Текст книги "Князь Николай Борисович Юсупов. Вельможа, дипломат, коллекционер"

О постоянном росте доходов Юсупова свидетельствуют сводные таблицы, составленные на основе бухгалтерских книг княжеской канцелярии. Неуклонный рост доходов приходился даже на относительно тяжелые для Юсуповского хозяйства годы. Вот что известно о положении дел в конце ХVIII века:

Приход за 1796 год составил 110 260 руб., а расход – 97 680 руб. Из них лично князем истрачено 50 849 руб. 35 коп. Приход за 1798 год – 99 724 руб. 64 и 1,2 коп. Расход – 84 362 руб. За 1799 год приход – 129 538 руб. 81 и 1,4 коп., расход – 121 002 руб., из которых лично князю ушло 38 500 руб. Значительные средства вкладывались Юсуповым в развитие «фабрикантских» дел, а также на покупку новых имений.

Одиннадцать лет спустя, в 1810 году, приход князя с учетом оборотного капитала (в сумме 57 220 руб. 12 и 3,4 коп) составил уже 1 миллион 76 тысяч 802 руб. 80 и 1,2 коп. При этом чистый доход составил 993 976 руб. Однако, в том же году сумма расходов опасно приблизилась к сумме доходов (опять же с учетом оборотных средств). Остаток средств за год составил всего 20 477 руб. 58 и 1,4 коп.

Чистый доход от всех «економий» Юсупова сводится к простой таблице:

1798 – 99 724 руб.

1810 – 993 976 руб.

1815 – 685 334 руб.

1821 – 1 286 262 руб.

1824 – 2 355 084 руб.

1827 – 1 276 497 руб.

Вывод из этих цифр тоже достаточно простой – князь ежегодно увеличивал свои денежные обороты, ежегодно росла интенсивность его бюджета. В качестве милого анекдота можно рассказать о том, что в год наполеоновского нашествия на Россию княжеский доход, вопреки ожиданиям, оказался вполне приличным, хотя и менее ожидавшегося, – порядка 420 тысяч рублей – сказалась хорошая организация дела даже во время всеобщей паники и разорения[211]211
  ГМУА № 924 НА., Сивков К.В. Указ. соч.


[Закрыть].

Николай Борисович не стеснялся извлекать доходы из самых разнообразных отраслей хозяйства. Он устраивал мукомольные мельницы; не брезговал винными откупами. В 1803 году на Украине с них князь получил 8 тысяч. В 1813 году торговля рекрутами дала 38 тысяч рублей. Юсупов, крепкий крепостной хозяин, всегда оставался прагматиком. В солдаты он сдавал исключительно пьяниц и людей, которые не способны или не желают работать, то есть тех, чьи потомки в начале далекого ХХ века стали основой «Комитетов крестьянской бедноты», столь основательно разоривших отечественное сельское хозяйство и сельского хозяина. В Астраханской губернии Юсупов по наследству владел рыбными промыслами, большую часть которых он сдавал в аренду. Ему принадлежало порядка 100 верст береговой полосы и около 100 тысяч десятин земли. Правда, их постоянно у князя оспаривали, но денежки все равно шли[212]212
  ГМУА № 924 НА.


[Закрыть].

Крестьянин-хозяин не являлся основой всех доходных статей княжеского бюджета. Из чего можно сделать «ученый» вывод о том, что хозяйство князя Юсупова носило отнюдь не чисто феодальный характер. Оброк, который платил барину каждый крестьянский двор, рос довольно быстро, хотя при этом надо заметить, что ежегодный рост инфляции за этот же период времени оставался не менее значительным. В 1798 году сумма оброка составляла 3 рубля. В 1803 – 10 руб., в 1808 – 11–12 руб., 1813 – 13 руб., 1817 – 16–18 руб., 1819 – 20–24 руб., 1823 – 22–26 руб., 1829 – 22–26 руб. Понятно, что представленные цифры усредненные[213]213
  Сивков К.В. Указ. соч.


[Закрыть].

Юсупов-экономист оказался сторонником прогресса. Он понимал, что рано или поздно крестьянин перестанет быть «курочкой, несущей золотые яички», чего не осознавало большинство дворян на рубеже ХVIII и XIX веков. Во многом это и стало причиной массового разорения дворянства к середине XIX столетия. Юсупов же, наоборот, постепенно снижал роль оброчных средств в формировании своего бюджета. В 1798 году оброк приносил 40 % дохода, а в 1831 – только 10,5 % и находился на третьем месте.

При этом Николай Борисович активно увеличивал свои земельные владения, приобретаемые, понятно, вместе с крепостными крестьянами. В 1811 году у него имелось уже 33 тысячи крепостных (по уточненным В.И. Ивановой данным)[214]214
  ГМУА № 924 НА.


[Закрыть].

Фабричные доходы предприимчивого князя, – прежде всего доход от поставки сукна, – составляли в разные годы от четверти до половины княжеского бюджета. Цифровые показатели сумм по фабричным производствам князя в различных источниках несколько различаются, и здесь нет возможности и нужды входить в поиски истины в последней инстанции, тем более что все фабрики Юсуповых давно уже национализированы, частью перепрофилированы, частью приватизированы – остальные умные экономические слова читатель при желании может самостоятельно найти в словаре иностранных слов[215]215
  Сивков К.В. Указ. соч.


[Закрыть].

С 1807 года Николай Борисович активно принялся за кредитные операции и постепенно доход от них стал составлять до трети от общего бюджета. Именно эти операции и привели к образованию самой значительной части двухмиллионного долга, имевшегося на момент кончины князя. Тут действовал известный русский принцип – берешь «чужие», а отдаешь «свои». Отдавать долги не хотелось, потому что на это пошли бы деньги из оборотных средств, находящихся в деле, поэтому Юсупов погашал долги казне путем закладки в Опекунский Совет Московского Воспитательного Дома все новых и новых крепостных душ, а не выплатой «живых» денег.

Надо заметить, что пресловутый двух миллионный «долг» Николая Борисовича, обнаруженный после его смерти, пришедшийся как раз на середину финансового года, не являлся долгом чистой воды. Просто эти средства находились в постоянном обороте, а вовсе не проедались, проигрывались в карты или пропивались. Поспешная ликвидация этого долгового обязательства отца, произведенная после смерти князя его сыном Борисом, просто свидетельствовала об иных принципах извлечения доходов, которые исповедовал и на практике применял наследник Николая Борисовича – сын Борис – настоящий делец-капиталист, а отнюдь не худосочный разорившийся дворянин эпохи отмены крепостного права и «великих реформ».

Под залог крепостных Юсупов получал средства во Вспомогательном и Заемном банках и Опекунском Совете. К 1818 году одна треть Юсуповских крепостных оказалась заложена (7537 душ), за что князь получил 693 630 рублей, ставших оборотными средствами бюджета. Платежи по этому займу составлялись следующим образом – капитал равнялся 522 352 рублям, а процент по нему – 144 393 рубля. По годам сумма процентов уменьшалась – в 1821 – 120,5 тыс. руб., в 1822 – 107 100 руб. Однако здесь в делах Юсупова произошел странный сбой, объяснить который ученые пока не могут. Для погашения долга казне Николаю Борисовичу пришлось закладывать все новых и новых крепостных.

В 1830 году в залоге находилось уже 47 % крепостных князя – 10 208 человек (в это число не входят дворовые и фабричные, число которых достигало до 12 тысяч; понятно, что фабричные преобладали.)

Архангельское. Южный фасад Большого дома. Фотогр. 1930-х гг. Открытка из собр. автора.

При этом большой капитал князя хранился под проценты в Сохранной казне, откуда брались деньги в случае неотложных текущих нужд.

На момент смерти Николая Борисовича у него имелось наличных денег 27 тысяч 496 рублей и 25 копеек. Долгов же – 2 миллиона 542 тысячи 42 рубля и 61 копейка. Структура долга оказалась такова: в Московском Опекунском Совете по 11 займам – 1 585 290 руб. 73 коп., «партикулярных долгов» – по частным обязательствам – 349 095 руб., «пансионов» – 7 948 руб. 22 коп. Согласно духовному завещанию, полагалось «выдать двум воспитанникам и разным людям в награду – 418 391 руб.» И только порядка 30 тысяч предстояло выплатить купцам по делам фабричного производства, т. е. использовать непосредственно на деловые расходы[216]216
  ГМУА № 924 НА, Сивков К.В. Указ. соч.


[Закрыть].

Действительно, сразу справиться с ликвидацией такого большого количества долговых выплат оказалось не так-то легко, хотя значительная часть долговых обязательств просто находилась в обороте. «В угоду Бориньке» – наследнику Борису Николаевичу Юсупову московская контора показала резкий упадок княжеских доходов до 55 тысяч годовых, хотя одного только оброка в год смерти Николая Борисовича ожидали порядка 200 тысяч. Вероятно, Борис Николаевич, тогда уже много больше отца поднаторевший во всевозможных тайных финансовых махинациях, просто создавал пресловутое «общественное мнение», дабы отсрочить ряд крупных частных выплат и тем самым выиграть время и деньги. К тому же и собственных его долгов, по большей части карточных, наделанных по молодости и глупости, имелся не один миллион, тогда как «долги» отца просто находились в обороте, то есть в доходном деле, из которого деньги нельзя было изъять в одночасье, без убытка.

«Геркулес». Неизв. скульптор. Середина ХVIII в. Италия. Парк Архангельского. Фотогр. 1900-х гг.

За 30 последних лет жизни бюджет князя Николая Борисовича вырос ровно в 12 раз (без учета падения стоимости ассигнаций – пресловутых бумажных денег). В отличие от большинства дворян своего времени, Юсупов смог вовлечь в деловой оборот значительные средства. Княжеский бюджет не был «типичен». Он не жил «как все». Николай Борисович, как деловой, мудрый человек, умел и «вертеться» – зарабатывать, и достойно жить – проживать заработанные деньги[217]217
  ГМУА № 924 НА, Сивков К.В. Указ. соч.


[Закрыть].

В конце этого «невольного экономического трактата» хочется заметить, что он, по обстоятельствам вполне объективным, оказался очень далек от полноты и стройности общей картины развития Юсуповского хозяйства – материала, в него не вошедшего, при желании хватит на очередной том «Капитала» Карла Маркса. Мне на собственном опыте пришлось познать всю горькую скуку чтения «сплошной цифири», как говорили прежде, и потому я не рискнул ставить на читателе экономические опыты. Для этого в нашей стране во все времена и без меня находится достаточное число всевозможных теоретиков и экономистов-реформаторов.

Как же складывались последние десятилетия «домашней» жизни Николая Борисовича, его «пышное затуханье»?[218]218
  Подлинные документы, рассказывающие о повседневной жизни князя Н.Б. Юсупова, хотя и сохранились в Юсуповском архиве в большом количестве, но все еще не введены в научный оборот. Исключение составляет обширный аналитический разбор части архивного фонда Юсуповых В.И. Ивановой, который используется мною и в настоящей главе. К сожалению, читателю отчасти придется довериться не только документам, но и рассказам современников князя, повторюсь, чаще всего крайне недоброжелательно относившихся к Николаю Борисовичу. Обзор хранится в научном архиве ГМУА инв. № 924 НА. В дальнейшем – ГМУА № 924 НА.


[Закрыть]. Это тем более интересно, что показатели «домашней» хозяйственной жизни – верный показатель развития всего в целом хозяйства человека.

С момента выхода в отставку Николай Борисович зимами чаще всего жил в Москве, в своем родовом дворце на Хомутовке, а позднее также в купленном доме Позднякова на Большой Никитской. Летние месяцы он проводил в Архангельском, после его счастливой покупки, а до того отдыхал в Спасском или Васильевском, а также в любимом курском имении Ракитное. Возраст и состояние здоровья уже не позволяли князю часто ездить в далекие вотчины, хотя от необходимых деловых поездок он отказывался только в самых крайних случаях. Только в Петербург Николай Борисович ездил регулярно.

Содержание Приходно-расходных книг Московской канцелярии Юсупова показывает, что в начале XIX столетия Николай Борисович не устраивал в своем доме пышных праздников. «Давал три бала ежегодно и промотался, наконец», – сказано это про мелких дворян, а вовсе не про князя Юсупова. Вседневная жизнь самого Николая Борисовича и его обширного «крепостного двора» со всевозможными чадами и домочадцами оказалась на деле относительно скромной.

В чем же она состояла и как была обустроена? Перво-наперво покупался годовой билет стоимостью в 2 рубля 30 копеек, позволявший каждое утро отправлять в село Преображенское водовозные бочки для покупки Преображенской воды. Она предназначалась исключительно для барских нужд – питья, приготовления еды, умывания. Прислуга пользовалась колодезной и речной водой – уже и тогда не самого лучшего качества.

«Водовоз на Москве-реке». Деталь гравюры Делаберта «Большой Каменный мост».

95 копеек полагалось платить извозчику «… за отвоз того белья на Москву-реку, так равно и за привоз в дом». Прачкам платили по 25 копеек каждой – ведь стирали они на 60–70 человек барской дворни. «Для мытья белья Его Сиятельства» в прачечную при «Большом доме» закупалось мыло весом от одного до полутора пудов[219]219
  Цит. по: ГМУА № 924 НА.


[Закрыть]. Остальным полагалось довольствоваться щелоком из золы.

Чистота телесная дополнялась чистотой душевной. Великим постом все дворовые говели и причащались группами – каждая на своей Великопостной неделе в приходском храме Трех Святителей у Красных ворот. Традиционно больше всех говело народа на первой неделе поста.

В продолжение года несколько раз устраивалось богослужение и на дому – согласно патриархальных московских обычаев. Приглашалось немногочисленное приходское духовенство да монахи Богоявленского монастыря в Китай-городе, где у Юсуповых имелось родовое захоронение. Службы бывали на Рождество, Пасху; 16 апреля в день памяти мученицы Ирины поминали любимую мать Николая Борисовича – княгиню Ирину Михайловну. К этому добавлялась служба одной из родительских суббот – дня традиционного поминовения усопших. Главный же праздник в доме приходился, естественно, на «Николу Зимнего», святителя Николая, чудотворца Мир Ликийских – небесного покровителя князя Николая Борисовича. «В день тезоименитства Его Сиятельства Государя князя для поздравления людям…» закупалось ведро вина ценою в шесть рублей. В честь праздника отменялись наказания, прощались старые огрехи – всем полагалось радоваться и веселиться. Народные песни и пляски поощрялись.

Впрочем, у иных обитателей Юсуповского дома веселье, а точнее пение, было ежедневным – вне зависимости от праздников и будней. С утра и до ночи свистели, каркали и даже разговаривали «господские птички» – отечественные соловьи, заморские канарейки, переклетки, говорящие попугаи. «Ветераном и участником» почиталась ученая ворона – старейшина Юсуповского птичьего семейства. За птицами ходил татарин Мамбек, в обязанности которого входила ежемесячная покупка на базаре «пшенных круп» для птичьего корма. «За лечение и присмотр за больными птицами…» 25 рублей ежегодно платили «г-на Михайлы Васильевича Гудовича птичнику Ивану Никитину»[220]220
  Там же.


[Закрыть].

Трогательно любил Николай Борисович свою обезьянку. Уезжая из Москвы, Юсупов требовал от управляющего сведений о ее здоровье. Даже в Париже думал о своем маленьком друге. 14 марта 1810 года И.М. Щедрин писал князю во Францию: «…птицы живы, но обезьяна, кажется, нездорова, и делаются припадки, однако ж теперь вроде стала повеселее…» Вместо купания обезьянке делали «освежение» – обезьяны почему-то панически боятся влаги. Вода же для этого своеобразного купания приобреталась на рынке, а не бралась в колодце или с реки. Птиц и вовсе вспрыскивали белым вином – в количестве одного ведра.

Для кормления обезьяны и попугаев закупалась особая провизия – орехи, изюм, винные ягоды, сахар, морковь, огурцы, хлеб. Белые калачи получали на завтрак и ужин две собачки – «выхолощенный датский кобель», подаренный князем Михаилом Петровичем Голицыным, а также купленная в Охотном ряду за 2 рубля 25 копеек «…сука белая, называемая пудель». Из приведенной цены видно, что и в те времена пудели стоили недешево, а мимо Охотного ряда князь ездил ежедневно на службу в Кремль, так что легко представить историю появления у него этого преданного создания – белого пуделя. Известно, что пудели особенно тонко чувствуют настроение своих хозяев. По два пятьдесят ежемесячного содержания отпускалось и сторожевым собакам – Картушке, Канашке и Милордке. Они обитали во дворе, охраняли дом и радостно виляли хвостами сиятельному хозяину при его появлении[221]221
  Там же.


[Закрыть].

«Полоскание белья на Москве-реке». Деталь гравюры Делабарта «Большой Каменный мост». ХVIII в.

Собственная кухня князя, понятно, обходилась значительно дороже, хотя Николая Борисовича нельзя назвать большим привередой в еде. Просто в ежедневном обиходе он предпочитал здоровую и преимущественно русскую кухню, но при необходимости мог блеснуть перед гостями и заморским изыском.

Кулинария в те времена составляла род искусства. Хороший повар считался подлинным украшением дома и нередко служил предметом зависти «добрых соседей». Для обучения поварскому искусству господа нередко посылали своих крепостных… в Московский Английский клуб, где поварское искусство, по мнению знатоков, пребывало на мировом уровне.

Не являлся в этом деле исключением и Николай Борисович; его крепостные подолгу обитали в стенах клубной кухни, постигая тонкости поварского искусства, хотя и на собственной его кухне в разные годы работали превосходные наемные и крепостные мастера. Кухмейстеру господину Мошелю и французу-кухмейстеру Ивану Иванову Латомбелю помогали свои, доморощенные кондитеры и повара из крепостных. Французы готовили изысканные блюда европейской кухни; русским поручалась кухня русская.

Я уже не раз писал о том, что «бедному» русскому барину, какими бы богатствами он ни обладал, полагалось вникать во все мелочи хозяйства. Бывал он и в погребе, и на кухне, и на леднике, где хранились запасы на долгую зиму. Не являлся исключением из этого правила и аристократ Юсупов. Из Петербурга, где, как известно, приличных продуктов отродясь не имелось, он регулярно посылал такого рода «Распоряжения» своей московской канцелярии. Вот два из них, датируемые апрелем и августом 1800 года.

«Иван Щедрин.

…Купи в Москве соленых дуль, вишен, слив и персиков каждого сорту по одной банке и, чтобы отыскать самых лучших, то спроси у Алексея Николаевича Щепотьева и Анны Семеновны Олениной и заплати, что стоит, закупорь те банки хорошенько и уложи в ящик, чтобы они не разбились и положенные в них фрукты не испортились. Пришли ко мне с сим нарочным, который тебе сие повеление доставил…

Князь Юсупов

2-го апреля 1800 года

Санкт-Петербург».

«Иван Щедрин.

… Получа сие, прикажи сварить в Москве ис хороших фруктов варенья а именно: шпанских вишен, груш, яблоков, слив, персиков и померанцов каждого сорту по три банки, а цветупомеранцового сколько будет, которое когда будет сварено, тогда в Питербурх прислать незамедлительно.

Князь Юсупов.

6-е августа 1800 года.

С-П-бурх»[222]222
  Там же.


[Закрыть].

В августе месяце и ныне всякая приличная домашняя хозяйка занимается заготовкой солений и варений. Князь Юсупов «самолично» давал указания – что, сколько и по какой цене покупать для зимних заготовок. Огурцы разных сортов и величины приобретались в количестве от 7 до 13 тысяч штук, ценою от 1 рубля 60 копеек до 1 рубля 80 копеек за тысячу. При засолке в огурцы добавлялся уксус и моченая брусника, дабы не бродили, хотя без уксуса огурцы получаются менее кислыми, как кажется автору этих строк. 180 стручков «перцу дикого» – не больше и не меньше, закупалось для соления любимых Николаем Борисовичем «Амурных яблоков»[223]223
  Там же.


[Закрыть].

О вареньях и соленьях, как, может быть, помнит читатель, заботился князь и в канун наполеоновского нашествия, давая точные указания о том, какие и какой зрелости припасы «к оному потребны».

Переехав из Петербурга в Москву, Николай Борисович стал довольно широко принимать у себя гостей, хотя предпочитал кормить их обедами из блюд русской кухни, что далеко не всем московским барам нравилось. Ведь мода на чисто русскую кухню ушла вместе с ХVIII столетием. Потому-то современники так часто характеризовали княжеские обеды как «преотвратные». «Книга Московской домовой канцелярии о приходе и расходе хлеба в 1807 году», заполненная в канун близившегося отъезда Николая Борисовича в Париж, сохранила сведения о количестве и качестве того, что съели княжьи гости. В графе «Для стола Его Сиятельства» занесено:

«Индейки – 77 штук, гуси – 64 штуки, утки 173 штуки, куры – 120 штук, яйца 1850 штук… Грибы белые 42 фунта, мед (белый и желтый) 6 пудов, масло коровье 4 пуда… Мука крупчатая 3 пуда 35 фунтов…»[224]224
  Там же.


[Закрыть].

Вот и верь после этого сплетням А.Я. Булгакова, утверждавшего, что Юсупов из экономии «по трактирам шляется». А ведь сплетни эти переписываются и ныне из издания в издание.

Флор Л.А. Римская история. Лейден. 1655. Гравированный титульный лист. ГМУА.

Юсуповская кухня тщательно систематизировалась. Имелось несколько столов – мясной, молочный, рыбный, растительный, мучной. Блюда заказывались и расписывались на целый год вперед. Гастрономический календарь полностью соответствовал календарю Русской Православной церкви – строго соблюдались посты, а также дни, когда разрешалась рыба или только рыбная икра (был и такой день во время одного из длительных постов!), мясоед, сыропустная или мясопустная недели, всеми любимая Масленица[225]225
  Этот вопрос тщательно изучен на основе архивных данных В.И. Ивановой, поэтому нельзя исключить, что после создания соответствующей инфраструктуры туристического обслуживания в ГМУА будет воссоздана историческая княжеская кухня. Подобного рода туристические объекты давно стали неотъемлемой частью ведущих европейских музеев, располагающихся в исторических поместьях или замках, и приносят им весьма ощутимый доход.


[Закрыть].

В Рождественский и Великий посты для князя и его гостей повара готовили пищу из продуктов растительного происхождения – каши гречневая и овсяная на растительном масле, всевозможные блюда из белокочанной, савойской, цветной и капусты кольраби заменяли мясные блюда. В пост Николай Борисович также часто ел грибы – вареные, жареные, приправленные разнообразными соусами. Грибы признавались исключительно белые, трюфели и шампиньоны. Ни о каких опятах или сыроежках, теперь столь популярных, в те времена никто и слыхом не слыхивал.

Квинт Гораций Флакк. Фронтиспис. Париж. 1642. ГМУА.

Николай Борисович очень любил русские меды. В день Медового Спаса (1 августа старого стиля) для Его Сиятельства мед варился по особому рецепту – смешивалось несколько сортов меда, пряности, осетровый клей (заменявший, вероятно, желатин) и дрожжи.

Виноградные вина, французская водка и русские меды являлись на протяжении многих лет любимыми напитками Юсупова. Меды же готовились обычно на специях («мед с гвоздикой»), и соблюдалась следующая недоступная нам теперь пропорция: на один пуд меда брался один фунт хмелю и дрожжей «на 20 копеек». Меды носили разнообразные названия в зависимости от сока ягод, который в них добавлялся для вкуса при варке, – вишневый, клюквенный, смородиновый, можжевеловый, красный, белый, малиновый. К напиткам обязательно подавались засахаренные или соленые фрукты. Ведь соленый арбуз в те времена в Москве не представлялся диковинкой[226]226
  ГМУА № 924 НА.


[Закрыть].

Впрочем, соленьям князь, как истинно восточный человек предпочитал сладости, готовившиеся для него специалистом-кондитером. В ежедневный рацион Николая Борисовича входили: печенья и пирожные, десерты, сваренные из свежих плодов в патоке, с медом или сахаром, пастила разных сортов, леваши – сваренные в патоке, предварительно протертые сквозь сито ягодные смеси.

Творог, сливки, молоко, сметана, яйца, сыр, русское, чухонское и сливочное масла использовались для приготовления самых разнообразных блюд русской и французской кухни.

Обычным, как говорили обыденным, кушаньем считалась зернистая икра из осетра и белорыбицы, сдобренная винным соусом, перцем и накрошенным репчатым луком. Благо рыбы в угодьях Николая Борисовича водилось предостаточно, так что она вместе с раками подавалась на стол в продолжение почти целого полугодия. Любопытен один только перечень рыб – осетрина «шехонская и волжская, волжская белорыбица, семга, белозерские снятки, судак, форель, щука, окунь, линь» и так далее и тому подобное[227]227
  Там же.


[Закрыть].

Вот что известно о любимых кушаньях Николая Борисовича. Это были острые мясные блюда, сдобренные пряностями, блюда из домашней птицы с маринадами, соленьями, лимоном и медовым взваром, который готовился из огуречного рассола, смешанного с медом и зверобоем, шалфеем, лавровым листом, имбирем и стручковым перцем. Из крупчатой муки для Николая Борисовича выпекались калачи в виде колец, подовые пироги из квасного теста. Обожал Юсупов и русские «кислые щи».

Существовали и специальные «зимние» блюда – рябчики, приправленные молоком и жаренные со сливами или другими плодами, тетерева и куропатки. К мясным блюдам и птице обычно подавались приправы, выращенные на собственных огородах, – репа шла к петушиным гребешкам, чеснок – к говядине и баранине, лук – к свинине. Не сходили со стола огурцы, перец, спаржа, горох, хрен, морковь, летний и зимний салат, зелень, всевозможные коренья, горчица.

Можно сказать, что пища у Николая Борисовича подавалась всегда свежей, а потому и здоровой, особенно если не переедать. Разумеется, князь не являлся особым привередой – просто он строго блюл отечественные кулинарные традиции…

Сравнительно плохо питался Юсупов только во время своих многочисленных поездок – не всегда находились условия для хранения и приготовления свежих продуктов, тогда как домашняя его кухня по праву считалась превосходной и в немалой степени способствовала сохранению здоровья Его Сиятельства.

К сожалению, достоверных воспоминаний о том, что великий русский историк И.Е. Забелин называл «домашним бытом» князя Юсупова, его современники оставили совсем немного – понятно, что он предпочитал круг вельмож, а не середнячков-дворян, столь падких на сочинение многословных и обыкновенно малодостоверных мемуаров, а равно и на чужие бесплатные обеды. Поэтому кажутся достаточно любопытными воспоминания обыкновенного московского мальчугана… Сашеньки, будущего Александра Петровича Милюкова (1817–1897). Обычно их очень удачно сокращали в советских изданиях, так что текст читался как вполне обличительная, антифеодальная, можно сказать, даже «классовая» литература. На самом деле это бесхитростный рассказ двенадцатилетнего московского мальчика из небогатой мещанской семьи, который впервые попал в богатый городской дом именно к Николаю Борисовичу Юсупову.

Я с удовольствием прочитал воспоминания «Доброе старое время», изданные в 1872 году. Постаревший автор, сделавшийся на закате дней ярым демократом-западником, считал себя несостоявшимся членом революционного кружка Петрашевцев (не успел вступить) и сильно хлопотал о том, чтобы на примере князя Юсупова похоронить «старое доброе время», но сделать этого ему явно не удалось. Детский взгляд на вещи так и остался детским…

Надо заметить, что из всего обширного литературного наследия плодовитого писателя-демократа Милюкова только эти воспоминания (и то в отрывках) остались в читательской памяти и в переизданиях советского времени.

«В училище трех-мучителей (Трехсвятительское училище у Красных ворот. – А.Б.) завязалась у меня первая дружба. Из трех десятков классных товарищей я сошелся особенно с Колей Соколовым, сыном главного управляющего князя Юсупова. Мальчик этот был двумя годами старше меня, но мы сходились с ним по степени развития и познания. Из всей классной толпы он один заметно выделялся своей богатой, хоть и испорченной натурой. Учился ондурно по небрежности, а шалил постоянно, не столько из потребности, сколько из кокетства перед товарищами. Последний в науке, Коля был первым в другом отношении: он отлично бегал на коньках, мастерски кричал перепелом, бойко чертил на классной доске карикатуры учителей и передразнивал их с кафедры. Разумеется, что эти таланты ценились в глазах товарищей гораздо выше классных успехов, и Колю все любили…

Коля жил с отцом своим в княжеском доме, у Харитонья-в-Огородниках. Мне хорошо памятен и этот дом, и его вельможный владелец. Князь принадлежал к остаткам тех последних могикан московского барства, которые мало помалу вымерли под наплывом новой жизни, как племя краснокожих американцев, и в настоящее время ждет уже своего Купера.

Дом Юсуповых поразил меня своим богатством и роскошью и оставил во мне глубокое впечатление. Обширные залы со штофными обоями, мраморными каминами и золоченой мебелью, обвешанные картинами, уставленные статуями, казались чертогами из волшебной сказки. В верхнем этаже широкая галерея вела в птичник, где на подставках и в привешенных к потолку кольцах качались серые попугаи, белые какаду и красные ара; а в клетках сидели золотые и серебряные фазаны, длинноносые пеликаны и пестрые инсепарабли. По другой галерее открывался переход в зимний сад с куртинами благоухающих цветов и с рядами дорожек, обставленных экзотическими деревьями и кустами и обведенных шпалерами из дикого винограда. В середине, над бассейном, поднимался высокий фонтан.

Когда я впоследствии читал «Руслана и Людмилу», то при описании волшебных садов Черномора невольно вспомнил оранжерею Юсупова, в то время как смотрел бывало сквозь ее кристальные стены на покрытые снегом дворы и улицы. Из зимнего сада был особый выход в княжеский театр, на котором мне и привелось видеть в первый раз сценическое представление.

Вечер этот навсегда остался у меня в памяти. Были святки. Коля приехал к нам утром и с позволения отца увез меня на целые сутки. У князя в этот день был парадный обед и вечерний спектакль. В сумерки вся улица и прилегающие к ней переулки были уставлены экипажами. В огромной кухне повара, точно белые привидения, толпились перед сияющей посудой, а по комнатам сновали взад и вперед сотни лакеев, в ливрее с княжескими гербами. В столовой зале, куда мы успели заглянуть во время самого обеда, говор гостей покрывался оркестром – и в блеске бесчисленных люстри жирандолей пестрели золотом расшитые мундиры и сверкающие бриллиантами головы и шеи. Отец Коли был в хлопотах, и мы его почти не видели; только вечером он отвел нас в театр и поручил каким-то дамам.

Театр был уже освещен. Меня поразила невиданная еще картина. Чем-то сказочным казалась эта обширная зала, освещенная люстрой со множеством кенкетов, окаймленная тройным поясом лож, уставленная рядами кресел и замкнутая каким-то ландшафтом, в котором я еще не подозревал занавеса. В среднем поясе, прямо против этой живописной сцены, выделялась большая ложа, драпированная зеленым бархатом, над которым возвышался щит с княжеским гербом. Скоро ложи наполнялись роскошно одетыми женщинами, а ряды кресел исчезали под сплошной массой мундиров и фраков. Княжеская ложа была еще пуста. В зале носился глухой, сдержанный гул. Но вдруг все замолкло; мужчины встали и обратились к зеленой ложе: в ней показался князь. Это был невысокий седой старик во фраке со звездою.

С ним вошло несколько мужчин и дам, из которых одна, как мне сказали, была танцовщица, управлявшая княжеским балетом. (Вероятно, это была Гюллень-Сор – А.Б.). Только что князь сел со своими гостями, загремел оркестр, и вскоре поднялся занавес. Давали балет «Зефир и Флора». Я в первый раз увидел театральную сцену и на ней посреди зелени и цветов толпу порхающих женщин в каких-то воздушных нарядах. Я не знал еще тогда, что весь персонал труппы – и музыканты в оркестре, и танцоры, и танцовщицы – были крепостные люди князя. Мне и в голову не приходило, что этот вельможа

На крепостной балет согнал на многих фурах,

От матерей-отцов отторженных детей…

Я видел только, как сотни зрителей любовались танцами и дружно хлопали при появлении Флоры. Когда упал занавес, артистку позвали в княжескую ложу, где она выслушала что-то от своего властителя и поцеловала ему руку. Мне показалось это странным и неприличным.

– Как ей не стыдно? – сказал я Коле.

– А не поцелует, так, пожалуй, высекут, – отвечал он.

– Большую-то и такую хорошенькую?

– Да ведь она крепостная девка!

Это возмутило меня, и стали мне противны и этот великолепный князь, и его великолепный театр».