Текст книги "Таланты и покойники"

Похоже, лишь тут Денис смог стряхнуть оцепенение, в котором пребывал на протяжении всей сцены.

– Ты сбрендила, Дашка! – ударив кулаком по столу, вскричал он. – Ты с ума сошла! Вы ее не слушайте, она парит! Мы с Кириллом тащили этот чертов блок в подсобку, так чуть не надорвались. А уж ей его и с места не сдвинуть.

– Тем не менее он упал, – вежливо информировала Галина Николаевна.

– Потому что заранее был таким образом установлен, понятно? Только так! Вон следак подтвердит, он не слепой!

– Молчи! – вырвалось у Даши. – Молчи, Денис, не вмешивайся!

Она бросилась к нему на грудь и заплакала. Вике вдруг все стало ясно, как божий день. Чтобы Дашенька кого-то убила, даже ненароком – нет, ерунда, вранье, в которое можно поверить не более чем на полсекунды! Просто бедная дурочка почему-то убедила себя, что убийца – Денис, и теперь пытается отвести от него подозрения. Но не такой же ценою, правда? А Денис действительно сегодня сам не свой.

– Я согласен с Денисом, – вмешался Кирилл. – Блок очень тяжелый. Затея не для женщины.

Виктория Павловна между тем судорожно решала, делиться ли с Обалдевшим поклонником своим гениальным прозрением. С одной стороны, вроде надо, потому что нельзя позволить девочке погубить себя. А с другой, если Даша готова на все, чтобы не впутать в это загадочное дело жениха, значит, имеет причины! Вероятно, знает то, чего не знают остальные. Так стоит ли портить ей игру?

Слава богу, проблема разрешилась автоматически. Следователь, изучающе глянув на Дениса, флегматично поинтересовался:

– А вы сами-то не имели ссоры с Преображенским в день спектакля?

Денис вздрогнул, нахмурился, затем отстранил от себя Дашу и строго спросил:

– Ты чего, решила, это я, что ли? Да за кого ты меня принимаешь? Я думал, ты меня любишь, а ты…

– Господи, какой ты идиот! – громко и с чувством произнесла Наташа. – Если бы меня кто-нибудь любил так, как она тебя… а ты еще недоволен, о господи! Как я вам завидую, если б вы знали! За одну такую минуту можно жизнь отдать, а я вместо этого…

И она заплакала. Вика поднесла воды сперва одной девушке, потом другой. Не репетиция, а сплошной кошмар! И виноват во всем Обалдевший поклонник. Притащился и начал мучить людей. Это ж надо выбрать подобную профессию! Наверное, в следователи идут одни садисты – а жены у них, вероятно, мазохистки.

Тем временем Денис решился.

– Да, я действительно перед премьерой поругался с Преображенским. Не знаю, откуда Дашка узнала. Но я не говорил про это никому не потому, что я… что я боялся за себя, а потому, что… Короче, не хотел зря трепаться. Ваш Преображенский, он был шизик. Таких лечить надо! Он выдумывал разную чушь, лишь бы кого-нибудь достать. Вон, Ташке котика задушил. Это что, нормально? А я на психов внимания не обращаю. Я просто стараюсь обходить их стороной.

– И все же, что было предметом ссоры? – уточнил Талызин.

– Этот шизик сказал, что разведется с женой и женится на Дашке. Но я-то знал, что Дашка за него не пойдет! А он все твердит свое, как попугай. Я разозлился и сказал, что такой старый вонючий козел ей не нужен. Вот и все. А что касается до убивать, так делать мне нечего, что ли? Зачем мне его убивать, если Дашка терпит его только из жалости, а любит-то меня?

– Действительно, – согласился Игорь Витальевич, – повода нет. Но, видимо, Дарья Алексеевна полагает иначе. А, Дарья Алексеевна?

– Да погодите вы! – нервно махнула на него рукой Дашенька, словно забыв, что перед нею представитель власти. Она, казалось, видела только Дениса.

– Ты не убивал его? – сквозь слезы спросила она.

– Да нет же! У меня в мыслях не было!

– Посмотри мне в глаза. Это правда, да?

– Ну конечно.

Денис со снисходительной улыбкой посмотрел ей в глаза. Она тоже улыбнулась, потом засмеялась.

– С вами не соскучишься, – резюмировал следователь. – А если бы, Дарья Алексеевна, я воспринял ваши слова всерьез? Что тогда?

– Ну, – смущенно произнесла она, – я решила, у меня были бы смягчающие обстоятельства, поэтому я пострадала бы меньше, чем Денис. В том смысле, что меня бы немножко пожалели и дали срок меньше, чем ему, правда? Я ведь как бы не нарочно.

– Пожалуй. И все же хотелось бы знать, что заставило вас предположить, будто ваш жених виновен? – с настойчивостью уточнил Талызин.

Дашенька, вздохнув, вопросительно обернулась к Денису.

– Валяй, – кивнул тот. – Я плохого не делал, и ничего они мне не пришьют.

– Хорошо. Я случайно услышала в субботу кусок того разговора… то есть между Денисом и Евгением Борисовичем. Я не все поняла, но мне все это ужасно не понравилось. Только я постеснялась побеседовать с Денисом прямо и попыталась… ну, обиняком. И мне показалось, что он на меня обижается. Оборвал меня как-то нехорошо… Помнишь, Денис?

– Да нервничал я перед премьерой, вот и все.

– А я решила… Нет, сразу я ничего не решила, но осадок плохой остался. А сегодня… Меня так поразило, что… – прости меня, родной! – что ты выдал Галину Николаевну. Это так на тебя непохоже, ты ведь всегда такой хороший, и вдруг взял да выдал! И про Наташу тоже… ты так грубо сказал о ней, словно хотел, чтобы обсуждали кого угодно, лишь бы не тебя. Мне трудно объяснить, но я почувствовала, что с тобою что-то не так. И вдруг мне пришло в голову… и тогда все встало на свои места… а еще на банкете ты куда-то выходил, и… Я, наверное, просто психованная, вот и все. Ты для меня в центре всего, и, о чем бы я ни думала, возникаешь ты…

Она запиналась, не в силах выразить чувства словами. Вика вспомнила ее взгляд, в ужасе изучающий Дениса после каждого его резкого выпада, каждой раздраженной реплики. Неожиданно захотелось вставить подобную сцену в следующий спектакль, настолько наглядно перед внутренним взором предстал процесс зарождения в душе девушки страшных подозрений и их постепенного укрепления. Денис и впрямь раскрылся сегодня с новой, нелучшей стороны, однако из этого вовсе не следует, слава богу, что он – убийца.

– Кстати, а куда вы выходили во время банкета? – полюбопытствовал следователь.

– Что я, помню, что ли? Покурить, наверное. Вот ответьте мне, Игорь Витальевич, разве я чего такого плохого сделал? Эта дамочка ненавидит Дашу лютой ненавистью и делает ей гадости, а я что, покрывать ее за это должен? А Наташка перехватила у нее из-под носа славу, влезла в сериал, хотя у Дашеньки таланту в сто раз больше. И что, я опять должен стерпеть? Раз Дашенька сама за себя не постоит, это должен сделать кто-то другой! То есть я. Ей предлагают Джульетту, а она из деликатности готова отказаться. Я мужчина, я должен ее защищать! Так или не так?

– Мне ничего не надо! – вскричала Даша. – Ни Джульетты, ни сериала! Только будь таким, как всегда, а не как последние дни. Пожалуйста!

Денис крепко прижал ее к себе. Вика умиленно наблюдала за нежнейшей сценой примирения, но насладиться ею не дала Марина, тихо, однако очень внятно заявившая:

– Интересно, а Евгений Борисович в день премьеры поссорился с каждым из нас или кого-нибудь пропустил? Хотя вряд ли. Он, наверное, не зря собрал нас всех за своим столом.

– Что за чушь? – неприязненно осведомился Сосновцев.

Марина повернулась к Талызину.

– Давайте считать по пальцам. Я и Вика – это двое. Наташа и Галина Николаевна – будет четверо. Денис и Кирилл – шестеро, Тамара Петровна седьмая, вы восьмой. Остаются Дашенька и Александр Михайлович. Дашенька, Евгений Борисович перед премьерой тебя обижал?

– Ну, – слегка смешалась Дашенька, – если вы имеете в виду… В общем, он обычно был со мною очень деликатный, а в субботу…

– Деликатный! – возмущенно фыркнул Денис.

– Я имею в виду не на словах, а на… Короче, говорить он мог всякое, но трогать никогда не трогал. А в субботу пытался… и так грубо… я ужасно расстроилась, а он смеялся.

– Во сволочь!

– Значит, Дашенька девятая, – с удовлетворением констатировала Марина. – Остаетесь вы, Александр Михайлович. Чего уж там скрывать, признавайтесь!

Сосновцев пожал плечами.

– Полагаю, я попал за ваш стол случайно. Впрочем, я там почти и не сидел. У меня было полно забот!

– То есть с вами Евгений Борисович не ссорился? – осведомился Талызин.

– Разумеется, нет.

Наташа, поднявшись со стула, посмотрела на Сосновцева не без брезгливости и твердо заявила:

– Но я же слышала, Александр Михайлович! В антракте.

– Что – в антракте, Наташенька? – нежно пропел тот.

– Вы с дядей спорили.

– О чем же, деточка?

– Не знаю. Но вы очень горячились.

– Ах да! – улыбнулся Сосновцев, сделав свой любимый жест рукой – жест, вызывающий ныне у Вики глубокое отвращение. – Я действительно горячился, восхищаясь гениальной игрой Евгения Борисовича. Только ссорой или спором это назвать нельзя.

– Вот как? – флегматично переспросил следователь. – А по какому поводу спорили вы, Кирилл?

Вика укоризненно глянула на Марину, и та, сообразив, что проболталась, сильно покраснела и быстро произнесла:

– Ну, Кирилла я назвала для комплекта. Решила, раз все, так и он.

Обалдевший поклонник, подняв брови, уточнил:

– Так что, Кирилл Андреевич, был спор или нет?

– И все-таки Александр Михайлович говорит неправду, – вернулась к предыдущей теме Наташа. – Они ссорились, я убеждена. И дядя его дразнил.

Тут удивился даже Талызин.

– Что значит – дразнил?

– Ну, передразнивал. Делал вот так, как о н всегда делает.

Она попыталась сымитировать жест и вдруг застыла, пораженная догадкой.

– Слушайте, до меня только теперь дошло! На сцене я была в образе и не понимала, и только теперь… А со стороны все, наверное, сразу увидели, да?

– Что увидели? – хмуро поинтересовалась Тамара Петровна.

– Что дядя использовал для роли жест этого типа.

Вика машинально отметила, что сегодня не только Денис держится нелучшим образом, Наташе тоже изменила привычная интеллигентность. Для девочки совершенно нехарактерно обсуждать присутствующего так, словно его здесь нет. Впрочем, происшедшее явно сильно ее возбудило, на щеках выступили пятна, глаза горят. В подобном состоянии не до правил хорошего тона!

– Конечно, увидели, – подтвердила Тамара Петровна. – Не слепые. Кстати, гениальная находка.

– А я сам подарил ее Евгению Борисовичу, – сладко улыбнулся Сосновцев. – Не хотите ли, спрашиваю, позаимствовать у меня этот жест, на сцене будет прекрасно смотреться! Он согласился.

– Похоже, вы были единственным, с кем он в тот день согласился, – ехидно вставила Марина.

«Лучше б ей помолчать, – подумала Вика, случайно поймав брошенный директором яростный взгляд. – Вот язык без костей!»

– Слушайте, уже почти одиннадцать! – вдруг ужаснулась Наташа. – А мои маршрутки после одиннадцати не ходят.

Все всполошились. И впрямь, время пролетело незаметно, пора было расходиться. Следователь никого не удерживал.

Сцена четвертая
Второй прогон

Вика без особого труда уговорила Марину не ехать домой, а переночевать у нее. Слишком многое требовалось обсудить, чтобы терпеть до завтра.

Начала она с главного.

– Ты знаешь, что твой собственный язык – твой главный враг? – грозно осведомилась она за кофе, когда Лешка был выдворен спать.

– Ох, – вздохнула Марина, – мне самой жутко стыдно. Но вроде бы все обошлось.

– Это тебе кажется, что обошлось, а на самом деле вряд ли. Ты, видимо, не заметила, как он на тебя посмотрел?

– Заметила. И, кстати, очень удивилась.

– А чего удивляться? Как будто не знаешь, что он собой представляет. Ну и что мне теперь прикажешь делать? Ты меня в какое положение поставила? Между двух огней. Я тебе что, камикадзе?

– Ну, – неуверенно заметила Марина, – он ведь не знает, что его слышала именно ты. Он, наверное, думает, это была я.

– Ты мне зубы-то непонятностями не заговаривай! – потребовала Виктория Павловна. – Я не знаю, что он думает, но он скорее удавится, чем позволит мне поставить твою новую пьесу. А я уже на нее настроилась!

– Погоди, при чем здесь пьеса?

Вика развела руками.

– Ну ты даешь! Ты что, не поняла, что его болтовня про «Ромео и Джульетту» только из-за того, что ты дала ему от ворот поворот? Ты считаешь, ему не наплевать, что именно мы будем ставить? Не будь наивной. Его не волнует ничего, кроме собственных шкурных интересов.

– Погоди! – остановила подругу Марина. – Ты о ком?

– О директоре нашем, конечно, о ком еще?

– А я о Кирилле, – засмеялась та. – Вот тебе наглядное подтверждение, что у каждого своя картина мироздания.

– Маринка, не надо про мироздание, я с тобой о деле говорю, – серьезно попросила Вика. – Господи, ну что тебе стоило подписать это паршивое интервью! Все подписывают. Была б ты под защитой Черновой, Сосновцев бы тебя не тронул.

– Вичка, мы уже это обсуждали! Ну не могла я.

– Ладно, проехали. Все равно Чернова тебя уже никогда не простит, и второго шанса с этой стороны у тебя не будет. А вот с Сосновцевым – другое дело. Я специально присмотрелась, он хоть и зол на тебя, а слюни до сих пор пускает. А с его-то самомнением, задурить ему голову – пара простых. Скажи, что нарочно пыталась вызвать его ревность, потому что боялась, он относится к тебе недостаточно серьезно. Он это съест за милую душу да еще добавки попросит. Если честно, неужели тебе трудно пару раз с ним трахнуться – для пользы дела? Конечно, он не Ален Делон, но фигура у него что надо. Может, даже удовольствие получишь. По крайней мере с тебя не убудет это точно.

И вдруг Марина вскипела. Вика и не представляла себе, что она на это способна, да еще по столь ничтожному поводу.

– А почему кто-то другой должен за меня решать, с кем мне спать, а с кем нет? – рявкнула она. – Господи, как мне все это надоело! Почему я не имею права вести себя так, как м н е хочется, а не как требуют какие-то психопаты?

«Психопаты – это обо мне, – покаянно подумала Вика. – Я действительно переборщила. Может, у нее любовник ревнивый, а я…»

Марина, бросив на подругу быстрый взгляд, тут же смягчилась и, словно прочтя ее мысли, почти спокойно объяснила:

– Да я не о тебе, Вичка, я о них. Ты мне хочешь как лучше, это я понимаю. Ты даешь совет, а я вправе послушаться его или нет. Это нормально, это естественно. А вот чего не терплю больше всего на свете, так это покушения на мою свободу. В конце концов, я же не в рабстве нахожусь, ведь так? Нет на свете человека, в паспорте которого написано: «Он имеет право распоряжаться Мариной Лазаревой».

– Нет, конечно, такого человека, – подтвердила ошарашенная собеседница.

– Так почему они ведут себя так, словно есть? Почему Чернова требует, чтобы я потеряла свое лицо, подписав вульгарную болтовню? Она меня и видела-то один раз в жизни, а уже требует от меня унижения. Зачем ей это надо?

– Для тиража. А что она тебя в статье обругала, так она просто на тебя обиделась. Она не привыкла к отказам.

– Не понимаю, почему оценка моего творчества должна зависеть от оценки моего характера, – передернула плечами Марина. – Или, тем более, от моих сексуальных предпочтений.

– А какие у тебя сексуальные предпочтения? – рискнула осведомиться Вика.

– Обыкновенные. Я, разумеется, не против, чтобы мужчина делал первый шаг, я только за. Но право решать, надеюсь, все же принадлежит женщине.

Господи, да я скорее согласилась бы переспать с твоим Сосновцевым, если б он действительно в меня влюбился и страдал от этого, но при одной мысли, что он требует моего согласия, хочу я того или нет, меня просто трясет. Если он сейчас ведет себя подобным образом, что же с ним стало бы потом?

– А что потом? Ничего особенного.

– Неужели? Ты не замечала, большинство мужчин уверены, что, если женщина с ними спит, это автоматически дает им право полностью распоряжаться ее судьбой. Он, естественно, остается свободным, а она обязана приноравливаться. А я не в силах этого терпеть, понимаешь? Наверное, у меня обостренное чувство свободы. По большому счету, и мною умный человек может вертеть, как захочет, но от открытого принуждения я выхожу из себя.

– Заметно, – улыбнулась Виктория Павловна. – А ты не задумывалась над этим с практической точки зрения, а? В чем твоя свобода? В том, что твои пьесы не будут ставиться? Разве тебе не хотелось бы, чтобы их поставили?

– Хотелось бы.

– Вот видишь! Разве то, что их не будут ставить, – твой свободный выбор? Ничего подобного! Так не лучше ли поступиться свободой в малом – приврать там или что еще – ради того, чтобы получить ее в большом? В том, что действительно важно.

– А в этом вопросе нет большого и малого. Я не умею поломать себя на время, а потом снова собрать в исходном виде. Моя душа не настолько эластична. Это все-таки не детский конструктор, а, надеюсь, нечто более сложное.

– Сложное – это уж точно, – кивнула Вика. – Ты вечно придумываешь сложности там, где их нет. Свобода ей, видите ли, нужна! Хороша свобода, если каждый кретин может разрушить твою карьеру. Свобода как раз в том, чтобы обвести этого кретина вокруг пальца.

– Конечно, абсолютной свободы нет и быть не может, – возразила Марина, – но я предпочитаю хотя бы ее иллюзию. Я сама решаю, согласиться или отказать, хотя при этом, естественно, учитываю последствия. И пусть результат моего выбора не всегда меня устраивает, у меня все же остается ощущение, что это мой выбор.

Вика поняла – спорить бесполезно. Маринка в чем-то покладистая, однако в некоторых вещах ужасно упертая. Тем не менее в одном вопросе хотелось-таки открыть ей глаза. Теперь стало ясно, почему подруга не замужем, и, честное слово, вдвойне обидно! И Вика сказала:

– Зато в отношении мужчин ты сильно ошибаешься. Я, конечно, не Сосновцева имею в виду, он действительно любит покомандовать, но не все же они такие! Вот мой Сашка… он за всю жизнь никогда… вот клянусь – никогда, ни разу!

– Я верю, – поспешила успокоить ее Марина и задумчиво добавила: – Тебе, конечно, крупно повезло. Тебе вообще в этом смысле везет.

– Ничего себе, везет! Остаться одной с сыном – хорошенькое везение.

– Нет, я имею в виду, что тебя любят на редкость порядочные мужчины, а меня – исключительно какие-то прохиндеи. Тут уж, видимо, ничего не поделаешь – каждый тип женщины нравится определенному типу мужчин. Кстати, хочу признаться, что в отношении твоего Талызина я была совершенно неправа. Все свои домыслы беру обратно!

– Какие такие домыслы?

– Ну, что он якобы подозрительный тип и надо его опасаться. Это была моя ошибка.

– Ага, – съехидничала Вика, – то есть в убийстве Преображенского ты его больше не обвиняешь? Поздравляю – претендентом меньше. А разве они не спорили о чем-то после премьеры?

– Спорили, своими глазами видела, но, в конце концов, мы же не убиваем каждого, с кем спорим! Но я имела в виду другое. Он действительно хорошо к тебе относится. Настолько хорошо, что не сделает тебе ничего плохого. Я, видимо, была к нему предубеждена, поскольку чувствовала его антипатию, а сегодня присмотрелась и передумала. Его антипатия ко мне, наверное, вызвана в основном элементарной ревностью к нашим с тобой отношениям, так что ничего плохого в ней нет.

Вика удивилась:

– Ты думаешь, нет ничего плохого, что человек ни за что ни про что плохо к тебе относится?

– Ну, было бы неестественно, если бы все на свете относились ко мне хорошо. В данном случае я лично не в обиде.

– И с чего это ты вдруг прозрела? По-моему, Талызин ничего особенного не делал.

Марина засмеялась:

– Ты, конечно, не заметила, но он так на тебя смотрел, когда ты, словно птичка на защиту гнезда с птенцами, бросилась грудью прикрывать свою Дашеньку! Это была потрясающая сцена – хоть сразу в спектакль. Откровенно говоря, я наслаждалась.

– И чем это ты наслаждалась? – с подозрением осведомилась Вика. – Неужели ты действительно обрадовалась, когда решила, что Даша убила человека? Ты на себя наговариваешь.

Собеседница весело фыркнула:

– Я не знаю, был ли там кто-нибудь, кроме тебя, умудрившийся поверить, будто хрупкая девушка сумела схватить тяжеленный блок и его опрокинуть. Сразу стало очевидно, что она врет, и более-менее понятно, почему. По крайней мере Талызин сориентировался очень быстро, ты уж мне поверь!

– Я тоже поняла, что она нарочно придумывает, чтобы отвести подозрение от Дениса, – похвасталась Вика.

– Да, но, когда ты стала ей подмаргивать, ты ведь еще считала ее убийцей, так? Я боялась, Талызин за твои подмаргивания пришьет тебе попытку ввести следствие в заблуждение или еще что-нибудь подобное, по крайней мере, разозлится, а он совсем наоборот.

– Что значит – наоборот?

– Ему очень понравилось. Я бы даже сказала, он впал от тебя в сентиментальное умиление. Вот уж в жизни бы не подумала, что ему это свойственно! Это значит, ты проняла его крепко. Я, наверное, совершаю бестактность, но хочу сказать, что вы с ним прекрасно дополняете друг друга.

– Во-первых, – выпалила Вика, – я что-то не замечаю, чтобы он за мной ухаживал. Цветы не считаются – они режиссеру, а не женщине. Во-вторых, такого, как Сашка, мне больше не найти, даже слушать про это смешно! А в-третьих, я не собираюсь приводить сыну отчима, тем более, у него сейчас переходный возраст.

– А вот он бы как раз не возражал, – заметила Марина, оглянувшись на дверь.

– Не бойся, он спит как сурок. Глупости говоришь! Все дети возражают против новых браков родителей.

– Ну, твой Лешка – это вовсе не все, твой Лешка – феномен. Я таких замечательных детей и не встречала никогда! Вот ведь парадокс! Одни родители целыми днями занимаются воспитанием по научным методикам, а получают инфантильных эгоистов, а ты, казалось бы, вообще ребенка не воспитуешь, а вырастила такого шикарного парня. Заранее завидую его будущей жене. Вот уж, кому повезет, тому повезет!

– Погоди! – прервала Вика, которую интересовала конкретика, а вовсе не абстрактные рассуждения. – Так ты почему решила, что Лешка был бы не против?

– А мы с ним обсуждали эту тему, – безмятежно поведала Марина. – Он считает, ты нуждаешься в сильном мужском плече, поэтому, если б для тебя нашелся порядочный мужчина, было бы очень здорово. «Я, конечно, стараюсь, как могу, – добавил он, – но до папы недотягиваю». Ну разве не потрясающий ребенок? Я уж не говорю про то, какой он варит борщ.

– Я действительно совершенно им не занимаюсь, – со вздохом констатировала Вика. – Стыдно, да?

– В этом деле главное – результат, – утешила подруга. – Ладно, вернемся к нашим баранам. То есть к козлу.

– Сосновцеву?

– Вот именно. Короче, если он упрется по поводу моей пьесы, значит, не судьба. Было бы странно, если б ради пьесы ты пожертвовала студией, в которую вложила столько сил.

– Да, – горячо воскликнула Вика, – но не ставить же мне действительно «Ромео и Джульетту»? Позор один! Ну какой из Дениса Ромео?

– Ну, этакий, слегка заторможенный, – съязвила Марина. – Это будет новая, оригинальная трактовка образа. Кстати, я и не подозревала, что у Дениса столько амбиций. Казалось, он знает цену своим способностям, и вдруг уцепился за роль Ромео, как репей за собачий хвост.

– Да, я тоже удивилась. Денис вообще меня разочаровал. Другой на его месте после всего, что она для него сделала, на руках бы Дашеньку носил, а он еще и выкаблучивался: видите ли, как она посмела его заподозрить… А почему бы и не заподозрить – ведь выдавать она его не собиралась!

– Да, но, если предположить, что он действительно виноват, она своим неловким вмешательством скорее ему навредила, а ему это, конечно, не понравилось бы.

– Виноват?

– Нет, я не уверяю, что это обязательно так, но и отметать это предположение причин никаких нет. В день убийства он поругался с Преображенским, это установленный факт.

– А кто не поругался?

– Ты права, все поругались. И тем не менее… Ссора у них была, а Денис, как выяснилось, куда самолюбивее и обидчивее, чем мы предполагали. Обозлился да вызвал Преображенского в подсобку, предварительно подпортив блок. Кстати, он сам его устанавливал, так что в механизме разобрался. А теперь нервничает и подставляет неповинных людей вроде Галины Николаевны, лишь бы запутать следствие. Даша не зря его заподозрила. Уж она-то знает своего жениха лучше, чем кто бы то ни было другой, и заметила в его поведении странности. Да и мы обе их заметили!

– Но он же посмотрел ей в глаза и поклялся, что не убивал, – напомнила Виктория Павловна.

– Ну и что? – подняла брови вредная Марина.

– Послушай, – спросила Вика, – неужели ты ему не поверила? Если честно.

– Если честно, то поверила. В тот момент он показался мне совершенно искренним. Но я ведь могу и ошибиться! Ну успокойся, успокойся! Есть кое-кто и поподозрительнее твоего любимого Дениса.

– И кто? – с негодованием осведомилась Виктория Павловна. – Надеюсь, не Дашенька?

– Нет, Дашеньку я после этой истории подозревать не могу. Зато мне покоя не дает Кирилл.

– Кирилл? А он-то чем тебе не угодил? Сидел, слова не проронил.

– Да, сидел тихо, словно мышь под метлой. Слишком тихо! Вот подумай сама. Мы поняли, что Евгений Борисович в день премьеры решил вывести из равновесия каждого из нас. Видимо, это требовалось ему для эмоционального настроя. Сперва он задушил Наташиного котенка, о чем она честно рассказала следствию. Потом пригрозил испортить тебе и мне творческую карьеру – и мы тоже без особого принуждения признались в этом Талызину. Еще он грозил уволить Тамару Петровну, что тоже общеизвестно. Дальше – про то, что люди пытались скрыть. Например, жене он пригрозил разводом, Дениса хотел убедить, что женится на Даше, а к самой Даше грязно приставал. Все это не слишком приятно, однако понятно. Эти люди не афишировали своих конфликтов, но, припертые к стенке, не отрицали, а сумели достаточно разумно объяснить, почему якобы не приняли конфликта близко к сердцу. Однако есть два человека, которые повели себя совершенно иначе. Первый из них – мой любимец Сосновцев. Наташа твердо убеждена, что в антракте он ссорился с ее дядей, и, полагаю, права. По крайней мере факт спора он вынужден был признать, но тут же придумал совершенно неправдоподобную сказку о том, что просто слишком уж горячо восхищался талантом новоиспеченного друга. Детский лепет, правда? Для Преображенского никакое восхищение не было слишком горячим, любую его меру он принял бы со спокойным достоинством.

– А ведь точно, неправдоподобно! Преображенский, он такой.

– Встает вопрос – почему одни признались в конфликте, а другие нет?

– Почему?

– Потому что причина конфликта могла быть такова, что в ней опасно признаваться. Она такова, что вполне могла толкнуть человека на убийство. Логично?

– Конечно! – обрадовалась Вика. – Ну конечно, Сосновцев! Если кто и убил, так точно он.

Это было бы оптимальным вариантом. Директора посадят в тюрьму, и он перестанет ставить студии палки в колеса!

– Но, к сожалению, – продолжила Марина, – я никак не найду для него мотива.

– Да чего проще? Обиделся, что Преображенский его изображал. И Наташа это подтверждает!

– Обидеться-то он обиделся, но убить за это не в его характере. Вот смотри, как он поступил со мной: подумал хорошенько и нашел способ отомстить, не подвергая себя ни малейшему риску. Это, похоже, для него характерно – действовать осторожно и исподволь. Если он и мог бы убить, то не сгоряча и не в обиде, а хладнокровно, защищая свои материальные интересы. Например, если бы Евгений Борисович узнал о его финансовых махинациях и пригрозил выдать милиции.

– Ну вот, чем не мотив!

– Да, но этот мотив ничем не подтверждается, это просто мои фантазии. Хотя, конечно, правильно говорят – ищи, кому это выгодно. Похоже, Сосновцев получит теперь с Преображенского крупные дивиденды, посмертно набившись в друзья.

– Тем более! – бодро вставила Вика, не в силах расстаться с приятной мыслью засадить врага за решетку.

– Ох, – вздохнула Марина, – я б и сама была рада в это поверить. Но, боюсь, ради столь незначительной цели он не рискнул бы своей драгоценной особой. Скорее Сосновцев просто принадлежит к породе людей, способных извлечь дивиденды даже из собственных похорон. А вот Кирилл – тот посложнее…

– Ты опять за свое! Ну что Кирилл?

– А то, что ты своими ушами слышала его спор с Преображенским, ведь так? Он выскочил из гримерки как ошпаренный и побежал, заметь, к подсобке, где находился блок. А блок-то он сам туда принес на пару с Денисом! Но во всем этом не было бы ничего особенного, поскольку Евгений Борисович задел каждого, если б не одно обстоятельство. Кирилл единственный из нас, кто отрицает все начисто. Не только конфликт с Преображенским, но и вообще разговор. Сосновцев придумал пусть неправдоподобное, но хоть какое-то объяснение, а Кирилл вообще ушел от ответа. Что же он такое страшное скрывает? Тут даже моя фантазия не срабатывает.

– Да вовсе он не ушел от ответа, – возразила Вика. – Просто времени не хватило, потому что было уже поздно. Он все потом расскажет.

– Времени на хватило? – иронически повторила Марина. – Ну конечно! Его спасла Наташа, а теперь он действительно сочинит подходящее объяснение, только грош этому объяснению будет цена.

– Таша? Спасла? А она-то тут при чем? Или ты снова будешь уверять, что у них роман, несмотря на то как они себя сегодня вели? Они и не смотрели-то друг на друга!

– Ну надо же! – осекшись, с недоумением проговорила Марина. – А я думала, после сегодняшнего ты обязательно со мной согласишься.

– Соглашусь – в чем?

– В том, что у них… я, конечно, не знаю, каким словом это лучше назвать. Наташа влюблена в него без памяти, это точно. И, кстати, она его защищала куда умнее, чем Дашенька своего Дениса. Едва разговор касался Кирилла, Наташа тут же ловко нас отвлекала, и Кирилл успевал продумать ответ.

Вика, искренне попытавшись вспомнить сегодняшнюю встречу, констатировала:

– Да не было ничего подобного! Тебе почудилось.

– Было. Первый раз, когда обсуждали, что Кирилл заходил в подсобку. Кстати, если б не Галина Николаевна, окружающие бы об этом не узнали, сам он предпочел данный факт скрыть. Он якобы искал в подсобке дискету – довольно странное объяснение, в которое Талызин явно не поверил. И правильно сделал! Трудно предположить, что, поругавшись с Преображенским и пребывая в непривычной для себя ярости, Кирилл бросился не куда-нибудь, а на поиски малонужной ему дискеты, да еще в подсобку, где дискета вряд ли могла находиться. А находилась бы, попробуй ее там найди! Вот если б тебе, Вика, понадобилось отыскать в подсобке нечто маленькое, ты бы как поступила?

– Ну, обратилась к Тамаре Петровне.

– Вот именно! А Кирилл – тем более, он ориентируется за кулисами куда хуже тебя. Откровенно говоря, я бы не удивилась, если бы он бросился в подсобку просто для того, чтобы побыть одному и успокоиться, это куда более правдоподобно.

– Значит, так оно и было, – кивнула Вика.

– Да, но к чему тогда врать? Захотелось человеку уединения, он и уединился. Это, по-моему, неподсудно.

– Наверное, не хотел, чтобы его лишний раз связали с этой чертовой подсобкой. Ты забыла, ему ведь и так не повезло, именно он нашел там тело!