразительным искусством, посещал музеи, картинные галереи в России и за рубежом, куда ежегодно выезжал в летние каникулы. Тогда же стал выступать со статьями и заметками на театральные темы, некоторые из них подписывая псевдонимом «Александр Иванов». В частности, им написаны статьи: «Московский театр и г-жа Познякова», «Заметки о Московском театре», «Кончина Щепкина», «Письма о московской драматургии». Уже в этих первых работах студента четко просматривается его недюжинный публицистический талант, его сильная социальная позиция, идеи справедливости, свободы и равенства всех перед законом, то есть все те основополагающие принципы мировоззрения, которые впоследствии он отстаивал на судебной трибуне.

К карьере дипломата Александр Урусов не проявлял никакого интереса, и его отцу пришлось смириться с тем, что сын решил посвятить себя судебной деятельности.

В 1866 году Александр Иванович был зачислен кандидатом на судебные должности в Московский окружной суд, однако приличная должность по каким-то причинам ему не предоставлялась, хотя он готов был стать даже судебным следователем в провинции. В то время кандидатам на судебные должности могли поручить работу, связанную не только с выполнением следственных или прокурорских обязанностей, но и адвокатских. Вскоре Урусову как начинающему юристу доверили выступить защитником по делу некоего крестьянина Бакина, обвинявшегося в ложном доносе. Он сумел проявить напористость, изобретательность, хотя ему противостоял такой опытный прокурор, как М. Ф. Громницкий. Это небольшое дело решило его судьбу – Урусов решил стать присяжным поверенным.

В феврале 1867 года, все еще оставаясь кандидатом на судебные должности, Урусов взялся защищать крестьянку Волохову, обвинявшуюся в убийстве мужа. Подсудимая категорически отрицала свою вину. Все дело было построено на косвенных уликах, никаких прямых доказательств ее вины следствием не было собрано. Поэтому правильный и тщательный анализ косвенных доказательств имел по делу принципиальное значение. И молодой защитник превосходно справился со своей трудной задачей.

Урусов начал с того, что сказал: «Господин товарищ прокурора в своей речи сгруппировал факты таким образом, что все сомнения делаются как бы доказательствами. Он озарил таким кровавым отблеском все улики, что мне приходится сознаться, что вы, господа присяжные, должны были склониться на его сторону». Но далее Урусов постепенно и умело выбивает из обвинения все доказательства, на которые опирался прокурор.

Это дело сразу же принесло ему широкую известность. Молодой адвокат сумел доказать невиновность своей подзащитной. Вот как описывает это событие А. Ф. Кони: «Войдя в зал судебного заседания Московского окружного суда по делу Мавры Волоховой, обвиняемой в убийстве мужа, как скромный кандидат на судебные должности, назначенный защищать, – он вышел из него, сопровождаемый слезами и восторгом слушателей и сразу повитый славой, которая затем, в течение многих лет, ему ни разу не изменила. Я был в заседании по этому делу и видел, как лямка кандидатской службы, которую был обречен тянуть Урусов, сразу преобразилась в победный лавровый венок. Несмотря на сильное обвинение, на искусно сопоставленные улики и на трудность иного объяснения убийства, чем то, которое давалось в обвинительном акте, Урусов восторжествовал на всех пунктах. Нет сомнения, что ему приходилось во время его долгой адвокатской карьеры говорить речи не менее удачные и, быть может, гораздо более обработанные. Но конечно, никогда не производил он своим чарующим голосом, изящной простотой речи, искренностью тона и силою критического анализа улик более сильного впечатления».

Подсудимая была оправдана. На другой день весь город говорил об успехе Урусова. Новая звезда, как писали тогда газеты, засияла на небосклоне российской юриспруденции.

После этого процесса одно другого интереснее посыпались на него дела, как из рога изобилия. Однако так блестяще начатая карьера Урусова неожиданно для всех вдруг оборвалась. В одном из судебных заседаний у него произошло столкновение с товарищем председателя суда, по распоряжению которого Урусов был даже удален из зала судебного заседания. Оскорбленный Урусов подал прошение об отставке, и оно было принято. Тем не менее уже в феврале 1868 года ему удалось опять устроиться помощником присяжного поверенного. И все началось сначала. Только через три года в сентябре 1871 года Александр Иванович стал полноправным адвокатом, вступив в сословие присяжных поверенных округа Московской судебной палаты.

С тех пор его речи звучали во многих судебных процессах – уголовных и политических. А. И. Герцен писал, что к концу 1860 гг. Урусов «стал любимой знаменитостью русской адвокатуры».

Александр Иванович Урусов говорил о себе, что он либерал и защищает либеральные ценности, но это не мешало ему выступать по политическим делам. В 1871 году он принял участие в процессе «нечаевцев», где защищал П. Г. Успенского, Ф. В. Волховского (был оправдан) и других лиц. Вот как писал в то время журнал «Вестник Европы» о впечатлении, произведенном на этом процессе его речами: «Полный юношеского пыла и вместе с тем опытный уже мастер формы, он увлекал и убеждал… являясь то политическим оратором… то тонким диалектиком… Демаркационная черта, проведенная им между заговором и тайным обществом, предопределила исход процесса». Агент Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, донося о ходе рассмотрения дела своему шефу, пишет, что Урусов «приобрел себе в Москве известность народного трибуна».

«Нечаевец» В. Н. Черкезов писал Александру Ивановичу после суда из тюрьмы, что его речь в защиту П. Г. Успенского (получившего 15 лет каторги) – «лучшее, что было высказано на суде во время нашего процесса».

Участие в этом деле доставило Урусову немало неприятностей. Находясь в Швейцарии, он высказался за то, чтобы швейцарское правительство не выдавало Нечаева России. На этом только основании его обвинили в «преступных сношениях» с революционерами, осужденными по делу «нечаевцев», произвели обыск в квартире, арестовали и выслали из Москвы в захолустный город Венден Лифляндской губернии под надзор полиции. На докладе император лично начертал: «Надеюсь, что надзор за ним будет действительный, а не мнимый».

В течение ряда лет он находился в опале и занимался лишь литературной деятельностью. В 1876 году его освободили из ссылки при условии, что он не станет заниматься адвокатской деятельностью, а поступит на службу. Так Урусов неожиданно оказался в канцелярии местного генерал-губернатора. Затем он получил должность товарища прокурора Варшавского окружного суда, приобретя и здесь известность как блестящий судебный оратор.

В 1878 году при содействии А. Ф. Кони Урусов переводится в Петербург на должность товарища прокурора окружного суда. В этой должности он выступил во многих громких судебных процессах, в частности по делам Гулак-Артемовской и Богданова, обвинявшихся в подлоге векселей, Юханцева и других.

Хотя Урусов был, по словам А. Ф. Кони, «очень горяч» в судебных процессах, он всегда умел «соблюсти вкус и порядочность в приемах». Однажды, возражая защитнику, усиленно напиравшему на тяжелое, даже безвыходное материальное положение подсудимого, что, в конце концов, и внушило ему мысль зарезать своего спутника, Урусов в самый разгар речи вдруг неожиданно осекся и, немного помолчав, стал говорить о другой стороне дела. Во время перерыва А. Ф. Кони спросил его, что означала эта внезапная пауза, не почувствовал ли он себя плохо? «Нет, не то, – ответил Урусов, – но мне вдруг чрезвычайно захотелось сказать, что я совершенно согласен с защитником в том, что подсудимому деньги были нужны до зарезу, и я не сразу справился с собою, чтобы не допустить себя до этой неуместной игры слов».

Прокурорская трибуна не вполне удовлетворяла А. И. Урусова. Он никак не хотел примириться с начальственным отношением к нему, как он называл, «отцов-командиров», для которых он был всего лишь подчиненный. Он подумывал об отставке. А. Ф. Кони советовал ему менее строптиво относиться к своим начальникам, но Александр Иванович на это согласиться не мог. В 1881 году с разрешения министра юстиции Д. Н. Набокова ему все же удалось покинуть прокуратуру, и он вновь вступил в сословие присяжных поверенных, но теперь уже округа Санкт-Петербургской судебной палаты. Его слава как высококлассного адвоката росла изо дня в день. В 1882 году совместно с такими блестящими адвокатами, как В. И. Жуковский и Н. П. Карабчевский, он выступил по так называемому «Интендантскому делу», когда на скамье подсудимых в Петербургском военно-окружном суде оказались 16 интендантов и подрядчиков во главе с действительным статским советником В. П. Макшеевым, бывшим окружным интендантом Рущукского отряда во время войны с Турцией. По этом делу Урусов защищал подрядчиков Волыптейна и Варшавского, причем осуществил ее блестяще, добившись оправдания обоих.

С 25 апреля по 10 мая 1883 года в Санкт-Петербурге в окружном суде слушалось большое дело о злоупотреблениях в Кронштадтском коммерческом банке. Суду были преданы десять человек, в том числе князь Оболенский. Последнего, которому были предъявлены обвинения в соучастии в подлоге, а именно в сбыте заведомо подложных билетов, защищали присяжные поверенные В. Н. Языков и А. И. Урусов. Концовку своей прекрасной речи Александр Иванович произнес решительно и твердо: «Князь Оболенский как заемщик пристегнут к делу без всякого законного основания. Из обвинительного акта приходится вычеркнуть все то, что относится к князю Оболенскому. Приходится сделать это во избежание крупной судебной ошибки. Но в обвинительном акте есть эпиграф невидимый, но который чувствуется: «честным людям – угроза!»

Подсудимый князь Оболенский был признан судом невиновным.

Оценивая А. И. Урусова как судебного оратора, А. Ф. Кони писал: «Основным свойством судебных речей Урусова была выдающаяся рассудочность. Отсюда чрезвычайная логичность всех его построений, тщательный анализ данного случая с тонкой проверкой удельного веса каждой улики или доказательства, но вместе с тем отсутствие общих начал и отвлеченных положений. В некоторых случаях он дополнял свою речь каким-нибудь афоризмом или цитатой как выводом из разбора обстоятельств дела, но почти никогда он не отправлялся от каких-либо теоретических положений нравственной или социальной окраски… Остроумные выходки Урусова иногда кололи очень больно, хотя он всегда знал в этом отношении чувство меры. Логика доказательств, их генетическая связь увлекали его и оживляли его речь». И далее: «Но если речь Урусова пленяла своей выработанной стройностью, то зато ярко художественных образов в ней было мало: он слишком тщательно анатомировал действующих лиц и самое событие, подавшее повод к процессу, и заботился о том, чтобы точно следовать начертанному заранее фарватеру. Из этого вытекала некая схематичность, проглядывавшаяся почти во всех его речах и почти не оставлявшая места для ярких картин, остающихся в памяти еще долго после того, как красивая логическая постройка выводов и заключений уже позабыта».

Перед выступлением в судебном процессе Урусов всегда тщательно изучал дело, разлагая те или иные ключевые обстоятельства на отдельные группы, в зависимости от их значения и важности. Он даже составлял для себя специальные таблицы, на которых в концентрических кругах были изображены улики и доказательства. А. Ф. Кони однажды в шутливой форме сказал, обращаясь к нему: «Поменьше бы таблиц, побольше бы уставов».

Резкость суждений во время судебных процессов порой доставляла Александру Ивановичу немало огорчений. В 1885 году его даже подвергли дисциплинарному взысканию.

В 1889 году, оставив Петербург, Александр Иванович уехал в Москву, продолжая выступать в известных процессах. В 1891 году он выступил защитником даже в парижском суде по делу французского литератора Леона Блуа, обвинявшегося в клевете, и одержал блестящую победу. Его имя становится известным далеко за пределами России.

Князь Урусов был человеком высокой культуры и передовых взглядов. Он высоко ценил А. И. Герцена, дружил с А. П. Чеховым, который называл его «неотразимым диалектиком». Выдающийся юрист и судебный оратор, талантливый публицист, литературный и театральный критик, он слыл убежденным правдолюбом, считавшим, что «свыше совести человека нет силы в мире».

В конце жизни Александр Иванович тяжело болел. Лечение за границей в лучших клиниках Парижа и Берлина не приносили результатов. Когда в 1898 году он посетил А. Ф. Кони в Петербурге, Анатолий Федорович, по собственному признанию, едва «удержал слезы и крик душевной боли», увидев его. Урусов ходил с трудом, слышал одним ухом, и то плохо, беспомощно озирался на «свою преданную и заботливую жену». Позднее в одном из писем к А. Ф. Кони он писал: «О своем здоровье ничего сказать не могу: у меня его давно нет. Я кое-как живу, переходя от одной формы болезни к другой».

А. Ф. Кони, многие годы друживший с Урусовым, оставил нам такой его портрет: «Крупное лицо Урусова с иронической складкою губ и выражением несколько высокомерной уверенности в себе не приковывало к себе особого внимания. Это было одно из «славных русских лиц», на котором, как и на всей фигуре Урусова, лежал отпечаток унаследованного барства и многолетней культуры. Большее впечатление производил его голос, приятный высокий баритон, которым звучала размеренная, спокойная речь его с тонкими модуляциями. В его движениях и жестах сквозило прежде всего изысканное воспитание европейски образованного человека. Даже ирония его, иногда жесткая и беспощадная, всегда облекалась в форму особенной вежливости».

С. А. Андреевский вспоминал, что когда в 1899 году скончался известный адвокат В. И. Жуковский, то многие спрашивали его, будет ли он произносить речь? Андреевский ответил, что совсем не понимает надгробного красноречия, что перед величием смерти невольно уста немеют. С ним согласился присяжный поверенный Л. А. Куперник, который сказал: «Действительно, можно было бы говорить, если бы только знать, что следует в таком случае сказать!» Когда этот разговор С. А. Андреевский передал Урусову, то Александр Иванович сказал: «Да. Но было бы как-то странно и грустно, если бы над человеком, вся жизнь которого была посвящена слову, не было сказано ни слова!» По выражению его глаз (Урусов был уже тогда больной) Андреевский понял, что он завещал ему исполнить эту обязанность.

Князь А. И. Урусов скончался в 1900 году.

С. А. Андреевский приехал из Петербурга и произнес над его могилой проникновенную речь. Он сказал: «Мы теряем лицо историческое – из тех, которые остаются жить среди людей и после своей смерти. В истекающем столетии Урусов оставил свое незабвенное имя как воплощение могучего русского дарования. Но история имеет свои непроходимые туманы, в которых всякая тропа может затеряться для потомства, если современники в должную минуту не осветят этой тропы факелами… На нашей же трибуне первый тип защитника подсудимого создан Урусовым. Он первый дал образец защиты живой, человеческой, общедоступной. Мы помним, каким действительно весенним громом пронеслось над Россией это молодое, чудесное имя. Каждая фраза, сказанная Урусовым, читалась в газетах как новое слово. Он был не из тех адвокатов, которые делаются известными только тогда, когда попадают в громкие дела. Нет, он был из тех, которые самое заурядное дело обращали в знаменитое одним только прикосновением своего таланта. Оригинальный ум, изящное слово, дивный голос, природная ораторская сила, смелый, громкий протест за каждое нарушение прав защиты, пленительная шутливость, тонкое остроумие – все это были такие свойства, перед которыми сразу преклонялись и заурядная публика, и самые взыскательные ценители».

Анатолий Федорович Кони (1844–1927)
«Первый любовник Фемиды»

Вскоре после окончания процесса над Верой Засулич началась самая настоящая травля Кони. Через несколько дней после суда министр юстиции пригласил его к себе, говорил с ним раздраженно, упрекал в «вопиющем нарушении обязанностей». В заключение сказал: «Уполномочьте меня доложить государю, что вы считаете себя виновным в оправдании Засулич и, сознавая свою вину, просите об увольнении от должности председателя…»

Этот человек был свидетелем трех революций и четырех войн. Имел счастье не только лично знать, но и поддерживать дружеские связи со многими выдающимися деятелями литературы и искусства: Л. Н. Толстым, Ф. М. Достоевским, И. Е. Репиным, К. С. Станиславским и другими. Его произведения издавались массовым тиражом как до революции, так и в советское время. Славу же он снискал тем, что был выдающимся юристом и судебным оратором, принципиальным и бескомпромиссным судьей, вдумчивым прокурором и сенатором, честно исполняющим свой долг членом Государственного совета. Свое служение на юридическом поприще он начал еще в период Великих реформ 60-х годов XIX века, а завершил при Советской власти. Звали этого человека Анатолием Федоровичем Кони.

Родился Анатолий Федорович 29 января 1844 года в Петербурге в высокоинтеллигентной семье. Его отец, Федор Алексеевич, был известным литературным и театральным деятелем, преподавателем истории во Втором кадетском корпусе. Он написал много блестящих водевилей, с успехом шедших на сцене: «Муж в камине, а жена в гостях», «Тереза», «Женишок-горбунок» и др., а также значительное количество стихов, статей, рецензий. Издал несколько научных монографий, в том числе «Историю Фридриха Великого» (1844 год).

Мать Анатолия Кони, Ирина Семеновна, урожденная Юрьева, была известна как автор нескольких повестей, получивших благожелательные отзывы в печати. Она с успехом выступала на сцене под псевдонимом Сандуновой.

В течение 10 лет Анатолий Кони воспитывался дома, затем учился в немецкой школе при церкви Святой Анны и во Второй петербургской гимназии. В 17-летнем возрасте он поступил на математический факультет Санкт-Петербургского университета. Кто знает, может быть, Россия приобрела бы блестящего математика, ведь академик И. И. Сомов пришел в восторг от ответов юноши на вступительных экзаменах, но тогда она непременно потеряла бы выдающегося юриста. Однако заниматься точными науками ему пришлось недолго, так как из-за студенческих беспорядков университет закрыли. Не желая терять времени даром, Кони решил записаться в число студентов Московского университета. Незадолго до этого в книжной лавке Петербурга он случайно купил учебник известного профессора Д. И. Мейера «Русское гражданское право. Часть общая». Эта книга, по слова самого А. Ф. Кони, и определила судьбу его дальнейших занятий. Выбор был сделан в пользу юридического факультета. Так в сентябре 1862 года Кони стал студентом второго курса юридического факультета Московского университета. Окончив его в июне 1865 года со степенью кандидата прав, он сразу же приступил к написанию своей первой диссертации.

Однако Анатолий Федорович и не предполагал, что именно эта научная работа может поставить под сомнение всю его дальнейшую карьеру. Сам он тогда чуть не угодил под суд. А случилось вот что. Свою первую диссертацию Анатолий Федорович готовил очень тщательно. Он взял малоизученную тему: «О праве необходимой обороны». Впоследствии Кони писал, что, собрав необходимый материл, он «засел за писание и проводил за ним почти все вечера, памятные мне и до сих пор по невыразимой сладости первого самостоятельного научного труда». Работа оказалась настолько глубокой, интересной и незаурядной, что ректор университета профессор С. И. Баршев даже предложил Кони читать вместе с ним курс уголовного права. Это открывало путь к заграничной командировке, возможности обучению в лучших иностранных университетах, подготовке магистерской и докторской диссертаций. Тем не менее Анатолий Федорович от столь лестного предложения отказался, считая себя недостаточно подготовленным для чтения лекций своим вчерашним товарищам. Труд Кони, по постановлению университетского совета, был опубликован в декабре 1865 года в первом томе Приложения к Московским университетским известиям. Вскоре в Главное управление по делам печати поступил донос из Министерства внутренних дел о том, что в диссертации Кони содержится «явная крамола», так как автор допускает возможность применения права необходимой обороны «против лиц, облеченных властью». Главное управление по делам печати завело «дело» на молодого юриста, которое с согласия министра внутренних дел передало в Министерство народного просвещения. С Кони беседовал исполнявший должность министра И. Д. Делянов. Однако на этот раз власти решили не поднимать шума. Они посчитали неудобным возбудить уголовное преследование, так как тираж книги был мизерный, всего 50 экземпляров. Анатолию Федоровичу было сделано устное внушение, а его куратору, профессору М. Н. Капустину – объявлено замечание.

В июне 1865 года Кони был причислен в качестве счетного чиновника к Государственному контролю, но уже 30 сентября того же года его перевели в Главный штаб с назначением состоять «для юридических занятий» и присвоили чин коллежского секретаря. Этот день и считается подлинным началом служебной деятельности Анатолия Федоровича. Несколько месяцев спустя, в апреле 1876 года, его назначили на должность помощника секретаря Санкт-Петербургской судебной палаты, а 23 декабря того же года он стал секретарем при прокуроре Московской судебной палаты Д. А. Ровинском.

Восхождение Кони по служебной лестнице началось со скромной должности товарища прокурора Сумского окружного суда, которую он занял 7 ноября 1867 года, а затем Харьковского окружного суда. На мировоззрении молодого юриста не могло не отразиться общее приподнятое настроение в обществе в связи с проведением судебной реформы. Анатолий Федорович стал одним из самых горячих и искренних сторонников Судебных уставов 1864 года и впоследствии всегда тяжело переживал любое их «коверканье». Начинающий прокурор громко заявил о себе уже в первые годы.

Он целые дни проводил за работой, изучая уголовные дела, руководя следствием, участвуя в раскрытии преступлений, наставляя и инструктируя судебных следователей, направляя работу присяжных заседателей. Уже в то время при раскрытии преступлений он старался опираться на научные изыскания ученых, судебных медиков. Он требовал от всех неукоснительного соблюдения закона и сам всегда бережно относился к нему. Часто выступал в судебных заседаниях в качестве обвинителя, получив прозвище «свирепого прокурора».

В ноябре 1868 года молодой прокурор получает свою первую награду – орден Святого Станислава II степени с императорской короной. В феврале следующего года он стал титулярным советником.

На дальнейшей карьере Кони благоприятно отразилась встреча с министром юстиции графом К. И. Паленом. Министр не любил отсиживаться в кабинете генерал-прокурорского дома. Он постоянно посещал судебные палаты и окружные суды, лично ревизовал их, мог заглянуть даже в провинциальные присутственные места. Летом 1868 года граф Пален во время ревизионной поездки посетил Харьков. Служивший там товарищем прокурора Кони произвел на него хорошее впечатление. По просьбе министра он представил подробные характеристики на всех судебных следователей своего участка.

Некоторые дела, которые возникали в Харькове, были довольно сложные и объемные. Так, дело о подделке и продаже рекрутских квитанций, жертвою коего стали 26 человек, составляло в общей сложности более двух тысяч листов. По нему проходили 14 обвиняемых и было свыше 150 свидетелей.

Не менее сложным было и дело о так называемой подделке серий (кредитных бумаг), которое возникло еще в старых судебных установлениях, но за взятки было приостановлено. Только после вмешательства Государственного совета следствие возобновилось. Министр юстиции граф Пален поручил руководить следствием лично Кони. Это дело он довел до суда.

Летом 1869 года Кони стал чувствовать недомогание, у него обнаружился упадок сил, и по совету доктора он выехал для лечения за границу. Кони путешествовал по Германии, Бельгии и Франции, используя пребывание там как для лечения, так и для расширения своих юридических познаний. Он посещает судебные заседания, встречается с прокурорами и адвокатами, изучает специальную литературу, знакомится с опытом работы судов. Там вновь встретился с министром юстиции К. И. Паленом. В сентябре 1869 года Кони писал своему другу С. Ф. Морошкину: «Бывши в Карлсбадене, я видел Палена и много толковал с ним о деле серий и о прочих материях, касающихся Харькова. Он был со мной очень любезен и откровенен, рассказывал, что государь требовал у него объяснений по поводу оправдания Андрусенко (крестьянин, последователь учения Л. Н. Толстого. – Авт.), и между прочим, объясняя мое долгое оставление в Харькове, сказал мне: „Укажите, кто может обвинять с успехом по делу серий из известных вам лиц», и когда я затруднился … то Пален сказал: „Вот и объяснение, почему я держал вас в Харькове»«. Далее Кони писал о том, что Пален просил его явиться к нему в октябре, чтобы «потолковать о переводе из Харькова».

Граф Пален свое слово сдержал. Вскоре после беседы с Кони он перевел его на службу в столицу. 18 февраля 1870 года Кони получил должность товарища прокурора Санкт-Петербургского окружного суда. В последующие годы министр постепенно переводил Кони на все более ответственные посты. 26 июня того же года министр назначает его на должность самарского губернского прокурора, но уже менее чем через месяц переводит прокурором Казанского окружного суда. Поставив Кони на самостоятельную должность, граф Пален не упускал его из виду. В июне 1871 года он лично ревизовал судебные установления в Казани, внимательно ознакомился с их работой, побывал в окружном суде во время проведения процесса над неким Нечаевым, обвинявшимся в убийстве из корыстных побуждений. Обвинение поддерживал А. Ф. Кони. Граф Пален остался доволен и организацией процесса, и обвинительной речью прокурора.

Вскоре после этого Кони становится прокурором Санкт-Петербургского окружного суда. В этой должности он прослужил четыре года. Он поддерживал обвинение по многим уголовным делам, выдвинувшись в число лучших судебных ораторов России. В судебных процессах ему часто противостояли такие знаменитые адвокаты, как В. Д. Спасович, К. К. Арсеньев, А. М. Унковский и другие. Многие обвинительные речи Кони стали публиковаться в печати.

Судебные его речи всегда отличались высоким психологизмом, основанном на почве всестороннего изучения индивидуальных особенностей каждого преступного деяния. Он старательно выяснял характер обвиняемого и, только составив ясное представление о том, «кто этот человек», представший перед судом, переходил к изысканию мотивов совершения преступления. Своими четкими, продуманными вопросами он как бы анатомировал людей и заставлял их полностью раскрываться. Мотивы преступления как признак, свидетельствующий о внутреннем душевном состоянии человека, всегда получали в глазах Кони особенное значение. Он заботился не только об установлении юридической, но и нравственной ответственности подсудимых. Сама форма речей Кони была проста, в ней не присутствовали никакие риторические украшения. Отношение его к подсудимым и вообще всем участникам процесса было гуманным и доброжелательным. Ему были чужды злоба или ожесточение. В то же время это не было проявлением слабости или безволия. Из его уст нередко звучала суровая оценка деяниям и лицам. Но как никому другому ему было присуще чувство меры. К. К. Арсеньев отмечал, что дар психологического анализа соединен в нем с темпераментом художника. Своими речами Кони не столько увлекал, сколько убеждал, причем в его речах присутствовали красивые сравнения, обобщения, меткие замечания.

Впоследствии Анатолий Федорович писал: «Через 48 лет по оставлении мною прокурорской деятельности я спокойно вспоминаю свой труд обвинителя и думаю, что едва ли между моими подсудимыми были люди, уносившие с собою, будучи поражены судебным приговором, чувство злобы, негодования или озлобления против меня лично. В речах моих я не мог, конечно, оправдывать их преступного дела и разделять взгляд, по которому все понять – все простить, или безразлично „зреть на правых и виноватых». Но я старался понять, как дошел подсудимый до своего злого дела, и в анализ совершенного им пути избегал вносить надменное самодовольство официальной безупречности».

Деятельность Кони в качестве прокурора Санкт-Петербургского окружного суда была многообразной и разносторонней. Она не ограничивалась лишь участием в судах. Он умело руководил подчиненным ему аппаратом. Анатолий Федорович впервые стал практиковать проведение в своей «камере», то есть кабинете, «вечерних заседаний», на которые приглашал подчиненных. Вначале это вызывало недопонимание и даже протесты некоторых его товарищей, так как они считали, что незачем тратить время там, где все вопросы могут разрешаться единоличной властью. Вскоре полезность таких совещаний стала для всех очевидной. На них вырабатывались положения, опираясь на которые товарищи прокурора давали единообразные заключения в распорядительных и судебных заседаниях. Да и сам окружной прокурор не раз заявлял в суде, что его мнение «подкреплено постановлением общего собрания товарищей».