Текст книги "Таланты и покойники"

Кирилл недоуменно поднял брови, Таша осеклась и, отвернувшись, торопливо заговорила о другом:

– А еще я рассказала, Тамара Петровна, про то, как в пятницу на пути дяди оказался открытый люк и он чуть не погиб. И что он обвинял в этом вас. Я не утверждаю, что вы действительно виноваты, но он обвинял вас, это правда, и я не стала ее скрывать. И как он грозил вас уволить. Я считаю, следователь должен знать всю правду, какая только есть, потому что – я вижу это! – он не верит в несчастный случай.

– Как можно в него не верить, когда он был? – ничуть не обидевшись, поинтересовалась Тамара Петровна. – Евгений Борисович-то погиб, правильно?

– Погиб, потому что его убили! Тетя меня не слушает, она твердит, что у нас здесь вечный бардак и сплошные накладки, но я-то знаю, что это не так! У нас ни разу ничего похожего не случалось, потому что Виктория Павловна и вы хорошо за всем следите, а тут вдруг – два раза подряд. Это подстроено, и тетя тоже согласна в глубине души, только не хочет согласиться вслух! Злится на следователя, а ведь он имеет право…

– Ее он тоже допрашивал? – тихо вставила Марина.

– Ну да. Это ведь не зря, правда? Про несчастный случай допрашивать не станут.

Тамара Петровна пожала плечами.

– Считается, что дети до восемнадцати не имеют права быть свидетелями, но в наш век инфантильности пора сдвинуть срок до двадцати пяти. Чтобы обратить на себя внимание и сделать собственную жизнь более интересной, они готовы сочинить любую чушь, совершенно не задумываясь о последствиях, да еще сами готовы в нее поверить! Разумеется, убийство – это увлекательней и романтичней, нежели рядовой несчастный случай. Зато оно, по счастью, куда невероятнее, но об этом дети забывают. Вы согласны, Виктория Павловна?

Виктория Павловна была согласна, но опять не в силах была проявить это явно. И не желала проявлять, вот парадокс!

– А что еще ты рассказала? – вместо ответа уточнила она. – И про что еще он расспрашивал, мой Обалдевший поклонник?

– Ну… вроде бы все. Что дядя не давал проходу Дашеньке, это злило Дениса и тетю. Про открытый люк и Тамару Петровну. Про Ушастика. Про дядин сложный характер. Все, что знала.

– А родную тетушку, значит, решила пожалеть? – едко осведомился Денис. – Впрочем, она ведь тебе не кровная родня, кровной был Евгений Борисович. То-то в тебе виден его характерец!

Вика даже представить себе не могла, что он может быть таким злобным. Денис всегда казался ей добродушнейшим… в крайнем случае – равнодушнейшим человеком. Впрочем, когда задевают любимую женщину, любой нормальный мужчина обозлится.

– При чем тут Галина Николаевна? – пожала плечами Наташа. – Я, разумеется, не скрыла, что ухаживания дяди за Дашей ей не нравились. Следователь и сам не дурак и не поверил бы, что она в восторге.

– Да? А про то, что было перед самой премьерой, ты следователю рассказала? Или твоя тетушка? Или вы считаете, что это к делу не относится? Если уж решили выволакивать грязное белье, так уж, пожалуйста, свое тоже!

«О чем он? Неужели слышал мою ссору с Преображенским? – в ужасе подумала Вика. – Или Маринину? Только при чем тут…»

Закончить мысль она не успела, вмешался молчавший дотоле Кирилл.

– Я бы на вашем месте лучше принял нулевой вариант, – посоветовал он. – Что рассказано, то рассказано, а продолжать кормить следователя байками – верх идиотизма. Прямо-таки сказки Шахерезады!

– Нулевой вариант… – фыркнул Денис. – Нашли дураков! Мы с Дашей строили из себя слепых и глухих, чтобы никого не подставить, а нас втихаря подставила эта идейная дурочка! Я не собираюсь теперь скрывать, что ее дядя собирался разводиться с ее тетей, и не надейтесь.

– Врешь, – тихо и коротко выпалила Наташа.

– Делать мне нечего! Слышал собственными ушами, как он ее предупреждал. В день премьеры, совсем незадолго. Кстати, они стояли у подсобки. Он мечтал жениться на Даше и собирался развестись.

– Но ведь Даша ему бы отказала, – заметила Марина. – Зачем ему разводиться?

– Отказала бы, разумеется. Откуда я знаю, зачем ему разводиться? Может, просто надоела его старушенция. Знаю только, что собирался.

– И как она среагировала? То есть Галина Николаевна.

– Ха! Вот именно! Она на все отвечала: «Да-да, дорогой, обсудим это вечером». А вечером на него свалился блок. Интересное совпадение, правда? Тебе нравится, Таша?

Наташа твердо возразила:

– Тетя не сделала бы этого. Она любила его и все ему прощала.

– Пока он жил с ней – да. А после того разговора небось задумалась и, вместо того чтобы отпустить его, взяла да убила. Кстати, она рассказала тебе про эту ссору?

– Нет.

– Вот видишь! Если бы все было в порядке, так зачем скрывать?

– Она вообще не из откровенных.

– Согласен. Поэтому то, что у нее на душе, мы знать не можем. Зато видим результат – Преображенский погиб как раз тогда, когда собирался от нее уйти.

Снова вмешалась Марина:

– Денис, так вас тоже допрашивали?

– Ну да. Заявился этот придурочный следак и начал ходить вокруг да около, но я быстро поставил его на место! Мол, не его собачье дело, что у нас да как. Но теперь-то я молчать не собираюсь!

– Значит, – пробормотала Марина, – я, Вика, Наташа, Галина Николаевна, Даша, Кирилл… Он что, успел допросить всех? Тамара Петровна, вас тоже?

– Чисто формально, – быстро ответила Тамара Петровна. – Ничем особенным не интересовался, просто для отчетности. Виктория Павловна, вы их не слушайте! Они насочиняли ерунды, а ничего такого в помине нет. Не берите в голову, Виктория Павловна!

Вика, несколько удивленная, решила прервать странную речь, поэтому обратилась к Кириллу:

– Тебя он тоже допрашивал?

– Да. Но я, в отличие от Наталии, не страдаю детской словоохотливостью, и Талызин мало что от меня почерпнул.

– Тогда кто же выдал меня? – вырвалось у Вики.

– Вас? – изумилась Даша.

Вика почувствовала укоризненный взгляд Марины, однако предпочла сделать вид, что не обратила на него внимания, и откровенно сообщила:

– Я втихомолку поцапалась с Евгением Борисовичем перед самой премьерой, а сегодня Талызин об этом знал. Кто из вас ему сказал? Честное слово, я не обижусь, просто хочу знать.

Все помолчали, затем вступила Тамара Петровна:

– Я думаю, вы если и поругались с ним, то несерьезно, просто теперь, после его смерти, задним числом стали преувеличивать события и переживать. Никто из нас про это не знал, а и знал бы, так не выдал.

Наташа слегка покраснела.

– Может быть, тетя? – неуверенно предположила она. – Она мне намекала на что-то… я не придала значения, но…

– Чтобы отвести от себя подозрения, твоя тетя готова наклепать на невинного человека, – сквозь зубы процедил Денис.

– Денис, ну зачем ты так! – с непередаваемым отчаянием, почти с надрывом выкрикнула Дашенька. – Так нельзя, нехорошо!

Возникла неловкая пауза, впрочем, довольно скоро прерванная скрипом двери. На пороге стоял Сосновцев.

– Виктория Павловна! – нежно пропел он. – Как я рад вас здесь видеть!

Как я рад, что последние трагические события не повлияли на ваше желание продолжить творческую работу! Это замечательно, это правильно. Мы должны продолжать наше дело хотя бы из уважения к памяти незабвенного Евгения Борисовича, который так был им увлечен и так прекрасно о нем отзывался. – Гладкие, штампованные фразы вылетали одна за другой, однако казалось, директор не замечает их неуместности в устной речи. – А ведь я пришел к вам не просто так, а с деловым предложением. Конечно, – он скромно потупился, улыбнувшись самодовольной и самоуничижительной улыбкой, – не мне, рядовому администратору, давать советы людям искусства, но все же я осмелюсь… Что, если нашу студию мы переименуем в студию имени Евгения Борисовича Преображенского? Это будет дань памяти великого мастера. Я полагаю, городской общественности будет приятно об этом узнать.

– Давайте, – согласилась Вика, мгновенно прикинувшая, сколько плюсов таит интересная идея.

– Значит, я сообщаю в печать?

«Во шустрый», – не без уважения констатировала про себя Виктория Павловна и кивнула.

– Да, и еще! Так уж вышло, что именно мне, простому администратору, довелось беседовать с безвременно ушедшим гением о его ближайших планах. Не знаю, как это получилось, но я пользовался его особым доверием. Я всегда понимал, что это скорее моя удача, нежели заслуга, однако эту удачу я ценю выше всего остального, чего добился в жизни.

– О! – машинально изобразила восторг Вика. – Вы себя недооцениваете, Александр Михайлович!

– Не будем об этом, – Сосновцев отстранил тему характерным жестом, с момента премьеры ставшим для всех видевших ее фирменным знаком убийцы. – Я о другом. Я обязан передать вам последнюю волю погибшего. Следующей премьерой должна стать еще одна трагедия великого Шекспира, этого короля драматургов.

– Шекспир – без Евгения Борисовича? – вырвалось у удивленной Тамары Петровны. – Не потянем!

– А сам Евгений Борисович куда выше оценивал творческий потенциал нашего коллектива. Он находил, что мы имеем идеальную Джульетту. – Александр Михайлович глянул на Дашеньку. – Ну а у Джульетты есть подходящий Ромео. – Взгляд обратился на Дениса. – А подобрать актеров на оставшиеся роли «Ромео и Джульетты» не составит труда.

Вика твердо знала, что Ромео Денис не потянет. Дашенька, та годится, а вот он… Видимо, Преображенский из желания выдвинуть свой кумир закрыл глаза на реальную действительность. Не станет же девочка играть одна, а партнера ей в труппе, увы, нет! Только ведь не скажешь прямо в лицо Денису – ты, мол, бездарен…

– У Дениса возраст не подходит, да и типаж не тот, – дипломатично заметила она.

– В академических театрах Ромео играют до пенсии, – парировал Денис. – По-моему, Евгений Борисович здорово придумал. Дашенька наконец-то раскроется по-настоящему, а то в последней премьере ее как-то задвинули на второй план.

Наташа пожала плечами.

– Денис, ну какой из тебя Ромео! Это роль для великого актера, а тебе театр постольку-поскольку.

– Естественно, если я полспектакля стою в качестве мебели у задника, театр и будет для меня постольку-поскольку. Мне ни разу не дали настоящей роли, но я никогда не обижался. В конце концов, Виктории Павловне виднее. Но раз сам Евгений Борисович увидел во мне потенциал, так я честно скажу, что согласен. Я и сам чувствую, что способен на любую роль, на главную. Тем более, Ромео – роль простая, это тебе не Гамлет.

Сосновцев тоненько хихикнул:

– К тому же реальные взаимоотношения героев помогут им ярче выразить себя на сцене. Если у Дениса и могли бы возникнуть проблемы с другой партнершей, то с этой – никогда.

Вика категорически не была согласна. С той ли партнершей или с иной, Денис на сцене зажимается и не только скучен, но почти жалок. Она вежливо произнесла:

– Но у нас уже есть планы. Мы ставим новую современную пьесу, это привлечет к театру гораздо больше внимания, чем Шекспир!

Она полагалась на тщеславие директора, однако просчиталась.

– Будет крайне неприятно, Виктория Павловна, если мы не выполним последнюю волю великого мастера, именем которого решили назвать коллектив. В городе будут просто поражены! Беседуя с журналистами, я успел упомянуть паре-тройке из них об идее Евгения Борисовича, и она всем пришлась по душе. К тому же… – он запнулся, опустив глаза, – ах! Мне не хотелось затрагивать эту тему, но я вынужден. Если я правильно понял, новая пьеса принадлежит перу госпожи Лазаревой?

– Да.

– Будь Евгений Борисович жив, он бы не допустил этого, а я в некотором роде полагаю себя его душеприказчиком, если можно так выразиться. Я поставил целью свято блюсти волю своего безвременно ушедшего друга.

– Друга? – иронически повторила Наташа.

– Да, именно. Поверьте, я ничего не имею лично против госпожи Лазаревой, более того, я всегда стараюсь относиться к женщинам со всевозможной деликатностью, но если выбирать между деликатностью и дружбой… Буду откровенен. Евгений Борисович считал последнюю премьеру большой ошибкой. Замечательная труппа, которая сумела сыграть самого Шекспира, вдруг опустилась до низкопробного детектива!

– Он вовсе не низкопробный, а очень умный и психологически достоверный.

– Евгений Борисович был не согласен с вами, Наташенька. Очевидный дилетантизм пьесы резал глаз всякому искушенному зрителю.

– Дядя не стал бы играть в пьесе, которая ему не нравится. Вы плохо его знаете.

– Стал, стал – из благородства. Он не хотел подводить коллектив. Но на будущее он решил оградить его от повторения подобной профанации. Если вы мне не верите, обратитесь к госпоже Лазаревой лично и уточните детали разговора, который состоялся у нее незадолго до премьеры.

Сосновцев словно не замечал, что Марина находится в двух шагах. Она медленно заливалась краской, и Вика поспешила вмешаться:

– Это была шутка. Он здорово подшутил и над ней, и точно так же надо мной. А потом, после спектакля, очень нас хвалил.

– Вас хвалил, Виктория Павловна, – возразил Александр Михайлович. – Это подтверждают и присутствующие журналисты, например сама Юлия Чернова. А вот насчет госпожи Лазаревой она придерживается другого мнения. Она полностью согласна с тем, что в память Евгения Борисовича надо поставить «Ромео и Джульетту», а дешевые поделки Лазаревой забыть, как страшный сон. Дашенька, вы ведь не против?

– А? – неуверенно выдавила та. – Мне все равно. Как Виктория Павловна, так и я.

– Какие глупости! – вскипел Денис. – Тебе предлагают Джульетту, это твоя роль, идеальное попадание, а тебе все равно! Бездарную Наташку позвали в сериал, а ты с твоим талантом собираешься прозябать! Нельзя же быть такой наивной, честное слово! Тебя оттирают, а ты…

Даша нежным жестом поднесла ладонь к его губам, заставляя замолчать.

– Наши планы уже определились, – твердо заявила Вика.

– А мои еще нет, – развел руками директор. – Вы помните, Виктория Павловна, предполагалось отдать помещение студии под бильярд? Разумеется, мне как любителю искусства это претит, но в нынешние времена, когда нас так давят налогами… Конечно, если мы сможем рассчитывать на поддержку прессы, сохранить студию будет легче. Да и у меня самого не поднимется рука на любимое детище самого Преображенского! Буду терпеть убытки в память великого артиста. Но, если его память перестанут чтить, если его имя опорочат, то я и городская общественность… мы предпочтем…

«Как по нотам разыгрывает, сволочь, – с ненавистью подумала Вика. – Во у Маринки характерец, черт бы ее побрал! Всех умудрилась настроить против себя – и этого козла, и стерву Чернову! Чего ей стоило подписать интервью, рука бы не отсохла! Тогда этот козел не посмел бы ее тронуть, а теперь…»

Требовалось как-то подипломатичнее среагировать, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, только ничего дельного на ум не шло. Но тут раздался стук в дверь, и Виктория Павловна с огромным облегчением крикнула:

– Войдите!

Появилась Галина Николаевна, за ней в комнату бочком вполз Талызин, и Вика в который раз подивилась его невзрачности да неуклюжести. Кто б мог предположить, что этот человек успел за пару дней всех допросить и выведать кучу сведений? Не иначе, ему просто повезло. А чего это он так рано? Впрочем, нет, не рано – время пронеслось незаметно. К тому же в некотором смысле он удивительно кстати – неприятная минута разрешения конфликта откладывается на неопределенный срок. За этот срок многое может случиться! Таков был Викин жизненный принцип – не думать о неприятном до тех пор, пока есть к тому хоть малейшая возможность.

Следователь обратился ко всем разом:

– Добрый вечер! Я отвлек вас от работы? Но я решил, будет гораздо лучше, если я побеседую с вами здесь, чем транжирить ваше время, вызывая каждого в прокуратуру. Вы все – люди занятые, не правда ли?

Присутствующие закивали.

– А Галина Николаевна была так добра, что согласилась прийти сюда со мной. Я это высоко ценю. Я вообще ценю любую помощь следствию. Впрочем, сегодня я вас надолго не задержу, – безмятежно продолжил Игорь Витальевич. – Пара вопросов, и все. Первый – про подсобку. Кто из вас заходил туда в течение субботы?

– Я, – с вызовом ответила Тамара Петровна. – Мне надо было туда кое-что отнести. Я вам уже говорила.

– И во сколько?

– Сразу после спектакля. Все покланялись, опустился занавес, и я сбегала в подсобку.

– В каком состоянии находился тогда блок?

– О господи! – вздохнула Тамара Петровна. – Вы что, считаете, если одно и то же спросить сто раз, так на сто первый я отвечу иначе? Я не обратила на блок ни малейшего внимания. Он не имел отношения к премьере, я на него и не смотрела вовсе.

– А если б с ним было что-то не так, вы бы обратили внимание?

– Ну, – ехидно сообщила та, – если б упал мне на голову, наверняка обратила бы.

– А потом, во время банкета, вы в подсобку не ходили?

– Нет, не ходила.

– Однако вы на какое-то время покинули зал.

Тамара Петровна, подняв брови, процедила:

– Я посетила дамскую комнату.

Талызин, словно не заметив яда в ее словах, простодушно уточнил:

– Надолго?

– Да, на столе оказалась некачественная водка, и меня тошнило. Требуются подробности?

– Нет-нет, ни в коем случае! Может быть, кто-нибудь еще заходил в субботу в подсобку?

Затянувшееся молчание прервала Галина Николаевна, спокойно произнеся:

– Кирилл, вы ведь там были в субботу?

Молодой человек удивленно нахмурился, и она пояснила:

– Мы еще встретились, когда вы оттуда вышли. Перед самым спектаклем.

– А, – кивнул Кирилл, – точно. Я и забыл.

– Ничего страшного, – ободрил его Талызин, – главное, что теперь вспомнили. Так зачем вы туда заходили?

– Куда-то запропастилась компьютерная дискета, нужная мне по роли как реквизит, и я подумал, не оставил ли ее там.

– И как же?

– Нет, она лежала у меня в дипломате.

– Вы долго пробыли в подсобке?

– Пару минут.

– И за пару минут, – уважительно прокомментировал следователь, – вы успели обыскать помещение и обнаружить, что там нет дискеты? Дискета – вещь маленькая, может заваляться, где угодно.

– Ничего я не обыскивал, – довольно нервно возразил Кирилл. – Окинул помещение взглядом, увидел, что дискеты нет, и тут же вышел. Я особенно и не надеялся, что она там. Поэтому и забыл потом про эту вашу подсобку…

– Но вы ведь регулярно там бывали?

– Это еще почему?

– Ну как! – улыбнулся Талызин. – Раз вы предположили, что могли оставить там дискету, значит, туда нередко захаживали.

К молодому человеку вернулась привычная флегматичность.

– Просто подумал, ее могла отнести туда Тамара Петровна. Она все хранит в подсобке.

– Но вы сказали – «оставил».

– А имел в виду другое. Сказал, не подумав.

– Хорошо. Итак, вы окинули помещение взглядом. Вы увидели при этом блок?

– Наверное. Но я искал дискету и на блок, как и Тамара Петровна, не обратил внимания.

Игорь Витальевич попросил:

– А вы вспомните! Вы ведь мужчина, к тому же инженер. Вам это должно быть близко. Тем более, именно вы принесли когда-то блок в подсобку и установили его…

– Ну знаете ли! – резко вскричала Наташа. – Да за такие намеки…

Кирилл повернулся к ней, и она смолкла.

– Я не имел в виду ничего плохого, – смущенно уточнил следователь. – Просто Тамаре Петровне как женщине трудно удержать в памяти подробности, связанные с блоком, а мужчине, да еще инженеру, легче.

– Наверное, – кивнул Кирилл. – Но я так нервничал из-за премьеры, что плохо помню все, что было в тот период.

– Да, кстати! А с Евгением Борисовичем вы перед премьерой общались?

– Возможно. Даже скорее всего.

– И о чем вы беседовали?

– Наверное, ни о чем существенном. Не помню.

Вика знала, что он врет, однако мысль соперничать в откровенности с Галиной Николаевной ей даже в голову не пришла. Не хочет говорить, и не надо – это его личное дело.

Талызин, казалось, был полностью удовлетворен.

– Итак, – констатировал он, – в подсобке были Тамара Петровна и Кирилл Андреевич. Оба не заметили ничего особенного. Кстати, Кирилл Андреевич, а что привело вас туда вторично?

– В каком смысле – вторично? – недоверчиво осведомился Кирилл.

– Но ведь именно вы обнаружили тело, я не ошибаюсь? Для этого вам пришлось забрести в подсобку. Зачем?

– Ну… думаю…

Неожиданно вмешалась Наташа.

– Объясните, – выпалила она, – а мы вообще-то обязаны отвечать на ваши вопросы? Я считала, вы должны предъявить нам какие-нибудь бумаги, без них это не допрос, а самоуправство.

– В какой-то степени, да, – почти весело подтвердил Игорь Витальевич. – Я занимаюсь самоуправством. Можно вести дело строго официально. Тогда все вы будете вызваны в прокуратуру или в отдел по расследованию умышленных убийств, а ваши показания будут протоколироваться и подписываться. Это займет немало вашего времени, да и чревато проблемами, учитывая некоторую… некоторую противоречивость показаний большинства из вас. Подобная противоречивость, зафиксированная на бумаге, производит неблагоприятное впечатление, а мне совершенно не хочется причинять вам неприятности. Поэтому я пытаюсь разрешить проблему по-хорошему, неофициально. Я понимаю, что от творческих людей, артистов нельзя требовать, чтобы они помнили мелкие детали быта, особенно в день премьеры. Но это понимаю я, любитель театра, а вовсе не каждый представитель нашего ведомства. Однако если вы предпочитаете официальный путь…

– Нет-нет, – всплеснул руками Сосновцев, – мы ценим дружеские отношения и очень вам за них благодарны. Нам не требуются формальности, куда важнее суть! Бюрократия осталась в совковом прошлом.

– Да я не возражаю, – пожал плечами Кирилл. – Просто пытался вспомнить. Я шел вовсе не в подсобку, а в гримерку, чтобы забрать свои вещи. Увидел, что дверь в подсобку приоткрыта, и заглянул. А там – тело. Вот и все.

– Теперь все понятно, – кивнул следователь. – Шли в гримерку, а зашли в подсобку – очень естественно.

Было трудно разобрать, звучит ли в его голосе ирония.

– Итак, больше нет желающих поведать нам о своем визите в это интересное помещение? Нет? Хорошо. Тогда о другом. Мне известно, что Евгений Борисович в день премьеры поссорился сразу с несколькими людьми. Например, с Наташей, а также с Тамарой Петровной.

– Со мной – накануне, – исправила последняя.

– Начал накануне, а добавил потом, ведь так?

– Ладно, пусть будет так.

Лицо Талызина неожиданно переменило выражение, стало суровым, даже жестким.

– Зная характер Евгения Борисовича, я не собираюсь из самого факта ссоры делать далеко идущие выводы, – заметил он. – Но среди присутствующих есть человек, который этот факт старается скрыть. Я даю этому человеку последний шанс признаться самому, в противном же случае станет очевидным, что ссора была нешуточной и могла привести к самым серьезным последствиям.

«Он что, подразумевает меня? Или Маринку?» – недоверчиво подумала Вика и без энтузиазма начала вслух:

– Я…

Но ее опередил Денис:

– Я действительно упустил в нашем c вами последнем разговоре один момент, считая его несущественным. Но теперь понимаю, это, наверное, важно. Только она, может, сама признается? Нет? Короче, в день премьеры Преображенский круто рассорился с женой, вот что! Разводом угрожал, вот что!

– У вас странное чувство юмора, мальчик, – холодно прокомментировала Галина Николаевна.

– Это не юмор. Вы думали, никто не слышал, а я слышал. Вы стояли у подсобки и ссорились. Уж я-то помню!

Галина Николаевна улыбнулась.

– А, вот вы о чем? Так вы что, восприняли наши шутки всерьез? Сочувствую. Вам, наверное, нелегко живется, мальчик. Видете ли, – она повернулась к следователю, – Женя любил разыгрывать людей, его это взбадривало. Особенно это требовалось ему в дни премьер. Представьте себе, несмотря на огромный опыт, он каждый раз волновался, словно дебютант! Таково уж свойство его таланта. И мы с ним традиционно в день премьер разыгрывали ссору. Оба знали, что это игра, но выкладывались по-настоящему, понимаете?

– Ну, – пожал плечами Талызин, – не совсем. Неужели Евгений Борисович перед каждой премьерой заговаривал о разводе?

– Возможно, не перед каждой. Мне трудно сказать наверняка. Поскольку я знала, что все в шутку, то и не обращала особого внимания. Надеюсь, Денис, вы не станете утверждать, будто я рыдала и рвала на себе волосы?

– Не рвали, – мрачно согласился Денис. – Говорили, что обсудите это вечером, после спектакля. А вечером он погиб. Вот так-то! Голову ему размозжили блоком! Интересное кино, да?

– Интересно скорее ваше неуемное желание навязать следователю свою точку зрения, – парировала Галина Николаевна.

– А чего тут навязывать? Ежу понятно.

Дашенька тихо всхлипнула, и ее жених умолк.

– Так это вас имел в виду Евгений Борисович, когда произносил тост? – буднично уточнил Обалдевший поклонник, обращаясь к Преображенской. – Про разговор, который еще не закончен и будет вечером продолжен?

– Меня? – подняла брови Галина Николаевна. – О законной жене подобным тоном не говорят. Этот тон Женя приберегал для своих шлюх.

– Старая стерва! – выкрикнул Денис, вскочив так резко, что Галина Николаевна в страхе отшатнулась. Однако предпринять ничего он не успел. Тоненький дрожащий голосок Даши прозвучал для всех словно гром судного колокола.

– Евгений Борисович имел в виду меня, Игорь Витальевич.

Она встала и опустила голову, похожая на школьницу, плохо выучившую урок.

– Если можно, расскажите поподробнее, – ласково попросил милиционер. – Не волнуйтесь, Дашенька, волноваться причины нет!

Она покорно кивнула, сжала руки и странным голосом, практически лишенным модуляций, тихо отчиталась.

– Евгений Борисович ухаживал за мной. Я терпела, потому что он гений, к тому же старых нехорошо обижать. В субботу, в день премьеры, он назначил мне свидание в подсобке, и я пообещала прийти, потому что… – Она запнулась и, на мгновение просияв, продолжила: – Потому что он обещал сказать что-то очень важное. Но он не сказал ничего, а стал… стал приставать. Я в тот вечер выпила и была не в себе, потому что обычно не пью. Я хотела убежать, а он не пускал. Тогда я подняла блок и опрокинула на него. Я не очень понимала, что делаю. Все.

Она наконец подняла глаза на следователя. В них светилось неприкрытое ожидание, точно школьница ждала от учителя оценки. Вику как обухом по голове ударило. Боже мой, Дашенька! Кто бы мог подумать? Даже Марина с ее пристрастностью, и та не предполагала подобной разгадки! Все оказалось до смешного просто. Бедная девочка, непосредственная и наивная, попала в ловушку, по доброте душевной согласившись остаться наедине с этим старым развратником, прости его господи! Выпитое заставило Преображенского окончательно распоясаться, а Дашеньку – испугаться насилия. То, что она сделала, – не убийство, а необходимая самооборона. Но разве наши дурацкие законы способны отличить одно от другого? В их жернова лишь попади, будешь перемолот в муку. Нет, не стоило Даше признаваться, очень глупо и неправильно получилось! Надо было рассказать правду только ей, Вике, и они вдвоем придумали бы, как избежать наказания. Обвели бы Обалдевшего поклонника вокруг пальца, не так уж он и умен! А теперь, конечно, поздно. Или нет? Чем черт не шутит, пока Бог спит.

И Виктория Павловна, мгновенно решившись (долго раздумывать было не в ее характере), мысленно сплюнула через левое плечо и с нарочитой строгостью заявила:

– Даша, сейчас не время для розыгрышей.

– Розыгрышей? – недоуменно переспросила та.

Вика повернулась, чтобы ее лица не мог видеть Талызин, и подмигнула, вложив в мимику весь свой невеликий актерский талант.

– Конечно, у нас в студии розыгрыши вошли в привычку, но такими серьезными вещами, как смерть, шутить все же не стоит. У нынешней молодежи ничего святого, знаю по собственному сыну. Слава богу, Игорь Витальевич, что у вас есть чувство юмора! – Она глянула на следователя взором, исполненным неземного восхищения. – Это настолько редкое качество, особенно в вашей профессии! Зато и ценится очень высоко, для любой женщины чувство юмора в мужчине куда важнее всякой там красоты. Кто-то другой на вашем месте принял бы Дашины слова за чистую монету, но вы с вашим умом сразу все распознали. Нам всем необычайно с вами повезло!

Талызин молчал. Вика впервые обнаружила, что и его неприметное лицо способно выражать яркие эмоции. В данном случае их было несколько. Основной являлось глубокое недоумение, но за ним мнилось что-то еще, похожее, как ни странно, на ласковую снисходительность.

Однако разбираться в движениях его души не было ни времени, ни возможности, ни, наконец, желания. Бедная Даша, не имея жизненного опыта Виктории Павловны, не сумела понять намека, трогательно возразив:

– Я бы не стала шутить такими вещами, и ваш Леша тоже никогда бы не стал, я уверена! Как вы могли подумать? Я говорю серьезно.

Тамара Петровна, откашлявшись, неуверенно выдавила:

– Но… э… это ведь не… то есть… я могу подтвердить, что он пытался… то есть… у тебя ведь не было другого выхода, правда, Даша? Просто роковая случайность. Блок был плохо закреплен, а ты вырывалась и задела. А он… Преображенский то есть… он в тот день был не в себе, и он очень даже мог… э… ведь нельзя наказывать девушку за то, что она… э… бережет свою честь…

При слове «честь» Галина Николаевна истерически расхохоталась. Вику трясло от напряжения, ей не терпелось узнать, удалось ли обмануть следователя хитрой выдумкой о розыгрыше или нет, однако Талызин продолжал недоуменно молчать, а инициативу вдруг перехватила Марина – впрочем, тоже не без глубокого недоумения.

– Ты подняла блок и опрокинула на Преображенского? – медленно, почти по слогам уточнила она.

– Ну да, – встревоженно кивнула Дашенька. – А разве… то есть…

Две минуты назад она оттарабанила без запинки длинный монолог, теперь же явно растерялась. Зато пришел в себя следователь, бросив на Марину раздраженный косой взгляд и зачем-то в свою очередь повторив:

– Подняла и опрокинула?

– Да, – затравленно подтвердила Даша. – Вы думаете… то есть… он тяжелый, да? Но я гораздо сильнее, чем это кажется со стороны, честное слово! И еще добавилось состояние аффекта…

– Надеешься списать на состояние аффекта? – прошипела Галина Николаевна, с ненавистью глядя на соперницу. – Не надейся! И не делай вид, будто Женя пытался тебя изнасиловать, никто тебе не поверит! Вот бросить тебя – другое дело. Надоела ты ему, он дур-то не любит. Вот ты его и убила… Я так и знала, что это ты, сразу знала! Кто ты была бы теперь, если б он был жив? Брошенная шлюха! А теперь, видите ли, последняя любовь гения, интервью на всю страну, шумиха. Да ради этого такая, как ты, полгорода прикончит!

– Тише, – коротко приказал Талызин, и она смолкла. Он обратился к Даше: – Пожалуйста, поподробнее о том, как вы опрокинули блок. Где он находился?

– Ну… я… на шкафу, кажется. На самом краю. Поэтому было совсем нетрудно его опрокинуть. Но я точно не помню, потому что аффект… Я не обязана помнить, в аффекте не помнят!