Текст книги "Детство. Сборник рассказов"

Вдруг неожиданно зазвенел звонок, который заставил всех вздрогнуть. Звонок звенел необычно очень долго, мешая директору закончить свою речь. Но та уже и не пыталась что-то сказать ещё. Она развернулась и пошла к выходу из класса. За ней проследовали и остальные учителя.

Некоторое время после их ухода в классе царила тишина. Потом захлопали крышки парт, и все стали собираться домой как ни в чём не бывало.

Я тоже быстро собрался и выбежал из класса. Подождал у входа Черёму, и мы вместе пошли домой. Черёма озадаченно спросил меня:

– А что такое там у вас произошло? Чего это директор у вас там была?

– Да Козёл сломал стул и не сознаётся. Теперь нам всем будет за это несладко, – неохотно ответил я. – А все молчат. Никто его не продаст. А если кто и вякнет, то того Козёл потом замочит. Только вот Лорка его не боится. Чего ей бояться? Она сама кому хочешь в глаз даст.

Черёма со мной согласился. Лорка жила в их доме, и он частенько с ней встречался. Хоть она и была девчонка, но ни одному пацану спуску не давала. Черёма это прекрасно знал. Лорку за это и уважали все окружающие пацаны.

На следующий день с утра было продолжение вчерашней истории. На этот раз нас ждала встреча с классным руководителем. Это была наша математичка Наталья Борисовна, но нам кто-то из старшеклассников сказал, что она гречанка, и почему-то прозвище у неё было Мацука. Это была строгая, стройная женщина. Её лицо никогда не выражало никаких эмоций, и поэтому никогда нельзя было предположить, что же ждёт тебя в дальнейшем при разговоре с ней. Но алгебру и геометрию она нам преподавала замечательно. После её объяснений мне сразу всё становилось понятно. Задачи и уравнения просто сами собой решались. А для некоторых, для которых в решении такой задачи, как дважды два, ответ был всегда засекречен, у неё был ключ. Настоящий огромный железный ключ от входной двери её квартиры. Она доставала его из кармана и с вопросом: «А сколько будет?.. А как решить это уравнение?» – тюкала отвечающего умника по темечку. Ответ всегда был быстрым, чётким и правильным.

Так что Мацука уже ждала нас в классе. По её виду можно было понять, что разговор предстоит серьёзный. Она расхаживала около учительского стола и ждала, когда же мы все соберёмся. Первым уроком у нас как раз и была алгебра. Так что торопиться Мацуке было некуда. Времени у неё было предостаточно.

Когда дверь за последним учеником закрылась, она приостановила своё хождение и впилась глазами в класс. Вот её взгляд дошёл и до меня, и тут я понял, насколько она сейчас разозлена и с каким усилием она сдерживает эту свою злость, чтобы не поубивать всех нас тут же на месте. От её взгляда у меня по спине прошли мурашки, и меня как будто пригвоздили к парте.

Выдержав паузу, она металлическим голосом спросила:

– Ночь прошла. Наступил новый день. Времени для раздумий было достаточно. И что же вы решили, мои дорогие? Как долго я ещё буду ждать правду от вас? Где же этот смельчак, который всем нам тут напакостил? – она вновь обвела тем же ледяным взглядом весь класс. Стояла тишина. Никто не мог вымолвить ни слова. Наши головы были опущены, и если бы где-то летала муха, то это бы было сейчас прекрасно слышно.

– Так, – многозначительно продолжала Мацука. – Значит, правды я от вас не добьюсь. Понятно, что вы не хотите выдавать своего товарища. Хотя я догадываюсь, кто этот ваш товарищ, чей проступок вы так пытаетесь скрыть. И смелости у него тоже нет, чтобы сознаться и признать свою вину.

Я невольно скосил взгляд в сторону Козла. Тот сидел так же молча, как и все, потупив голову и надув щёки.

Недавно мы смотрели в клубе фильм, где фашисты выстроили военнопленных и искали виновного. Они поступили тогда ужасно просто. Они расстреливали каждого десятого человека, чтобы узнать правду, но там, даже при таких суровых обстоятельствах, никто не выдал виновника.

Нас тут не расстреливали и не пытали, как молодогвардейцев, про которых мы тоже недавно смотрели фильм. Поэтому, насмотревшись таких примеров, мы стойко молчали.

– Ну, что же. Вы не хотите выдавать своего товарища. А вообще-то, какой он вам товарищ? В трудную минуту этот товарищ точно так же промолчит и оставит вас в беде. Ну, это дело каждого из вас. Пытать и насильно вытаскивать из вас правду я не собираюсь. Правда – она сама себя покажет. И тогда уже за свой проступок этому так называемому вашему товарищу будет стыдно вдвойне. А сейчас займёмся тем, чем мы и должны заниматься на наших уроках, – и она начала свой урок.

Жизнь продолжалась своим чередом. Прошло два дня. Событие со стулом стало забываться. Даже последний урок пения прошёл мирно и спокойно. Никто нам больше не напоминал о произошедшем. Только через пару дней я услышал, как на перемене Игорь Созиев говорил Козлу, что его отец должен будет заплатить пять рублей за поломанный стул.

У Игоря отец был завхозом школы. Это был очень высокий и сильный дядька. Он был участником войны и даже был в плену в лагере Бухенвальд. Про этот Бухенвальд мы даже разучивали песню в музыкальной школе. Она мне очень нравилась. Там, в этом лагере, он, наверное, и выучил немецкий язык. И когда у нас не было учителя немецкого языка, то он нам его преподавал. Он был очень требовательным учителем и никогда не давал нам никаких поблажек. Даже своему сыну за невыученный урок он один раз поставил двойку, а потом и отлупил его ремнём дома. После этого Игорь всегда старательно готовился к урокам немецкого языка.

Игорь особой дружбы с Козлом не водил. Вёл себя независимо. Учился хорошо и всегда был очень спокоен, но всегда был в компании ребят, которые окружали Козла.

Козёл ничего не ответил Игорю. Только набычился, надул щёки и ушёл в другой конец коридора.

На следующий день на одной из перемен ко мне подошёл отец Игоря. Я только что вырвался из толкучки у буфета, где покупал себе пирожок. Он потрепал меня по макушке и ласково спросил:

– Как дела, Макаров?

А что можно ответить на такой вопрос? Я доедал пирожок с повидлом, и мне не особо-то и хотелось разговаривать с этим суровым дядькой.

– Нормально, – бодро отвечаю ему и стараюсь выкрутиться из объятий его железной руки. Но не тут-то было. Сильные пальцы впились в моё плечо, как клещи, и выкрутиться из них, а тем более удрать, было невозможно. Тогда он отвёл меня в дальний угол коридора и, наклонившись к моему уху, тихо спросил:

– Как же нормально? – ласково говорил отец Игоря, хотя взгляд его буравил меня, как бурильщик породу под шпур с динамитом в штольне. – А кто же тогда стул сломал? – Но, видя мой испуг, ободрил меня: – Ты не бойся. Я никому не скажу об этом. Мне просто интересно, за какого же это обормота я заплачу пять рублей. Он будет тут всё ломать, а мне придётся и дальше за него расплачиваться. Ты ведь понимаешь, что это несправедливо. Я же учил вас тому, что правда должна быть всегда впереди. Тем более что ты пионер. Ты просто должен сам быть первым борцом за правду, – его глаза прямо-таки буравили меня. Мне даже было страшно в них смотреть, а сладкий голос так и лился в уши: – Не переживай и, главное, не бойся. Это просто останется нашей маленькой тайной. Никто же не узнает об этом. Будем знать только ты и я. Договорились? – так же проникновенно ворковал он над моим ухом.

Как так получилось, я до сих пор и не знаю. То ли это был результат сладостных уговоров, то ли от боли в плече, произведённой цепкой рукой отца Игоря, но из меня как-то само собой вырвалось:

– Так это же Козёл сделал! Все об этом знают, только не хотят об этом говорить. Все боятся Козла. Он любого может отлупить.

Хватка от руки на моём плече ослабла.

– Ну, вот и хорошо. Вот и молодец, – умиротворённо прошептал отец Игоря. – Теперь мне будет спокойнее жить. А за Козла не бойся. Я с ним сам поговорю. А если он хоть пальцем тебя когда-нибудь тронет, то я сам растерзаю его вот этими вот руками, – и он показал мне свои огромные ладони с крючковатыми и волосатыми пальцами. Только от одного их вида у меня по спине пробежали мурашки. Моё плечо всё ещё ныло от общения с ними. Так что нетрудно было представить себе, что будет с тем, кого эти пальцы будут терзать. – Договорились? Тогда давай, иди. Ты очень хороший ученик. Продолжай так же хорошо учиться, – и он подтолкнул меня в сторону класса.

Уроки прошли спокойно, и я стал забывать о разговоре с завхозом. Но после пятого урока в класс вошла Мацука и грозно сказала:

– Козлов, завтра без родителей в школу не приходи. Пусть придут сразу оба твои родителя: и отец, и мать. С ними хочет побеседовать директор, – она грозно посмотрела на последнюю парту, чтобы убедиться, что Козёл её понял.

Тот встал и подтвердил, что понял её. Убедившись, что Козёл понял её, Мацука вышла из класса, оставив всех нас в недоумении. Только у меня засосало под ложечкой. «Неужели отец Игоря не сдержал своё слово и рассказал ещё кому-то о нашем разговоре? Нет, не может этого быть! Ведь он же обещал никому ничего не говорить! Какой же я дурак, что поверил ему!» – корил я себя. Но уже ничего нельзя было поделать. Приходится только ждать, что же из этого выйдет.

А события покатились одно за другим и привели к последствиям, от которых мне и до сих пор больно вспоминать.

Владивосток, декабрь 2013

Молчание

Родители Козла пришли в школу в конце последнего урока. Мы их не видели, только догадались, что они пришли, потому что кто-то из учителей заглянул в класс и позвал Козла к директору. Тот собрал портфель и вышел из класса.

Я понял, что всё! Отец Игоря не сдержал своё слово. На душе было муторно. Учителя я не слушал, а только ждал звонка. Как только прозвенел звонок, я тут же выскочил из класса и побежал к кабинету директора.

Дверь была немного открыта, и в щель можно было разглядеть родителей Козла и его самого, стоящего с опущенной головой посередине кабинета. Подглядывать в дверь было стыдно, и я вышел из школы. Черёма меня ждал у входа:

– Ну, что там у вас в классе происходит? – засыпал он меня вопросами. – Что там делается у директора в кабинете? Я же видел, что ты подглядывал туда.

– Не знаю, что они там делают, но Козла сегодня точно будут лупить.

Мы все знали, что отец Козла держит его в ежовых рукавицах, как говорит мой дедушка, и только бабушка защищает Козла от очередной порки. Отец Козла был суровый и неразговорчивый дядька, наверное, потому что он участвовал в войне, и у него было много орденов и постоянно болели полученные раны.

Мы с Черёмой пошли домой, обсуждая сложившуюся ситуацию. А вечером Козла здорово лупили. Было слышно, как его отец приговаривал после каждого удара ремнём: «А вот тебе за трусость. А вот тебе за подлость. А вот тебе за нечестность». И так далее. Козёл орал по-серьёзному. Дубасил его папаша от души.

Даже утром в школе вид у Козла был довольно-таки помятый. Он сидел на задней парте и молчал. Только на первой перемене он подозвал к себе Икашу, Игоря Созиева, Петрака, Кожу, Пигича и Солтанова. И они всю перемену что-то там тихо обсуждали.

У Икаши отец был участником войны и имел звание Героя Советского Союза. Он был во время войны лётчиком. Поэтому у нас все относились к Икаше хорошо. Учился он также хорошо, но во всём всегда слушался Козла, который использовал его в своих целях. Они всегда и везде ходили вместе, и Икаша выполнял все поручения Козла: и по сбору металлолома, и по наведению порядка в классе. А если кто-нибудь не слушался Козла, то потом каким-то образом Козёл узнавал всё об ослушнике и сам разбирался с ним. Естественно, с помощью кулака.

Петрак был худеньким и тщедушным пацаном, учился еле-еле. Оценка тройка была для него праздником. Поэтому Козёл давал всегда ему списывать большинство задач. И Петрак был благодарен Козлу за это, и всегда делал то, что было надо Козлу. Он постоянно крутился вокруг Козла и ловил каждое его слово.

Кожа, а вообще-то Стасик, был толстым и неповоротливым мальчишкой. Из-за своей неразворотливости он частенько попадал в различные комические ситуации. Даже его кличка Кожа произошла именно из-за этого. Как-то на уроке истории он у доски отвечал о военных действиях белогвардейцев во время гражданской войны. Урок он знал неважно и поэтому постоянно путался в ответах. О действиях белогвардейцев он мямлил:

– С севера на молодую Советскую Республику нападал Юденич, с востока Колчак, с запада немцы, а с юга генерал Кожа.

Весь класс тогда долго-долго хохотал. Это Стасик назвал атамана Шкуро генералом Кожа. Так по жизни Стасик и пошёл под прозвищем Кожа. Но он на это не обижался, так как был покладистым и добрым мальчишкой.

Пигич – тот был самым маленьким в классе и стоял на физкультуре самым последним. Учился средне. Его очень обижало, что с ним никто не считается и никто его всерьёз не воспринимает. Хотя он хотел быть всегда первым и важным. Козёл, наверное, это понимал и поэтому всегда держал его под рукой для своих поручений. И Пигич смотрел Козлу в рот, был готов выполнить всё, что бы тот ни пожелал. Он летал быстрее молнии, чтобы выполнить любой приказ Козла.

Когда началась вторая перемена, то Солтанов первым прыгнул к двери и загородил путь на выход из класса.

Никто ничего не понял. Все стояли в недоумении. К доске не спеша вышли Икаша, Петрак и Пигич.

– Что, Макарон? Предателем стал? Да? Теперь ты всех нас всегда будешь предавать? А ну, иди сюда! Если есть у тебя смелость. Расскажи всему классу, какой ты предатель, – громко, во весь голос заявил Икаша. Козёл так и оставался сидеть на своей задней парте у окна. Он даже не сдвинулся с места. Наверное, он хорошо усвоил обещания отца Игоря Созиева.

Делать было нечего. Я встал и вышел из-за своей парты. Сзади почувствовал тычок в спину. Это Солтан начал подталкивать меня к доске. Идти на эти разборки мне уж очень не хотелось. Однозначно – будут лупить. Но делать было нечего. Пришлось выйти. Не показывать же всем свою трусость.

Напротив меня стояли Петрак и по бокам от него Кожа и Пигич. Сзади меня оставался Солтан.

Икаша стоял у стола за тройкой «смельчаков». Из-за их спины он ехидненько спросил у меня:

– Ну и как ты предавал всех нас?

Но я молчал. Я ждал. Что же сейчас случится? Кто начнёт драку первым?

– Что? Теперь отваги не хватает признаться в предательстве? А давай наваляем ему, чтобы больше никогда его язык не смог произнести ни одного слова против своих друзей, – уже прокричал он. И ватага «храбрецов» ринулась на меня.

Интуитивно я присел, ожидая первый удар. Но тут через меня перелетел Солтан, который сзади тоже ринулся на меня. Он врезался в группу «храбрецов» и спутал их ряды.

Этим приёмом, но наоборот меня как-то отлупили осетины в пионерском лагере. Трое напирали спереди, а задний, которого я не видел, встал на четвереньки. Не видя его, я пятился, споткнулся об него, упал на спину и был отколошмачен передней группой нападавших.

Сейчас же получилось всё наоборот. Впереди была давка, а я оставался присевший. Но, как-то оценив ситуацию, я подскочил и врезал под зад упавшего Солтана. Перепрыгнув его, левой рукой ударил Пигича в глаз, правой достал Петрака по губе, потом опять левой дал Коже в нос и, оттолкнув его, пошёл с кулаками на Икашу. Тот, вместо того чтобы обороняться, попятился за стол.

Но тут откуда-то между нами появилась Лидка Варзиева. Откуда она там взялась и как она оказалась, я не понял. Она встала между столом, за который пытался спрятаться Икаша, и мной. Обернулась к группке «храбрецов» и врезала ногой Коже под зад, затем засветила по оплеухе Пигичу и Петраку. В своём возмущении она звонко кричала:

– Что же вы делаете? Что же вы все на одного? А ну, быстро убрались отсюда! А то я тоже стану предателем и всё, как было, расскажу директору.

В классе стояла тишина. Только Сокхи крикнул с последней парты:

– А ну, перестаньте бить Макарона!

Сокхи в нашем классе был первый год, потому что в предыдущем он остался на второй год. Это был рослый, немногословный пацан, которого все почему-то сразу стали уважать. То ли за его немногословность, то ли за суровый вид, то ли за его силу. Даже Козёл иногда пасовал перед Сокхи.

Наверное, от этих событий у всех были раскрыты рты. Но Лидка, не обращая ни на кого внимания, взяла меня за плечи и вывела из класса.

Была большая перемена на двадцать минут. Она вывела меня за школу, взяла меня за плечи и посмотрела мне в лицо. Лидка была на голову выше меня, поэтому смотрела на меня сверху вниз. Она была хорошей спортсменкой. Лучше всех девчонок играла в волейбол, была, даже для её возраста, очень физически развита.

– Что? Ты и вправду их предал? – требовательно спросила она меня.

Что уж со мной случилось, я не знаю. Но слёзы сами полились из моих глаз. Слюни и сопли распустились, я рыдал навзрыд. И сквозь эту слякоть я пытался ей что-то объяснить:

– Никого, ой-уй-вай, я не предавал, ой-уй-вай, – слёзы сами текли. – Это отец Игоря у меня всё выспросил. Я случайно ему рассказал про Козла, ой-уй-вай. Но он обещал никому об этом не рассказывать, ой-уй-вай…

Взгляд Лидки смягчился:

– Я тебе верю. Ты не предатель. Ты просто дурак. Зачем ты связался с этим Козлом? Теперь он точно тебя прибьёт, – участливо приговаривала она. Но поток моих слёз и рыданий не прекращался.

– Где твой платок? – уже другим голосом спросила она меня. Я полез в карман, достал платок и попытался вытереть свои слёзы и сопли. Но ничего из этого не вышло. Я их только размазал по лицу.

Видя мои тщетные усилия, Лидка выхватила платок, утёрла мою физиономию, треснула по затылку и крикнула мне в лицо:

– Всё! Хватит ныть. Ты уже сделал всё, что мог. Заткнись! И пошли. Сейчас начнётся урок, – она хватанула меня за руку и потащила за собой. Я поплёлся следом за ней.

В класс первой вошла Лидка, а уж после звонка и я. Там царила прежняя тишина. Как будто ничего не произошло. Все сидели на своих местах. Никто не обернулся ко мне, когда я закрыл за собой дверь. Даже когда крышка моей парты с треском упала, никто не обернулся на этот звук. Только Лидка сжала на мгновение мою руку, и Валька Бекузарова, обернувшись, сочувственно посмотрела на меня.

Так же ничего не происходило и в последующие дни. Никто не обращал на меня никакого внимания. Меня для них не было. Никто со мной не разговаривал. Никто меня не замечал. Вокруг меня образовалась пустота. Оставались только слева Лидка, впереди Валька и сзади Ляжкин. И больше никого. Для остальных, тридцати с лишним человек, я перестал существовать. Со мной даже старались не встречаться взглядами. Никто со мной не разговаривал и не замечал меня.

На уроках, когда меня вызывали к доске, я не ждал поддержки ни от кого. Приходилось надеяться только на себя. Поэтому дома я уделял особое внимание домашним заданиям. Я старался выполнять их всегда сам. Мои визиты к Лорке прекратились. Мама была очень довольна, что её уже больше не вызывают в школу из-за моих проказ и двоек по поведению, что у меня в дневнике только положительные отметки и в тетрадях нет никаких красных помарок. Она теперь сосредоточила всё своё внимание на Вовке и Андрюшке. А соседям она только и говорила, что я уже перестал быть мальчиком и становлюсь настоящим мужчиной. Она даже доверила мне воспитание моего младшего брата Андрюшки.

Но в создавшейся ситуации в классе я прекрасно понимал, что это Козёл подговорил всех не разговаривать со мной. И это только под его влиянием весь класс полностью игнорирует меня.

Козловская квартира была над нами. Устав от одиночества в школе, я как-то решил прийти к нему. Хотя бы спросить:

– Витя, ну что же такого произошло? Ну, извини меня. Не хотел я этого делать. Так получилось. Не моя в этом вина. Завхоз меня заставил так сказать.

И я пришёл к нему. Долго стоял перед его дверью с мыслью, позвонить или нет. Но рука не поднялась к звонку. И я не позвонил, и не задал те вопросы, которые, возможно бы, разрешили этот конфликт. Одно меня удержало, чтобы не нажать кнопку этого звонка, – это то, что после него я стану просто шестёркой, такой же, как Пигич, Созий, Султан, Петрак. Я не хотел бегать у Козла на побегушках и всегда с удовольствием вспоминал те моменты, когда мы с Черёмой и Вовкой вылавливали Козла и лупили его от души. Только это и оберегло меня от того, чтобы не поднять руку и не нажать кнопку звонка.

Я ещё больше сблизился с Черёмой. У его отца была богатейшая библиотека. У них в большой комнате все стены были застроены стеллажами с книгами. Оттуда я познал мир Стругацких, Станислава Лема, Александра Беляева, Козакова, Конана Дойля, Майна Рида, Фенимора Купера, а потом уже Дюма, Мопассана и Золя.

С Черёмой мы учились делать фотографии с репродукций итальянских и испанских художников. Теперь все наши сбережённые деньги мы тратили на фотопринадлежности и порой допоздна засиживались в затемнённой ванной при печатании фотоснимков. Так я начал заниматься фотографией. Это увлечение сохранилось у меня на всю жизнь, и поэтому история моей семьи в основном описана с помощью моих фотографий. Хотя первые уроки фотодела мне преподал папа. Это он научил меня обращаться с фотоаппаратом «Смена-2». Это он привил мне первые навыки по проявке и печатанию фотографий.

Да, я меньше стал бывать на улице, меньше стал играть в футбол.

Настоящий футбольный мяч был только у меня в посёлке. Его мне папа привёз из Москвы. И как-то днём после уроков я опять читал что-то увлекательное из Майна Рида. В дверь позвонили. Я пошёл и открыл её. В дверях стоял Пигич.

– Дай мяч поиграть, – заискивающе попросил он. – А то мы тут хотим с Козлом и Икашей поиграть.

Столько было просьбы в его словах, что я не смог отказать. Я вынес мяч и отдал его Пигичу в руки:

– Только сегодня же принеси, – попросил я Пигича. Мне очень хотелось помириться с Козлом. И я не знал, как это можно сделать. С чего начать наше примирение. Одна мысль была, что после игры Козёл сам занесёт мяч мне домой, как он делал это и раньше. И мы помиримся. И опять жизнь наладится, и я перестану быть изгоем в нашем классе.

Пигич пообещал вскорости вернуть мяч. Я обратно сел за чтение книги о благородных ковбоях и их прекрасных возлюбленных.

Через пару часов от этого чтива меня снова оторвал звонок в дверь. Это Пигич вернул мяч. Мяч был спущен. Но у Пигича вид виноватым не был. Он так ехидненько улыбнулся и бросил мяч мне в руки:

– В заборе торчал гвоздь, и мяч попал на него, – с подленькой улыбкой он кинул мне мяч и убежал вниз.

Вот это был удар! Мяч был точно проткнут, но не об забор, а каким-то острым предметом. Потому что там все гвозди мы сами загнули. Значит, Витя и не намеревается мириться со мной. Значит, ещё и кроме школьных унижений, он хочет перенести их и во двор. Мне вновь стало больно и плохо. И только звонок от Черёмы вывел меня из этого состояния.

Много произошло подобных уколов в сердце и сознание мальчишки под названием Лёшка Макаров за следующие полтора года в Мизурской школе.

Единственными друзьями были мне Черёма и книги, из которых я черпал кладезь жизни. А в школе оставался всё тот же верный Ляжкин.

Даже в конце седьмого класса, когда мы уже получили годовые отметки, и тогда Козёл захотел устроить мне прощальный урок.

Уже всем было известно, что мы уедем в Орджоникидзе и что уже больше ничего меня не связывает с Мизуром. Вот тогда-то Козёл и подстроил мне последнюю подлянку. Он, наверное, помнил слова отца Игоря Созиева, завхоза нашей школы, что ему не поздоровится, если он тронет меня.

Ниже нашего дома была улица, по которой все любили прогуливаться. И вот уже после последнего звонка я возвращался домой. Навстречу мне приближалась группа пацанов во главе с Козлом. По мере приближения ко мне они о чём-то переговорились, Козёл отступил назад, и передо мной оказались Икаша, Пигич и Петрак.

Икаша был уже ростом с Козла, да и Петрак от него в росте не отставал. А Пигич так и был малявкой, даже пониже меня ростом. Хотя я тоже подрос за эти прошедшие полтора года.

От неожиданности засосало под ложечкой. «Всё! Будут напоследок лупить, – пронеслась мысль. – Но как? Тут среди белого дня? Прямо на центральной улице?»

Всё произошло очень быстро. Каждый из приближавшихся нанёс мне по удару, и как ни в чём не бывало эта троица проследовала дальше. Во рту стало солоно от крови, а замыкающий тройку Козёл только презрительно плюнул мне вслед. Всё произошло так быстро, что только сгустки крови изо рта давали о себе знать, как Козёл сказал мне своё прощальное слово.

Я только сплюнул кровь изо рта и вернулся домой. Дома моих переживаний и разбитых губ никто и не заметил. Родители занимались упаковкой багажа. Ведь завтра должна была приехать машина, которая всё это должна увезти в Орджоникидзе. В нашу новую квартиру. Ведь теперь мы будем жить уже там. Там начнётся и моя новая жизнь. Поджав разбитые губы, чтобы их не заметили родители, я принялся помогать им в укладке багажа.

Владивосток, март 2014