Текст книги "Дневник. 1917-1919"

Вокруг собора стоял сильный наряд китайской полиции, а мимо прошло несколько китайских рот, которых в толпе провожали ехидным шипением – «хорватовские опричники…». Вообще кредо толпы было совершенно ясно.

После отпевания толпа собралась двинуться к вокзалу, но китайские войска заставили ее разойтись; при этом с гражданами российской республики не церемонились.

17 мая. Надежды на то, что Хорват расправится с забастовщиками, не оправдались; Хорват остался той же виляющей хвостом лисицей. Китайцы же не упустили случая, и генерал Тао совместно с даоинем Ли Тья-ао выпустили приказ, коим объявляют, что в случае повторения забастовки китайцы примут уже свои меры; злые языки уверяют, что этот приказ издан по просьбе старшего русского начальства, не желавшего марать свою демократическую репутацию, нужную ему для будущего.

Прокуратура ведет следствие об убийстве Уманского; показывает, что старается найти виновных, и ничего не находит, хотя чуть ли не всему городу известно, что сделано это калмыковцами.

18 мая. Хорват как-то разошелся с рожденным им Семеновым; говорят, что причина кроется в том, что семеновцы добрались до вагонов с товарами, стоящих на станции Маньчжурия, занялись их реквизицией, или, как говорят, «семенизацией», в деньгах не нуждаются, а поэтому желают быть совершенно автономными и решили харбинских властей больше не признавать. В Контроле дороги, от старшего контролера В. я узнал, что остановка движения на запад скопила на станции Маньчжурия несколько тысяч вагонов с самыми разнообразными и весьма ценными грузами. Семеновцы это быстро учли и начали всё это реквизировать под предлогом военной необходимости; реквизируемое частью растаскивается причастными лицами, большею же частью продается за бесценок излюбленным спекулянтам и японцам, присосавшимся к атаману; бесцеремонность доходит до того, что проданные таким образом грузы отправляются на японскую станцию Чанчунь по казенным перевозочным документам. Идет дневной грабеж; Хорват и многоликое начальство всё это отлично знают и крепко зажмуривают глаза. Хорвату следовало бы кричать караул, как управляющему дорогой, ибо дороге придется потом оплатить все убытки, ибо никакой суд не признает форс-мажор в деле разграбления имущества частных лиц на станции, расположенной даже не на русской территории.

Как главноначальствующий и блюститель закона, Хорват обязан принять немедленно меры к прекращению этого грабежа, и в этом случае он имеет нравственное право обратиться за содействием к китайским властям.

Бездействие власти, на таких ее верхах и в такое исключительное время, преступно; ведь если даже сердце

Хорвата на стороне отрядов и он желает им помочь, а денег у него нет, то тогда он сам должен назначить реквизиции, ввести их в строго законные рамки и довольствовать отряды. Но для этого надо открыть лицо, показать определенную линию поведения, принять твердое решение и ответственность за таковое, то есть выполнить целый ряд действий, на которые харбинский длиннобородый Улисс органически неспособен. Не знать, что делается с вагонами, Хорват не может, так как вагоны продаются в Харбине семеновскими агентами совершенно открыто, а тогда его бездействие и попустительство не имеют оправданий.

19 мая. Произошло то, что уже намечалось несколько дней. Семенов самоопределился и образовал какое-то подобие Временного правительства Забайкальской области; сам он чем-то вроде главковерха с помощниками – казачьим генералом Шильниковым по казачьей части и с Таскиным по гражданскому управлению; выпущена очень туманная декларация, своего рода забайкальская керенка. Говорят, что вся эта комбинация проделана не без участия японцев. Как-никак, а высиженный Хорватом утенок отправился в отдельное плавание.

Вечером узнал, что ГлИК[52]52
  Главный исполнительный комитет – исполнительный орган профсоюза рабочих и мастеровых КВЖД.


[Закрыть] уничтожен и члены его высланы из пределов полосы отчуждения; всё благоразумное в Харбине радуется проявленной наконец решимости; надо только, чтобы не испугались тех воплей, которые неминуемо поднимут разные явные и тайные совдепщики, и, не останавливаясь уже на полдороге, продезинфицировать весь состав служащих.

Семенов заявил, что не признает над собой ни Колчака, ни Пешкова; настроение харбинских семеновцев самое воинственное.

20 мая. В Харбине объявлено военное положение. Вышел приказ Хорвата по поводу роспуска ГлИКа и высылки из полосы отчуждения виновников забастовки. Приказ туманный и склизкий, сильно воняет желанием себя выгородить; между строк сквозит, что высылка произведена не по желанию самого Хорвата, а по требованию китайцев; сохраняется для будущего демократическая зацепка. Всё это очень неприятно, так как показывает, что решительной перемены курса не будет.

Местные спасители из буржуев и разные комитетчики взволнованы отделением Семенова, идут совещания, собираются посылать уговаривателей и искать почвы для какого-нибудь соглашения.

21 мая. Подогреваемые местными большевиками рабочие митингуют, по-видимому, боятся выступить решительно, так как стало известно, что китайцы передвигают к Харбину новые войска и объявили, что делают это на случай новой забастовки. Все – и Хорват, и рабочие, и разные политиканы – как бы сговорились делать побольше, чтобы поосновательнее утопить здесь русское дело и дать китайцам побольше поводов сесть нам на шею, все как будто забыли, что за их спинами уже не стоит грозная Россия.

Прочитал о назначении большевиками военных руководителей в округах; почти все назначенные – Генерального штаба, и среди них Огородников, Нотбек, Надежный; публика всё невысокого служебного качества, особенно по организационной части: Огородников – пьяница, лентяй и пустомеля; Нотбек – совершенно выдохшийся и усталый человек, Надежный – храбрый казак, но на редкость ограниченный человек…

Мне их бесконечно жаль, так как взяты они на эти места принуждением и посажены под неослабный надзор комиссаров; их положение хуже каторги и даже хуже смерти.

22 мая. Был в большом штабе местного главковерха; там очень недовольны адмиралом, который, по общему отзыву, ничего не понимает в военном деле и совершенно не желает считаться с наличной обстановкой; сейчас он требует немедленного похода на Владивосток и самых решительных действий; его кто-то на это подуськивает. Кроме того, семеновские «лавры» распаляют воображение новых харбинских преторианцев – отряда полковника Орлова, примкнувших, по-видимому, к адмиралу и признающих (правда, тоже постольку-поскольку) местные военные власти; этим спасителям тоже хочется побед, но на своем собственном направлении; они определенно отказываются идти в подчинение к Семенову и всячески выставляют важность владивостокского направления.

Эх, если бы Хорват при помощи адмирала и его штаба воспользовался отделением Семенова и приналег бы на орловцев; по своему составу они много лучше семеновских, и, кроме того, они меньше распущены и менее развращены; здесь есть несколько хороших штаб-офицеров старых сибирских полков, которыми можно заменить самочинное начальство и сразу резко переменить курс. Тогда вскорости и с семеновщиной можно будет справиться, особенно же если закрыть им возможность кормиться маньчжурскими вагонами.

23 мая. Между семеновцами и орловцами установились самые враждебные отношения. Харбин кипит; кандидаты в Наполеоны, Нессельроде, Фуше и другие политические персонажи носятся, высунув язык, стрекочут, мухлюют и пытаются показать, что на них сейчас покоится пуп земли и они единственный якорь спасения. Хорват по-прежнему неспособен резко показать свой курс, организовать настоящую силу и погрузился в разные комбинации – помирить все грызущиеся в Харбине партии и привести ссорящихся к какому-нибудь компромиссу. Удачливый ловец разных течений и испытанный боец по части разных улаживаний и компромиссных соглашений, Хорват не понимает, что при наличной обстановке всякий компромисс – только отсрочка, и отсрочка очень вредная; это наружное замазывание опасной болезни, которая будет расползаться и под замазкой, и через несколько времени вылезет опять. Для выздоровления нужна решительная операция; результаты всё вознаградят и покроют все временные неприятности.

Скверно то, что нет такой власти, которую бы все признали и которой беспрекословно повиновались бы; народили здесь много очень высокого по титулам и окладам начальства, но все принадлежат к печальной памяти классу «уговаривающих». Плешков улыбается, банкетирует, блистает и остается тем, чем был всегда, то есть безобидной, никчемушней пустопорожностью. Адмирал, по-видимому, – человек с норовом до полной неуравновешенности и взбалмошности, закидывающийся по пустякам, неспособный спокойно и хладнокровно разобраться в сложной и поганой харбинской обстановке, непокладистый и колючий, понявший, по-видимому, что такое Семенов; не знающий совершенно военного дела, нашей организации, системы обучения и ломящий всё по-морскому так, как подобает всякому адмиралу.

В результате у Хорвата нет помощников; даже хуже, так как от них только одни хлопоты и никакой пользы; повторяется крыловская басня, и застрявший в харбинской грязи воз не двигается с места и, кажется, всё больше грузнет в этой грязи. Нелады в верхах сильно дискредитируют власть; сторонники каждого из верхов не стесняются в красках и даже в выдумках, чтобы всячески очернить противников и взвалить на них бывалые и небывалые вины. И всё идет здесь ad majorem gloriam[53]53
  К вящей славе (лат.).


[Закрыть]товарищей комиссаров, так как гноит то, что в других руках могло явиться гибельным оружием для уничтожения красных гадов.

24 мая. Меня спрашивают, почему я держусь в стороне от происходящего и не выступаю в активной роли. Ответил, что по полной невозможности принять участие в происходящем, органически мне противном и для меня неприемлемом.

Изображать из себя memento mori, называть вещи собственными именами сейчас бесцельно и ничего, кроме сугубого раздражения, не принесет. Мое кредо всем известно, и если кому оно подходит, то я давно заявил, что готов идти на любую должность Генерального штаба, а, буде надо, то и писарем, но только в деловой, а не опереточный штаб. На мои просьбы о зачислении на любую должность в Охранную стражу мне не отвечают, а я и там был бы наверно очень полезен.

25 мая. Орловцы усердно подчеркивают, что они поддерживают адмирала и готовы оказать ему помощь против всех, кто его не признает. Вчера Хорват посылал Самойлова к генералу Ма, чтобы уладить какой-то довольно острый инцидент, вызванный резким отношением адмирала к одному из местных китайских генералов; говорят, что когда Колчак разойдется, то ни в выражениях, ни в жестах не стесняется и штормует вовсю, применяя обширный по этой части морской лексикон. Последнее время во флоте была мода на «грозных» (к сожалению, только на мирное время) адмиралов; Харбин же кто-то наградил пока что только очень беспокойным адмиралом.

С Борзи привезли трупы семеновских офицеров и кадет, замученных большевиками; бесконечно жаль эту молодежь; как подлы те вдохновители и распорядители, которые, сами сидя в полной безопасности, катаясь в лимузинах и проводя время в веселье и банкетах, гонят подчиненных в такие шалые походы.

26 мая. В городе большое волнение по поводу слухов о том, что семеновский отряд отрезан большевиками от станции Маньчжурия и пробивается с тяжелыми боями. Случилось то, что было неизбежным исходом этого наступления. У пославших не шевельнется и тени упрека в том, что это их вина, что это результат их преступного легкомыслия и военной безграмотности. Несомненно, что отряд пробьется, ибо красная сволочь тоже не особенно охоча рисковать.

Для спасения авторитета военные верхи кричат, что большевиков видимо-невидимо, и это-то и заставило отряд отходить; а мне думается, что видимо-невидимости неоткуда взяться, а играет роль необеспеченность сообщения, отсутствие резервов и надежды на помощь и прикрытия сзади, и, наконец, новый фактор гражданской войны – чувствительность к обходам, так как при их удаче грозят мучения и смерть.

Вдохновители наступления ищут всюду виновных в неуспехе; больше всего ругают Самойлова за то, что якобы он не отдал Семенову всех запасов Заамурского округа; всё это гнусная ложь, так как всё, что можно, Самойлов отдал.

27 мая. Газеты сообщают о заключении между Японией и Китаем военного договора; событие огромной важности, которое может быть только ослаблено современным раздроблением Китая и невозможностью для него вести определенную и решительную политику. Кроме того, несомненно, что Америка не позволит Японии сделаться полным опекуном Китая.

В высоких харбинских сферах крупные раздоры: Семенов открыто задирает «главнокомандующего адмирала», а семеновцы и орловцы ходят, натопорщившись друг на друга, как молодые петушки; наиболее задорные решили не отдавать чести враждебным организациям.

Тяжело и грустно на всё это смотреть; в Забайкалье неудачи и, казалось бы, одно это требовало бы единения, а вместо этого боятся, что дело может дойти даже до вооруженного столкновения между враждующими отрядами. Эта рознь дает яркую оценку отрядам, ибо показывает, что у них выше всего личные счеты; дело идет о спасении родины, а у них достаточно какого-нибудь гоголевского «гусака», чтобы стать готовыми вгрызться друг другу в горло.

Смешное положение «главнокомандующего», бессильного что-либо сделать, показывает, что и второй ангажемент на эту роль сделан так же неудачно, как и первый.

28 мая. Вечер весь Харбин находился в напряженном состоянии, так как определенно ожидалось вооруженное столкновение между семеновцами и орловцами. Сыр-бор загорелся из-за того, что адмирал приказал коменданту города арестовать какого-то зело нашкодившего в Харбине семеновца. Семенов в ультимативной форме потребовал освобождения своего опричника и, получив отказ, пригрозил арестовать самого главнокомандующего и, как говорят, даже отдал все для этого приказания.

Выходит, что сейчас по части дисциплины мы много хуже большевиков. И такие архаровцы позволяют себе выпускать декларации и обещать восстановить закон и порядок; их медные лбы не в состоянии расчухать, какой гибельный пример подчиненным они дают своим бунтовщическим поведением.

29 мая. Когда начались неудачи в Забайкалье, Семенов очутился в Харбине, ибо того «требовало общее положение дел», как говорят его приспешники. На фронте наши войска хорошо знали цену тем начальникам, которые при катастрофе оказывались в далеком тылу «для докладов», «для выяснения положения» и т.п. Прибыв в Харбин, Семенов заявил, что он Колчака не признает, слушаться его приказов не будет и что все чины его, Семенова, отрядов подчинены только своему атаману и никому больше.

Создалось такое положение, что всю ночь адмиральский вагон охранялся орловцами и пулеметами, а стоявший недалеко семеновский поезд находился в боевой готовности, выставив пулеметы из окон и направив их на вагон главнокомандующего. Не то скверная оперетка, не то сумасшедший дом.

Отношения Колчака и Хорвата тоже очень натянутые; вчера Колчак заявил Хорвату, что не желает оставаться главнокомандующим и уходит, на что получил ответ о неимении к тому никаких препятствий.

Вслед за этим к Хорвату явилась депутация в составе Орлова, его начальника штаба Венюкова и консула Попова и в форме ультиматума потребовала, чтобы адмирал был оставлен на своем посту. Ультиматчики зазнались до того, что уже неспособны сообразить, что они повторяют то же самое, что делали в прошлом году товарищи, когда требовали смены или оставления разных командиров, и что такие порядки – это гробы для настоящей военной силы.

Что ответил депутации Хорват, держится в секрете, но зато известно, что начальнику штаба Охранной стражи полковнику Баранову приказано уехать в отпуск, так как адмирал потребовал его удаления, заявив, что иначе он прикажет его расстрелять.

Вся публика, примазавшаяся к харбинским штабам, устроилась отлично, получила казенные квартиры и содержание по высоким окладам.

Доманевский допрыгался до того, что сегодня его забрали и посадили в палату для сумасшедших; предварительно он побил стекла в хорватовском вагоне и бегал по перрону, требуя, чтобы ему подали Хорвата, так как он желает отрубить ему бороду.

Вообще типики такие, что «свежа история, но верится с трудом». Сегодня полковник Нилус рассказал следующий случай: Доманевский считает себя великолепным чтецом и любит угощать гостей своим чтением; однажды он читал Надсона и разозлился, что состоящий при нем для поручений отставной судейский генерал Л., угощавший всех чаем, шумел стаканами; он поднялся и, не говоря ни слова, дал Л. в зубы и продолжал читать: «Христос молился…»

Ну и нравы! Харбинское воспроизведение помещичьих привычек конца восемнадцатого столетия.

30 мая. Хорват очень неприятно влопался: он принял депутацию Совета профессиональных союзов и, подлаживаясь к их тону, излил свои гражданские чувства, критиковал действия отрядов и в общем залез здорово влево. Коварные товарищи по окончании аудиенции точно восстановили и записали все его слова и сегодня пропечатали весь этот разговор в газете «Труд».

В этой беседе весь Хорват как на ладони; очень неделикатные оказались товарищи; знающие свое начальство управленцы говорят, что многоликий и здесь вывернется: будет молчать, как будто бы ничего не случилось, а потом всё забудется, ибо каждый день несет свежую сенсацию и заставляет быстро забывать старые.

31 мая. Большевики решили лишить контрреволюционный Харбин телеграфных и почтовых сношений с Россией.

Хорват ни звуком не обмолвился по поводу оглашения его беседы с профессионалистами. На фронте Семенов – Колчак тихо, кривая напряжения пошла книзу. По-прежнему только пьянство и скандалы. Атаманы и их старшие персонажи дивят посетителей харбинских кабаков своими кутежами, оплачиваемыми десятками тысяч рублей.

Газеты уверяют, что результатом военного соглашения между Японией и Китаем будет совместное выступление их на азиатском материке; мне думается, что едва ли это будет допущено Америкой, которой не может улыбаться слишком тесное и чреватое последствиями сотрудничество двух косоглазых соседей.

1 июня. Началось торжественное выступление орловцев или, как их здесь называют, «колченогих» на станции Эхо и Пограничная для дальнейшего завоевания Никольска; говорить, что на этом настоял адмиральский штаб, которому тоже хочется военных лавров. Грозные спасители двинулись на восток со всеми семьями и всем скарбом, но почти без патронов, которые в отрядах растеряли, а, как говорят злые языки, просто распродали, потому что патроны сейчас в большой цене (до нескольких рублей за штуку).

Орловцы дали вечер в честь Колчака и истратили на это 25 тысяч рублей; при этом они поднесли адмиралу попугайско-опереточную форму своего отряда. Благодаря за прием, адмирал перехватил через край и брякнул, что поднесенная ему форма делает его таким же счастливым, каким он был в день получения Георгиевского креста. Через несколько дней к Колчаку явилась депутация от местных георгиевских кавалеров и выразила ему свое негодование по поводу того, что он позволил поставить на одну доску получение ордена Святого Георгия и поднесение ему орловских штанов.

Быстро созрели революционные ягодки, прав был Меньшиков, когда писал, что для русского человека нет больше удовольствия, чем начальству в нос гусара запускать[54]54
  Запустить в нос гусара (школън. арго, устар.) – вложить спящему в нос бумажную трубочку или скрученную бумажку. 3д.: досадить.


[Закрыть]; прежде за сие усекали, а теперь это делается легко и с засосом.

По поводу расходов Орлова и Кº на приемы и обеды выражает свое недоумение даже такой гусь, как начальник штаба российских войск генерал Хрещатицкий.

Тот факт, что о недостатке патронов заговорили накануне посадки в вагоны, достаточно определенно показывает, что никто серьезно в поход и не собирался; в военных подсферах прямо говорят, что отряды выпирают из Харбина, дабы избавиться от причиняемых ими беспокойства и беспорядков, а также из боязни, что царящие между ними раздоры кончатся в конце концов генеральной потасовкой.

Улицы Харбина дымят пылью от носящихся автомобилей разных спасителей с разнообразными флажками; всякое революционное начальство начинается обыкновенно с автомобиля.

Потапов, живущий в одной гостинице с харбинским посланником Семенова полковником Скипетровым, рассказывает, что как только Скипетров напьется (а это бывает почти каждый день), то сейчас же требуются казенные автомобили, добываются девки и бешеное катание продолжается до утра.

Потапов явился ко мне с предложением занять должность командующего войсками Амурской области, народился-де новый амурский атаман Гамов, который, следуя по славным стопам Семенова и Калмыкова, формирует отряды, с коими и пойдет освобождать Амурскую область; при этом предупредительно сообщалось, что деньги на содержание формируемых войск имеются.

Ответил, что за деньги не нанимаюсь, в авантюрах участия не принимаю, а если хотят вообще выслушать мой совет по вопросам общего и организационного характера, то таковой дам с удовольствием, но только предупреждаю, что буду говорить много кислого и неприятного, почему заранее прошу не обижаться.

Больше ко мне не обращались.

2 июня. На французском фронте началась новая вспышка немецкого наступления; уничтожение нашего фронта дает немцам возможность уже два месяца питать такое колоссальное наступление. Раз союзники не могли начать до сих пор контрудара, то положение их сейчас очень серьезно.

У нас продолжаются бесчинства. В ответ на арест одного семеновца, обвиняемого в грабеже и мошенничестве, Семенов приказал захватить начальника первого отдела Охранной стражи генерала Марковского. Семеновцы в 4 часа утра ворвались в квартиру Марковского на станции Бухеду и, не найдя его дома (он был в Харбине), перерыли все вещи и залезли даже в спальню жены генерала; когда же последняя указала им на грубость их поведения и добавила, что когда в Иркутске их обыскивали большевики, то оказались вежливее и не входили в ее спальню, то производивший обыск крикнул, чтобы она не читала им нотаций, а то они с ней разделаются так, что она навсегда разучится это делать.

3 июня. Адмирал остается главнокомандующим; таков результат несколькодневных совещаний, визитов, переговоров, уговоров и соглашений.

Получены какие-то смутные сведения, что в России и Сибири начались столкновения между большевиками и продвигающимися на восток чехословацкими бригадами, которым разрешили эвакуироваться домой через Сибирь.

С уходом отрядов и с примирением верхов в Харбине стало значительно тише.

4 июня. Юпитеры всё ссорятся; атаманы из Харбина разъехались. На Западном фронте продолжаются упорные бои, причем немцам удается понемногу расширять свой клин.

5 июня. Положение союзников признается очень тяжелым и внушающим серьезные опасения. Весь вопрос в том, сохранили ли они резервы, достаточные для перехода в контрнаступление.

Можно себе представить, как проклинают нас теперь союзники за всё то, что им приходится переживать за последние два месяца. По-настоящему должны ругать не нас, а своих дипломатических и военных в России представителей, которые всё проспали, допустили совершиться революции, не разобрались, к чему она ведет.

6 июня. Переход орловского отряда на Пограничную заставил забеспокоиться большевиков Приморской области, и это прервало наши почтовые сообщения с Владивостоком. В штабе адмирала говорят, что Колчак собирается ехать опять в Месопотамию, поступить на службу к англичанам и там бить большевиков и турок; говорят, он вызывал желающих ехать туда же офицеров, но таковых не оказалось; среди местной слякоти мало охотников рисковать жизнью, во всяком случае, идти на большие лишения; куда вольготнее ничего не делать, жиреть и безобразничать здесь без всякого риска и опасности.

Я не видал ни разу Колчака; все его очень ругают за его вспыльчивость и грубость, но то, что он рвется отсюда, показывает, что он лучше здешней своры; кроме того, никто не может упрекнуть его в том, что он ищет чего-то для себя лично. Но бесспорно одно, что он абсолютно непригоден к тому месту, на которое его кто-то выпихнул, так как у него нет ни одного качества, которое для сего требуется.

7 июня. Газеты передают грустное для нас известие, что в результате переговоров наркомов с Финляндией последняя получает Мурман; это огромная потеря для России и ничем не вызванная награда для малюсенькой Финляндии, снявшей все пенки за время войны и почти не испытавшей ее тягостей. Война и постройка Мурманской железной дороги ярко показали, какое огромное военное значение имеет для нас северное побережье в районе незамерзающих бухт; кроме того, это район неиспользованных еще богатств в виде водопадов огромной мощности. Ленин в заседании ЦИКа откровенно заявил, что России уже нет, а осталась только маленькая и всеми угнетаемая Великороссия. Досвистались товарищи экспериментаторы, выплясывающие какую-то пляску красных ведьм под социалистическую музыку, но за счет русской крови и русского тела.

8 июня. В штабе Охранной стражи узнал, что между Хорватом и Колчаком что-то произошло и что Хорват решил отменить все полномочия, данные Колчаку, и сделать главнокомандующим опять Плешкова; Колчака же предполагают назначить командующим войсками восточной группы, сосредоточиваемой на станции Эхо. Эта комбинация была решена уже давно, но не приводилась в исполнение, пока в Харбине стояли «колченогие» орловцы. Возможность выступления последних на защиту адмирала настолько еще опасна, что Хорват спрашивал Самойлова, в состоянии ли последний с наличными ротами защитить Харбин, если на него нападут орловцы. Вот до чего довела политика безвластия и потакания распущенности разных атаманов.

Орловцы по прибытии на станцию Эхо ознаменовали сие грандиозным пьянством с битьем посуды и оранием «Боже, Царя храни», – как это глупо и неуместно. Истинные монархисты должны понимать, что всякое открытое выступление – это лишний шип в тот терновый венец, который несет сейчас вся царская семья; истинные монархисты должны делать всё, чтобы заставить красных забыть о Тобольске, считать дело монархии навсегда конченым и государя для них – абсолютно безопасным; дело же свое творить в великой тайне.

Главковерхи и главкомы спокойно смотрят на такие возмутительные вещи, как наличие двух оркестров музыки в отряде Орлова, численностью всего в 200—300 штыков.

9 июня. Здесь готова начаться настоящая междоусобица: Хорват сместил Колчака с должности главнокомандующего и приказал ему сдать должность Плешкову, а Колчак отказался это исполнить и заявил, что если его попробуют тронуть, то он вызовет «верные ему войска». На замечание, что это может вызвать кровопролитие, бурный адмирал, находясь в состоянии полного шторма, ответил: «Ну и пусть будет кровопролитие, но распоряжаться всей здешней сволочи я не позволю».

Хорват, отдав приказ о смещении, сейчас же уехал в Пекин, предоставив Плешкову расправляться с буйным адмиралом; ну и нашел Хорват, кому поручить такое щекотливое дело.

Антураж Плешкова, ненавидящий Колчака, весь день уговаривал его отдать приказ о вступлении в должность и о состоявшемся отрешении адмирала, но не любящий никаких осложнений Плешков отказался это сделать и заявил, что будет ожидать возвращения Хорвата. Всё это было бы очень смешно, если бы не было так бесконечно печально; вся судьба России на Дальнем Востоке болтается в таких дряблых, бесхарактерных, увертливых или ненормально бурных руках.

Приехала группа депутатов японского парламента, чтобы на месте пощупать общественное мнение по вопросу о выступлении Японии для оказания России помощи против захвативших ее большевиков; военные круги Японии очень хотят такого выступления.

10 июня. На верхах продолжается скандальная и безотрадно печальная свара. Хорват, вернувшись из поездки в Пекин, сказался больным, но адмирала все же принял. Говорят, что свидание было очень бурное, но в результате на вопрос начальника штаба генерала Хрещатицкого, в каком положении вопрос об уходе Колчака, Хорват ответил: «Надо потерпеть».

Так и остается на поучение войскам и на потеху врагам, что отданный Хорватом приказ не исполняется его ближайшими помощниками: одним по бурной недисциплинированности, а другим по дряблой нерешительности. Неужели же этот триумвират не в состоянии понять, что они делают и какой пример они подают своим подчиненным?

Дряблость и дрязги наверху, разбойная и вороватая атаманщина под японским, по-видимому, соусом посередине, разгул, распуста[55]55
  Распутство, разврат; озорство.


[Закрыть] и постепенное разложение на почве белого большевизма внизу… безнадежная картинка!

11 июня. К адмиралу прибыла вызванная им охрана орловского отряда. Японцы устраивали официальный обед, но Колчака не пригласили, как бы желая подчеркнуть свое им недовольство.

Когда же кончится эта скандальная свара; хоть бы союзники цыкнули на наши верхи и заставили их одуматься, прекратить грызню и заняться настоящей созидательной работой. На наше несчастье, союзные интересы представлены здесь разной мелочью; большинство консулов – бывшие коммерческие агенты, далекие от дипломатии, и сейчас они делают много ошибок, а подчас прямо глупости. Союзникам надо или окончательно махнуть на нас рукой и предоставить нас нашей горькой судьбе, или же заставить нас работать в надлежащем направлении ради наших же интересов. Видно, что такова уже наша судьба ожидать всегда спасения от варягов.

12 июня. Колчаковский узел остается неразрешенным. Хорват не отменяет приказа, а адмирал его не исполняет; в штабе говорят, что Колчак подал Хорвату доклад о необходимости расформировать все организации; идея верная, но теперь едва ли осуществимая, так как добровольно организации не разойдутся, а силы, чтобы их заставить, не имеется; что Хорват может сделать теперь с Семеновым, если он боится даже орловцев.

Характерный разговор передал мне сегодня полковник Акинтиевский: является в штаб российских войск семеновский представитель, полковник Скипетров, и заявляет, что если не будет выпущен арестованный по приказу Колчака прапорщик Борщевский, то он, Скипетров, прикажет арестовать двух офицеров орловского отряда. Начальник штаба, вместо того чтобы арестовать такого заявителя, передает его требование адмиралу, от которого получается ответ с приказом в случае ареста двух орловцев арестовать трех семеновцев. Это объявляется Скипетрову, который со словами «ну, а и буду арестовывать всегда на одного больше» уходит из штаба.

Ведь это какой-то гнусный фарс, а не настоящие штабы и начальники. Разве может выйти что-нибудь прочное из такой распусты и мерзости?

13 июня. Видел помощника Семенова по военной части и его родственника, генерала Семенова, которого знаю давно по службе на Дальнем Востоке; высказал ему свое убеждение в огромном вреде, приносимом делу восстановления России, появлением атаманов и разводимой ими атаманщины; высказал также свое мнение о том, что если бы Харбин не начал муссировать антибольшевистское движение и не совал бы на шею Забайкалью Семенова, то вся область с началом полевых работ успокоилась бы, и тогда умело выбранное и деловое войсковое правительство могло бы взять в свои руки власть и найти опору в зажиточном, домовитом казачестве; высказал также свое удивление, что со столь ничтожными силами его атаман пускается в дальние и сложные операции; ведь они не могут даже начать против красных малую войну, ибо симпатии населения не на их стороне, а на сочувствии немногочисленной и редкой по дислокации городской буржуазии далеко не уедешь.