Текст книги "Худой мир. Тревожные сны в подарок"

Пешка

Ладонь, ещё окутанная теплом так внезапно исчезнувшей отцовской руки, растерянно замерла. Паша беспомощно посмотрел по сторонам. Зыбкая взволнованная толпа, чуть нервная, шаткая палатка, откуда пахло чем-то жареным. Воздух над раскалённым асфальтом дрожал от нетерпения, ждал – что рассечёт его? Вскрик? Взмах? Выстрел?

Кто-то пронёсся мимо, сверкая блестящими заклёпками на штанах, и задел Пашино плечо. Его развернуло на месте и уткнуло носом в надпись «Полиция». Он поднял голову – под шлемом нервно-закусанная пересохшая губа, взгляд блуждает, буравит толпу, будто туман.

– Я потерялся… – как учили, представился Паша. В ответ он услышал досадливо-недовольное:

– Нашёл время. Потеряйся где-нибудь ещё, а?

Паша благоразумно отошёл от парковой дорожки к газону, где народу поменьше, – чтобы его было видно. Он не особо волновался, да и испугаться толком не успел. Он просто привыкал к новому состоянию.

Подумав, он перешагнул символический узорчатый заборчик и оказался на траве. Позади стеной стояли бритоголовые зелёные кусты, нелепо-ровные, как в пиксель-арте. За ними угадывались бодро шагающие разноцветные силуэты. А левее, под удивительно лохматыми ивами, уютно расположилась одинокая блестящая свежей краской скамейка, притащенная невесть откуда. На скамейке никого не было. Так поначалу показалось. А потом локация будто прогрузилась. Нарисовался старичок в изумительно-белоснежном костюме и аккуратно-седой бородой. Он задумчиво смотрел на шахматную доску с расставленными фигурами.

Почему Паша решил подойти и сесть рядом? Толком он и сам не знал. То ли ему нужна была поддержка хоть кого-то из взрослых, то ли его приманила тень и прохлада, то ли хотелось скрыться с медленно и заворожённо, как в чайнике, закипающего воздуха.

Он сел и тоже уставился на доску с фигурами. Старик посмотрел на него и добродушно спросил.

– Потерялся?

Паша кивнул.

– Ага. Папа куда-то делся. Я посижу тут, пока он меня не найдёт.

Старик кивнул и затем ненавязчиво предложил:

– Сыграем?

Паша задумался. Играть он умел – отец научил на восьмилетие, – правда больше на компьютере, против самого слабого ИИ. Проигрывать Паша не очень любил. А тут…

– Чур я белыми!

Старик улыбнулся, ловко повернул доску белыми фигурами к Паше. Паша начал, особо не раздумывая. e2-e4 – классика.

– Неплохо, – похвалил старик и задумался. Или сделал вид, что задумался.

Паша вздрогнул – откуда-то снаружи, за пределами безопасно-беспечного ивового грота раздавались недовольные возгласы. Первые пузырьки в кастрюле парка.

Старик положил указательный палец на пешку a7.

– Бестолковая пешка, да? – спросил он мальчика. – Мешает мне вывести ладью. Ладьёй удобно, р-р-раз – и через всё поле.

Мальчик кивнул. Ладьи ему нравились.

Старик оставил в покое бесполезную пешку и ответил стандартно. Чёрная пешка встала против белой. Топнула по доске. Паша наморщил лоб, пытаясь хоть чуть-чуть просчитать варианты. Но мысли его то и дело сбивались с дорожки, нарушали правила ходов.

Ход, ответ, ещё ход. Первая взятая чёрная пешка. Паша потихоньку втянулся, но то и дело оглядывался. Он искал фигуру, которая тоже оглядывается, ища его. Но все глазели куда-то в сторону развевающихся стягов. Никто ничего не искал.

– Не волнуйся, – успокоил его старик, выдвигая конницу вперёд. – Ты найдёшься.

– Скорее бы, – вздохнул Паша, делая рокировку.

– Нет, – возразил старик, опасно подвинув ферзя к толпе белых фигур, – теряться, как и находиться, надо вовремя. Не раньше и не позже.

Раздались возгласы. Мимо них ошпаренным стрижом прошмыгнула искрящаяся дымовая шашка. Лёгкие шаги, тяжёлые шаги – бегом, бегом, мимо, мимо. Только бегущие тени сквозь листья. Налетел горячий ветер, и шелест листьев спрятал, смешал звуки в монотонный гул. «Да куда вы давите-то!» – пронзительно, злобно возмутился кто-то невидимый, скрытый.

– Вот сейчас – не вовремя, – закончил мысль старик. – Твой ход.

Паша постарался сосредоточиться на доске. Он прищурился – его не покидало впечатление, что он упускает что-то важное. Он внимательно осмотрел фигуры. Кажется, план старика ясен. Нужно просто держать оборону и потихоньку выводить ферзя по линии a…

– Ох я дурак старый. – Старик вдруг схватился за голову. – Подставился под вилку!

Паша мгновенно перевёл взгляд. «Вилка? Где? Ага, если походить конём так, то…»

Он радостно повёлся на подсказку и хлопнул конём по доске, приговаривая одну из двух чёрных ладей. Ох, какая удача!

Старик кивнул, взмахнул рукой – Паша вздрогнул от неожиданности, – ловко поймал рукой прилетевшую шашку и швырнул обратно. Шашка с шипением лопнула на дорожке, и их уютное убежище заволокло густым дымом и гневно-нервным визгом. Прогрохотали – очень уж громко – кованые сапоги. Куда, откуда – ни черта не видно.

Прокашлявшись, проморгавшись, Паша обнаружил, что что-то не в порядке.

Чёрная пешка стояла на поле a2.

«Откуда она там взялась?»

Маленькая, беззащитная – и совершенно неуязвимая. Паша перебрал все свои оставшиеся фигуры. Все они били на половину поля, любая из них могла бы поставить на место зарвавшуюся пешку. Но ни одна не могла сдвинуться с места, не подставив короля под удар.

– Гадаешь, откуда пешка?

Паша кивнул.

– Она всегда тут была. Просто она потерялась несколько ходов назад. А сейчас нашлась. Вовремя, да?

Паша почесал затылок. Делать нечего – надо было ходить. Он взял одну из свободных белых пешек и, перебарывая желание шагнуть вбок и покарать наглеца, сделал бессмысленно-бравый шаг вперёд.

– Ни шагу назад, – одобрил старик. – Играем до конца. Мат.

Чёрная пешка сделала шаг вперёд и превратилась в ферзя.

Кипящая вода вырвалась из кастрюли и загасила пламя. Крики и топот скрылись где-то вдали. Стало тихо. Начало темнеть и холодать. Зажглись фонари, несмело выхватывая истоптанную тропинку, по которой поседевшей походкой шёл знакомый родной силуэт.

– Папа!

Паша одним прыжком перешёл из одного убежища в отцовские тёплые объятия.

– Спасибо, что присмотрели. – Отец погладил его по голове и с благодарностью посмотрел на старика.

– Он хорошо играет, – ответил старик.

– Ну, проиграл всё-таки, – чуть нервно смеётся отец. Паша не в обиде. Это поражение значило больше, чем все лёгкие победы.

Он взял отца за руку – крепче стократ, чем полчаса назад, – и вместе они пошли домой.

Сорок лет спустя сенатор Павел Белов сорвёт голосование по вопросу военной интервенции в соседнее государство. Он расколет незыблемую правящую партию надвое, внеся сумятицу в слаженную государственную машину. Интервенция не состоится, страна утонет в гражданской войне.

2017

Синий кит

На пустынном песчаном пляже, несмотря на погожий денёк, был только один человек, и больше – ни души. Песок, вялое ленивое море, холмы с редкой травой, скрывающие за собой низкорослый городок. Человек сидел на корточках в нескольких шагах от линии прибоя. Перед ним – детские шорты и рубашка.

Человека звали Вадим, и на пляж он пришёл в поисках своего племянника Мити.

Он внимательно осматривал смятую одежду, не касаясь. Рубашка была застёгнута на все пуговицы. Свежезаштопанный рукав. Вадим помнил, как сестра зашивала рубашку. Она плакала и рассказывала… что? Он не мог вспомнить.

Вадим осмотрелся. Следы босых ног шли прямиком от холмов и заканчивались тут. До воды было ещё далеко. А больше ничего не прочесть на гладком влажном песке. Только торопливые оттиски подошв самого Вадима.

За холмами приблизился и смолк грохот мотора, хлопнула дверца. Вадима накрыла тень при погонах и знакомо откашлялась.

Вадим ответил не сразу, всматриваясь в дальний кустарник. Ему показалось или мгновение назад кто-то пристально наблюдал за ним?

* * *

Вадим и друг его Коля, уже в штатском, встретились в сквере напротив школы. Они сели в тени старой яблони, усыпанной переспелыми яблоками. Ещё больше яблок валялось прямо на земле, их никто не подбирал. Двое школьников потянули было руки, но Вадим строго окликнул их, и те поспешили скрыться.

– Ты чего это? – поинтересовался Коля.

– От этой яблони траванулось полшколы десять лет назад, – брезгливо ответил Вадим. – Я сам чуть не траванулся. Ну да пёс с ней с яблоней, – махнул он рукой. – Ты мне на пляже сказал «ещё один». Это что значит?

Коля, хоть и был уже не при исполнении, по привычке пристально смотрел по сторонам и говорил негромко, что с его басом удавалось не всегда.

– То и значит, что это уже пятый, и начальство мне голову снимет.

– Пятый – что? Пропавший ребёнок?

– Да. Вот точно так же – на пляже, и хорошо, если одежда осталась, а то только следы. На прошлой неделе девчонка. Десять лет. Семья хорошая, в дочке души не чаяли, никаких жалоб. Соседей, учителей – всех опросили. Две недели назад – пацан, девять лет. У этого только мать, правда, но жили дружно. Мать на хорошей работе. Капли в рот не брала. В школе тоже всё нормально. Остальные так же. Может быть, хоть у твоего Мити что-то было? – В голосе его прозвучала слабая надежда. – Родители обижали? Или ругались день-деньской?

Вадим крепко задумался. Он копался в памяти, но не мог ничего такого вспомнить. Люда и Пётр всегда жили дружно и счастливо. Сына они любили. Сколько раз он прибегал к нему в слезах и рассказывал, как мама и папа любят друг друга…

Он покачал головой. Коля вздохнул.

– Ну вот. Значит, дело не в этом.

– А в чём?

– Да тут к гадалке не ходи – это всё интернет. Начитаются ребятишки про «синего кита», умишка не хватает, идут и топятся.

Вадим фыркнул.

– Сказки. Не может человек, чего-то начитавшись, пойти и утопиться. Не бывает так.

– А ты поработай с моё, и не такое увидишь. Ты-то у нас всегда был правильный во всём, пай-мальчик, а люди, бывает, такое делают, что потом сами удивляются. Тем более дети. Они, как я уже говорил, нынче тупенькие.

– Про Митю не говори так, – нахмурился Вадим. – Он бы не стал.

– Как видишь, стал, – отрезал Коля. – Следить надо было, чем дитя в интернете балуется. Сейчас обнародуют все дела, может, тогда доходить начнёт.

Вадим сухо попрощался и ушёл, погружённый в раздумья. Под ноги ему попалось красное сочное яблоко, и он со злостью пнул его так, что оно лопнуло, разбрызгивая сок.

«Почему её до сих пор не спилили?» – подумалось ему.

Вадим не знал – отравлена ли яблоня до сих пор или уже давно нет. Но он твёрдо знал, что совершённое зло нельзя прощать. Никогда, никому.

* * *

Вадим боялся, что придётся долго и безуспешно утешать сестру. К его удивлению, Людмила была уже спокойна и привычно приветлива, пусть глаза её и покраснели от слёз.

– Я держусь, спасибо, – сказала она брату, наливая чай, – всё-таки у меня есть Петя. Необыкновенный человек. Без него я бы не справилась.

Вадим не хотел ни о чём её расспрашивать, но Люда сама начала делиться мыслями.

– Честно, не знаю, что случилось. Пойдём, конечно, и в школу, и в футбольную секцию, везде будем выяснять – что такого могло приключиться. Сама я бы побоялась, но Петя сказал, что везде и всегда будет со мной. Мы обязательно выясним всё.

– А телефон его вы уже смотрели? – осторожно спросил Вадим.

– Смотрела, – вздохнула Людмила, – ничего необычного. Хочешь, посмотри сам. Ты лучше меня разбираешься. Только… это ведь не поможет его вернуть, верно?

Вадим покачал головой и крепко обнял сестру.

* * *

Дома Вадим разулся, скинул куртку и сел в кресло, крутя в руках телефон Мити. Что-то ему не нравилось.

Почему Люда так спокойна? Он помнил, как она рыдала у него на плече, вскоре после рождения Мити. Что тогда случилось такого, что поразило её сильнее смерти сына? Вадим сморщил лоб, но никак не мог вспомнить, что же случилось в тот день. Он настолько долго терзал свою память, что даже начал сомневаться – а было ли? С чего бы вдруг. Ведь они с Петром всегда были дружны. Вадим даже грозился рассказать своему другу участковому Коле, каким хорошим мужем был Пётр и как он любил свою жену.

«Бред какой-то в голову лезет, – Вадим устало потёр виски. – Надо отдохнуть».

Но вместо отдыха он взял телефон и углубился в поиски.

Проверил историю запросов. Всё, что характерно для мальчишек его возраста, и ничего более. Проверил историю посещений. Парочка порносайтов, которых Вадим ещё не видел, но ничего экстраординарного. Никаких «синих китов».

Динь-динь.

Оповещение.

«Струсил?»

Вадима бросило в холодный пот. Он открыл мессенджер и посмотрел, кто пишет.

Писала некая Маша Воронина, судя по информации в профиле – одноклассница Мити. Судя по фото – улыбчивая девчонка с двумя хвостиками и лёгким косоглазием.

Пока Вадим копался, пришло ещё одно сообщение.

«Ну и пусть. А я сделаю».

Вадим отложил телефон в сторону и крепко задумался. Взгляд его скользнул по фотографии на стене. Их маленькая семья – мама, Вадик и Люда. Брат с сестрой хмурились исподлобья. Мама, уже в инвалидной коляске и исхудалая, улыбалась. Она всегда улыбалась.

«Я всегда хотел, чтобы она улыбалась, – подумалось ему. – Но видеть её улыбающуюся на пороге смерти… Это оказалось больнее, чем видеть её слёзы».

На фото не было отца. На тот момент он уже исчез без следа, бросив их одних. Люда простила его. Она всегда всё прощала.

Вадим простить не мог.

* * *

Наутро он отправился к школе. Старое каменное здание, в котором когда-то находилась тюрьма, было несколько раз перестроено и перекрашено. Вадим считал это недостаточным, чтобы смыть прошлое, и к зданию до сих пор относился настороженно.

Он стоял недалеко от школьных ворот и ждал, внимательно выглядывая две косички в толпе выходящих учеников. Наконец томительное ожидание окончилось: Маша Воронина вышла на свободу.

– Маша, здравствуй, – Вадим быстро оказался рядом и включил дружелюбие. Девочка растерянно остановилась. – Я Вадим, дядя Мити.

Маша побледнела.

– Ты писала ему вчера, а я увидел, – рубанул с плеча Вадим. – Помоги мне, пожалуйста. Что с ним случилось? На что он решился?

Маша вжалась в забор спиной. Её глаза расширились, она тяжело дышала. Вадим вдруг понял, что нависает над ней и призывает к ответу, а она будто оцепенела от страха.

Ещё через мгновение он понял, что лежит на асфальте и сплёвывает кровь, а над ним стоит коренастый мужик с мутными глазёнками и отвешивает Маше затрещину.

– Цепляет она тут хер пойми кого, – голосил мужик. – Пошла в машину.

Когда Вадим наконец поднялся, Ворониных и след простыл. Он коснулся рукой губы и взглянул на окровавленные пальцы. «Это тебе с рук не сойдёт, – мстительно подумал он. – Как бы поговорить с Машей без него?»

Вадим вспомнил последнее сообщение от неё: «Я сделаю». Ему стало предельно ясно, где он сможет её найти.

* * *

Вадим прибыл к пляжу ещё днём. Осмотрев внимательно берег и близлежащие холмы, он долго выбирал место. На самом пляже прятаться было негде, да и следы выдали бы его. Кусты у обочины он отмёл сразу – кажется, именно отсюда на него глазели в тот день. Большая скала на краю пляжа была что надо, но далековато от того места, где лежали Митины вещи.

Выбирать не приходилось. Внимательно осмотревшись и убедившись, что вокруг никого, Вадим полез по камням, держась в нескольких сантиметрах от песка, и нашёл себе укрытие за большим булыжником прямо у воды.

Тут он сел и принялся ждать, то и дело глотая нагревшуюся воду из бутылки. От ощущения охоты его бросало в жар. Чувство стыда за подсматривание уступило место чувству долга. Он должен разобраться. Должен докопаться до правды. И должен – если получится – спасти отчаявшуюся душу.

Солнце клонилось к закату. Оно медленно закатывалось за холмы, даря прощальные тёплые лучи. От воды несло прохладой, а от нагретых за день камней – жаром. Вадим дрожал, покрывшись испариной.

Когда в небе показался месяц и блеснули первые звёзды, тогда он понял, что дождался. Только было поздно: Маша стояла уже близко к воде.

Она говорила негромко, но море и камни усиливали её голос, и Вадим отчётливо слышал слова.

– Я пришла. Я тут.

Море смолкло. Не наступил штиль, вода не успокоилась, она просто замерла, застыла, будто на фотографии. Застыли волны, застыл прибой. Водная гладь недалеко от берега вдруг стала прозрачной, как стекло, и из глубин полилось синеватое сияние. Чей-то бок, покрытый густой лазурно-блестящей шерстью, и огромный оранжевый глаз. Глаз, не мигая, смотрел на Машу.

– Чего ты хочешь? – пророкотало море.

– Я хочу, – девочка едва сдерживала слёзы, – чтобы мой отец стал снова добрым, как… как до войны.

– Ты знаешь цену?

– Знаю.

– Чью жизнь ты отдашь?

Девочка вытерла брызнувшие слёзы и твёрдо произнесла:

– Свою.

Волны ударились о берег. Оранжевый глаз загорелся и исчез. Вместе с ним исчезла и Маша, а на песок опустился её нарядный сарафан и резинки для волос.

Вадим очнулся от наваждения. Он выскочил из укрытия и добежал до того места, где только что стояла Маша, забыв, что не собирался этого делать, чтобы не навлекать на себя подозрений. Он рухнул на колени рядом с сарафаном и со злостью ударил кулаком по песку.

Было больно. Вадим прикусил губу и почувствовал привкус крови. Да, вчера он упал и ударился об асфальт. Как раз тогда он и познакомился с папой Маши. Приятный мужик, отставной военный. Вадим сам уже не помнил, как так получилось, что он разбил губу. Споткнулся неудачно?

«Вспоминай, – скомандовал он себе, – вспоминай».

Но он не мог вспомнить. Он только твёрдо знал, что было всё не так. Просто все забыли.

– Эй, – крикнул он в море без особой надежды, – эй ты! Слышишь меня?

Волны снова застыли. Вадим от неожиданности протёр глаза. Потом на четвереньках, осторожно, будто по болоту, подполз к воде и попытался дотронуться пальцем. Вода отталкивала его.

Тогда он собрался с духом и встал в полный рост. Из глубин на него смотрел оранжевый глаз, окружённый синей сияющей шерстью.

– Чего ты хочешь? – пророкотало из глубин.

Вадим сглотнул. В горле пересохло. Очень хотелось пить.

«Хорошо, что мама уже умерла», – подумалось ему.

– Я хочу, – срывающимся голосом закричал он, – чтобы всё вернулось на свои места. Чтобы дети вернулись. Чтобы они снова жили.

Оранжевый глаз мигнул и приблизился.

– Нет.

Вадим опешил.

– Нет? – обескуражено переспросил он. – Почему?

– Потому что я уже исполнил твоё желание один раз.

Оранжевый глаз из морских глубин исчез. Волна прибоя сорвалась с поводка и отвесила Вадиму град пощёчин. Солёная вода лилась в глаза и ноздри, но Вадим не замечал этого.

Он смотрел вниз, в тёмную воду. На своё расплывающееся отражение. Он осознал, что жив, всё ещё жив.

– Что я пожелал? – спрашивал он шёпотом. Но море не отвечало ему. Память молчала, отвернувшись. Что-то чёрное подкатывало к горлу, оплетало сердце и сжимало его. Что-то злое.

– Что я пожелал? – спрашивал он снова и снова. – Чем я заплатил?

* * *

Рассвет застал Вадима в школьном сквере напротив бывшей тюрьмы. Он сидел на скамейке, растерянно глядя перед собой. В руке он держал яблоко.

Перед глазами его стоял образ Мити, который так же стоял и кричал своё желание. Чего он пожелал? О чём все забыли? А девочка за неделю до него? И ещё четверо детей? И сколько их было на самом деле?

«А чего пожелал я? Чьей жизнью я заплатил?»

Он задавал себе эти вопросы не переставая, потому как боялся задать совершенно другой вопрос.

Вадим закрыл глаза и попытался представить себе, каково это – быть некогда отравленной яблоней? Год от года давать вкуснейшие плоды и знать, что никто не притронется к ним, потому что когда-то, много лет назад, ты совершил зло?

«Сейчас узнаем».

Он поднёс яблоко ко рту и надкусил. Прожевал и проглотил.

Яблоко было кисловатым и терпким. Оно утолило его жажду и приглушило черноту в душе. Вадим сгрыз его целиком, не оставив огрызка, а потом свернулся клубочком на скамейке и крепко уснул под ласковый шелест прощённой яблони.

2020

Стужа

Волк давно учуял мальчика. Потом услышал, как скрипит снег под валенками. И вот теперь увидел. Закутанный, замотанный шарфом, мальчуган заметил волка и остановился.

– Не бойся, – сказал он, – я тебя не трону.

Волк отвернулся и демонстративно зевнул. Он не был голоден, и ещё ему не нравился запах дыма.

Ребёнок наклонился за веткой, и зверь насторожился – не бросит ли? Нет, поднял и положил на санки, к большой вязанке хвороста. Потом поднял ещё одну, и ещё поднял, раскопав варежками. Волку это вскоре наскучило, и он унёсся по своим делам. А мальчик остался. Звали его Егор, и у него тоже было дело.

Он закончил собирать хворост, с трудом развернул санки и потащил назад, по своему же следу. Не то чтобы он собрал достаточно, и не то чтобы время поджимало. Просто закончил, как ветер вдруг прекращает дуть, без какой-либо причины, без какого-либо умысла. Топая назад, он то и дело останавливался и вздыхал устало-довольно. «Я теперь сильный, я теперь много могу утащить», – думал он про себя. Сорвав с куста несколько ягод рябины, он сунул их в рот и сморщился.

– Кисло, – сказал он синице. Та возмущённо чирикнула, схватила ягодку и упорхала. Егор провёл рукой по озябшим веткам – и те вдруг воспрянули, пробудились.

Топ-топ по дорожке. Сугробы расступились, показался засыпанный по самую макушку плетень и спрятанный под снегом домик. Мальчик подтащил санки к самому дому, поглядел ещё раз на вязанку, которую приволок, и вывалил её на снег у стены, к другим, старым вязанкам.

– Хорошо бы их зажечь, сделать большой костёр, – мечтательно сказал Егор сам себе. – Но мама с папой говорят, что не надо играть с огнём.

Взрослые всегда говорят детям, что не надо играть с огнём, иначе будет беда. Спроси они детей, те сказали бы в ответ, что не надо играть со стужей. Иначе будет беда.

Мальчик схватился за ручку двери, дёрнул – примёрзла. Тогда он снял варежку и тёплой, красной ладошкой дотронулся до стылого дерева. Ледяная корка треснула, хрустнули позвонками петли и с жалобным скрипом отворились.

Мама и папа сидели у стола. Холодные, серые, безмолвные. Только губы шевелятся. Егор подходит к ним и берёт их за руки. Вязанки дров вспыхивают одна за другой, трещат, но не сжигают, а только греют. Тепло врывается в дом, кружится жар-птицей вокруг Егора, и стужа отступает, уползает под пол.

Мама вдруг вздыхает и прижимает его к себе. Папа улыбается, смотря на них.

– Сегодня так хорошо почему-то, – говорит мама, – правда? Легко-легко. Хочется играть в снежки, – рассмеялась она. – Давай никуда не пойдём сегодня? – спрашивает она папу. Папа не отвечает. По глазам видно, что он согласен. Они встают из-за стола, распахивают окна широко-широко. Они напевают, они радуются. А Егор держит за руку то маму, то папу и повторяет, будто они не слышал:

– Я люблю вас.

Мама гладит его по голове и отвечает:

– И мы тебя тоже, сынок.

«Нельзя играть со стужей», – хочет сказать Егор, но почему-то не получается. Или не хочется. Или просто боится. Вдруг они опять скажут – «Иди поиграй немного сам». Нельзя уходить. Когда он уходил, их сковывала стужа.

– Сегодня действительно хороший день, – взволнованно говорит папа. – Жить хочется, – вполголоса добавляет он. Мама не услышала, а Егор всё слышит. – Эй, Егорка, пойдём напечём блинов маме! А потом кататься с горки!

Егор согласен. Сковорода горячая, плита – ещё горячее. Стужи можно не бояться.

Они вышли на улицу, держась за руки, и пошли к горке с санками. Папа шутя покричал в пустой колодец. Но так нельзя делать, голос и смех останутся там. Егор часто слышал, как колодец смеялся папиным голосом. А потом замерзал даже голос, и больше ничего не было слышно.

Егор держался до самой ночи. Держался сам и держал их за руки, пока не начал клевать носом. Тогда мама отнесла его в кроватку, спела ему колыбельную и поцеловала. Егор пригрелся и уснул. Сквозь сон он слышал, как мама и папа смеялись и вспоминали сегодняшний день. А потом начали вспоминать что-то былое. Тут-то к ним и подкралась стужа.

Егор крепко спал всю ночь. Тихонько стучало маленькое сердечко, тик-так. Он знал, что, когда проснётся, стужа уже будет здесь. Он пройдёт в комнату и дотронется до ледяных маминых рук, но она не ответит ему.

Но это Егора не печалило. Он же знал, что надо делать. И потом, у него был целый мир вокруг и целое тёплое солнце.

А у папы с мамой был он.

И стужа.

2017