Текст книги "Диалоги китайских мудрецов. Чань-буддийские истории об истине, безумии и радости"

Собрания чаньских речений: эхо шагов мастеров

Нередко считается, что большая часть юйлу записывалась учениками известных чаньских мастеров и появлялась в течение одного поколения после смерти самого мастера. Это лишь отчасти верно. Обратим внимание подавляющее большинство юйлу и гунъаней относится к наставникам, которые жили в VII–IX вв., сами собрания юйлу стали появляться к XI–XII вв., то есть иногда через столетия после жизни самих мастеров. Естественно, за этот период они дополнялись, перерабатывались, и, конечно же, в этом случае аутентичность высказываний таких великих чаньских наставников, как Хуэйнэн, Ма-цзу, Чжаочжоу, Линьцзы, Шитоу, может быть поставлена под некоторое сомнение.

Всего, как считается, существует около 1700различных юйлу, оформленных в виде гунъаней, из них активно в чаньской практике используется около 500–600. Многие гунъани являются повторением друг друга с несколько измененными именами героев. Большинство же классических школ Чань, например Линьцзы-цзун, использовали не более десятка основных историй для медитации и считали слишком большое количество гунъаней просто излишним для раскрытия сознания. Такие истории из жизни известных наставников обобщались в виде сборников, которые включали не только сами диалоги, но и короткие биографии чаньских наставников.

Чаще всего классическая структура гунъаня предусматривает беседу между наставником и одним или несколькими учениками. Но бывают и другие формы, например рассказ о поступке наставника или, как «антипример», рассказ о поступке нерадивого монаха. Есть и гунъани, где основным героем является Будда и его прямые ученики, например Ананда. Эти истории вычленялись из изустных сутр индийского происхождения и обретали уже самостоятельную жизнь в виде «тем для медитаций» в чаньских школах.

Расцвет этого жанра приходится на эпоху Сун (960–1127 гг.) – именно в этот период юйлу превращаются из средства обучения монахов в особый литературный жанр. Втот период они именуются по-разному, например «нянь гу» (дословно «ухватывать древность», «использовать прошлое в качестве примера»), «сун гу» («восхваление древности»). Это и были первые упорядоченные списки гунъаней, и, как видно даже из названия этого жанра, они следовали китайской традиции «поиска прецедентов в древности». Высказывания чаньских мастеров были превращены именно в собрание «прецедентных случаев», по которым следовало учиться чаньским последователям, и это перекликалось и с самим названием «гунъань» как собранием «судебных случаев», о чем мы уже говорили выше.

Но сами «прецедентные случаи из древности» могли «заиграть» только в обрамлении традиционных комментариев, которые также составлялись известными чаньскими мастерами. Вряде случаев собрания юйлу отличались друг от друга именно комментариями, в то время как сами изначальные высказывания– нянь гу— были одними и теми же. Такие комментарии на гунъани обычно именовались «пин чан»– «обсуждение высказываний», или дословно «обсуждение выкриков», или «цзи цзе» – «собрание ударов».

Существует и категория неких «фундаментальных» гунъаней – вопросов, которые повторялись из поколения в поколение многими наставниками и имели сотни «правильных ответов», например: «В чем смысл прихода Бодхидхармы с Запада?», «Что такое хлопок одной рукой», «Где ты был до своего рождения?» или «Где ты был, когда тебя еще не было?» Гунъани такого типа выступают как метаформы или деноминаторы всего смысла Чань.

Количество собраний чаньских юйлу росло от эпохи к эпохе, увеличиваясь в основном за счет новых комментариев. Всего с эпохи Тан (V–VII вв.) до середины эпохи Цин (XVIII в.) возникло более 300 таких собраний, некоторые из которых насчитывали сотни томов, другие же вполне обходились одним «свитком»-цзюанем в десяток страниц. Ряд собраний ценился только в отдельных школах или вообще представлял собой «закрытую традицию», особенно в плане их мистической трактовки, другие же стали широко известными и шагнули за пределы Китая, прежде всего в Японию и Корею.

Собрания юйлу можно разделить на «персональные», которые описывали высказывания и проповеди конкретного чаньского учителя и его ближайших учеников; и «собрания», или «компендиумы», которые сводили воедино несколько «персональных» юйлу, а также добавляли к ним комментарии нескольких поколений мастеров.

Большинство компендиумов именовалось «Записями о передаче светильника» – «Чуаньдэн лу». Нередко ошибочно считается, что речь идет об одном трактате или одном собрании, в действительности же это собирательное название для целого типа компендиумов, которые стали популярными в XI–XIII вв. Именно в этот период выстраивалась каноническая история развития Чань, в «Записях о передаче светильника» составители пытались свести воедино и обнаружить связь между различными школами буддийского созерцания, которые изначально не были связаны между собой ни исторически, ни по методам практики. Именно здесь впервые обретает стройный вид концепция единой линии «патриархов Чань», первым из которых стал считаться Бодхидхарма (VI в.), а последним, Шестым патриархом, Хуэйнэн (638–713). И хотя «Записи о передаче светильника» упоминали и других наставников созерцания, живших еще до Бодхидхармы, некоторые из которых приходили из Индии (например, 27-й патриарх буддизма Гунабхадра), многие ранние чаньские наставники были как бы отброшены в сторону, дабы не нарушать истинную традиционность «передачи светильника».

Суть подобных собраний была не только в том, чтобы сохранить для последующих поколений яркость сознания древних мастеров, но показать, что Чань несет в себе древнейшую истину просветленного сознания, при этом не имея ни единых методов практики, ни форм поклонения, ни единой теории – все зависит от чистоты сердца мастера. Именно поэтому подобные собрания назывались также «Записи о светильнике» («Дэн лу») или «История светильника» («Дэн ши»).

Исторически первым подобным компендиумом стали «Собрания из зала патриархов» («Цзу тан цзи») (952 г.), которые потом вошли в классическое собрание «Записей о передаче светильника».

Самым большим собранием чаньских юйлу стал компендиум «Цзиньдэ чуаньдэн лу» – «Записи о передаче светильника, составленные в годы правления под девизом Цзиньдэ». Они увидели свет в 1004 г., и их составителем выступил буддийский монах Даоюань. Это был колоссальный труд, который давал краткие биографии и описывал диалоги и высказывания 1701 чаньского наставника, охватив 52 поколения учителей. В 1029 г. появляется собрание «Записи о широчайшем светильнике Небесных мудрецов» («Тянь шэн гуан дэн лу») в 30 цзюаней, составленное Ли Даоцином, которое по своему содержанию не сильно отличалось от «Записей о передаче светильника, составленных в годы правления под девизом Цзиньдэ». В 1101 г. в свет выходит «Продолжение записей о передаче светильника, составленных в годы Цзяньчжун Цзинго». Их составителем стал монах Вэйбай, который во многом копировал стиль известного буддийского автора Даоюаня, написавшего «Продолжение жизнеописаний достойных монахов», а поэтому Вэйбай решил использовать аналогичное название.

Четвертое «собрание светильника» в 30 цзюаней увидело свет в 1183 г. под названием «Важнейшее собрание связанных речений о светильнике» («Лянь дэн хуэйяо»), составителем которого стал монах Юймин. Наконец, последнее крупное собрание «Записи о всеобщей передаче светильника годов Ситай» («Ситай пу дэн лу») в 1201–1204 гг. составляет монах Чжэншоу.

Всего эти пять собраний насчитывали более 150 цзюаней, или «свитков», и представляли собой компендиум практически всего, что донесла до этого времени письменная и устная традиция о чаньских мастерах. В 1252 г. все пять собраний были сведены под единым названием «Изначальное собрание пяти светильников» («Удэн хуэйюань»).

В основе этих «Собраний светильника» лежали более ранние истории, которые описывали деяния и высказывания отдельных мастеров.

Популярность гунъаней становилась тем больше, чем шире они проникали в народный фольклор и литературу. По сути, они полностью соответствовали традиции «исторических анекдотов», которые рассказывали о «мудрых правителях», «отважных генералах» и где действовали, строго говоря, не столько исторические герои, сколько идеальные типажи традиции, тем самым напоминая китайский театр с фиксированными характерами персонажей. Не случайно, несмотря на большое количество чаньских учителей, действовавших в период китайского Средневековья, излюбленными героями гунъаней стали не более двух десятков наставников: Ма-цзу и его ученики Наньцюань и Байчжан, ученик Наньцюаня – Чжаочжоу, Даоъу, Дуншань и некоторые другие. Китай любит некие «типоформы» культуры, которые дают нам образчики «правильного», или «нормативного», поведения, которое может быть при всей своей «нормативности» весьма разнообразным и ситуационным. Вот эту переменчивость «истинного поведения» и обыгрывают гунъани.

Как уже отмечалось, первые большие сборники чаньских юйлу начинают составляться в VIII–IX вв. мастерами Юньмэнем, Хуанбо Сиюнем и другими. Большой трактат «Сто историй, восхваляющих древность» («Сунгу байцэ») составляет мастер Сюэдоу Чжунсянь (980–1052). В него он включает 82 истории из уже вышедшего к тому моменту собрания «Записи о передаче светильника, составленные в годы правления под девизом Цзиньдэ», а остальное – из сборника «Обширные записи, составленные Юньмэнем» («Юньмэнь гуанлу») мастера Юньмэнь Вэньяня (864–949).

Одним из самых блестящих сборников гунъаней являются «Речения с Лазурного утеса» («Би янь лу», 1125), в основе которых лежало собрание наставника Сюэдоу Чужнсяня. Его расширил Юаньу Кэцинь (1063–1135) на основе высказываний своих учителей Чэньцзюй Мучэ и Уцзу Фаяня (XI–XII вв.). Это был один из первых «практических» сборников юйлу: высказывания, собранные в нем, представляли собой не просто поучительное собрание мудрости неких чаньских наставников: они рассматривались как темы для медитаций. Сам Юаньу советовал «взирать», или «прозревать» (кань, гуань), смысл юйлу, и именно с этой эпохи начинается «медитационное» использование гунъаней в различных школах.

«Речения с Лазурного утеса» оказались краеугольным камнем в процессе придания гунъаням характера тем для медитаций. Вотличие от других сборников юйлу эти «Речения» были уже составлены по определенному плану, каждая история сопровождалась комментариями нескольких мастеров, и всё вместе это производило на читателя и медитирующего очень глубокое впечатление. Одна из историй рассказывает, как знаменитый японский мастер и основатель школы Сото-дзэн Догэн (кит. Даоюань, 1200–1253) во время своего обучения в Китае, ровно за ночь до отбытия на родину в Японию, открыл впервые «Речения с Лазурного утеса». Он был настолько поражен ими, что всю ночь переписывал их от руки.

Последователь Юаньу – наставник Дахуэй Цзунгао (1089–1163) – в развитие идеи своего учителя составляет множество посланий своим ученикам, в которых советует как можно активнее использовать гунъани для медитативной практики. Предание утверждает, что Дахуэй однажды заметил, что его ученики слишком много внимания уделяют поискам интеллектуальных, рассудочных решений вопросов, содержащихся в юйлу его учителя, и после этого сжег деревянные печатные доски, с которых печатались страницы «Речения с Лазурного утеса». Пусть теперь все передают изустно!

Наступает расцвет эпохи гунъаней, один за другим появляются сборники чаньских юйлу. Мастер Хунчжи Чжэньцзюэ (1091–1157) издает «Спокойные записи» («Цунжун лу»), состоящие из ста историй. В середине XIII в. увлечение составлением сборников приходит и в Японию, мастер Догэн издает сборник китайских коанов «Себогэндзо» (кит. «Чжэнфа яньцзан») – «Хранилище истинного взора Дхармы», куда включает 301 историю.

Японские мастера делают из иллюстраций «чаньского поведения» настоящую методику обучения. Конечно, обучение по гунъаням существовало и в Китае, например в школах провинции Чжэцзян, Цзянси, но этот способ никогда не был превалирующим: таковым он становится лишь в Японии. Школа Линьцзы-цзун (яп. Риндзай) высоко ценила чаньские сборники «Застава без врат», «Речения с Лазурного утеса». Более того, именно истории из «Заставы без врат» стали основными темами для медитаций и бесед в этой школе.

В XIII в. появляется одна из самых известных коллекций гунъаней «Застава без врат» («Умэнь гуань»), составленная чаньским наставником Умэнь Хуэйкаем (1183–1260). Хуэйкай умело использовал в названии коллекции свое имя (Умэнь – «Без врат»), из-за чего заголовок произведения можно перевести и как «Застава без врат», и как «Застава наставника Умэня». Он составлял это собрание в течение нескольких лет, а опубликовано оно было в 1228 г. Это уже вполне «авторское» произведение. Несмотря на то, что Хуэйкай использует хорошо известные к тому времени не только в чаньской, но и в народной среде истории, к каждой из них он составляет обширный и порою крайне увлекательный комментарий. Каждый гунъань превращается в маленькую новеллу, где идет диалог мастеров двух эпох, Хуэйкай пытается вступить в разговор с героями гунъаней, причем далеко не всегда однозначно одобряет правильность поведения старых мастеров. Он издевается над ними, впрочем, как и над собой – над своим «недопониманием», «мелкими размышлениями», «недостаточной просветленностью сознания».

Первое издание «Заставы без врат», считающееся классическим, было невелико по объему, оно включало лишь 49 историй. Его издателем (и, как предполагают многие, реальным составителем) стал Чэн Чжичжи (он выступил под литературным псевдонимом Аньвань), выпустив сборник в свет в 1246 г. Коллекция гунъаней с комментариями Умэня стала столь популярной, что неоднократно переиздавалась и дополнялась новыми историями. Так, Улян Цзуншоу включает в нее три истории про чаньского наставника Хуанлуна, записанные в 1230 г.

По преданию, сам составитель этого сборника Умэнь Хуэйкай получил просветление лишь после того, как шесть лет бился над смыслом гунъаня, ставшего затем известным под названием «Собака мастера Чжаочжоу», который дал ему для размышлений наставник Юэлинь Шигуань.

Один монах спросил наставника Чжаочжоу:

– Обладает ли собака природой Будды?

– Обладает! – ответил Чжаочжоу.

– Так если она обладает природой Будды, почему же она еще ютится в этом кожаном мешке?

– Потому что она делает это осознанно.

В другой раз еще один монах спросил Чжаочжоу:

– Обладает ли собака природой Будды?

– Нет, – ответил Чжаочжоу.

– Но все живые существа обладают природой Будды, – сказал монах, – почему же собака не обладает ей?

– Потому что она уже заключена внутри ее сознания-кармы.

Гунъань этот действительно крайне сложен для понимания: на один и тот же вопрос даются, казалось бы, абсолютно противоположные ответы. А учитывая, что вопрос «обладает ли собака природой Будды?» вообще многократно повторялся и интерпретировался самыми различными наставниками (в том числе и самим Буддой), то задача становится еще труднее, поскольку ответы даются всегда разные и при этом всегда – безошибочно точные. Ответ на этот вопрос заключен в самом понимании того, что нет вообще никакого различия между понятием «внутренняя природа», «собака» (или любое другое существо) и «Будда». А поэтому приход к осознанию того, что вопрос сводится к «обладанию самим собой», обессмысливает вопрос и одновременно придает смысл концепции «стать буддой, взирая на собственную природу».

После просветления Умэнь написал короткое четверостишие, так передав свое состояние:

 
Это словно удар грома средь ясного неба:
Все мириады существ открывают глаза
И совершают поклон одновременно.
И даже гора Шумеру подскочила и пустилась в пляс!
 

Сборники чаньских гунъаней активно компилировались и в XVIII–XIX вв., составляются они в некоторых чаньских монастырях и по сей день, но в целом сама традиция медитации на гунъанях оказалась настолько блестяще отработана в период Средневековья, что новые темы не могут уже дать ничего принципиально нового – ведь и старое еще не до конца осмыслено.

Гунъани так бы и остались своеобразной китайской традицией пробуждения сознания, если бы не их возросшая популярность в Японии. Именно из Японии гунъани-коаны приходят в западную науку, а затем и популярную литературу. Здесь они становятся тем, чем и привыкла считать их досужая западная публика – забавными побасенками из жизни необычных дзэнских мастеров, «парадоксальными загадками». Безусловно, о существовании глубокого смысла за пределами видимого диалога известно практически любому, кто хотя бы в общих чертах знаком с дзэнской традицией, но в большинстве своем это остается лишь теоретическим знанием. Реальный парадокс коанов заключается в том, что вырванные из контекста общего воспитания, из методик медитации, дисциплины тела и многого другого, они не смогут «сработать».

Одним из самых первых сборников коанов, ставших известным среди западной публики, стало собрание под названием «101дзэнская история», составленное в 1919 г. японским автором Ногэном Сэндзаки на основе коанов XIX– начала XX в. Туда также вошли отрывки из сочинения знаменитого японского мастера XIII в. Мудзю «Сасэкисю» («Собрание песка и камней»). В70-е гг. ХХв. это собрание было переведено П.Репсом под названием «Плоть и кости Дзэн» (Zen Flesh, Zen Bones). Особенность этого собрания заключалась в том, что многие старые китайские истории были переделаны на новый лад и «японизированы». Прежде всего, в них действовали уже не китайские, а японские наставники Дзэн, а старые китайские монахи и молодые послушники были заменены университетскими студентами или даже профессорами, которые должны были противопоставить «мертвое» университетское начетничество «живому» дзэнскому опыту. При этом сами истории оставались такими же, как и в китайском Средневековье, но благодаря переработке они стали шире известны именно в японской интерпретации. Именно так по миру пошли гулять истории про «хлопок одной рукой», «переполненную чашку, в которую больше не влить чая», и многие другие.

Гунъани – это вызовы нашему спящему сознанию. Это не взгляды отдельного человека на сущность вещей. Они есть отпечатки сознания мастеров, которых мы, возможно, никогда лично не повстречаем, но по-прежнему способны воспринять послания от них.

Эти истории отнюдь не сложны, их понимание тяжело лишь для напряженно думающего сознания. Стоит просто успокоить сознание, взглянуть на мир непредвзято, вне теорий и сложных концепций, как внезапно окажется, что только кажущиеся «парадокс» и «загадка» расставляют в этом мире все на свои места. Позволь лишь сознанию стремительно и непредвзято реагировать на этот мир, при этом будучи им не затронутым, – и тогда гунъань «попадает в цель».

Наставник Чжаочжоу как-то посетил мастера Чжуюя. Стоило ему подняться в зал для медитаций, как Чжуюй внезапно крикнул:

– Посмотри-ка на стрелу!

– Смотрю на стрелу! – тотчас откликнулся Чжаочжоу.

– Она уже пролетела!

– Она попала в цель!

Созерцание пришло, и путы тотчас спали

Китайское название настоящего сборника уже само по себе представляет собой своеобразный гунъань – «Чань лай – си цюй», что дословно можно перевести как «Чань пришел – путы спали» или «Созерцание пришло – скованность ушла». Такое название объясняется тем, что каждая история состоит из двух частей: собственно гунъаня (что и обозначается как «приход Чань», или «приход созерцания») и небольшого комментария к нему («путы спали»), в ряде случаев действительно дающего нам пояснение наиболее сложных мест, а в других случаях – представляющего новую чаньскую загадку, над которой стоит поразмышлять. Такое построение текста по принципу «основной текст – комментарий» вполне традиционно для чаньской литературы: человеку кажется, что он вот-вот достигнет ответа на внутренний вопрос гунъаня, а комментарий внезапно разворачивает его к совсем иной грани реальности. К ряду историй переводчиками составлены некоторые пояснения, дающие интерпретацию наиболее сложных понятий, связанных с буддийским учением.

В настоящий сборник вошли гунъани из нескольких произведений. В своей основной части он представляет собой набор историй из «Записей о передаче светильника, составленных в годы правления под девизом Цзиньдэ» («Цзиньдэ чуандэн лу», XI в.). Часть юйлу пришла из сборников «Сутры помоста Шестого патриарха» (в разных редакциях VI–VIII вв.), «Записи высказываний учителя Ма-цзу из провинции Цзянси» («Цзянси Ма-цзу Даоъи юйлу»), «Речения наставника Линьцзы» («Линьцзы лу», IX в.), «Речения с Лазурного утеса» («Биянь лу», XII в.) и «Застава без врат» («Умэнь гуань», XIII в.).

Перевод текста гунъаней и комментариев осуществлен А. А. Масловым, также несколько гунъаней переведены Е. С. Логиновой.