Текст книги "Худой мир. Тревожные сны в подарок"

– Пап, поехали домой.

Он взялся за её руку.

И сломался.

Она помогла ему встать на ноги. Отец отряхнул сосновые иголки, пыль и песок с формы и собрался было что-то приказать, но Марина его опередила:

– Садись в машину.

Отец по привычке цыкнул недовольно, но дверцу открыл. Забрался внутрь, повернулся – Марина уже сидела рядом, опять его опередив, – и со злобой захлопнул дверь. Завёл мотор и сдал назад, на дорогу.

– Поубегали все, – ворчал он в полный голос, выпуская пар. – Струсили. Ничего. Приказ командования никто не отменял. Соберу всех обратно, пригоню, и тогда посмотрим. Починим, разберёмся и запустим. На руках через океан понесём, если надо будет.

Он яростно крутил баранку и всё больше распалялся. Марина просто сидела рядом и даже не слушала. Весь этот поток ненависти её не трогал, не волновал.

«Почему я?»

Они неслись по просёлочной дороге на восток, к посёлкам и садоводствам, оставляя солнце позади.

– Есть у меня один домик, там укроемся, – вещал отец. – Молодец, что осталась. Со мной не пропадёшь. Я тебя всему научу. Лизка-то где?

– Умерла, – соврала Марина абсолютно равнодушно. Отца это не смутило.

– Вот жалость-то какая. Хорошая девчонка. А ля гер ком а ля гер, как говорится. Ничего, мы ещё за неё отплатим. Всем отплатим.

Они ворвались в садоводство, снеся кем-то забытый шлагбаум, пропетляли по кривым разбитым дорожкам и наконец затормозили у высокого сплошного забора.

– Приехали, – сообщил отец, но опять опоздал. Марина уже была снаружи. Но вместо того чтобы идти прямиком к калитке, она отошла к противоположной стороне улочки и изумлённо рассматривала фасад. На высоком заборе, как на крепостной стене, висели щиты и флаги разных стран и государств.

«Быть того не может, – думала про себя Марина. – Как на мамином макете».

– Ну… Пойдём, что ли, внутрь, – как-то примирительно-смирно предложил отец. Марина удостоила его презрительного взгляда, толкнула дверь калитки и вошла на участок первый.

Это был он. Тот самый мамин макет. Дом-крепость, неприступный забор, не хватало разве что подъёмного моста. Но рука матери чувствовалась во всём. В оставленных у входа клумбах, в небольших посаженных берёзках, в причудливо проложенных дорожках вокруг дома. Все маленькие секретики, припрятанные не для взрослых, отстроивших себе крепость, а для их детей. Чтобы те, когда вырастут, снесли высоченный забор и вместо каменного уродца поставили бы лёгкий и нарядный домик. В котором можно жить, а не прятаться.

Марина шла по дорожке к дому и читала этот дом, как письмо от мамы. Отец семенил где-то сзади и бурчал что-то под нос.

Вдвоём они зашли в дом. Отец, не разуваясь, прошёл в гостиную и рухнул в кресло.

– Вот мы и дома, – сказала вместо него Марина.

«Тут ты и останешься», – добавила она про себя.

Глава 12

Настоящая постель, настоящее одеяло, настоящая крыша над головой были чем-то, что Марина уже и не чаяла увидеть. Утром она проснулась отдохнувшей, посвежевшей. Пусть всё тело ломило, ныла медленно зарастающая рука, а за окном сгущались позднеосенние тучи и грозили скорым снегом. Это был новый день, первый день новой эры.

Отец уже успел куда-то умчаться на внедорожнике. Марина тем временем обследовала дом. Был он обжитым, нашлась в нём и библиотека, и запасы пищи, и заготовленные дрова и топливные брикеты. Ещё она нашла десяток отцовских тайников с оружием и патронами. Всё это она поскидывала в выгребную яму и тщательно засыпала.

Вечером отец вернулся, уставший и злой.

– Как сквозь землю, – ворчал он, поедая предложенный обед. Правда, Марина положила ему всего полтарелки. Доев, он выразительно посмотрел на неё, сидевшую в кресле и читавшую в гаснущем свете закатного солнца.

– Иди и сам себе положи, – скомандовала она.

Он выразительно посмотрел на неё и откашлялся, но Марина даже не бровью не повела. Пришлось ему подниматься из-за стола и нарочито громко греметь кастрюлями.

– Про Лизку ты мне соврала, конечно же? – ледяным тоном спросил он.

– Ага, – кивнула Марина. – Не мешай читать.

На следующее утро Марина встала раньше отца и уже ждала его в машине. Тот вышел и, увидев её, замешкался. Потом сделал вид, что ничуть не растерялся, и сел за руль.

На самом деле он вообще не понимал, что происходит.

По дороге он вдруг почувствовал в ней благодарного слушателя и хвастался тем, как талантливо он всё организовывал. Он объехал и проверил все свои тайники – с медикаментами, топливом, оружием. Если бы неделю спустя он снова решил их проверить, то обнаружил бы их уже опустевшими. И приди ему в голову мысль скататься в Новожилово, он нашёл бы все свои припасы там.

На следующий день зарядил дождь, и отец остался дома. Полдня он сидел у радиоприёмника и крутил ручку. Но, кроме треска, ничего слышно не было. К вечеру Марине это надоело.

Под видом стирки Марина забрала его парадную форму и «нечаянно» испортила. Набирая воду из колодца, она «случайно» перетёрла верёвку, и отцу пришлось идти под дождь и всё чинить. Она «забыла» открыть заслонку у печи и напускала в избу дыма, пока отец не пришёл и всё не поправил. Она придумала ещё кучу разных мелких дел, лишь бы отвлечь его от ожидания приказов.

На следующее утро отец проспал своё обычное время подъёма. С трудом поднявшись с кровати, он вдруг обнаружил, что внедорожник пропал. У калитки осталась разбитая задняя фара – Марина на вождение сдавала давно и уже успела всё подзабыть.

По карте из библиотеки она добралась до Новожилова за час с небольшим. Её приезд вызвал большой ажиотаж, поскольку Саша с Лизой уже успели раструбить обо всём, что произошло, – включая то, о чём она просила не рассказывать.

Приветствия, улыбки и пожелания удачи смутили её. Марина схватила Лизу за руку, постеснявшись даже обняться с ней при всех, и скрылась ото всех в школе.

– А папа не приехал? – спросила Лиза.

– Папа приболел, – ответила Марина. – Вот вылечится, и я тебя привезу к нам в гости.

Лиза рассказала о своих успехах – она, как старшая, взяла шефство над малышами, водила их в лес и рассказывала о грибах и ягодах. Наговорившись и пожалев Маринину руку, она умчалась играть с ребятами. Звонкая, весёлая – какой Марина и хотела её видеть.

– Тебе обязательно нужно с ним сидеть? – спросил её Саша, оставшись наедине.

– Не знаю. У меня такое чувство, что оставь я его одного – и он снова возьмётся за старое.

– Думаешь, так не возьмётся?

– Мне кажется, он просто хотел быть кому-то нужным. Чтобы и его кто-то похвалил, выдал медальку… Яблоко от яблони. Как тут теперь, спокойно? – перевела она тему разговора.

– Я ж не знаю, как было, – улыбнулся Саша. – Спросишь Настю, как вернётся. Она сейчас на ферме, разгребает Кириллово наследие.

– А что с ним стало?

– Удрал. С ним и Дэн, и другие особо преданные идеалам чистоты. Чувствую, не последний раз мы о них слышим.

Марина кивнула. «Не последний. Но битву за детей они уже проиграли».

Перед отъездом Лиза привела детей, её учеников. Все они наперебой просили её вернуться и продолжить уроки рисования.

– Обязательно, – пообещала она. – С понедельника и продолжим. Каждый день буду приезжать.

Слово она своё сдержала.

* * *

Обратно они ехали вдвоём. Саша попросил подбросить его в сторону озера.

– Павел всё ещё там? – поинтересовалась Марина, напряжённо следя за дорогой.

– И Павел, и Тимур, и другие.

– Они рассказали тебе что-нибудь?

– Болтали без умолку. Только понять их сложно. Мы с Яном Николаевичем по очереди слушали и, кажется, что-то поняли.

– И что же? – улыбнулась Марина.

– Если совсем грубо, – подбирая слова, принялся рассказывать Саша, – такие, как Паша, – посредники.

– Между нами и… кем? – спросила Марина. Саша усмехнулся.

– Нет. Не между нами. Между природой и микромашинами. Пока мы тут выясняли, кому владеть ядерной ракетой, у них шла своя борьба за ресурсы. Мы вроде бы и замечали её проявления – все эти модифицированные животные, растения, даже деревья, – но масштаб мы не представляли. Это была настоящая война. Природа не хотела впускать микромашины в свою экосистему, а микромашины делали всё, чтобы их носители выжили.

– Но тут они… как бы это сказать… осознали, что ли, – продолжил Саша. – Осознали, что это истребление ни к чему не приведёт. Живые твари не противники модифицированным, но модифицированные не могут размножаться, кроме как пожирая друг друга. А впереди маячила зима. Чтобы выжить в холода, энергии и тепла микромашинам нужно очень много… В общем, они заключили мир. Живые кошки не ловят стальных крыс, стальные кошки не ловят крыс живых. Ядерная боеголовка выступила как гарант того, что микромашины сами могут себя пропитать.

Некоторое время они ехали молча.

– Конечно, они не садились за стол переговоров. Это всё шло на языке, нам недоступном. Химические реакции, не более того.

– А про нас, людей, они не говорили?

– Обидно как-то, да? – невесело усмехнулся Саша. – Нет. Они уже большие ребята, и мы им больше не нужны.

На развилке он спрыгнул с машины и, повернувшись, спросил как бы невзначай:

– Я зайду как-нибудь в гости? Родители не будут против?

– Нет, не будут.

– Только давай в этот раз без топора.

– Я подумаю, – улыбнулась Марина.

И он пошёл на запад, а она поехала на восток.

* * *

Радио молчало. Это Марину уже удивило и насторожило. Миновав гостиную, она вдруг услышала радостный визг и лай с кухни. Подошла, приоткрыла дверь и не поверила своим глазам.

Отец сидел на скамье и держал за ремешок свою кожаную кобуру. А с другой стороны в неё зубами вцепился щенок хаски и изо всех сил трепал, потешно мотая головой и упираясь толстыми маленькими лапами.

– Смотри, какую шельму к нам занесло, – сказал отец взволнованно-радостно. – Вышел на порог, а тут он сидит, хвостом машет. Красавец, а? Волчара.

Он отобрал кобуру у щенка и положил на стол. Щенок возмущённо тявкнул и стал прыгать, клацая зубами, требуя продолжения игры.

– Ну-ну, угомонись, – строго сказал отец. – Нечего кусаться. Сядь, – скомандовал он. Щенок, видимо, что-то вспомнив, послушно сел.

– Вот так, – довольно сказал отец и протянул щенку руку. – Всё, мир?

Марина тихонько прикрыла дверь.

Минуту спустя она вышла во двор и уселась на ступеньках, поставив рядом свечку. На темнеющем небе несмело маячил растущий месяц. Марина сидела и смотрела, как зажигаются звёзды, одна за другой. Впервые за последние несколько недель на душе у неё было спокойно. Спокойно, тихо и безмятежно.

«Если подумать, то дел-то ещё по горло. Эта война нам ещё долго будет аукаться. А потом непременно придёт новая, в новом обличии и с новыми оправданиями. Но это не сегодня».

– Время, замри, – прошептала она вслух. – Часы пробили худой мир.

2015—2017

Тревожные сны в подарок

Обóл

Мамин телефон, когда-то яркий и переливчато-громкий, медленно тонет в море пластиковых стаканчиков. Маша сжимает в руке чёрную горошину и на всякий случай переспрашивает у сидящего на корточках папы:

– Неправильно?

У папы усталое лицо и глаза-лампочки, сейчас почему-то тусклые.

– Нет. Пойдём, Мышка, мама ждёт.

Он встаёт, и она хватается за его руку, чтобы не потеряться. Двери торгового центра открываются и закрываются, создавая ветер из прохожих в сторону дороги, где ходит много людей и стоит много машин. Мама стоит на ветру и говорит с новеньким телефоном.

– Если кто-то умер, нужно положить рядом обол, – вопросительно вспоминает Маша, пока они идут, – и тогда его заберут мусорщики.

– Всё верно. Но не мусорщики, а «хароны». Мусорщики собирают мусор на улицах, вот как старый мамин телефон.

– Мама сказала, что телефон умер и ей его очень жаль. Значит, надо положить обол, – не сдавалась Маша.

– Телефон просто сломался, – терпеливо отвечает папа. – Как видишь, мама не расстроена.

Мама как раз закончила говорить по телефону и переспрашивает:

– Кто не расстроен? – потом говорит Маше: – Дай руку, – и, взяв её, уже на ходу снова спрашивает папу: – Мы вроде были на деловой встрече, хоть и с семьями. Мог бы сказать хоть слово.

– Это была твоя деловая встреча, – глаза-лампочки мигают дальним светом.

– Ну конечно же, – мама чеканит слова каблуками об асфальт.

– Зато я говорила, – хвастает Маша.

– Вот ты бы лучше молчала, – отрезает мама и поворачивает на широкую улицу.

Эту дорогу Маша хорошо знает. Справа от тротуара за высоченными фонарями стоят цветные и уставшие автомобили. Они едут совсем медленно и часто отдыхают. Слева за решётчатым забором стоят другие машины – большие, жёлтые и красивые. Иногда они сурово ворчат и, важно переступая порожек, выходят из ворот, чтобы с рёвом умчаться куда-то. Маше кажется, что это «хароны» для машин. Но кто кладёт оболы для машин, она не знает.

– А за синим знаком остановка, – продолжает Маша вслух. – Если подождать, приедет автобус.

– Ага, и застрянет в пробке, потому что у кого-то нет магистральной машины. – Мама щёлкает каблуком как выключателем, и глаза-лампочки угасают совсем. Папа смотрит на скоростную магистраль, возвышающуюся над городом. – Позавчера я проторчала час, наверное. Кто-то опять вылез на дорогу. Ему целую кучу «проездных» накидали, прежде чем мусорщики изволили убрать его с дороги.

Проездными мама называет оболы – это Маша знала.

– Не мусорщики, а «хароны», – чуть менее терпеливо отвечает папа. – Смысла кидать столько оболов никакого нет, «харонам» всё равно – они просто едут на маячок, хоть один, хоть сотню.

– Да ты у нас эксперт. А люди говорят, чем больше положить, тем быстрее приедут. Так, заходим.

Это она говорит уже из автобуса, чуть не выдёргивая Маше руку. Они проходят в салон и садятся на свободные места перед экранами.

– Поехали без рекламы, – дружелюбно предлагает папа.

– Я смотрю, у тебя много денег, – отстукивает мама банковской картой по экрану. – Закрой глаза, если не нравится.

Папа закрывает глаза, и в автобусе становится как-то совсем темно. Маша тоже не любит рекламу – она её просто не видит со своего роста, а на руки её уже не берут. Зато можно слушать, как она мерцает разными голосами.

«Сбили человека на магистрали? Неприятности случаются. Мы поможем вам облегчить их последствия. Уникальное покрытие „АбсолютСкин“ – на вашей машине никаких следов».

Автобус поднимается на скоростную магистраль и предусмотрительно закрывает окна. Разминает затёкшие колёса и пулей срывается с места. Маша достаёт электронную книгу, которую подарил ей папа ещё на день рождения. В отражении выключенного экрана видны её светлые волосы с дурацкими бантиками, навязанными мамой. Книга смешливо подмигивает ей и разворачивается на случайной странице. На картинке что-то белое с длинным носом. Подпись говорит, что это чайка.

– А что она делает? – спрашивает Маша у папы.

– Чайка? Просто летает.

– А зачем?

– Мрия, можешь не елозить? – одёргивает её мама, не отрываясь от телефона. Маше не нравится, когда её называют полным именем, да ещё и проглатывая самую главную букву, и она дуется на бесполезную чайку на картинке.

«Корпорация напоминает: заметив погибшего человека, положите рядом с ним обол. Вот так – это просто и не требует никаких усилий. Наши „хароны“ сделают всё остальное. Девиз корпорации – „Чтобы вам ничего не мешало“».

У Маши тоже был обол, правда, всего один. Ей его вложил в руку проезжающий мимо «харон» – тощая, словно вешалка, машина с ворохом тёмных мешков, рассекающая по обочинам и рельсам. Иногда эти мешки не пустуют. Маша тогда сказала «спасибо», а папа почему-то рассмеялся.

«Замаялись с делами и пропустили смерть любимого человека? С кем не бывает, скажете вы? Только не с вами! Мгновенные извещения на ваш мобильный, из любой точки планеты. Точность, скорость и надёжность. Плохие новости или хорошие – наша задача доставлять их хорошо».

– Выходим, – застёгивает куртку мама и встаёт. Маша выползает из-за сиденья и затем спрыгивает с площадки вслед за ней. Папа машет ей рукой и едет дальше один – ему возвращаться на работу.

– Иди к себе, – звенит ключами мама и исчезает в потоке падающей воды где-то в лабиринтах дома. Держась за перила, Маша поднимается на второй этаж, в самую дальнюю комнату с окном без занавесок, выходящим на серую бетонную стену. Между стеной и домом ничего не растёт, кроме жутковатых теней от садовых деревьев. По вечерам тени наползают на стену и карабкаются вверх. Иногда они залазят в окно и шарятся по столу, где в клетке живёт хомяк Тим. Его принёс из сада папа ещё летом и отдал Маше.

Тим обычно спит или жуёт траву в одном из углов, изредка пробуя ползать по решётке. Маша не совсем понимала, доволен ли он, – никаких сигналов он не подавал, а маленькие глазки открывались и закрывались совершенно бестолково и ничего не означали.

Сейчас же Тим лежит на спине, чего никогда не делал, и не шевелится. Маша тянется к столу и достаёт его за бантик, туго завязанный на шее. Его Маша повязала утром, не зная ещё, что на деловую встречу в семейном кругу Тима брать не планировалось. Холодный и выключенный, он кажется ей лёгким-лёгким.

Осторожно, по стенке спустившись по ступенькам вниз, Маша выходит на улицу и подходит к обочине. Мимо медленно и деловито движутся авто, утюжа матово-чёрную дорогу. Маша достаёт свободной рукой из кармана обол и долго смотрит на него, размышляя.

И выбрасывает Тима в кучу мусора.

2013

Дочь Полярного круга

«Не надо было идти одному».

Снежная глыба придвинулась ещё ближе. Даже если бежать от неё, она всё равно настигнет.

Иван убегать не привык. Он стоял раскрасневшийся, шумно дышащий, хмуро глядя на белую громадину. На её фоне он казался букашкой.

Мозг обречённо хватался за воспоминания.

«Нет, – говорил ему Джордж, – не надо ехать одному. Ты вытащил Володю, а кто вытащит тебя?»

«Пошли со мной тогда», – отвечал Иван сердито, прекрасно зная, что Джордж не может оставить лагерь.

Но ведь он и пошёл сначала не один. Кто же мог предположить, что Володя угробит снегоход на ровном месте в нескольких километрах от лагеря.

«Он тащил меня на снегоходе всё это время, – рассказывал Володя Джорджу на ломаном английском, – как на санках. Хочешь – верь, хочешь – не верь, но так и было».

«Я видел, так что верю, – скривился Джордж. Он только прилёг вздремнуть после их ухода. – Но лучше бы вызвали меня. Вместо игр в первопроходцев».

«Да брось, – отмахнулся Володя, – посмотри на этого быка. Он даже не устал».

На самом деле Иван устал. Красный как рак, пропотевший чуть ли не насквозь, он могучими глотками пил воду стакан за стаканом.

«Тебе бывает вообще холодно?» – спросил его Джордж ещё на катере, два дня назад. Иван виновато улыбнулся, глядя, как прячутся во тьме огни станции Мак-Мердо. Джордж поёжился, облокотившись на борт, и проворчал: «Надо бы мне тоже добавлять в рацион чистый плутоний».

Было такое свойство у Иванова организма – даже погребённый под снегом, он не замёрзнет сразу. Какое-то время он ещё будет вспоминать. Маму. Отца. Любу. Дарью Ивановну, которой в школу через месяц.

«Папа, это правда, что там есть озеро, которое не замерзает?»

Это правда. Иван обещал добраться до него, и он добрался. Жаль только, назад пути нет.

Он слегка повернул голову и скользнул взглядом по озеру. Не озеро даже – озерцо. Слабое, чахлое. Гладкое, словно зеркало, оно будто из последних сил отражало нависшее безмятежно-звёздное небо. Только что-то с ним было не так, что-то неуловимо неправильно.

Иван прищурился.

Солёная незамерзающая гладь была подёрнута изморозью.

На ресницы упали первые снежинки. Стало совсем темно от надвигающегося снега. Тень скользнула по красному снегоходу – в двух шагах, садиться бы да ехать домой! А потом красного не стало видно. Всё вокруг побелело. Завьюжило. Налипло, потянуло вниз, к насквозь промёрзшей земле.

Отчаянно цепляясь за жизнь, Иван вскинул руки.

И тогда кто-то стальной хваткой вцепился в его широкое запястье.

* * *

Пелена спала.

Иван выбрался наружу, сплёвывая снег. От напряжения пошла носом кровь, в висках стучало. Он зажал ноздри перчаткой с намёрзшим льдом и сел на колени. Сошедший снег распластался по ложбине, замер в тишине.

«Жив, – глубоко дыша, сказал себе Иван, – жив».

Очки запотели, и он решил снять их. Тогда-то он и увидел её.

Она сидела в нескольких шагах, незаметная, почти невидимая. Сидела, поджав под себя ногу, выпятив острое сверкающее колено. Тело её тускло сверкало холодным звёздным светом. С плеч спадала пушистая снежная мантия. Она не выглядела снежной – она была снежной, плоть от плоти снежного наста.

Лицо её было молочно-белым и гладким, ни морщинки, ни складочки. Тонкие маленькие губы сжаты, глаза неотрывно смотрят на Ивана, не моргая. Так ему кажется. Её белые глазницы пусты, неясно даже, видит ли она.

Иван поднялся на ноги, стараясь не шататься. Снежное создание резко выпрямилось во весь рост, выросло, словно тень. Невысокой она была.

– Спасибо.

– Спаси-ибо, – повторила она. Голос девчачий, низкий и при этом громкий. Когда она говорила, весь снег звучал. – Живо-ой? – Спрашивая, она как будто чуть загибала вверх кончики слов.

– Живой, – облегчённо выдохнул Иван. – Чудом просто.

Она хлопнула в ладоши и крутанулась на месте. Мантия её чуть не разлетелась на снежные хлопья, но послушно собралась обратно. Она сделала несколько шагов, пританцовывая, и оказалась совсем рядом. От неё веяло трескучим морозом. И стало тихо-тихо, как будто замёрз даже воздух и звуки в нём.

Ему бы удивиться или испугаться. Но чудом было то, что он спасся от неминуемой, казалось, гибели. Другие чудеса на фоне этого меркли.

– Ты спасла меня? – спросил Иван.

– Спасла, – ответила она и протянула к нему блестящую ладонь. – Тяжёлый. Сильный. Смелый.

В порыве благодарности Иван протянул ей свою руку и пожал. Пожал – и от пальцев до плеча свело судорогой, будто иглу вогнали под кожу. Он едва удержался, чтобы не вскрикнуть. Прервав рукопожатие, он махнул рукой на север – чтобы размять и отогреть:

– Я оттуда.

– А я отсюда. – Ему показалось, или она улыбнулась? – Оттуда приходят много. Никто не говорит со мной. Молчат.

Грустно она звучала. Печально.

– Приходят и смотрят, – продолжала она. – Ты тоже пришёл посмотре-еть?

– А чего бы и не посмотреть. Тут красиво.

– Тут некрасиво. – Она присела, выставив остро-сверкающие колени, и ткнула пальцем вниз: – Там красиво. Я покажу.

Не успел Иван опомниться, как они оба провалились в снежную темноту. Вынырнув где-то глубоко, они очутились в каменном тоннеле, извивавшемся, словно змея. Света было ровно столько, чтобы видеть очертания скалистых стен. Светился снег или сам воздух – Иван не понимал.

Она оказалась рядом с ним. Взяла его за руку, точно пронзив его ледяными шипами, и потянула – не настойчиво, мягко. Он пошёл за ней, чувствуя под ногами что-то мягкое, будто мох. Стояла мёртвая тишина. Только его дыхание эхом уносилось по тоннелю и возвращалось обратно.

Они вышли из тоннеля к берегам подземного озера. Вокруг этого озера, на почтительном расстоянии, высились, причудливо извиваясь, ледяные стены, смыкаясь где-то высоко над головой. Со сводов свисали не громадные сосульки-сталактиты, а словно лианы и виноградная лоза, сплетённые из ледяных нитей. У дальней стены вода из озера вздымалась застывшим, замёрзшим водопадом. Можно было разглядеть каждую струю, каждую волну.

Вода в озере не была прозрачной. Неясно, была ли она вообще водой, или льдом, или чем-то ещё, неизвестным человеку. В ней не отражались своды грота. В ней отражалось северное сияние. Изумрудные, лазурные, пунцовые всполохи пробегали по сверкающим стенам, и ледяные цветы оживали.

Иван стоял, поражённый, и налюбоваться не мог.

– Десять лет подряд я ездил сюда, – сказал он тихо. – Бывал на полюсе, объездил всё побережье. И думал, что видел уже всё.

Снежное создание стояло рядом и тоже смотрело на озеро. Иван повернулся к ней и спросил:

– Кто ты? У тебя есть имя?

Она не ответила сразу. Встав у самого края берега, она начала говорить задумчиво, певуче, словно вспоминая:

– Наве меня называли. Сиува-пилли меня называли. Кыз меня называли. Млечь меня называли.

– Млечь… – повторил Иван, пробуя имя на слух.

– Так меня называли люди. И уходили. Ты тоже уйдёшь и не вернёшься.

– Почему не вернусь? – опешил Иван. – Я теперь сюда обязательно вернусь. Ещё раз увидеть… чудо.

Она резко повернулась к нему и сковала взглядом пустых глазниц:

– Вернё-ошься?

– Да, – ответил Иван без тени сомнения.

В самом деле, почему бы ему не вернуться снова? После стольких экспедиций? Не через год, так через два.

– Да, – согласился он со своими мыслями вслух и повторил ещё раз, глядя в молочно-белое лицо: – Да.

Её мантия всколыхнулась.

Млечь прильнула к нему. Обняла. Положила голову на грудь.

Сердце с ужасом замерло, чувствуя, как стужа пробирает до костей. Сдавило холодом лёгкие. Казалось, вместо крови по венам побежала ледяная крошка.

И всё-таки он раскрыл свои гигантские руки и обхватил её, согревая.

Щёлк. Щёлк.

Две капли упали на снег. Таяла она или плакала? Кто знает.

– Будет буря. Тебе пора.

Она отстранилась от него, и он смог наконец-то вдохнуть. Мгновение спустя она уже сидела на другом конце озера, ведя рукой по замёрзшим струям воды, как по струнам.

– Иди. Ты выйдешь к своим.

Иван, как в тумане, нетвёрдо зашагал по тоннелю на негнущихся ногах. Он шёл, шёл и шёл, петляя, поднимаясь и спускаясь, пока не выбрался на поверхность, к самому побережью. Неподалёку он увидел лагерь и Джорджа, с кряхтением заводящего снегоход.

Обернувшись, он едва заметил вход, спрятанный под снежным навесом и за ледяными пиками.

* * *

Вечером, не отличающимся от дня или утра, катер уже увозил Ивана на остров Росса, к станции Мак-Мердо. Володя спал в каюте. Джордж стоял рядом и курил трубку, как заправский моряк.

– Я не рассказывал байку про дурака и слабака? – спросил Джордж.

– Кажется, нет.

– Двое друзей поспорили, кто дольше сможет прожить без пищи. Первый продержался год и умер. Второй продержался один день и бросил это дело. Дурака помнят, слабака забыли. Дураку поставили памятник на могиле, а слабак носит к ней цветы до сих пор.

Они помолчали немного.

– Что из этого следует? – спросил Джордж, взмахом трубки приглашая Ивана ответить.

– Что не следовало мне ехать одному, – вздохнул Иван, вглядываясь в снежные берега. – Только ты же и сам собрался один ехать.

– Потому что я тоже немножко дурак. Иначе я бы тут и не оказался.

Переночевав на шумной, многолюдной станции, Иван начал собираться домой. Джордж пришёл проводить его.

– На следующий год ждать тебя?

– Жди. Приеду обязательно, – с улыбкой ответил Иван.

Но он не приехал. Ни на следующий год, ни после.

Так прошло шесть лет.

* * *

Это лето выдалось холодным. Иван был даже рад – жару он совершенно не любил. Люба куталась в шарф и с тоской вздыхала, если надо было выходить на улицу.

Даша предпочитала не выходить вообще. У неё были особые счёты с холодом. Шесть лет назад она перенесла воспаление лёгких, неудачно сходив с отцом в зимний поход. Тогда же у неё проявилась астма.

Лето она любила больше всего, потому что только летом могла свободно дышать. Холод летом был для неё предательством со стороны солнца.

– Когда я вырасту, я поеду в Африку, – говорила она, оттягивая уши игрушечному жирафу, – буду лечить зверей.

Они с женой шутя прозвали её Даша-Айболит. Она не обижалась.

Воскресным утром на излёте августа Даша вышла к завтраку в прескверном настроении. Упала на стул, сердито взглянув в пасмурное окно, и принялась ковырять ложкой в каше. От каши шло тепло, кусочек масла плавал, как солнышко.

Телевизор рубил новости. Иван обычно выключал его перед едой, но тут и сам прилип к экрану, будто ребёнок.

Антарктика.

«Загадочные полосы, найденные на скале неподалёку от станции Мак-Мердо, привели американских учёных в замешательство. Выдвигаются гипотезы о том, что когда-то человек жил и на этих суровых землях».

Стук.

Ложка стукнула о тарелку чересчур громко. Иван виновато смотрит на Любу и выключает телевизор. Та не смотрит на него, смотрит на понурую Дашу.

«У тебя дочь болеет, – сказала она шесть лет назад, – подождут твои экспедиции. Побудь дома, сходи с ней в зоопарк, а не тащи в походы».

«Я знаю, я виноват, что она заболела. Не надо было…»

«Я никогда не говорила, что ты виноват. Просто останься с ней».

Он остался. Но в зоопарк они так и не сходили.

– Последние выходные, может, прогуляемся, – предложил Иван после завтрака. Даша с сомнением посмотрела в окно, ничего не ответив. Люба, собирая тарелки, ответила за неё:

– Даше ещё книжки на лето читать.

– А ты? Арбуз купим, а то не ели ещё в этом году.

– Ты бы ещё мороженое предложил купить, – съязвила Люба и удалилась на кухню. Даша переместилась в свою комнату, оттуда доносился её кашель.

Иван растерянно торчал посреди квартиры, а потом с досадой махнул рукой.

– Я тогда один пойду прогуляюсь, – негромко сказал он, – пива хоть холодного бахну.

Никто ему не ответил.

* * *

На улице было промозгло. Прохожие прятали носы в воротники. Детвора бегала в расстёгнутых куртках, воображая себе настоящее лето.

Иван шёл без куртки, как обычно. Ему не было холодно, но сырость ему не нравилась. Нависшие свинцовые тучи – тоже.

– Сегодня, передавали, сильный южный ветер, – болтали старушки на остановке. – Небось погреемся.

«Вот Даша обрадуется», – подумал Иван и зашагал веселее.

Один поворот, другой, перекрёсток. Под ногами летают пакеты, бумажки и ещё даже не пожелтевшие листья.

Южный ветер действительно крепчал. Только он не был тёплым.

Хруст.

Иван замер на месте, и на него налетел идущий сзади мужичок. Иван этого даже не заметил.

Под ногой хрустнул лёд.

Он огляделся.

В парке обеспокоенные мамы и бабушки упаковывали сопящие свёртки в коляски и тащили упирающиеся цветастые комбинезоны за руки. Какая-то машина заглохла на перекрёстке, не тронулась на зелёный, и улицу заполнили недовольные сигналы.

Иван посмотрел на небо. Свинцовые тучи разметало в клочья. Небо стало белым.

А потом всё стало белым и жутко безмолвным. Снег шёл не сверху, его принёс невиданной силы ураган. Принёс и закружил, растворил в воздухе, вывесил снежный туман.

Всё скрылось под изморозью. Всё стихло под изморозью. Машины, люди – все притихли. Дома торчали из тумана чёрными глыбами.

Пацан, качавшийся на качелях, замер вместе с качелями, будто примёрз. Лицо его было белым. И Млечь была рядом, конечно, смотрела своими пустыми глазницами в его белое лицо. Иван сглотнул. Смерть от обморожения он видел не первый раз.

– Почему он молчи-ит? – с сожалением спросила она. – Никто не говорит со мной. Кроме тебя.

Она встала и пошла к нему. Иван услышал, как лопнули стёкла где-то недалеко. Ему стало зябко – это значило, что вокруг стоял трескучий мороз.

«Даша… боже».

Ему ясно представилось, как она заходится кашлем, как холод сжимает ей горло.