Текст книги "Дневник. 1917-1919"

Генерал уклончиво полусогласился с моими замечаниями, но упорно стоял на том, что атаману надо занять Читу, так как это сразу произведет на всё население области очень сильное и благоприятное для него впечатление.

Для предоставления квартир высокому начальству и штабам выгоняют из насиженных домов старых служащих и создают этим среди последних озлобленное настроение.

14 июня. Бестолочь и сумбур продолжаются, и нет никакой надежды на их прекращение. В результате тот самый Дальний Восток, откуда могла и должна была прийти смерть большевизму, становится для последнего всё менее опасным, ибо здесь гноится всё то, что должно было создать сибирскую белую военную силу.

Ведь даже разумный и беспристрастный правый, приглядевшись к Харбину и атаманам, брезгливо отшатнется от какого-либо здесь сотрудничества, ибо ничто не может заставить сочувствовать этой грязи; тут и изменить даже ничего нельзя, ибо против искренней идеи порядка и закона поднимаются чудовищно разросшиеся здесь подлость, трусость, честолюбие, корыстолюбие и прочие прелести.

Вечером в собрании принимал участие в беседе о современном состоянии России и был поражен, насколько огромное большинство совершенно не понимает того, что произошло у нас за последние пятнадцать месяцев, и мечтает, что всё это пройдет, как прошли тяжелые дни 1905—1906 годов. Когда им объясняешь, что делается с нами, то называют тебя мрачным пессимистом. Печально будет ваше просветление, господа не в меру оптимисты!

15 июня. Харбинские антрепренеры семеновщины и вдохновители последнего нелепого наступления очень обеспокоены полученными ими сведениями о неудачах, преследующих отряд. Иначе ведь и быть не могло: пока семеновцы сидели на станции Маньчжурия, «осматривали поезда» и семенизировали залежи местного железнодорожного узла, большевики занимались своими делами по ограблению русского народа и не обращали особого внимания на даурского Соловья-разбойника. Наступление же встревожило красное осиное гнездо, заставило их шевелиться, а так как красных во много раз больше, чем семеновцев, и они не привязаны к железной дороге, то одним своим продвижением на юг на широком фронте они окружили маленькие, без флангов и тыла, семеновские отряды, для которых всё спасение – в быстроте отступления или в импульсивности прорыва.

Маленькие, ничтожные людишки с куриными мозгами и с цыплячьим опытом взгромоздились на большие ходули и пытаются вершить великие дела; не нужно и большого ветра, чтобы сбросить их на землю.

16 июня. Китайцы частно сообщили штабу Охранной стражи, что, по донесению их маньчжурского начальника, семеновцы в беспорядке бегут к станции Маньчжурия, потеряв часть артиллерии; это известие подтверждено при разговоре с китайским генералом Тао, выразившимся, что положение семеновцев очень скверное и что он приказал сосредоточить свои войска на границе; говорят, что китайцы готовятся разоружать всех, кто перейдет в их пределы с оружием в руках. При всей печальности такого исхода, быть может, он был бы единственным для нас выгодным, дав возможность начать организацию войск на других началах.

За обедом у Самойлова генерал Семенов распинался за то, что народ поднимется и пойдет защищать Учредительное собрание; кого он хотел этим надуть – мне непонятно, так как все присутствовавшие пробыли по три года на фронте, имели на себе семи-восьмимесячные революционные шишки и знали, что такое для товарищей «Учредиловка»; сам оратор отлично знал, что вся жизнь нашего народа сотни лет складывалась так, что у него не было и не могло быть даже и зародышей общественного интереса; ведь даже и в полках у солдат не было понимания интересов полка, и всё ограничивалось блиндажом и землянкой, восходило до роты в отношении котла, жалованья и нарядов и до штаба полка по части получения простых и денежных писем; кое-какой интерес, да и то в последнее время, проявлялся к своему обозу и местному интендантскому магазину.

Всё, что было дальше, являлось для масс тем же самым, что представлял из себя мир для древних. Три четверти солдат не знали не только номера рядом стоящего полка, но даже и соседней роты.

В деревне ведь то же самое: всё вертится исключительно около мелких интересов самой деревни, заглядывает немного в волость и очень ограниченно – в пределах своего уезда, да и то потому, что оттуда шли разные жупелы – податные, штрафные, судейские, тюремные и пр. и пр.

Многие крестьяне знают свой уезд только по названию, да и то потому только, что это название неуклонно фигурирует во всех его документах и во всех актах, затрагивающих жизнь мужика. От всего, что выше деревни, и от всяких «высоких понятиев» к мужику шла только одна неприятность, а часто приходили и весьма кусательные скорпионы, а потому в своем микроскопическом и недоверчиво-подозрительно со всех сторон замкнутом внутреннем обиходе наш мужик засел, как социальный рак-отшельник, далекими горизонтами не интересуется и был бы рад, если бы все его забыли и поменьше трогали.

Несомненно, что временная встряска революции вызвала и в деревне временное возбуждение, да и то только потому, что было связано с вопросами о прекращении войны, о захвате помещичьей земли, сулило избавление от многих тягот и обещало райские, по деревенскому масштабу, благополучия.

Революция оказалась тем барином, от которого деревня ждала всегда улучшения своего положения. Но возбуждение это уже прошло. Сначала поносились немного, в той же надежде найти в нем нового барина, благодетеля и целителя всех старых бед, – с Учредительным собранием; заинтересовались, да и не везде, выборами, а потом увидели, что из городских затей ничего путного не вышло, ну и стали разрешать все насущные вопросы собственными «средствиями» до оглобель, кулаков и красного петуха включительно; и погрязла вся деревня вновь в интересах своей ближайшей мурьи.

Большевики всё это учли и штыками латышей расшвыряли, как кучу слепых щенков, всё это Учредительное собрание, и никто не шевельнулся в его защиту, так же как не шевельнулись киевляне, когда свалили Перуна и потащили его топить в Днепр.

И теперь воображать, что народ поднимется и пойдет рисковать жизнью, чтобы восстановить какую-то почти неведомую и для него безразличную фикцию, – это так же нелепо, как былые утверждения, что этот народ шел защищать царя и Родину; как защитил он царя, мы знаем по опыту марта 1917 года, а что такое для него родина, достаточно определенно показали события последней четверти того же проклятого года.

17 июня. По китайским сведениям, семеновцы из Забайкалья отходят на Монголию, так как путь отступления к станции Маньчжурия перехвачен большевиками; очень характерно то, что ко времени отступления многие именитые семеновцы оказались в Хайларе, а кое-кто докатился и до Харбина; у этих господ нюх по части опасности очень развитой.

На востоке тоже началась наступательная оперетка; кандидат в уссурийские Семеновы есаул Калмыков с несколькими десятками человек перешел границу, дошел до гродековских туннелей, но затем благополучно ретировался. Адмирал приказал усилить Калмыкова только что формируемыми ротами отряда Маковкина, самым невероятным сбродом из русских кандидатов в хулиганы и приманенных деньгами весьма хунхузистых[56]56
  Хунхузы, или хун-хуцзы, – собирательное название китайских бродяг и скитальцев, добывавших себе средства к существованию грабежом и разбоем.


[Закрыть] китайцев.

Харбинские главкоштабы изображают, что ведут огромные операции; штаб временами называют «Ставкой»; все отделы приняли озабоченный вид и готовы исполнять творческие стратегические операции и двигать свои «корпуса» численностью человек в 200—300 без обоза и почти без артиллерии и патронов.

Китайцы заявили, что никаких русских войск из Харбина на восток не пустят, а когда ехавший во Владивосток английский военный агент согласился прицепить к своему поезду несколько вагонов с солдатами ротмистра Враштиля, то китайцы задержали весь поезд. Поистине правы китайцы, когда на старый оклик «ходя», они высокомерно отвечают: «Ну теперь это твоя ходя, а моя капитана».

Вся свита Хорвата кричит о необходимости немедленного расформирования всех отрядов. Поздненько спохватились, господа; нечего теперь кудахтать, так как вы сами понаделали российских хунхузов и белых большевиков, загнав в их гноилища бесприютную и искавшую подвига молодежь. Выходит, что сердце длиннобородой дряблости вернулось из командировки в атаманские ставки.

Проявите хоть сейчас железную решимость и используйте наличную обстановку, дающую возможность ликвидировать наиболее опасную семеновщину, а для этого закройте ей все способы грабить и существовать; создайте свои прочные части и привлеките в них всё, что есть порядочного в семеновском отряде.

В Харбине определенно говорят, что идея создания атаманов принадлежит триумвирату из жены Хорвата, консула Попова и начальника военного отдела генерала Колобова; последний является духовным родителем создания на границах полосы отчуждения «кулачков», которые в разных местах били бы по большевикам и не давали им покоя. Нелепая по сущности идея была одобрена Комитетом защиты Родины и Учредительного собрания, думавшим, что сие спасительное средство спасает капиталы богатых заправил комитета (теперь они, кажется, почуяли уже, что сия опасность не исчезла, а удвоилась и стала очень близкой).

Всех бы этих авторов, вдохновителей и подстрекателей следовало бы отдать на сутки в распоряжение ближайшего совнаркома в расплату за кровь русской молодежи, пролитую и проливаемую для осуществления всех этих ахиней и корыстолюбивых вожделений, и за тот колоссальный вред, который уже нанесен ими делу русского возрождения здесь, на Востоке.

18 июня. Харбинский штаб Семенова, очень рекламно сообщавший о трофейных вагонах и телеграфных аппаратах, упорно молчит и этим дает пищу для самых чудовищных слухов и страхов; только честные люди способны объявлять всегда правду, какова бы она ни была.

В собрании я сегодня не выдержал и впервые, не стесняясь в выражениях, охарактеризовал значение отрядов и резко оттенил виновность их создателей и вдохновителей.

Под влиянием трусливых опасений о возможности возвращения сюда совдепских гераклидов в Харбине начались какие-то демократические совещания по выработке обращения к союзникам с призывом о помощи.

Удивительный народ эти харбинцы, воображающие себя пупом русской земли! Они думают, что достаточно им собраться, поболтать и, попив чайку, руками какого-нибудь борзописца настрочить хлесткую и жалостную резолюцию, и сейчас же зашевелятся спящие девы – союзники, двинутся корпуса и поплывут корабли. Надо было раньше иметь голову на плечах.

19 июня. Был у местного даоиня Ли Тья-ао, старого знакомого по Владивостоку; по решительности его тона вижу, что китайцы отлично сознают свою силу или, вернее сказать, наше бессилие; он мне подтвердил, что генерал Тао приказал разоружить отряд Орлова и что Хорват просил дать ему один день отсрочки, но в этом было отказано.

В вопрос о ликвидации отрядов впутались высокие штабы, испуганные возможностью упразднения и их самих, и крепко стоят за сохранение статус-кво; по-видимому, и эта надежда на возможность перехода к здоровой системе организации должна рухнуть из-за жалкого честолюбия и эгоизма разных людишек.

20 июня. Город опять переполнен разными спасителями, убежавшими из разных отрядов; один из командиров полков сказал мне, что при существующем хаосе начальники частей бессильны установить хоть какой-нибудь воинский порядок, ибо офицеры, которым не нравится служебный режим или которым сделано замечание, складывают пожитки и большею частью, даже ничего не заявляя, перекочевывают в другую часть, причем есть ловкачи, успевающие таким образом получать содержание в нескольких частях сразу. Больше всего тянут к Семенову, так как туда влечет лучшая оплата, более привилегированное общее положение и рассказы о разных вкусностях и вольностях тамошней службы.

Часть спасителей, с благословения Хорвата, бросилась записываться в Охранную стражу – к ужасу Самойлова, который умоляет избавить его от этих хулиганов и отправить их, что ли, на выучку и дрессировку к союзникам. На это Хорват ответил: «Да кто же согласится их принять, ведь они никуда не годны».

21 июня. Состоялось Демократическое совещание; как и следовало ожидать, все пролетарские представители заявили протест против приглашения союзников и ушли из заседания; в этом они искренни, ибо понимают, что с прибытием союзников конец всяким надеждам на восстановление здесь совдепии; тут их не проведешь никакими демократическими вывесками и никакими туманными резолюциями; они отлично сознают, что демократия, Учредительное собрание, народоправство и прочий словарь – это одна бутафория, от которой им, кроме шишек на лбу, ничего не причтется.

Скверно то, что наша буржуазия неспособна говорить прямо и открыто, что она хочет восстановления закона и порядка; скверно то, что она не понимает, что ей необходимо многим поступиться, многим пожертвовать и определенно, решительно, бесповоротно об этом заявить. Нужна открытая и честная деловая сделка, а не полужульнические с обеих сторон фигли-мигли. Тут ведь и обман бесцелен, ибо обманутый достаточно независим, чтобы опрокинуть достигнутое соглашение и свести его на нет.

Нужно откровенно сознаться, что восстановление порядка и государственного аппарата среди распустившихся масс требует наличия силы принуждения, законной, беспристрастной и беспартийной, а так как своей силы нет, то и приходится просить временной помощи союзников. Нужно сказать всю правду.

22 июня. В газетах появились выдержки прений, происходивших на Демократическом совещании; рабочие, профессиональные союзы и отдельные национальные группы высказались против приглашения союзников; ничего патриотического или национального в этом протесте нет, так как под ним кроется только боязнь потерять все «завоевания революции». Пригласительная резолюция принята одними цензовиками, то есть получилось то, что следовало предвидеть еще до созыва этого никчемушного совещания; в результате убедились еще раз, что население расслоено на два непримиримых лагеря, которые не согласить между собою никакими демократическими соусами. Нужно много времени и тягчайших испытаний для того, чтобы сгладились острые, торчащие из каждого лагеря углы, чтобы исчезло свирепое недоверие и сделалась возможной какая-нибудь средняя линия прочного и искреннего соглашения. Сейчас же народные массы, более чем когда-либо, подозрительны ко всему, что идет из буржуйного лагеря; они понимают, сколько потеряли «господа», и соображают, что такие потери не забываются; при такой обстановке бесплодны будут попытки хоть сколько-нибудь овладеть массами, в какие революционные цвета ни наряжайтесь.

Все попытки буржуазии идти вместе с остальным населением, предпринимаемые с самого начала революции, постоянно возобновляемые и повторяющиеся еще и ныне, были и остаются покушениями с негодными средствами. Те, кто хватили хмельной воли, не сделают добровольно ни шага назад.

23 июня. Косолапые и «неумные» действия наших «правительств» напоминают фарс на тему из жизни экзотических республик; каждое из правительств ищет верноподданных путем самых заманчивых посулов, пыжится вовсю и пытается доказать, что оно самое настоящее и законное, сильное и популярное, и если еще не гремит вовсю, то только из снисходительности и в ожидании, что слепые прозрят, маловерные познают и принесут покорность.

Забайкальское правительство Семенова сидит на китайской территории, под защитой китайских войск; не может носа сунуть на территорию, правительством которой именуется, но декларирует законы, назначает министров и должностных лиц. Появилось и Амурское правительство, приступившее к формированию своих войск, куда, как гласит объявление, «с согласия генерала Хорвата», приглашаются желающие.

Осведомители стараются вовсю.

24 июня. В штабе российских войск говорят, что совместное выступление союзников в Сибири решено окончательно и на днях ожидается начало реального его осуществления; форма выступления еще не известна, а в этом вся суть. Прежде всего должна быть организована и всеми признана всероссийская правительственная власть, которой и оказывается помощь; власть должна быть нейтральная от каких-либо партий, с ясной, не внушающей никаких сомнений и подозрений платформой; помощь должна заключаться в создании безопасной обстановки для созидательной работы русской правительственной власти. Союзники должны поставить нам твердые условия и потребовать от нас утверждения законности, безусловного отказа от идеи валового реванша и гарантий, что никому не будет позволено сводить старые счеты и насильничать.

Если бы выступление было обставлено такими условиями, то его надо всемерно приветствовать. Самый тревожный вопрос: а из кого же будет состоять русское правительство? Кандидаты здесь все такие, что хоть святых вон уноси; они могут только всё сносить и неспособны ни на что творческое; им власть нужна только ради ее самой и связанных с ней выгод.

Единственный исход заключался бы в присылке сюда какого-нибудь сильного человека с правами диктатора, но с нормальным аппаратом власти; многоголовой власти сейчас быть не может; не может быть и власти партийной или основанной на соглашательствах, голосованиях, уговорах и компромиссах. Всё дело в том, найдется ли подходящее лицо для такой великой задачи: это должен быть человек великой идеи, колоссального опыта и знаний, несокрушимой силы воли; неспособный свалиться ни вправо, ни влево; гениальный по выбору сотрудников и по управлению ими; с чистой, здоровой и открытой программой своей работы и со способностью творить свое дело, не боясь ничьих криков, ничьих влияний и ничьей явной или подпольной силы.

25 июня. Город наполнен сенсационными слухами о происшедшей в Сибири революции, о свержении там совдепов и образовании Сибирского правительства; всё это связывается с движением через Сибирь чехословацких войск, которые, угрожаемые какими-то распоряжениями совнаркомов, поддержали тайные сибирские военные организации и помогли им свалить советскую власть.

Хочется радоваться, но боюсь позволить это себе до получения более точных известий; здесь слишком много фабрикуется сенсаций, и было бы очень горько разочароваться. Упоминание чехословаков дает много оснований для хороших надежд, так как на фронте о них отзывались очень хорошо, и если им удалось сохранить оружие, то они, да еще при помощи местных офицерских организаций, должны разнести комиссаров без малейшего затруднения. Хочется надеяться, что и в дальнейшем существовавшие в чешских полках отличная дисциплина, сплоченность и муштра помогут нам в нашей военной реконструкции.

26 июня. Местные газеты сообщили о решении союзников помочь России путем военного вмешательства в дальневосточные и сибирские дела. Наши «правительства» и комитеты зашевелились и заерзали перед местными иностранными представителями; у многих текут слюнки от предстоящих возможностей попасть на первое место.

В Контроле мне рассказывали, как расхищаются на станции Маньчжурия груженые вагоны; семеновцы реквизируют всё, не брезгая ни галантереей, ни дамскими ботинками. Станционное начальство, таможня и грузовладельцы молчат, ибо знают, что поднявшему крик грозит прогулка в Даурские сопки, откуда уже несть возврата. Но почему молчит Хорват и допускает такой грабеж, совершенно непонятно.

Содержимое вагонов продается близким к атаману и его главным приспешникам людям за десятую и меньше часть стоимости.

27 июня. Сюда приехал генерал Флуг, пробравшийся под видом пастора через всю Сибирь, с поручениями, как говорят, от Алексеева и Корнилова; к сожалению, он ехал так долго, что его сведения больше чем устарели.

Упорно говорят, что большевизм в Сибири свержен и там уже у власти стоит Новое Сибирское правительство. Если это верно, то союзное вмешательство более чем необходимо, дабы под его впечатлением в первый же период дать новой власти окрепнуть и создать необходимейший государственный аппарат. Я очень надеюсь на Сибирь, на ее солидность и уравновешенность и на то, что среди коренных сибиряков наберется несколько десятков честных людей, способных установить власть определенную, твердую, законную и для населения полезную. Только бы не играли в демократию и не боялись отобрать у масс те опасные игрушки, которыми те завладели; будут неудовольствия, будут восстания, но первые надо перетерпеть, а со вторыми справиться – тогда через несколько времени всё перемелется.

Самое опасное для новой власти – это эсеры с их засохшими на одном месте утопиями; если они не эволюционировали за это время, то и их участие в новой власти, и их борьба против нее будут одинаково вредны.

В местной больнице умер старый заамурец полковник Шелихов; он был арестован семеновцами вместо генерала Марковского и не выдержал испытанных им за время ареста издевательств.

28 июня. Здесь задержано двадцать девять вагонов кожи, реквизированных Семеновым на станции Хайлар и проданных какому-то спекулянту; они следовали как военный груз с оплатой по военному тарифу.

И всего этого недостаточно для того, чтобы принять решительные меры против грабителей; ведь все знают, что добываемые этим путем деньги идут преимущественно на те дикие кутежи и роскошную жизнь, которыми прославляют себя все атаманские прихвостни. Доколе же, о Хорват, ты будешь оставаться дряблой тряпкой?

29 июня. Вчера в кабаке «Палермо» происходило очередное грандиозное пьянство наших спасителей, закончившееся стрельбой и убийством семеновского офицера, хорунжего Кабанова, имеющего какое-то причастие к продаже вагонов; при поднятии трупа Кабанова в его карманах нашли 130 тысяч рублей.

Нравы самые откровенные; родственник моего beau frere'а.[57]57
  Шурин, деверь, зять (фр.).


[Закрыть], служивший писарем в одной из батарей, рассказывал, что там делается по части хозяйства; все стараются набивать карманы, не останавливаясь ни перед подложными счетами, ни перед сотрудничеством с самыми грязными аферистами. Зато все кутежи относятся на счет хозяйственных сумм, и в такой гнусной и воровской обстановке готовится на службу родине наша зеленая молодежь.

30 июня. Союзникам начало улыбаться военное счастье: итальянцы побили австрияков – и побили, кажется, довольно серьезно.

Колчак уехал в Японию; считают, что этим весь инцидент исчерпан. О том, что не исчерпаны его вредные последствия и его гибельный пример, никто не думает. Не хватило даже совести воспользоваться переменой лица и упразднить нелепую должность главнокомандующего, а также расформировать части, состоящие из начальства, штаба и хора музыки.

1 июля. Инцидент с задержанием вагонов с кожей грозит сделаться злобой дня. Семеновские представители, обеспокоенные слишком громким скандалом, заявили, что их атаман выслал в Харбин особого уполномоченного – ревизора, чтобы разобрать это дело. Ревизору для внушительности дана целая сотня семеновских башибузуков – испытанное средство для того, чтобы у многих отшибло память и засохли языки, и они не были бы слишком говорливы, – здесь весь Семенов. Несмотря на все видимые атрибуты власти, защиты и помощи получить не у кого.

2 июля. Говорят, что во Владивостоке произошло вооруженное столкновение между большевиками и прибывшими туда чехословаками и что успех на стороне последних.

Вечером в железнодорожном собрании очередной офицерский скандал, но с особым оттенком; подралась пьяная компания, причем один из офицеров, состоящий на солдатской ваканции, ударил офицера, занимающего офицерскую должность. Тогда ударившего прежде всего скопом избили, а затем решили тут же расстрелять «за тяжелое нарушение дисциплины» (!); на счастье их жертвы, ни у кого не оказалось патронов и, пока за ними ездили, старшины успели вызвать коменданта города, который и увез приговоренного к расстрелу, или, вернее сказать, к «застрелу».

Швейцар собрания, старый солдат, высказал мне после этой истории, что у него сердце болит, когда он смотрит на теперешних офицеров; он служил и в Петербурге, и здесь, но прежде и за десять лет не приходилось видеть столько безобразничающих офицеров, сколько теперь видит за одну неделю.

3 июля. В районах Никольска и Владивостока идут бои между чехословаками и большевиками; о том, что успех должен быть на стороне первых, не может быть ни на минуту сомнения.

Какое горе, что у нас сейчас вместо организованной силы – опереточные правительства, опереточные Главкоплеши и опереточные по своему боевому значению, но очень грозные по своей распущенности и по царящей среди них жажде реванша и мести отряды.

Попыткой задержать чехословаков Троцкий дал нам все козыри и сам родил ту силу, которая способна раздавить его красную мразь.

Но если то, что зародилось в Харбине и сгноено в разных отрядах, полезет на русскую территорию, то население скоро пожалеет об ушедших большевиках – конечно, черное население, которого большевики почти не трогают, но которое больше всех затрещит от наших спасителей.

Так хочется, чтобы откуда-нибудь пришла сила, способная направить всё это в хорошую сторону; ведь большинство еще не испорчено безнадежно, способно на порыв и увлечение и под здоровым начальническим и товарищеским влиянием может начать давать столько же хорошего, сколько дает теперь дурного; сейчас это еще воск, из которого выйдет то, чего хочет рука лепящего.

4 июля. Определенно сообщается, что во всей Западной Сибири власть совдепов свергнута; страна возвращена к порядку и законности и установлено Новое Сибирское правительство, имеющее уже свою армию. В тяжелые дни всегда верилось, что избавление России от красного змия должно начаться с Сибири, бывшей всегда пасынком центральнороссийской мачехи и назначенной стать спасителем этой самой мачехи в самые тяжелые минуты ее исторической жизни.

5 июля. Ночью штаб российских войск во всем своем многолюдстве изволил отбыть на станцию Пограничная как на начальный этап будущего движения в пределы Приморской области. При отправке штабные юпитеры и юпитерши чуть не загрызли совсем заведовавшего передвижением войск полковника Всеволожского за то, что штабные вагоны не были снабжены электрическим освещением; сие очень типично для всякого российского штаба любого главкотяпа начиная от царского генерал-адъютанта и кончая красным товарищем.

6 июля. Местные патриоты высоко вздыбили свои головы, усердно радуются и готовят скорпионы для будущих побежденных.

Откуда-то появилась радиограмма с манифестом о вступлении на престол великого князя Михаила Александровича. Конечно, местные монархисты не преминули воспользоваться подходящим случаем и потребовали, чтобы оркестр в саду железнодорожного собрания сыграл «Боже, Царя храни». Капельмейстер отказался исполнить их требование, после чего они явились к дежурному старшине, чтобы он приказал оркестру играть.

Старшина играл в карты, в числе партнеров был и я; надутый, проявляемый в кабаках «монархизм» я всегда считал оскорбительным для монархии и вмешался в разговоры пришедших со старшиной; я им заявил, что их патриотические чувства были исключительно остро нужны его величеству государю императору в тяжкие дни начала революции, но тогда, к горю и стыду нашему, эти чувства проявлены не были, и Романовы в тягчайшие минуты оказались несчастнее Бурбонов, за которых шли на смерть. Теперь же проявления монархических чувств только ухудшают и без того невыносимое положение царской семьи, и поэтому истинные, не показные монархисты обязаны спрятать свои чувства и работать идейно для тех времен, когда реставрация станет естественно неизбежной.

Один из пришедших вызывающе обратился ко мне с вопросом: «А каковы, ваше превосходительство, ваши политические убеждения?» Тогда я встал и, смотря на всех в упор, сказал: «Так же, как и все вы, я теперь изменивший полтора года тому назад своему государю монархист, стыд свой таю в сердце своем и своих чувств по улицам и ресторанам не таскаю».

Пришедшие опустили глаза и, не ответив ни слова, ушли.

Виделся с Флугом; он вынес из харбинских впечатлений аналогичное со мной заключение о том, что местные отряды – это большевики, но только под белым соусом imperial

7 июля. Местные монархисты ликуют и готовы служить молебны по поводу восшествия на престол императора Михаила I; пришлось иметь по этому поводу крупную стычку с несколькими из них и доказывать им, что это известие несомненно провокационного характера; ибо великий князь Михаил Александрович лучше их понимает, что подобное выступление в то время, когда государь и царская семья находятся в руках совдепщиков, может отразиться самым гибельным образом на их судьбе. Долг всякого монархиста вести себя так, чтобы комиссары забыли о государе и пришли к заключению, что он совершенно для них безопасен.

Вечером Хорват «отбыл на фронт», так называется теперь станция Пограничная: местные полководцы очень горды образованием «собственного фронта», так как с самоопределением Семенова они остались при одних тылах, а между тем иметь свой фронт считалось и считается необходимейшим аксессуаром для всякого большого тылового героя.

На этом новом фронте уже началась свара; мелкоразбойничий подголосок Семенова Калмыков, к которому за последнее время набежало в чаянии предстоящих благ много разной вольницы, тоже самоопределился, заявил, что Плешкова он слушаться не желает, а с Орловым действовать совместно не будет. Посему и выписали сладкоглаголивого соглашателя в надежде, что он как-нибудь помирит собравшихся на Пограничной лебедя, рака и щуку.

8 июля. Проснулись сегодня сразу при двух правительствах: во Владивостоке Сибирское (видимо, какой-то дубликат), а у нас, поднимай выше, – Всероссийское с Хорватом во главе и с помощниками ему в лице избранных деятелей Дальневосточного комитета и прочих «известных всей России лиц». Правительства натопорщились друг на друга и уже собираются одно другое арестовать.

Хорват и члены правительства, отбывшие на фронт, везут с собой «манифесты о принятии на себя всей полноты власти» для торжественного объявления его в Никольске. Форменная оперетка, да еще с третьеразрядными исполнителями! Близкие «правительству» деловые круги радуются в предвкушении бешеных выгод, связанных с «принятием всей полноты» друзьями и обязанными.

Теперь становятся ясны все махинации последних дней: удаление Колчака, вывод орловцев, образование Восточного фронта и пр. Всё это были «приуготовительные упражнения», а ныне сразу выпалили из 42-вершковой мортиры «бонбой» в виде Всероссийского правительства.

9 июля. В штабе Охранной стражи получены первые сведения о настроении чехословаков; их отношения к нам и к существующим здесь политическим комбинациям еще не определились; они возбуждены очень против большевиков, решили их бить и сие пока исполняют.