Текст книги "Роковая Фемида. Драматические судьбы знаменитых российских юристов"

Евгений Брониславович Пашуканис (1891–1937)
«Будем работать и радостно и дружно»

Проработав в должности заместителя наркома юстиции СССР чуть больше двух месяцев, Пашуканис 20 января 1937 года был арестован по стандартному обвинению – участие в антисоветской террористической организации. Позже будет установлено, что заявление о своей «антисоветской деятельности», которое он написал в ходе следствия, было получено недозволенными методами.

На берегах Волги в старинном русском городе Старица в семье земского врача 23 февраля 1891 года родился Евгений Брониславович Пашуканис. Младенец появился на свет через год после того, как в этот известный еще с 1297 года город Тверской губернии приехал жить и работать его отец, Бронислав Францевич Пашуканис – молодой 26-летний врач, только что окончивший Московский императорский университет. И хотя Бронислав Францевич был выходцем из простой крестьянской семьи Сувальской губернии (теперь это территория Польши), он врачебное дело повел здесь так умело, что о нем очень быстро заговорили не только в городе, но и в губернии. Безусловно, отец, ставший впоследствии надворным советником, доктором медицины, оставивший заметный след не только в старицкой, но и в тверской медицине, оказал большое влияние на формирование характера сына.

Однако наследник не пошел по стопам отца и не стал врачом. И тому, наверное, были весомые причины.

Когда мальчику исполнилось девять лет, Бронислав Францевич покинул Старицкие земли и, судя по имеющимся документам, стал служить в военно-медицинском ведомстве. Об этом, в частности, может свидетельствовать один очень любопытный документ, который был отправлен секретной почтой на секретный запрос Главного военного медицинского управления тверским губернатором князем Голицыным. В нем сообщается, что «старицкий земский врач Б. Ф. Пашуканис за время проживания в Старицком уезде ни в чем преднамеренном не замечен… препятствий с моей стороны к принятию его на службу не встречается».

Вернулся в Старицу Пашуканис только в 1910 году. Сыну тогда было уже 19 лет.

Все эти годы Евгений жил практически без отца, и его дядя, профессиональный революционер М. Н. Лядов, бывавший у них в гостях, очень повлиял на мировоззрение племянника.

Еще в гимназические годы Пашуканис приобщился к революционной работе – участвовал в митингах и маевках, посещал подпольные кружки. Окончив Лентовскую гимназию, в 1909 году он поступил на юридический факультет Петербургского университета. Родители и сам Евгений были счастливы.

Однако эта радость длилась недолго. Попав под надзор полиции, юноша вынужден был покинуть университет. В 1911 году он уехал из России искать долю в Германии.

Здесь ему удалось поступить в Мюнхенский университет. Учеба шла успешно. Он полностью окунулся в мир законов и вскоре подготовил докторскую диссертацию по теме «Статистика нарушений законов о труде».

С солидным багажом юридических знаний в 1914 году Евгений Брониславович возвращается в Россию и опять сходится со своими соратниками по революционному движению. Пик его политической активности приходится на октябрь 1917 года. В это время он с большим энтузиазмом занимается революционной работой в Москве – в Сущевско-Марьинском РВК он становится членом кассационного трибунала при ВЦИКе. В 1919–1920 годах он уже возглавляет отдел юстиции Донисполкома.

Живая юриспруденция увлекает Пошуканиса. Он много и напряженно работает и очень скоро в 1920 году получает приглашение в Народный комиссариат иностранных дел на должность заместителя заведующего экономико-правовым отделом. Здесь он выполняет ряд ответственных поручений. В частности, участвует в подготовке Раппальского договора (1922 г.). Пробует себя и на дипломатической стезе – в качестве дипломатического советника полпреда в Берлине.

Однако тяга к юридической науке берет свое, и Евгений Брониславович возвращается в ее лоно. Вместе с П. И. Стучкой в 1922 году они создают в Коммунистической академии секцию общей теории права и государства, которая фактически становится первым центром юридической мысли в России, а затем и СССР. Правда, очень скоро оба «отца-создателя» обогатили молодую советскую юриспруденцию открытой дискуссией, в которой они обвинили друг друга, в частности, в недооценке связи права и государства, а также классового характера права.

Пашуканис, будучи одним из первых разработчиков нового советского права, в своих теоретико-политических воззрениях сосредоточился на проблемах марксистской теории права. Рассматривал его в контексте социально-экономических условий общественной эволюции, в единстве с историей классовых отношений.

В 1924 году выходит в свет, по сути, основной научный труд Пашуканиса – «Общая теория права и марксизм (Опыт критики основных юридических понятий)». В нем он дает марксистское объяснение важнейших правовых категорий, подвергает критике буржуазное право и т. д.

В 20–30-е годы Евгений Брониславович активно трудится на научной ниве. Участвует в издании первой трехтомной энциклопедии государства и права, где напечатал и ряд своих статей по международному и государственному праву. С 1927 года он действительный член Коммунистической академии и член ее президиума, затем вице-президент. Входит в редколлегии ряда юридических журналов, возглавляет журнал «Революция права». В 1929 году участвует в работе международной конференции в Берлине, на которой выступил с большим докладом о чрезвычайном законодательстве капиталистических стран. Через два года он становится директором Института советского строительства и права Коммунистической академии и одним из основателей в СССР общества марксистов-государственников; чуть позже инициирует создание Ассоциации международного права.

Наступил 1936 год. Для Пашуканиса это был переломный год. Год надежд и раздумий, тревог и перемен. В этот год Евгений Брониславович сменил место работы, пересев из кресла руководителя института в кресло чиновника – заместителя народного комиссара юстиции СССР. И несмотря на то что правовыми институтами он был выдвинут кандидатом в действительные члены Академии наук СССР, Пашуканис видел, что отношение к нему со стороны некоторых представителей власти изменилось.

Набравший силу А. Я. Вышинский не разделял его взгляды на ряд концептуальных юридических воззрений. Более того, став Прокурором СССР, Андрей Януарьевич открыто выступил против народного комиссара юстиции СССР Н. В. Крыленко – непосредственного руководителя Пашуканиса. Дошло до того, что в одном из циркуляров Вышинский предупреждал своих подчиненных, что в брошюре Крыленко «Сталинская конституция в вопросах и ответах» неправильно толкуется статья 128-я Конституции. Копию этой директивы Вышинский предусмотрительно направил в секретариат Сталина. Пройдет время и Крыленко поставят в вину, что он не раз выступал с антипартийными установками по вопросам советского права, и «смыкался с Пашуканисом».

О том, что отношения между Пашуканисом и Крыленко были товарищеские – знали многие. В письме, направленном в 1935 году на имя Крыленко по случаю «30-летия партийной работы», Пашуканис, в частности, писал: «С Вами мы вместе работали и будем работать и радостно и дружно». Крыленко отвечал ему взаимностью, чего нельзя было сказать о Вышинском. Когда в том же 1935 году Андрея Януарьевича назначили Прокурором СССР, Николай Васильевич был потрясен и обескуражен. Если верить лицам из его окружения, он был близок к самоубийству.

В такой обстановке 16 ноября 1936 года Пашуканис со свойственной ему энергией берется за порученный совершенно новый участок работы. Будучи заместителем министра народного комиссара юстиции СССР, он возглавляет научно-методический совет при Наркомюсте СССР, продолжает сотрудничать с редакциями правовых журналов, научными юридическими учреждениями. К тому времени из-под его пера вышло и было опубликовано свыше 100 работ по теории и истории государства и права, международному, хозяйственному и иным отраслям права.

Он в числе первых советских правоведов обратил внимание на значение исследования вопроса о роли бюрократии в государстве и, что очень важно, на изучение проблем государственного управления. Правда, Пашуканис несколько идеализировал систему управления при социализме, считая, что гарантами прогрессивности являются ее классовое содержание и политическая направленность. При этом он неабсолютизировал роль права в социалистическом обществе – утверждал, что советское право является одной из форм политики пролетариата. Выступая фактически против концепции «пролетарского права», поддерживаемой А. Я. Вышинским, Пашуканис, ссылаясь на марксистскую теорию, считал, что пролетариат не создает абсолютно новой правовой системы, право и государство сохраняются только при социализме. Социализм же в процессе развития должен изжить и государство, и право.

Нужно отдать должное Пашуканису – он открыто отстаивал «свою концепцию права», причем делал это невзирая на лица.

Проработав в должности заместителя наркома юстиции СССР чуть больше двух месяцев, Пашуканис 20 января 1937 года был арестован по стандартному обвинению – участие в антисоветской террористической организации. Позже будет установлено, что заявление о своей «антисоветской деятельности», которое он написал в ходе следствия, было получено недозволенными методами.

Военной коллегией Верховного суда СССР 4 сентября 1937 года Пашуканис был приговорен к высшей мере наказания. В этот же день он был расстрелян. Спустя почти 19 лет – 31 марта 1956 года Евгений Брониславович полностью реабилитирован. Однако понадобилось еще почти четверть века для того, чтобы были изданы его избранные произведения.

Так же трагически закончилась жизнь и его двоюродного брата – Викентия Викентьевича Пашуканиса, который был секретарем издательства «Мусагета», издателем поэтов-символистов («Издание В. В. Пашуканиса»), а после революции видным организатором музейного дела. Викентий Викентьевич был арестован 12 декабря 1919 года. Его обвинили в том, что на его квартире состоялась встреча двух представителей контрреволюционных организаций. Постановлением тройки ВЧК от 13 января 1920 года его приговорили к расстрелу.

Григорий Константинович Рогинский (1895–1959)
«Падают стены…»

У Рогинского были веские основания опасаться за свою судьбу – Вышинский мог сдать его органам НКВД в любое время, что он и сделал 25 мая 1939 года, направив лично начальнику следственной части НКВД СССР Кобулову строго секретное письмо.

Рогинский родился в 1895 году в Бобруйске, в еврейской семье. Кроме него, у Константина Григорьевича и Анны Марковны было еще двое детей – сын Борис и дочь Ревекка. До Октябрьской революции Григорий Рогинский нигде не служил – давал частные уроки. Он вступил в партию в 1917 году, а через год познакомился с Н. В. Крыленко, Председателем Революционного трибунала и главным обвинителем по политическим делам. Эта встреча во многом определила жизненный путь Рогинского. Молодой человек приглянулся «прокурору пролетарской революции», и тот сделал его своим техническим секретарем. Старательный и способный, Григорий Рогинский быстро завоевал доверие Крыленко, став вскоре его правой рукой. В 1921–1922 годах Григорий Константинович выдвинулся в число основных сотрудников трибунала. В последующие годы он работал в системе Верховного суда РСФСР, вначале в Ростове-на-Дону, а затем на Дальнем Востоке.

В 1925 году Рогинский вернулся в Москву, где до 1928 года занимал должность прокурора Уголовно-судебной коллегии Верховного суда РСФСР, а потом стал старшим помощником прокурора республики. Естественно, он принимал участие во всех важнейших делах того времени – в частности, выезжал в Ростов, где проделал большую работу по подготовке «шахтинского процесса» и исполнял на нем обязанности помощника главного обвинителя Крыленко. Ту же работу он провел и по делу Промпартии. В 1929–1930 годах Г. К. Рогинский был прокурором Северо-Кавказского края, потом снова вернулся в Москву. В 1931 году вместе с Крыленко он участвовал в процессе меньшевиков. Когда Н. В. Крыленко занял пост наркома юстиции РСФСР, он сделал Рогинского членом коллегии наркомата.

Вплоть до назначения Вышинского Прокурором РСФСР Рогинский фактически был заместителем Крыленко по прокуратуре. Назначение Вышинского прокурором республики Рогинский воспринял болезненно. «Он считал себя как бы обойденным, – вспоминал Крыленко, – и первое время отношения у них с Вышинским не налаживались, и я боялся, что они не сработаются». Однако все обошлось, и в апреле 1933 года Рогинский уже активно помогал Вышинскому в процессе английских инженеров. Они сработались до того, что назначенный в июле 1933 года заместителем Прокурора Союза ССР Вышинский потянул за собой и Рогинского, сделав это без согласия и ведома Н. В. Крыленко. Крыленко видел причину этого в своем двойственном отношении к Рогинскому: «Этот переход был вызван его явным недовольством мной, так как я колебался, выдвинуть ли его кандидатуру в Прокуроры РСФСР… Он был точным исполнительным работником, хорошим администратором, очень нажимистым и резким (до грубости), – но своего «я» политически ни во что не вносил, ни в область политических высказываний, ни в область теоретических дискуссий… Эта ограниченность его политического кругозора, его узость (а может быть, и заведомое скрывание и нежелание высказываться по острым вопросам) была причиной того, что я не выдвинул его кандидатуру в Прокуроры РСФСР».

С этого момента, вспоминал Крыленко, «началось резкое охлаждение наших личных отношений, вскоре перешедшее в очень натянутые, а в 1935 году – холодно-враждебные на почве вмешательства Прокуратуры Союза в управление личным составом прокуроров краев и областей, подчинявшихся одновременно и Прокуратуре Союза, и Наркомюсту РСФСР».

В Прокуратуре Союза ССР Рогинский занял должность старшего помощника прокурора, с «отнесением к его ведению отдела общего надзора за законностью», в марте следующего года он стал уже заведующим сектором по делам промышленности, а в апреле 1935 года постановлением ЦИК СССР утвержден в должности второго заместителя Прокурора Союза ССР. Он был легок на подъем и часто выезжал в командировки в различные регионы Союза: Дальневосточный край, Закавказье, Украину, Свердловск, Ростов-на-Дону и другие. В качестве заместителя Прокурора Союза ССР он курировал первое время уголовно-судебный отдел и Главную военную прокуратуру. После увольнения Ф. Е. Нюриной из прокуратуры республики в августе 1937 года Г. К. Рогинский некоторое время исполнял обязанности Прокурора РСФСР. Он являлся депутатом Верховного Совета РСФСР, был награжден орденом Ленина.

Рогинский был непосредственно причастен к гибели многих людей, чьи обвинительные заключения он так бесстрастно утверждал. Среди них немало прокурорских работников, в том числе первый Прокурор Союза ССР И. А. Акулов, и. о. прокурора республики Ф. Е. Нюрина, прокурор республики, нарком юстиции РСФСР и СССР Н. В. Крыленко – бывший благодетель Рогинского и прочие. Современники вспоминают, что, направляя в суд дела в отношении бывших соратников, Г. К. Рогинский, неуверенный и в собственной безопасности, был «неспокоен за себя и делал все возможное, чтобы заручиться поддержкой и доверием со стороны работников НКВД». Например, Рогинский присутствовал на казни И. А. Акулова вместе с заместителем наркома внутренних дел Фриновским. Когда Акулов сказал: «Ведь вы же знаете, что я не виноват», Рогинский стал осыпать бывшего Прокурора Союза ССР бранью. Позже он признавался, что далеко не убежден в действительной виновности Акулова.

У Рогинского были веские основания опасаться за свою судьбу – Вышинский мог сдать его органам НКВД в любое время, что он и сделал 25 мая 1939 года, направив лично начальнику следственной части НКВД СССР Кобулову строго секретное письмо.

Там сообщалось, что в уголовном деле бывших судебных и прокурорских работников Красноярского края имеются данные о принадлежности Рогинского к контрреволюционной организации, якобы существующей в органах прокуратуры, и приложены были протоколы допросов. Кобулов передал эти материалы для проверки своему заместителю Влодзимирскому.

Однако до ухода Вышинского из Прокуратуры Союза ССР Рогинский продолжал выполнять свои обязанности. Дамоклов меч опустился только в августе 1939 года – новый Прокурор Союза ССР Панкратьев нашел уважительную причину для увольнения Рогинского. В приказе было написано следующее: «За преступное отношение к жалобам и заявлениям, поступающим в Прокуратуру Союза ССР, тов. Рогинского Григория Константиновича, несущего непосредственную ответственность за работу аппарата по жалобам и заявлениям, снять с работы заместителя Прокурора Союза ССР». На самом же деле причиной увольнения были не жалобы, а некий мифический «заговор прокуроров», в котором будто бы участвовал и Рогинский. Ирония судьбы – ведь многих он сам отправлял под суд именно по такому же подозрению.

Почти месяц после увольнения Рогинского не трогали. Он жил в Москве, в Старопименовском переулке, вместе с женой Ириной Михайловной и восемнадцатилетним сыном Семеном.

5 сентября 1939 года за ним все-таки пришли. Постановление на арест вынес помощник начальника следственной части НКВД СССР Голованов, завизировал его Кобулов, а утвердил нарком внутренних дел Берия. Санкцию на арест дал Прокурор Союза ССР Панкратьев (он и Берия сделали это задним числом, только 7 сентября). В постановлении отмечалось, что «имеющимися в НКВД материалами Рогинский Г. К. достаточно изобличается как один из руководящих участников антисоветской правотроцкистской организации, существовавшей в органах прокуратуры».

В отличие от многих политических дел того времени, трагическая развязка которых наступала очень быстро, дело Г. К. Рогинского расследовалось почти два года. Сначала он держался стойко и категорически отрицал какую-либо причастность к антисоветским организациям. Но судя по всему, на него все время оказывалось жестокое психологическое давление – Григорий Константинович стал проявлять в тюрьме «истерические реакции», что выражалось в плаксивости и боязни ложиться в кровать из-за того, что на него якобы «падают стены и он проваливается в пропасть». В начале января 1940 года Рогинский был осмотрен врачами, и те констатировали: «Душевной болезнью не страдает, но обнаруживает ряд навязчивых ярких представлений неприятного характера, связанных со сложившейся для него ситуацией».

17 января 1940 года состоялась очная ставка Рогинского с одним из основных его «разоблачителей», бывшим прокурором Приморской области А. А. Любимовым-Гуревичем. Григорий Константинович назвал эти показания «ложью и клеветой». Но в тот же день, устав от бесплодной борьбы, он пишет письмо на имя Берии. «Настоящим заявляю, что прекращаю сопротивление следствию и стану на путь признания своей заговорщической работы против Советской власти. Подробные показания дам на следующих допросах. Я должен собраться с мыслями и вспомнить все подробности вражеской работы, как своей, так и своих сообщников». Спустя два дня на этом заявлении появилась резолюция Кобулова: «Т. Сергиенко. Допросить срочно и подробно Рогинского и доложить».

По всей видимости, своим письмом Рогинский хотел добиться небольшой передышки, а вовсе не имел намерения давать развернутые признательные показания – во всяком случае, их в деле нет. А вот в протоколе допроса от 9 марта 1940 года записано: «Участником антисоветской правотроцкистской организации я никогда не был, поэтому виновным себя в предъявленном мне обвинении я не признаю. Я признаю себя виновным лишь в том, что, работая заместителем Прокурора Союза ССР, я вместе с другими лицами допустил в своей работе ряд преступных, по существу, антисоветских действий, за которые я должен нести уголовную ответственность».

Далее произошел следующий характерный диалог со следователем:

Вопрос. В чем же конкретно заключалась ваша антисоветская деятельность в Прокуратуре СССР?

Ответ. Я сейчас не могу дисциплинировать свои мысли для того, чтобы рассказать о всей своей работе. Мне нужно изменить обстановку, тогда я расскажу все о своей преступной деятельности.

Вопрос. Что же вы хотите – выпустить вас на свободу?

Ответ. Я прошу, чтобы меня из внутренней тюрьмы НКВД перевели в другую тюрьму с более облегченным режимом, и тогда я начну давать показания о всей своей преступной работе.

Вопрос. Рогинский, вы государственный преступник, и вам надлежит говорить на следствии не об облегчении тюремного режима, а о своих вражеских делах. Прекратите крутиться и приступайте к показаниям.

Ответ. Прошу мне изменить тюремные условия. Я не в состоянии рассказывать следствию о своих преступлениях.

Вопрос. До сих пор упорно не желаете давать показания, ссылаясь на свое нервное расстройство. Прекратите свои увертки и говорите правду о ваших враждебных делах.

Ответ. Я уже говорил, что при таком психическом состоянии, в котором я сейчас нахожусь, я не могу давать показания о своих преступлениях.

Вопрос. Из имеющегося у следствия акта психиатрической экспертизы видно, что ваше нервное расстройство – сплошная симуляция. Не валяйте дурака, а приступайте немедленно к показаниям.

Ответ. Я не симулянт. Все мои мысли направлены к тому, чтобы дисциплинировать себя и приступить к показаниям о своей преступной работе. Но я не могу взять себя в руки.

В полночь допрос был окончен. На этот раз следователю не удалось заставить его заговорить. Следующий раз допрашивали его ночью 29 марта 1940 года, но он снова заявил, что в «этой тюрьме» не может давать показания, и просил перевести его в другую, с более «щадящим» режимом.

Только через год, в Сухановской тюрьме, следователям удалось вырвать у Рогинского признание, что еще в 1929 году, в период пребывания на Северном Кавказе, у него возникло сомнение в правильности политики партии, а позже он, являясь участником правотроцкистской организации, вел активную борьбу с партией и Советским правительством «путем проведения подрывной работы в органах прокуратуры».

В показаниях, данных 28 июня 1941 года, Рогинский сказал: «Начиная с 1936 г. по заданию организации я проводил вредительскую работу в Прокуратуре Союза ССР по трем линиям, а именно: по жалобам, по делам прокурорского надзора и по линии санкционирования необоснованных арестов».

Хотя Г. К. Рогинский говорил о своих «преступлениях» лишь в общих чертах, не приводя никаких конкретных фактов, следователя вполне устроили его показания, и он стал готовить для направления в суд дело, разбухшее уже до двух больших томов.

Кроме показаний Рогинского, к нему были приобщены протоколы допросов других лиц, соприкасавшихся с ним по работе (некоторые «обвинители» Рогинского к тому времени были уже расстреляны), – в частности, показания наркома внутренних дел Ежова, его заместителя Фриновского, наркома юстиции СССР Крыленко, бывших прокурорских работников: Леплевского, Деготя, Острогорского, Бурмистрова, Розовского и других.

7 июля 1941 года следователь 6-го отделения 2-го отдела следственной части НКГБ лейтенант госбезопасности Домашев составил обвинительное заключение, подписанное руководителями следственной части и утвержденное заместителем наркома госбезопасности СССР комиссаром госбезопасности 3-го ранга Кобуловым. Через два дня на нем появилась резолюция заместителя Прокурора Союза ССР Сафонова: «Обвинительное заключение утверждаю. Направить дело в В [оенную] Коллегию] Верхсуда СССР».

Обвинительное заключение было небольшим, всего пять страниц машинописного текста, и в нем не было приведено ни одного факта «преступной» деятельности Рогинского. Делались лишь краткие выписки из показаний лиц, «изобличавших» бывшего заместителя Прокурора Союза ССР, – также, впрочем, неконкретные. В таком виде дело поступило на рассмотрение Военной коллегии Верховного Суда СССР.

Дело по обвинению Г. К. Рогинского слушалось на закрытом заседании 29 июля. Ни обвинителя, ни защитника, естественно, не было. Несмотря на обстановку военного времени, дело Рогинского слушалось более обстоятельно, чем другие политические дела, на которые хватало пятнадцати – двадцати минут. Протокол составлен достаточно подробно – по нему можно проследить, как же защищал себя Рогинский.

После нескольких формальных вопросов о личности подсудимого, ходатайствах и т. п. председательствующий Кандыбин лично огласил обвинительное заключение (обычно это делал секретарь). На вопрос о виновности Рогинский ответил: «Предъявленное обвинение мне понятно, виновным себя в антисоветской деятельности не признаю. Я виноват в том, в чем виноваты все прокурорские работники, проглядевшие вражескую работу в органах НКВД и в системе суда и прокуратуры».

После этого Кандыбин приступил к «изобличению» подсудимого, оглашая те или иные показания «свидетелей». Начал он с показаний бывшего Главного военного прокурора Розовского, который на следствии сказал, что Рогинский «препятствовал борьбе с фальсификацией следствия», не допускал «рассылки на места для расследования жалоб обвиняемых на неправильные методы следствия». Эти действия он расценил как «антисоветские».

Г. К. Рогинский ответил, что о фальсификации дел ему не было известно. Дела к нему поступали законченными, и он утверждал обвинительные заключения. О поступлении жалоб заключенных «на противозаконное ведение следствия» знало и руководство Прокуратуры СССР.

Тогда Кандыбин зачитал выдержку из показаний Фриновского, где говорилось о том, что Рогинский был причастен к правотроцкистской организации. Подсудимый вполне резонно заметил на это, что показания Фриновского неконкретны. «Он не называет меня участником антисоветской организации, а только предполагает, что я якобы являлся участником этой организации».

Председательствующий огласил показания Ежова. Последний сказал на следствии: «Антисоветские связи с Рогинским я не устанавливал, да и это было в известной мере вопросом формальным, ибо фактически антисоветский контакт между нами существовал, так как Рогинский видел и знал всю нашу преступную практику и ее покрывал».

Григорий Константинович парировал и эти «разоблачения»: «Откуда я мог знать о вражеской работе Ежова? За следствием наблюдала Главная военная прокуратура в лице Розовского, я никакого отношения к следствию не имел. Показания Ежова считаю вымышленными».

Кандыбин задал очередной вопрос: «Зубкин… показывает, что вами протоколы решений особого совещания подписывались без проверки материалов дела, за 30–40 минут подписывали 5–6 тысяч протоколов. Разве это не преступная практика в работе?» Рогинский ответил: «Протоколы решений особого совещания я никогда не подписывал, подписывал их сам Вышинский. Показания Зубкина в отношении меня не соответствуют действительности».

Тогда председательствующий решил воспользоваться «признательными» показаниями самого Рогинского. Выслушав их, Рогинский сказал: «Это же ложь. Человеческие силы имеют тоже предел. Я держался два года, не признавая себя виновным в антисоветских преступлениях, больше терпеть следственного режима я не мог. Следствием не добыто данных о том, кем я был завербован в антисоветскую организацию, где и когда. Это обстоятельство очень важно для доказательства моей вины».

Так и не добившись от Рогинского никакого признания, Кандыбин закрыл судебное следствие и предоставил подсудимому последнее слово. В нем Г. К. Рогинский сказал: «Граждане судьи, в антисоветских преступлениях я не повинен. Я прошу проанализировать мой жизненный путь. Я всегда и везде проводил правильную политику партии и Советского правительства, я вел борьбу с троцкистской оппозицией. В 1925–1927 годах я беспощадно громил «рабочую» оппозицию, проникнувшую в Верховный Суд Союза ССР. Будучи на Кавказе, я вел ожесточенную борьбу с кулачеством. В то время Андреев называл меня огнетушителем. Все последующие годы я по-большевистски вел борьбу с врагами партии и советского народа. Я повинен в том, в чем повинны все работники прокуратуры и суда, что просмотрели вражескую работу некоторых работников НКВД и что к следственным делам относились упрощенчески. Если суд вынесет мне обвинительный приговор, то это будет крупнейшей судебной ошибкой. Я неповинен. Жду только одного: чтобы мое дело объективно было доследовано».

Суд удалился на совещание, и вскоре был вынесен приговор: «Рогинского Григория Константиновича подвергнуть лишению свободы с отбыванием в исправительно-трудовых лагерях сроком на пятнадцать лет, с последующим поражением в политических правах на пять лет и с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества».

Г. К. Рогинский избежал смертного приговора, обычного в подобных делах. Начавшаяся ли война была тому причиной или что-то иное – сказать трудно. После освобождения Рогинский поселился в Красноярске. Умер он в возрасте шестидесяти четырех лет 17 декабря 1959 года. В ноябре 1992 года его посмертно реабилитировали.