Текст книги "Банкирша"

Полковник замолчал и посмотрел мне прямо в глаза.

Я тоже молчала и смотрела на него. Я все еще ничего не чувствовала. Совсем. Только мне требовалось немедленно вернуться домой и закрыться в своей комнате.

Ершов чего-то ждал. Не дождался, легко вздохнул, выдвинул ящик стола, достал пачку сигарет, заглянул в нее. Обнаружив, что пачка пуста, досадливо скомкал ее и не глядя бросил за спину в корзину.

Я проследила взглядом за летящим комочком. Попал.

У меня в сумочке лежала пачка дамских сигарет с ментолом. Я открыла сумку, показала Ершову сигареты.

Он поморщился, потом кивнул. Я достала одну сигарету, пачку толкнула по полированной столешнице в сторону полковника.

Мы закурили – каждый от своего огня.

Полковник выдохнул струйку дыма, махнул рукой, разгоняя ее, с интересом взглянул на длинную черную сигарету.

– Так вот, поскольку нигде поблизости не было обнаружено никаких следов, кроме принадлежащих Троицкому, версия об убийстве отпала сразу. Итак: самоубийство или несчастный случай?

Я решительно покачала головой:

– Самоубийство исключено. Миша был молод, здоров, обеспечен. И очень себя любил.

– Но разве у него не могло быть депрессии? Скажем, связанной с недавней потерей жены?

Я опять покачала головой:

– Жена была для него только женой.

Ершов непонимающе уставился на меня. Я объяснила, испытывая непонятную самой боль от своих слов:

– Она не была смыслом его жизни.

Ершов понял, кивнул:

– Может быть, вы правы. Значит, остается несчастный случай. В пользу этой версии говорит то, что рядом с телом найдены обломки перекладины. Она крепилась наверху голубятни болтами. Видимо, со временем крепление ослабло и, когда Троицкий ухватился за перекладину, один из болтов вылетел.

Я не сомневалась, что так и было. Интересно, удалось ли найти в траве болт? Захотелось спросить. Неожиданно вспомнились детективные истории про лейтенанта Коломбо. Это помогло взять себя в руки и обуздать неуместное любопытство.

Полковник Ершов проводил меня до дверей. У самой двери извинился и вернулся к столу. Вспомнил об оставшихся на столе моих сигаретах.

– Оставлю пару? – обернулся ко мне.

– Конечно, – охотно позволила я.

– Спасибо.

Он протянул мне узкую длинную пачку. Наши руки встретились. Его пальцы оказались твердыми и горячими, он не спешил их убрать.

Неуловимым движением мужчина взял мою руку, и мне показалось, что он поднесет ее к губам. Одно мгновение он колебался, потом, подавив вздох, легко сжал мою ладонь и с видимым сожалением отпустил.

Очень недолго, одну коротенькую секунду, его лицо было нежным и печальным.

Потом все прошло.

Полковник, словно сбрасывая наваждение, тряхнул копной волос, открыл дверь и почти весело спросил:

– Зачем он туда залез?

* * *

Все спрашивали:

– Зачем он туда залез?

Только Милка спросила:

– Как ты заставила его туда залезть?

Конечно же, вся гоп-компания примчалась навестить «жертву покушения». Посмотреть, «как ты тут».

И не только смотрели, но и щупали, охали-ахали, шмыгали носами.

Мой новый телохранитель, которого все звали по фамилии, да и сам он говорил о себе в третьем лице – Филатов, оторопело таращился на моих подруг.

Посмотреть действительно было на что.

Все четыре представительные дамы говорили одновременно, порой не соглашаясь друг с другом, переходили на крик. При этом непрерывно перемещались по комнате, то садясь, то вскакивая, подбегали ко мне, обнимали, ощупывали, прижимали к себе, отталкивали "на длину руки, чтобы, всхлипывая, получше рассмотреть. Снова притягивали и орошали мое лицо слезами.

Даже уравновешенная Лариса пару раз вскочила с дивана и нервно побегала по комнате.

Мне с трудом удалось оторвать Филатова от потрясающего зрелища и уговорить пойти на кухню приготовить гостьям чай.

Парень усилием воли подтянул отпавший подбородок и, оглушенно потряхивая круглой головой, покинул нас.

Чтобы как-то разрядить обстановку, я рассказала девчонкам о Мише.

Повисла тишина. Все молча переглядывались.

Лариса перекрестилась и взглянула на меня, словно говоря: «Вот видишь. Бог его наказал». Она не произнесла этого вслух, и я благодарно обняла попадью за все еще гибкую талию.

Довольно быстро шок от сообщения прошел, и все заговорили. Как водится, одновременно.

– Ну зачем? Зачем он туда залез?

А потом, когда все напились чаю и засобирались домой, оставшись со мной наедине, Милка спросила:

– Как ты заставила его туда залезть?

Ее зеленые глаза щурились в сильно накрашенных ресницах. Ресницы слиплись, на них застыли комочки туши. Пудра на Милкиных щеках лежала неровно, не скрывая, а подчеркивая неровность кожи и морщинки.

Губная помада размазалась.

И хотя не это вызвало мое раздражение, я не стала его сдерживать:

– Господи! Ну что ты за чувырла?! Ну чего, кажется, проще научиться прилично краситься? А ты тридцать пять лет мажешься, и все без толку!

Милка не обиделась. Махнула рукой:

– Теперь уж и не научусь. Поздно, Леночка, старые мы…

И она обняла меня. Второй раз за одну неделю. И кажется, третий за всю жизнь.

* * *

– Алло?

– Привет!

– Привет! Ты в курсе, который час?

– Ага. А ты чего – спишь?

– Нет.

– И я нет. Ты как?

– Вроде нормально. Кажется, я вообще начинаю привыкать к такой жизни.

– Да ладно тебе. Все проходит. Чем ты расстроена?

– Как ты догадался?

– Догадался. Что случилось?

– Ничего. Правда ничего. Просто Милка сказала, что мы старые…

– Да уже не девочки.

– Генка!

– Ладно, ладно, я шучу. Эмилия Владиславовна просто устала.

– Нет. Дело не в этом. Милка права. Мне сейчас больше лет, чем мои родители прожили.

– Это ничего не значит. Твой возраст не старость. Просто твои родители умерли очень рано. Они не успели состариться. А некоторые живут долго. Вот, к примеру, у моей бабушки жива родная тетя.

– Знаю. Эта тетя моложе твоей бабушки на два года. Ты сам мне рассказывал.

– Разве? Больно ты памятливая себе во вред.

– А ты болтушка.

– Есть немного. Тебе лучше?

– Пожалуй. Спасибо.

– На здоровье.

– А чего ты звонишь?

– Чтобы поздравить.

– С чем это меня сейчас можно поздравить? С очередным криминалом? Что там у нас – убитые, раненые?

– Не заводись. У меня хорошая новость.

– ?

– Готовы документы на усыновление. Через неделю можно будет забрать мальчика.

– Геночка, милый… Что же ты молчишь?

– Я не молчу. Ты счастлива?

– Не знаю. Я так ждала этого…

– Перестань, Лена, не реви. Вот черт! Ну что ты, в самом деле? Все будет хорошо. Слышишь?

– Да. Спасибо. Я знаю, все будет хорошо. Просто очень давно не случалось ничего хорошего. Я отвыкла.

– Привыкай. Не раскисай, Лена. Ладно?

– Ладно.

– Вот Маринка тоже тебя поздравляет. И Костю.

– Передай спасибо.

– Передам. Ну все, спокойной ночи.

– Подожди. Ген, у меня еще одна просьба…

– – Все, что хочешь…

– Я хочу выкупить «Сибирь».

– Разумеется. Я сам проведу переговоры с наследниками.

– Мой долг тебе все больше.

– Что есть, то есть. Целую.

– И я;

* * *

Юра все еще без сознания. Мне снова позволили посмотреть на него. Я смотрела и смотрела. А он лежал беспомощный и равнодушный. И мог умереть каждую минуту. Он такой молодой, в его жизни еще ничего не было. Он не должен умереть.

Но если это случится…

В больницу меня возил Вадим. Олега нет в городе.

Он занимается поисками Влада.

Мне сказал об этом Костя, перед тем как уехать на работу.

– Милиция, конечно, что-то делает. Но и мы тоже.

Костя разглаживал кончиками пальцев складочку у меня меж бровей и задумчиво смотрел мне в глаза.

– Не знаю, чего я боюсь больше: что Влад будет охотиться за тобой или что ты будешь охотиться за ним.

Его глаза были близко-близко, и я поняла, что он не шутил, и не стала делать вид, что не поняла его слов.

Эти месяцы и ему добавили морщин, но никогда прежде он не был так мил и близок мне. Я обняла своего мужа.

– Человек не может любить сильнее, чем я люблю тебя.

Костя беспомощно опустил ресницы, на щеках вспыхнул слабый румянец. Но тревога не ушла из его глаз.

Его поцелуй был нежным и обреченным. Бедный мой муж! Нет покоя моей душе.

* * *

– Мама!

Я снова просыпаюсь среди ночи от тихого зова. Знаю, что больше не засну. Вылезаю из-под одеяла, в; темноте, стараясь ничего не задеть, выбираюсь из комнаты.

Я еще не привыкла к расположению предметов в ней. На пороге задерживаюсь, прислушиваюсь к ровному сопению Кости и выскальзываю за дверь.

По лестнице спускаюсь уже смелее. В доме мы с Костей одни. Но это только сегодня.

Завтра приезжает наш сын. И в доме появятся новые люди. Домработница, охранник. Но не няня. Няни не будет.

Мое переселение в «домушку» произошло самым естественным образом. Ребенок не должен жить в загазованной части города.

В кухне, не зажигая света, просовываю руку в свой тайник и достаю сигареты.

Открываю створку окна, сажусь на подоконник и закуриваю.

Ночь ясная и почти теплая, хотя на дворе начало сентября. Или именно поэтому. Бабье лето.

У самого моего окна дерево. Если протянуть руку, можно коснуться ветвей с остатками листьев. Днем листья желтые, ночью – черные.

Уже несколько ночей я курю у раскрытого окна и смотрю на дерево-растрепку.

Я стараюсь не вспоминать. Жду, что вспыхнет свет и знакомый голос произнесет сакраментальное:

– Курить вредно для здоровья. Курить по ночам – преступление!

И можно будет вступить в дискуссию по поводу курения и убежать от воспоминаний.

Воспоминания. Они преследуют меня, досаждают, отравляют каждый час жизни, вламываются в сознание, бессистемные, тяжкие, радостные, вне всякой хронологии и повода, возникающие в мозгу и перед глазами, требующие осмысления и признания.

Воспоминания мучат и радуют меня. Я знаю, что не смогу жить, пока не покончу с воспоминаниями, не освобожусь от них…

* * *

Влада видели в Рижском аэропорту.