Текст книги "Бабушкины янтари"

На шесте был дворец…

В одном большом селе, на одном большом дворе стоял шест. На шесте был дворец, а во дворце жил скворец со своею скворчихой. Устроили они теплое гнездо. Снесла скворчиха пять голубых яичек, сидела на них, сидела, грела их, грела, и вывелись из яичек пять маленьких птенчиков.

Скворчата пищат и кричат – они есть хотят. А скворец-отец и скворчиха-мать по огородам, по садам летают, червячков да гусениц собирают и носят их скворчатам на пропитание.

Дни идут, скворчата растут. Корму им требуется все больше да больше. Еле успевают скворец со скворчихой им еды приносить. Кормят они своих деток и радуются – скворчата уже перышками обрастают, скоро они и свои крылышки попытают, а как научатся летать, так сами станут себе корм добывать – в садах много всяких вредных гусениц, червячков да жучков. На всех скворцов пищи хватит!

А на том большом дворе жил большой пестрый кот. Этот котище зеленые глазищи давно уже поглядывал на скворчиный дворец и все подумывал – как бы ему по шесту влезть да малых скворчаток съесть?

Когда скворчата подросли и стали из скворечницы выглядывать, у кота еще больше на них глаза разгорелись – уж на что был ленив и сонлив, а тут и спать перестал, все только и думал – как ему до скворечницы добраться. Поглядывает он на скворчат и примурлыкивает:

– Как ни трррудно, как ни трррудно, а все ррав-но доберрусь. Как ни трррудно, как ни трррудно, а все равно скворчат укрраду… Укрраду… Укрраду… Укрраду…

Однажды утром, когда только-только заря занималась, а люди еще не вставали и коров со дворов не сгоняли, скворец со скворчихой полетели в сады за кормом.

А котище зеленые глазищи только этого и ждал. Он тихонечко к шесту подкрался, когтями за него цепляется и все выше и выше поднимается.

Может быть, долез бы котище и до самого верха, да скворец со скворчихою скоро возвратились. Как увидели они кота на шесте, так и червячков из клювов выронили. И принялись они кричать! Над котом летают, крыльями машут, вот-вот заденут.

Невелика птица скворец, а все же кот побоялся – а вдруг в глаз клюнет? Кривым стать – радости мало. И стал кот потихонечку, полегонечку по шесту вниз спускаться.

А скворец кричит! А скворчиха кричит! На весь двор шум подняли.

Рядом с этим большим двором стояла маленькая избушка, а в ней жила старушка. Услыхала она скворчиный крик, проснулась. Думает:

– Что это скворцы раскричались? Верно, что-нибудь у них случилось – кто-нибудь их обижает.

Не поленилась бабушка, встала, в сени вышла. А из ее избеночки на тот большой двор ни окна, ни двери не было, только было в сенях крошечное окошечко-гляделочка – чуть руку просунуть. Глянула бабушка в это окошечко и увидала: под шестом сидит пестрый котище зеленые глазищи и смотрит на скворечницу. А скворец со скворчихой вьются вокруг и кричат, и кричат.

Зашумела бабушка на кота:

– Ты что задумал, разбойник эдакий? Брысь, негодный! Брысь, тебе говорят!

А кот даже и не подумал уходить, только оглянулся на маленькое окошечко и опять на скворечницу глазами уставился. Он знал, что бабушка на этот двор выйти не может – у нее ход на другую сторону.

Ну что же бабушке делать? Как ей этого негодяя кота от скворечницы отогнать? Взяла она маленькую чурочку, кинула в кота. Не попала. Взяла другую, кинула. Опять не попала. А третьей чурочкой попала – прямо коту в бок. Кот оглянулся на сердитую бабушку и ушел.

А бабушка ему вдогонку погремела – в пустое ведро палочкой постукала.

На другое утро и так же – ни свет ни заря опять бабушку разбудил скворчиный крик. Только скворец кричал не на большом дворе, а по другую сторону ее избушки. «Что такое, – думает бабушка, – ведь на этой стороне и скворечниц нет. Почему же тут крик такой?»

Вышла бабушка в сени, отворила дверь и видит: на крыше соседнего двухэтажного дома сидит скворец, смотрит на бабушкину дверь и громко-громко кричит. А как увидал, что бабушка вышла, он перелетел через ее крышу и стал кричать у скворечницы. Поглядела бабушка в свое маленькое окошечко на большой двор, а там опять этот пестрый котище около шеста сидит! Догадалась бабушка – скворец ее на помощь зовет. Опять погремела она ведром и прогнала кота.

Прогнать прогнала, но еще не насовсем. После этого и еще не раз и не два, а, может быть, десять рано по утрам прилетал скворец к бабушкиной двери и криком будил бабушку, чтобы она этого противного кота попугала.

Скоро не скоро, а все-таки отвадила она кота – перестал он на скворечницу заглядываться, оставил скворчат в покое. Отвязался кот, и не стали скворцы ни свет ни заря бабушку будить.

А время идет день за днем, день за днем. Скворчата растут, летать учатся.

И вот однажды, тоже рано-рано утром, проснулась бабушка от скворчиного крика. Поднялась бабушка:

– Пойти поглядеть – что у них там за суматоха? Почему разговор подняли и большие и малые?

Не успела она выйти и слышит – будто что-то посыпалось на ее железную крышу…

Поторопилась, вышла и увядала, что вся скворчиная семья стайкой летает. Это, оказывается, скворец со скворчихой и пять их птенцов на бабушкину крышу сели. А ей показалось – посыпалось что-то!

С бабушкиной крыши вся стайка перелетела на сарай, с сарая – на двухэтажный дом. А потом и дальше полетели – на большой вяз, который стоял на конце огорода. Несколько раз поднимались они и кружились над вязом, а потом взвились выше, выше и – полетели вон из села.

Вечером бабушка поджидала их, думала – они ночевать домой прилетят. Но – нет! – не вернулись скворцы в свою скворечницу ни в этот вечер, ни после.

А в скворечнице на время поселились квартиранты – воробей с воробьихой.

Куда же все-таки отправились скворцы? И где они конец лета летовать будут?

Улетели они на поля, на луга, на лесные опушки. Там они день-деньской летают, корм добывают. А ночуют где-нибудь на кустах, на деревьях. Недаром говорится, что «летом каждый кустик ночевать пустит».

Так и жили скворцы до самой осени, до тех дней, как пришла им пора в большие стаи собираться и лететь на юг, в теплые края, куда наша сердитая зима не доходит.

Как котенок лягушку ловил

Не в чистом поле на просторе, а в самой середине села стоял терем-теремок – маленький такой домик. Приютился он между большими домами и поглядывал двумя оконцами на теплую сторону, то есть на юг. Будто нарочно повернулся, чтобы весь день на солнышко смотреть.

В домике было и светло, и тепло, не очень просторно, но и не тесно. А хозяйками в нем были две сестры – Варвара Петровна и Ненила Петровна.

Бабушки жили одни только в летнюю пору, а в осенние холода в их доме появлялись и другие жители. Кто их знает, где они лето летовали, а зиму зимовать заявлялись в терем-теремок – тут под полом находили себе теплое и удобное жилье. Это были шустрые мышки-норушки и смиренницы лягушки-квакушки.

Мышки, всем известно, жильцы беспокойные и такие неприятные, что никто им рад не бывает. Немало огорчений доставляли они Варваре Петровне и Нениле Петровне. Ну вы подумайте: прогрызли половицы, наделали себе ходов и переходов и без всякого стеснения разгуливали, где только им вздумается: и под шкафом, и под лавкой, и по полу, и по столу. То они заберутся в банку с мукой, то в чашку с крупой, то на столе у хлеба корки обгложут. Ну кому это может быть приятно? А то примутся газеты зубами, как ножницами, стричь и таскать бумажную труху к себе в гнезда, чтобы мышатам было потеплее и помягче. Бывало и такое: подерутся из-за чего-нибудь и начнут гоняться друг за дружкой – пищат да бегают по всему полу. Ну просто чистая беда с этими мышами! Хоть кому беспокойно, а бабушкам и подавно – ведь пожилому человеку покоя хочется. Ох уж эти мыши!

А вот про лягушек плохого не скажешь. Ничего такого вредного они не делали, жили себе тихо и смирно. Хозяйки даже и не знали бы, что тут такие жилички есть, если бы иногда какая-нибудь из этих тихонь, наверно самая у них главная, не подавала своего голоса. Но случалось это редко. Да и голос-то у земляной лягушки совсем не громкий, а так, тихое поурлыкивание, которым она летом предвещает дождливую погоду, а зимой – потепление и снегопад. Недаром земляную лягушку называют живым барометром.

Однажды долгим зимним вечером сидели Варвара Петровна с Ненилой Петровной около лампы у стола и занимались каждая своим делом. Вдруг где-то под полом раздалось тихое:

– Уррр… уррр… уррр…

Ненила Петровна поежилась и сказала:

– Ну, запел подпольный соловей!

– Вот и хорошо! – сказала Варвара Петровна. – Это к теплу. Вот увидишь: если не завтра, так послезавтра или оттепель будет, или понесет мокрая вьюга. Лягушки за несколько дней сырую погоду чуют. Старые люди давно это заприметили, поэтому и говорят: «Лягушка поет – добрую весть подает».

Знала Варвара Петровна, что сестра терпеть не может лягушек, и принялась нарочно их расхваливать:

– В пении, конечно, лягушке далеко до соловья, а все же и ее песенки не плохие. А зимой так и вовсе приятно ее послушать…

А в подполе опять:

– Урррр… урррр…

– Слышишь, какой голосок – тихий, нежный.

– Нежного ничего не слышу, – сказала Ненила Петровна, – только то и хорошо, что хоть негромко кричит. А я вот что думаю: наверно, никто, кроме тебя, этих противных лягушек не любит и у себя под полом такую гадость не разводит…

Варвара Петровна засмеялась:

– Напрасно ты так думаешь! Лягушек любят, берегут и разводят. Разумный человек никогда лягушку не обидит. Вреда от нее никакого нет, а польза – большая! Всем известно, что лягушка пожирает многое множество червей и насекомых, вредных и для человека, и для растений, и для строений. И у нас, и в других странах лягушку считают полезной. Где это я читала, сразу не припомню…

– Что читала?

– Да про лягушек. Читала я, что в Китае они были в большом почете, их всячески берегли и охраняли: убить лягушку – считалось нехорошим делом, позорным поступком. Значит, китайцам давным-давно известно, что лягушка – друг человека. А в Англии земляных лягушек даже покупали и поселяли их в плодовых садах, в парках и в цветниках около особняков…

– Чтобы они пели? Или чтобы удивляли своей красотой?

– Не подсмеивайся! Для того, чтобы они уничтожали всякую насекомую нечисть, червей и слизняков, которые вредят растениям… Да где же я это читала?

– Скорее всего, ты это читала у Брема.

– Нет. Кажется, в каком-то журнале. Там очень хорошо было сказано, как китайцы лягушек оберегали…

А из-под пола опять послышалось:

– Уррр… уррр…

– Ты говоришь – лягушек разводят, – сказала Ненила Петровна, – но ведь около особняков их хоть сотни разведи, все равно их не видно и не слышно. А у нас с тобой не особняк, а маленький домик. Здесь и одну лягушонку во всех углах слышно. Не хватает только, чтобы они стали вылезать из-под пола да прыгать по всей избе вперегонки с мышами.

– Не беспокойся, не вылезут. Ничего им тут не нужно. Ведь они всю зиму спят. И только когда почуют тепло, какая-нибудь поурлычет впросонках.

Было уже поздно, и бабушки улеглись спать. Уснули они так крепко, что не слышали – подавала еще лягушка голос или нет.

Прошло после этого немного времени, может быть неделя, а может быть и того меньше, я появился в этом доме новый житель – серый котенок. Маленький котеночек, а такой игрун! Найдет он какую-нибудь щепочку или тряпочку и возится с ней: отшвырнет ее лапкой, а потом подкрадется и бросится на нее, как настоящая кошка на настоящую мышку. Если уж кошачьей породе положено мышей ловить, так он и приучался.

Наиграется котишка, заберется на ящик около теплой печки, положит мордочку на лапки и спит.

Когда котенок немного подрос, стал он приглядываться к мышиным норкам – сидит в уголке около дырки в полу и поджидает – не выглянет ли мышка? Раза два были у него неудачи: только-только цапнет лапками, а мышка пискнет и убежит. Но потом стала получаться и удачная ловля – схватит он мышку и уже не выпустит, унесет куда нибудь в темный уголок и съест.

Один раз вечером дежурил котик около норки, сидел тихо-тихо и терпеливо ждал.

А в доме – тишина. Только часы тикают:

– Тик-так, тик-так, тик-так…

Вдруг котенок бросился и схватил добычу.

– Поймал! – тихонько объявила Ненила Петровна.

И тут же подосадовала:

– Эх, разиня! Выпустил…

А котенок испугался, фыркнул, мяукнул и убежал под кровать. А около норки что-то зашлепало по полу.

– Да это не мышь, а лягушка! – удивилась Ненила Петровна.

Варвара Петровна так и вскочила:

– Где лягушка? – Да вон прыгает.

Поймала Варвара Петровна лягушку, поднесла к свету, осмотрела со всех сторон.

– Кажется, цела – никаких царапин незаметно. Только испугалась, бедная. А коту я сейчас надеру уши. Будет он знать, как лягушек ловить!

И Варвара Петровна полезла под кровать. А Ненила Петровна кричала:

– Не трогай котенка! Ты его отучишь мышей ловить. Оставь котенка! Не обижай его – он маленький…

А бедный котишка сидел в углу, как говорится, ни живой ни мертвый. Он чихал, фыркал и опять чихал. Замяукал страшным голосом и опять принялся чихать и фыркать.

– Да что с ним такое? удивилась Варвара Петровна и вытащила его на свет.

Изо рта у котишки текла слюна, из носа шла пена, из глаз катились слезы. А зрачки расширились так, что глаза стали не зелеными, а совсем черными.

– Это всё из-за лягушки, – горевала Ненила Петровна. – Теперь он совсем пропадет…

– Давай теплой воды и тряпку! – сказала Варвара Петровна.

И обе принялись отхаживать котенка. Вытерли ему во рту мокрой тряпочкой, промыли чаем. Потом влили молока. А слюна все шла и шла. Котенок отфыркивался и жалобно мяукал. Он был такой растерянный и несчастный, что просто жалко было на него смотреть.

Долго сестры возились с ним, наверно не меньше часа. Наконец-то котишка немного успокоился, и зрачки у него стали суживаться. Он лежал на своем теплом месте, на ящике у печки. Несколько раз он пытался положить, по привычке, мордочку на лапки, но тут же фыркал и брезгливо отворачивался от своих лапок: они, наверно, пахли лягушкой. Вымыли ему лапы с мылом, вытерли. Сменили подстилку.

Не очень скоро, но с котенком все прошло, и он задремал.

А Ненила Петровна все еще волновалась и упрекала сестру:

– Из-за твоей противной лягушки котенок чуть было не погиб. Если бы мы его не вымыли, что бы с ним стало…

– Ничего! – сказала Варвара Петровна. – Не так скоро, а все равно прочихался бы. Зато умнее будет. Это ему наука – лови мышей, а лягушек не трогай!

И она спохватилась:

– А где же у нас лягушка?

Стали ее искать и нашли – она спокойно сидела в прохладном месте – за кадушкой с водой. Раз побывав у Варвары Петровны в руках, она уже не боялась их и, посаженная на ладонь, сидела смирно и дышала спокойно. Выпрыгнуть она даже и не собиралась. Когда же ее поднесли к норке, она осторожно полезла под пол, оставив на виду только задние ноги. Будто нехотя она утянула сначала одну ножку, потом и другую.

– Вымой руки! – потребовала Ненила Петровна. – А то и с тобой будет, как с котенком. Или бородавки заведутся.

– Ничего не будет! – сказала Варвара Петровна. – Не первый раз я лягушку в руки беру, никогда ничего не бывало. А про бородавки врут, – они не от лягушек появляются, а пристают от людей к людям.

Руки она, конечно, вымыла и не только из-за лягушки, а и для порядка, потому что пришло время ужинать. А ведь за обед или за ужин полагается садиться помывши руки.

После случая с котом и с лягушкой все в маленьком домике пошло по-прежнему. Ненила Петровна опасалась, что котишка разучится мышей ловить. Нет! Не разучился. Мышей он стал ловить очень хорошо, и их становилось все меньше и меньше, а потом и вовсе не стало видно.

А лягушки так и жили под полом, как и раньше.

Так же за несколько дней до теплой погоды они заявляли об этом. И даже стали иногда выходить через мышиную норку. Кота они нисколько не боялись.

Привыкла к ним и Ненила Петровна. Иногда она сидела и поглядывала, как шлепает по полу какая-нибудь из этих красавиц, а котишка возьмет да нарочно пройдет мимо нее, как мимо пустого места. Будто не видит! А сам, хитрый, только вид делает, что даже и не замечает какую-то там лягушку. Очень, мол, она ему нужна!

Послесловие
Пензенская сказочница и песенница

«Русский человек любит песню. Она сопутствует ему во всей его жизни, начиная с колыбели. Песней выражает он свою радость, в песнях изливает свои печали».

Эти слова принадлежат известной пензенской песеннице и сказочнице Александре Петровне Анисимовой. Ее перу принадлежат многие простые и сердечные, глубоко народные песни, припевки и сказки.

Сказки у нас любят не меньше, пожалуй, нежели песни. Без них нет детства. И не только, конечно, детства!

Александра Петровна Анисимова родилась 2 сентября 1891 года в селе Бездна, Спасского уезда, Казанской губернии, где ее отец, Петр Максимович Еремеев, окончив казанское сельскохозяйственное училище, проходил агрономическую практику. Через год он получил место агронома – управляющего в одном имении и переехал в село Новую Ерыклу Симбирской губернии. Здесь-то и прошло ее детство.

Читать и писать она выучилась сама и начальное образование получила не в школе, а дома: помогала мать, которая до замужества была сельской учительницей. Иногда по вечерам с ней занимался отец.

«…Играя на улице, – вспоминала Александра Петровна, – я делилась радостями и горестями со своим ровесником Ленькой Киселевым, сыном старшего конюха. Он учился в школе и часто говорил об учителе Андрее Николаевиче – очень хорошем человеке. А я рассказывала ему о том, что прочитала в книгах. С девочками я не дружилась: они не умели играть в дюжу, в чижа и в городки, а в путешествиях и вовсе ничего не понимали. Мы же с Ленькой много «путешествовали»: заберем своих младших и отправляемся на гору за барским двором: там у нас летом находилась Африка, зимой – Северный полюс. А в конце сада, за ямой, в которой росла малина, был необитаемый остров, и мы – Робинзоны – сооружали там шалаши… По вечерам к отцу приходили староста, объездчик, старший пастух, нередко заходили посоветоваться крестьяне. Примостившись в уголке, я слушала все деловые разговоры, и то, что я узнавала, запоминалось надолго… Конюшня, коровник, молочная, где сбивали и упаковывали на экспорт сливочное масло, небольшая оранжерея, плотничная мастерская-все это не только давало знания, но и сближало с людьми, любящими свое дело. И все они – и скупые на слово, и разговорчивые – охотно показывали, что и как надо делать, разрешали «помогать» сажать яблоньку, месить коровам, вертеть маслобойку. А сколько при этом я услышала пословиц, поговорок, прибауток, сказок, сколько узнала примет погоды и примет, придуманных хитрыми бабушками (не чисто посуду моешь – жених рябой будет, не дочиста пол подметаешь – свекровь любить не будет…). Ерыклинская протяжная речь, с не очень резким оканьем, стала моей родной речью…»

Девочка видела тяжелую крестьянскую жизнь и думала: почему одним живется хорошо, другим плохо? Почему в Новой Ерыкле и в Старой Ерыкле много неграмотных? Почему у учителя Андрея Николаевича на локтях заплаточки?

Она сказала себе тогда: «Буду сельской учительницей. Пусть и у меня на локтях будут заплаточки, но я буду учить людей грамоте, как Андрей Николаевич».

Она знала больше, чем за сельскую школу, но, чтобы стать учительницей, нужно было знать куда больше. А в доме уже пятеро детишек… Отдать свою Шурку в гимназию отец не мог – не хватало средств платить за право учения, за питание и за квартиру в городе. И она, нянчась с сестренками, продолжала учиться дома.

В 1905 году отец перешел на работу к другому помещику – в именье с большей земельной площадью. В тот же год его дочь сдала экзамен в третий класс Симбирской женской гимназии, а спустя шесть лет Александра Петровна стала учительницей. Сначала она работала в селах Сенгилеевского уезда, потом перешла в Симбирский уезд. После Октябрьской революции она стала библиотекарем в уездной центральной библиотеке, а затем – школьным и дошкольным инструктором в Симбирском уездном отделе образования.

Кончилась гражданская война. Александра Петровна с маленькой дочерью жила тогда в Промзине – в родном селе мужа. Когда он возвратился из армии, семья стала крестьянствовать. Так прошло четыре года. Привыкнув к полевой работе, полюбив ее, Анисимова не собиралась перестраивать свою жизнь. Но получилось не так, как ей думалось. Осенью 1924 года она приехала в Ульяновск (как стал называться Симбирск), и там ей неожиданно предложили стать репортером городской газеты «Пролетарский путь». Дали пробное задание. Она выполнила его успешно.

Так она и стала журналисткой.

Новая работа увлекла ее. Газета стала для нее первой литературной школой: «Это она, спасибо ей, научила меня сначала хорошо узнавать то, о чем напишешь, а уже потом – писать».

В 1935 году Александра Петровна – секретарь редакции районной газеты в Каменке, а через полтора года – в Башмакове.

Здесь ее талант песенницы и сказочницы обрел голос. И она запела, заговорила…

Как это произошло? С чего началось?

«Началось с того, – вспоминала Анисимова, – что я стала прислушиваться к каменским и башмаковским песням, припевкам и сравнивать их с тем, что слышала в детстве, что держалось в голове. Первые стихи сложились нечаянно: к чапаевским дням ребята из моего башмаковского литкружка обещали стихи о Чапаеве и подвели. Раздосадованная, я принялась чистить керосинку (этим же друзьям-мальчишкам кашу варить и чай кипятить). Сижу на полу, оттираю свою керосинку, а за окном уже темно. Ветер свищет и воет. По улице промчались какие-то лошади… И на напев, вертевшийся в голове, сложились строчки:

 
То ли ветер свищет, ковыли качая,
То ли волны плещут под бугром в яру…
 

Строчка за строчкой напелись стихи «Думы о Чапаеве»…»

Это было в 1937 году. В тот же год она написала, вернее – тоже напела, «Комбайн косит и молотит», «Что за небо голубое»… И никому не показывала.

В 1938 году Александра Петровна переехала в Поим, стала там записывать народные припевки и слагать свои – новые. Некоторые из них она послала в Москву – исполнительнице народных песен О. В. Ковалевой. Та вскоре сообщила, что накануне 1 Мая будет исполнять их по радио. «Это было моим первым творческим торжеством», – говорила Анисимова.

Как складывалась ее жизнь дальше?

В 1939 году ее дочь окончила среднюю школу и уехала учиться в Ульяновск. Александра Петровна осталась одна и поселилась в крошечной избушке.

«Как будто клад нашла я в той избушке, – рассказывала она. – Откуда что бралось, и как я успевала работать в редакции дотемна, ходить по воду за полкилометра, готовить еду, стирать, шить, трубу чистить, дрова пилить и колоть, а ко всему этому еще писать… В 1944 году ко мне приехала сестра, и в нашей маленькой избушке стало две хозяйки – Александра Петровна и Людмила Петровна. Появился и еще один житель – маленький котенок, тот самый, который лягушку ловил…»

Живой иллюстрацией к этому рассказу может служить стихотворение Вас. Полякова, опубликованное пензенской газетой. В нем имеется та достоверность, которая помогает представить хозяйку поимского домика, его обстановку, атмосферу.

 
Деревья серебряный иней
Роняют, как лебеди пух.
Есть маленький домик в
Пойме, Окошками смотрит на юг.
На редкость стояла погода,
Леса голубели вдали,
Когда «сапоги-скороходы»
В тот домик меня привели.
– А ну-ка, Будилка, не лай-ка,
Дай гостю ступить на порог. —
И пес по приказу хозяйки
На место у печки прилег.
– Не бойтесь, входите, входите.
– Ну вот я и в ваших краях!
– С дороги чайку не хотите ль?
– Нет. Сказок послушал бы я.
И я их услышал, и к месту
В ребячьем восторге прилип,
И будто вернулося детство
Под сень «заколдованных лип».
И будто зимой в колесницу
Запряг и Буран и Мороз,
И будто саму Ледяницу,
Холодного царства царицу,
Я к витязю Солнцу привез.
И он золотыми лучами
Все царство ее растопил…
Мы долго сидели за чаем,
Будилка с нас глаз не сводил.
Деревья серебряный иней
Роняли, как лебеди пух.
Была уже полночь в Пойме,
И пел где-то первый петух.
 

Во время Великой Отечественной войны (в 1943 году) пензенское издательство выпустило первую книжечку Анисимовой – «Песни про войну». Вторая – «Песни и сказки»-вышла в Москве в 1947 году. С тех пор произведения прославленной сказительницы появлялись все чаще и чаще. В 1956 году в Пензе было издано «Избранное».

Нельзя говорить о содержании самобытных произведений Анисимовой, о том, что в них заложено, в отрыве от их художественной формы, от того, как это содержание выражено. Поэтичность ее творчества, его близость народному ладу, естественность переходов от небыли к были, обилие интонаций, свежесть и красочность – все это неотделимо от той живой радости, душевной красоты и силы, доброго молодого света, которым оно озарено.

Царица Ледяница не смогла покорить царевну Маю. «Никакой Мороз не сгубит корни жизни бесконечной – есть она и будет вечно».

В сказке «Заколдованная липа» Максим своей любовью расколдовывает девушку, которую околдовал было злой и богатый старик волшебник; она отказалась стать его женой, и он превратил ее в дерево. Любовь Максима вернула ее к жизни. «Эта сказка про те давние годы, когда женщина не видала свободы. А кто здесь под богатым колдуном подразумевается, надо думать, каждый и сам догадается». Богатый колдун-олицетворение насилия, власти мошны, распространенной в буржуазном обществе и на брак, семью…

«Птица Радость» никого не губит и приносит радость всему живому. Нужно только не обмануться в своих желаниях, запросить у нее не чужую, а свою радость. Много ошибок совершила девушка, прежде чем постигла эту мудрость. А когда постигла ее – сказала: «Спасибо тебе, Птица Радость, научила ты меня не одной себе счастья желать, доброе не на стороне искать, не в людях просить, а в своем сердце носить, чтобы было чем и других порадовать-повеселить».

В этих сказках дух народа, его постоянная жажда добра, справедливости, его прославление света, отваги, верности, его осуждение зла и себялюбия… Они занимательны, доходчивы. В них – лучшие традиции наших народных сказок.

Некоторые полагают, что сказка-де возникает обязательно на отдаленном историческом материале, что ее основа, мол, древность, непременные «тридевять земель». Потому-то якобы и не может существовать современная, советская сказка.

Литературная действительность решительно разрушает это неверное представление. Стоит назвать такие произведения, как «Кладовая солнца» М. Пришвина, «Стальное колечко» К. Паустовского, «Солнечный камень» и «Богатырева рукавица» П. Бажова, «Амурские сказки» Д. Нагишкина, сказки Севера С. Писахова, «Казахские сказки» В. Важдаева, сказки о труде Е. Пермяка и сказки об Отечественной войне воронежской сказительницы Анны Куприяновны Барышниковой («Купрянихи»), – как становится очевидным, что «советский материал» отнюдь не противопоказан сказке. Наоборот!

Недавно я прочел умную и талантливую сказку Юрия Магалифа «Приключения Жакони», сказку-путешествие в сегодняшний и завтрашний день Сибири.

В предисловии к «Украинским народным сказкам» Максим Рыльский пишет:

«Сказочное творчество живет и в наши дни… Зерно прекрасной действительности обрастает в этих сказках чудесными вымыслами, но все эти вымыслы говорят о великой правде: о победе добра над злом, света над тьмой, честных трудящихся людей над эксплуататорами, угнетателями, хищниками, о братстве народов Советской земли, о новой цветущей жизни».

Нет никаких оснований хоронить сказку. И есть все основания ратовать за нее, внимательно относиться к тому новому, что и в этой области рождается, по достоинству его оценивать.

Александра Петровна владеет секретом сказочного жанра, тем «чуть-чуть», которое легко превращает заоблачное в земное и придает земному крылья, поднимает его ввысь. Тогда-то поистине не знаешь, «где сказка кончается, а где быль начинается». В сказках «Две горошины», «Про деда Водяного», «Три Аннушки», «Как Нужда от старика отказалась» действуют не герои-аллегории, а колхозники, агрономы, гончары… Они приносят с собой в сказку нашу советскую быль. И сказка от этого не блекнет, не становится пресноватой, не утрачивает своих природных качеств.

Не всегда и не все, конечно, удается Анисимовой, как, впрочем, и всякому другому. Но ей удается то, что не столь уж многим, увы, удается. Известное, традиционное приобретает в ее сказках новое звучание, потому что соприкасается с нашей советской жизнью, по-новому поворачивается. И сказочное – не только в необычном и несбыточном, а и в нашем необыкновенно-обычном, в том воплощении мечты, которое свершается на наших глазах.

Лучшей из сказок этого ряда мне представляется «Три Аннушки», о судьбе старинного мастера-гончара, который вылепил куклу – молодую крестьянку Аннушку – домовницу, вложив в нее свою мечту о девичьей красоте и чистоте, о любви к труду, к жизни, и о том, как осуществилась его мечта в наши дни, как она воплотилась в образы колхозных Аннушек.

Прекрасны детские сказки Анисимовой «Заяц Белая Шубка», «На шесте был дворец…», «Как котенок лягушку ловил». Они написаны свободно, весело, озорно. Какое чуткое, доброе, молодое нужно иметь сердце, чтобы так любовно, как она, писать о зайчишке, о скворце со скворчихой и их птенцах, о шустрой мышке-норушке, смиреннице лягушке-квакушке, игруне-котеночке… Сказки эти с удовольствием прочтут и взрослые!

«Пишу то, что само просится и не дает мне покоя. Писать по заданию совсем не умею», – говорила Александра Петровна.

И это, разумеется, чувствуется и в ее сказках, и в песнях, припевках… Они очень лиричны. Ремесленнический холод идет от авторского равнодушия. Здесь же все время чувствуется теплое течение, идущее от сердца: оно в интонации, в существительном и в прилагательном, в рифме…

«Сама припевки ладила», – пишет Анисимова. «Сама»– это не только ее рука их писала, за ее фамилией они печатаются. Нет! Они рождены ею, в них – душа ее.

Сборничек ее песен и припевок «В полевом просторе» был издан в Пензе в 1951 году.

Творческая биография Александры Петровны началась, как мы уже знаем, не со сказок, а с песен и припевок. Они полны жизни, которая в них «отстоялась словом».

Некоторые из ее песен вошли в репертуар Государственного хора имени Пятницкого и Русского народного хора северной песни.

Песни и припевки Анисимовой, как и ее сказки, близки фольклору. Из этого не следует, однако, что она воспроизводит народное творчество, копирует его или имитирует. Здесь родственность органическая, идущая от истоков народного мышления и речи, от характера народа, его нравов и обычаев. Ее литературные корни – в народной почве. Этим-то все и определяется.

Писать Александра Петровна начала, как мы уже знаем, «поздно», в 1936 году, когда ей исполнилось уже сорок пять лет. Но она рано научилась трудиться и уважать людей труда, рано расслышала музыку родной русской речи, рано определила свой путь в жизни.