Текст книги "Анатомия протеста"

– О каких общих законопроектах может идти речь, если у вас недавно был большой спор по поводу целей и задач КС?

– Координационный совет – это не казарма, здесь спорные вопросы не разрешаются окриком командира. Было понятно изначально, что в КС будут избраны люди с диаметрально [противоположными] точками зрения, и наша сила заключается в том, что мы можем эти точки зрения высказать и попытаться найти компромиссы.

Мы компромисс нашли, хотя было нелегко. Если раньше эти противоречия в принципе казались неразрешимыми и заканчивались публичными раздраями с битьем посуды и объявлениями друг друга нерукопожатными, то сейчас худо-бедно мы научились друг с другом разговаривать и находить какие-то компромиссы даже по самым сложным вопросам.

– Одна сила предлагала продолжать требовать отставки Путина и перевыборов, а вторая сила выступала за конкретную политическую реформу…

– Моя позиция заключается в том, что мы не имеем права снимать с повестки требования [отставки] Путина. Сегодня нереализуемое, завтра реализуемое – мы просто не имеем на это права. Люди, которые нас избирали, просто нас не поймут, если мы откажемся от требования отставки Путина. Путин – нелегитимный президент. Эта Дума нелегитимна. Это наше базовое, основное требование, это было в резолюции всех митингов, которые нас объединили. Но при этом мы должны расширять наш инструментарий и требования. Мы не должны говорить только о Путине, мы должны показать людям, что нас кроме Путина интересует много вещей и мы разбираемся во многих вещах.

В идеале нужно, чтобы Координационный совет стал генерирующей структурой, которая просто будет выдавать профессиональные содержательные документы по самым разным областям и сферам общественной жизни, стать таким, если угодно, теневым кабинетом. Разработать законопроект о реформе образования, о реформе полиции – по всем этим направлениям, у нас есть наработки, главное – систематизировать эту работу. Я не знаю, удастся ли нам это сделать в течение года, но к этому надо прилагать усилия. Мы не должны восприниматься как крикливая оппозиция, которая может только критиковать.

– Но вот очередной скандал разгорелся из-за даты следующего заседания (19 января – в день убийства адвоката Станислава Маркелова и журналистки Анастасии Бабуровой) и председательства националиста Владимира Тора.

– Я думаю, что это была ошибка, но я думаю, что мы ее решим. Я говорил с Тором, и он лично готов выступить за то, чтобы сдвинуть с 19-го на 20-е. Но не потому, что он националист, а потому, что ряд членов КС действительно планируют принять участие в демонстрации. Я не думаю, что стоит ломать копья вокруг этой истории, и заседание мы, скорее всего, перенесем.

– Ты говорил про участие в выборах. Осенью 2013 года будут выборы губернатора Подмосковья. Некоторые коллеги считают, что пора уже выдвигать кандидата и начинать работу, а вы наверняка опять все провороните.

– Спешка нужна при ловле блох. Очевидно, что должны быть проведены праймериз, в рамках которых будут представлены разные кандидаты. Начиная с праймериз необходимо мобилизовывать ресурсы, но вряд ли стоит это делать раньше февраля-марта. Понятно, что идут какие-то консультации, в том числе с представителями бизнеса, которые могут выступить в качестве спонсоров этой кампании.

Политическая работа не всегда носит публичный характер. Мы довольно быстро определились с рядом кандидатов, которые могут принять участие в праймериз, уже месяц ведем консультации.

– Оппозиция и проигрывает выборы, потому что она к ним как следует не готовится никогда.

– Это зачастую справедливая критика, но в случае с Московской областью это не так. [Экс-депутат Госдумы Геннадий] Гудков, на мой взгляд, настроен довольно серьезно, он вообще серьезный солидный человек, это не уличный горлопан, это серьезный человек с большим политическим опытом, который, если входит в какую-то кампанию, будет относиться к ней всерьез, он дорожит своей репутацией. Он, очевидно, является основным претендентом. Я очень рад, что это была моя инициатива. Кажется, это действительно была удачная идея.

– Посмотрим. А как ты оцениваешь кампанию Чириковой в Химках?

– Кампанию Чириковой я оцениваю скорее позитивно, потому что это выборы, которые не были запланированы, она в них вошла во многом под нашим давлением. У Чириковой не было денег, это была кампания абсолютно от двери к двери, она ходила по дворам, здоровалась с людьми за руку, приезжали какие-то люди ее поддерживать. Конечно, были некоторые недостатки, наверное, есть за что покритиковать штаб, они сами это знают, но в целом, если брать весь контекст, была навязана серьезная борьба «Единой России».

– Они же проходили на волне протеста, но при этом не сложилось впечатления, что оппозиция вся вложилась в выборы. А ведь они проходили почти в Москве…

– Да, не вложилась. Я и себя могу покритиковать: я два раза всего был в Химках, а мог быть там чаще.

– А почему?

– Потому что нам не удалось, к сожалению, правильно организовать этот процесс, потому что люди же редко проявляют инициативу сами, люди ждут, когда им позвонят и дадут план. В той же Астрахани все было получше организовано, потому что у Шейна просто больше опыта, больше навыков. Грубо говоря, если через пару лет будут новые выборы в Химках, я уверен, Чирикова и ее штаб проведут эту кампанию гораздо лучше.

Возможно, главная ошибка в Химках состояла в том, что мы критиковали власть и во многом нашли своего адресата, но мы не мобилизовали свой электорат в день голосования. Мы убедили людей в том, что в администрации жулики и воры, которые захватили власть. Но мы не убедили людей в том, что, придя на избирательный участок в день голосования, ситуацию можно изменить.

– Если взять региональные кампании, то оппозиция кроме Химок более-менее серьезно пошла в Алтайском крае, но там она даже с Владимиром Рыжковым во главе едва преодолела пять процентов.

– В Барнауле была неплохая кампания, просто там фальсификации были очень серьезные, там результат был примерно в два раза занижен.

– То есть 10 процентов – это максимум?

– Не знаю, это же невозможно просчитать, это не математика, ты не можешь просчитать потенциал. Иногда кажется, что ситуация абсолютно безнадежная, а потом что-то случается и люди просыпаются, идут на избирательные участки, ситуация действительно ломается через колено. Это вопрос, повторяю, критической массы. Ты не знаешь, когда она накопится, ты бежишь марафон в темноте. Если мы будем сохранять последовательность и верность принципам, уверен, что в конце концов мы достигнем результата – завтра там, через месяц, через год, через два.

– Через шесть?

– Даже если через 12. Все равно наша победа неизбежна просто по объективным причинам. Если доживем, будем на свободе, все будет нормально.

– То, что Сергей Удальцов сказал, что следующий митинг оппозиции не раньше весны – это правильно?

– Люди должны соскучиться по этому. Сейчас очевидно, что людей нужно – не то чтобы заставлять, но находить какие-то специальные аргументы, чтобы люди выходили на специальные акции протеста. А такого быть не должно, люди сами должны понимать, зачем они выходят. Если до весны не будет повода, который действительно возмутит, мобилизует людей, то, значит, мы проведем следующее мероприятие весной, в том или ином формате.

– Хорошо, а какой был смысл в этой акции, 15 декабря?

– (Длинная пауза.) Востребованность у этой акции, мне кажется, была. Потому что по крайней мере часть активистов требовала от Координационного совета, чтобы эта акция состоялась. Может быть, меньше, чем раньше, но тем не менее такая потребность была. И то, что на несогласованную акцию в мороз, несмотря на угрозы, пришло столько людей, говорит о том, что, наверное, все-таки это не было ошибкой. Если семь тысяч выходят на запрещенную акцию под угрозами арестов и многотысячных штрафов, значит, надо было это делать.

– Почему ты 5 декабря не пришел на Чистые пруды в годовщину протестов?

– Честно говоря, я не знал об этом, я даже не знаю, кто это организовывал. Я узнал о том, что проходит это мероприятие на Чистых прудах, когда мы сидели с нашими сокамерниками [Алексеем Навальным и другими] в баре и вспоминали, как мы весело провели 15 суток в прошлом декабре. Даже если бы я знал, то, может быть, не пошел бы.

Мне вообще не очень, честно говоря, нравится какое-то навязывание повестки: если группа активистов что-то провела, они почему-то уверены, что все должны в этом участвовать, а если кто-то не участвует, то он слил протест. Я считаю, что я должен участвовать во всех акциях, которые действительно являются мэйнстримом, это правильно, иногда не в мэйнстримовых акциях нужно участвовать. Но это не значит, что я должен участвовать во всех акциях.

– А почему нет? Ты чем-то занят?

– У меня на самом деле не так мало дел. Я – оппозиционный политик. Я занимаюсь оппозиционной политикой, это моя профессия.

– Это в том числе ходить на митинги.

– Да, но это не значит, что если есть пикет на пять человек, то я должен обязательно должен там быть. Я участвую в тех акциях, которые мне кажутся эффективными и полезными.

– А как ты зарабатываешь деньги? В заметке про ваши отношения с Собчак говорится, что у тебя одни зимние ботинки и одна куртка. При этом ты ездишь на «Лексусе».

– (Показывает рукой на спинку соседнего стула.) Вот, прочитал статью, поехал и купил куртку. Серьезно. У меня действительно «Лексус», но ему уже восемь лет, и это не очень дорогая машина, их в Москве как грязи. Почему-то как-то все считают, что я действительно какой-то невероятно состоятельный человек. Я совсем не богатый человек.

Что касается заработков – у меня есть диплом политолога, который, собственно, меня и кормит. Я сотрудничаю с рядом некоммерческих организаций, которые время от времени заказывают мне политическую аналитику: по выборам, по регионам какие-то расклады, по партийной системе. Вот, например, недавно я написал аналитическую записку о выборах в Московской области. Перспективы, какой там уровень поддержки есть у «Единой России», какие кандидаты могут быть от оппозиции, какую позицию займет та или иная партия, насколько велик шанс, что системные партии оппозиционного толка поддержат кандидата от несистемной оппозиции.

У меня есть одно условие всегда, что это должны быть российские НКО или коммерческие структуры. Это должны быть российские деньги.

– Вот другой оппозиционер Данила Линделе написал исследование бывшему начальнику управления президента РФ по внутренней политике Константину Костину.

– Для меня это неприемлемо, это не должны быть иностранные деньги, это не должны быть кремлевские деньги. Потому что если это иностранные либо кремлевские деньги, это лишает меня независимости.

– А что ты тогда скажешь об избрании бывшего сотрудника администрации президента Дмитрия Некрасова секретарем в КС?

– Мне кажется, это правильное решение, потому что Некрасов обладает незаурядным опытом бюрократа в хорошем смысле и он действительно неплохо организует работу Координационного совета. Он действительно многим рискует, он небедный парень, у него есть бизнес. Я отношусь к этому с уважением.

Что касается его прошлого – это не мой путь, но мне не кажется, что работа в администрации президента в качестве эксперта по пенсионной реформе является для человека знаком «кирпич». Если бы он работал, скажем, у Костина в управлении внутренней политики и координировал деятельность нашистов, которые гадили мне на капот, преследовали Немцова или Алексея Навального, это был бы серьезный аргумент. А в том, что он писал Дворковичу реформу, нет ничего страшного.

– Он оплачивает заседания, да и говорят, место секретаря себе купил.

– Он участвует в формировании бюджета на добровольной основе. Ну и слава богу. Но он совершенно не купил себе место. Во многом, чего греха таить, он занял эту позицию в связи с кадровым голодом. Ответственным секретарем не может быть человек, являющийся членом Координационного совета, так как это неправильное сращивание, опасное для работы КС. Поэтому срочно пришлось искать человека на стороне. В какой-то момент поняли, что людей, которые могут организовывать на хорошем серьезном уровне, не так много.

– Ты все еще считаешь идею объединения с националистами правильной?

– Мне не кажется правильным слово «объединение», мне кажется правильным термин «взаимодействие». Я прекрасно понимаю, что в обществе есть националистические идеи. Если будут выборы в парламент, националисты там будут представлены, это факт. И мне бы хотелось, чтобы это были люди умеренно национально-демократических взглядов, а не правые радикалы.

– Это они сегодня умеренные, но уже ходят с национал-социалистами на один «Русский марш», а завтра под воздействием радикального низа станут радикальными.

– Не исключено. Но мне кажется, что если с ними разговаривать, это снижает шансы на тот сценарий, который ты описываешь.

На «Русский марш» они ходят разными колоннами, у них есть свои разные аргументы. Но в любом случае хочется, чтобы националистическое движение ассоциировалось больше с Тором и [Константином] Крыловым, чтобы они выходили на первые роли, а не какие-то отморозки. И если я могу как-то им помочь в этом, то я постараюсь это сделать.

Геннадий Гудков
«Я СЧИТАЮ, ЧТО ПРОВЕСТИ СЕГОДНЯ ПОЛИТИЧЕСКИЕ РЕФОРМЫ БЕЗ ПУТИНА НЕВОЗМОЖНО»

(Впервые опубликовано – «Новая газета», 25.07.2012, Елена Масюк)

– У меня такое ощущение, что с каждым новым сроком Путина, с каждым новым днем его все сильнее охраняют. Если его по-прежнему избирают, если он по-прежнему так популярен, то почему усиливается и усиливается его охрана?

– Любой диктатор, любой авторитарный руководитель – это явление, это уже не человек, и, естественно, он обставляет себя такой атрибутикой, такими барьерами, таким количеством свиты, челяди, что все должны падать ниц и не поднимать глаз, когда проезжает кортеж с солнце подобным императором. Люди понимают, что, когда страна уже имеет не руководителя, а вождя, начинают играть по этим правилам, они образуют внутренний лояльный и преданный круг вождю, который периодически пугает вождя всякими заговорами.

– Помните, накануне выборов была история с задержанием двух человек, которые готовили заговор с целью физического уничтожения Путина, по телевизору показывали, где-то там, на Украине, их нашли.

– Это называется пиар-покушение, ну я так немножко представляю из теории, что такое покушение на главу государства, какие должны быть задействованы силы, средства, глубина проникновения. И какие-то два хохла в перерыве между салом, гренками и варениками что-то там замышляют, ну это как-то даже не смешно, это просто убого. Серьезный заговор – это создаются группы, изучаются графики, маршруты, постараются проникнуть, завербовать кого-то в окружении, сторонники там какие-то находятся. Это серьезнейшее финансирование, это годы напряженного труда, но многие месяцы точно.

– А повлияла эта пиар-акция на результаты выборов?

– Ну, может быть, где-то в колхозе «Тупик коммунизма», где там последняя овца сдохла, – я не исключаю. Чем образованнее население, тем меньше оно голосовало за Путина.

– Почему Путину удалось так узурпировать власть?

– Путин воспринимает себя как… монарх, и причина этого – наша система власти, наша Конституция, которая из любого делает вождя. Ельцин был слаб по сравнению с Путиным, он не был системным аппаратным работником, у него все-таки были эти разгильдяйство, раздолбайство, неорганизованность, очень много эмоций. Путин другой, он более волевой, более системный, более организованный, и ему удалось эту систему Конституции, которая была заложена в 93-м году, довести до ума. Он понял: Конституция России дает неограниченные возможности первому лицу, и, воспользовавшись этой Конституцией, ты становишься абсолютным монархом, даже больше.

– А даже больше, это – богом?

– Вождь, почти бог, – да.

– Почему народ голосует за Путина?

– Особенностью любого авторитарного и тоталитарного режима является вознесение вождя на недосягаемую высоту. Допустим, Северная Корея, народ там плачет. Народ рыдал, когда душелюб и людовед Сталин скончался, народ рыдал совершенно искренне. Народ оплакивает своих палачей. В любом авторитарном режиме вытаптывается политическая поляна, остается некий вождь, который находится на каком-то непреступном пьедестале, а вокруг все остальные. И задача вот этих авторитарных режимов – никого не подпускать к Олимпу.

– То есть у нас уже авторитарный режим?

– У нас авторитарный, скатывающийся, к сожалению, к тоталитарному, потому что последние законы, которые принимаются, говорят, что мы на пути к тоталитарному государству, и это может перерасти в диктатуру, потому что методы удержания власти исчерпаны и существует только один, проверенный веками, – это когда начинают стрелять в людей: в воронках, к стене. Это работает, конечно, это универсальный метод, потому что страх парализует людей, но, к счастью, до этого не дошло, и есть шанс, что и не дойдет. Но шанс не в нашем народе, не в нашей стране. Сейчас мешает интернет, открытое государство, мешает международное окружение и мешает зависимость нашей реальной политической элиты от Запада. Вся элита, окружающая нашего вождя, – она вся в Европе: деньгами, семьями, детьми, капиталами, и вообще здесь она себя давно не мыслит, если ей перекроют кислород – не знаю, чем это кончится, может, дворцовым переворотом, еще пару «списков Магнитского» – и в Кремле будет бунт.

Сейчас у нас очень шаткая стабильность, которая может в любой момент закончиться развалом государства. Посмотрите на центробежные силы на Кавказе, посмотрите, как сегодня себя чувствуют регионы, они себя чувствуют униженными, у них чувство, так мягко говоря, нелюбви к центру, к Москве. Это предтеча к развалу федеративного государства, ведь мы так же потеряли СССР, потому что мы не смогли дать вменяемую внутреннюю политику. В 91-м году однородность общества спасла, внутренних причин для гражданской войны не было.

– А сейчас есть?

– А сейчас есть, в полный рост – социальные, классовые, расовые, религиозные, национальные – любые, сейчас все есть.

– За счет чего тогда это сдерживается?

– Инерция, пока держится все на некоем образе вождя, а вождь у нас Путин, и, пока все это еще живо и когда это зависит от одного человека, – это очень опасная ситуация, страна не может в ручном режиме управляться долго.

– Если, как вы говорите, все держится на одном человеке, но человек уже не молодой…

– Не на человеке, на феномене. Да, на феномене, явление вождя народу – это феномен.

– Да, хорошо, феномен, но этот феномен имеет физиологическую оболочку, и если с этой оболочкой что-то случается…

– Да, это очень опасно: что-то случается, все пошло вкривь и вкось, и замены ему в своем окружении нет, системы передачи власти не созданы, механизмы сдержек и противовесов не работают.

– И что тогда?

– Если не дай бог, что-то с Путиным случится, то пойдут процессы, которые сейчас даже трудно предсказать.

– Раздрай?

– Раздрай.

– А оппозиция эту ситуацию каким-нибудь образом рассматривала?

– Оппозиция никаким образом это не рассматривала, все это и так понимают, и задача сейчас – создать некий объединенный комитет оппозиции. Такой орган нужно создавать, который в случае чего мог бы взять на себя ответственность. Потому что, конечно, резервных механизмов у власти нет: вот говорят, что они там придумают что-то вместо «Единой России». Не придумают! Они что-то придумают вместо вертикали власти. Не придумают! Потому что исчерпаны механизмы. Надо четко понимать, что стратегически власть будет слабеть.

В чем у меня есть расхождение в оргкомитете с другими оппозиционерами: я считаю, что провести сегодня политические реформы без Путина невозможно.

– Но он не хочет этого, он не готов к этому!

– Значит, надо наращивать протестное давление, надо наращивать до тех пор, пока Путин не скажет, давайте договоримся.

– А каким образом можно наращивать?

– Это массовые акции, уличные действия, действия в парламенте, я, например, выступаю за то, чтобы не возобновлять работу фракций «Справедливой России», КПРФ и ЛДПР в сентябре.

– Ну «Единая Россия» все своими голосами примет.

– Да, пусть принимает! Времени мало остается для смены курса неконфронтационным путем.

– Сколько, по-вашему?

– Месяца 2–3, начиная с сентября.

– Всего?

– Да, не больше, осень.

– То есть огромная масса людей, которая в конце осени просто выйдет на улицы, и это будет радикально?!

– Да, это будет гораздо более радикально, я делаю все, чтобы это не произошло.

– Именно Москва?

– Да не только Москва, но в первую очередь – Москва. Да большевиков было всего 25 тысяч – перевернули весь мир.

Я там с некоторыми товарищами с той стороны говорю: ребят, ну хорошо, может быть, вы имеете какое-то моральное право разбираться с Гудковым, все-таки мы с вами люди одного поколения, мы вместе с вами прошли испытания, и мы вместе с вами будем уходить в прямом и переносном смысле с должностей и из жизни. Вы зачем с молодежью ссоритесь? Физиологически они все равно будут нас закапывать, вы же понимаете, что они могут сделать это с вами чуть раньше, так нельзя делать! Зачем вы настраиваете против себя молодежь?! Все революции были сделаны молодыми, везде была молодежь.

И я считаю, что если бы Путин немножко бы огляделся по сторонам и подумал о будущем, то я бы на его месте пошел бы следующим путем. Во-первых, изменение выборного законодательства и перевыборы парламента уже по новым правилам.

– Зачем ему это? «Единая Россия» и так штампует законы, которые ему нужны.

– Нет, нет, я говорю, что надо сделать: на втором этапе надо собирать Конституционное собрание, или Учредительное собрание, и менять Конституцию. Путин должен дать обязательство не идти больше ни на какой срок, в обмен на это общество ему должно дать гарантию неприкосновенности, и он может остаться до 18-го года президентом, но с условием, что за это время произойдут конституционные перемены. Конституционная реформа ограничит власть президента, сделает страну либо президентско-парламентской республикой, либо парламентской республикой с сохранением роли президента как гаранта Конституции, стабильности, т. е. международного лица государства. Вот такой вариант устроил бы подавляющее большинство протестного движения, он смог бы превратить это протестное движение в некий позитивный процесс, при этом Путин мог бы сам спокойно остаться до 18-го года и войти в историю реформатором…

– Но этого не будет, Геннадий Владимирович!

– Я специально сейчас это говорю через вас, чтобы, может быть, кто-то из умных прочитает; если никто из умных не прочитает, то у нас есть, к сожалению, печальный пример в истории. Вот царь Николай Второй, который в 1905 году ничего не понял, и, отказавшись передать власть тогда Учредительному собранию, он процарствовал еще 12 лет, но подписал приговор и самому себе, и своей семье. Примеров много и в истории других государств. Диктаторы не всегда хорошо заканчивают, в любом случае они оставляют о себе грустную и печальную память. Если сейчас пойдем путем репрессий, это означает, что потом никаких мирных переговоров, никаких компромиссов уже достичь будет невозможно.

– Путин не единожды говорил, что разговаривать не с кем в оппозиции.

– Это они, извините, «включают дурака». Я знаю их такую позицию, и не только Путина, они говорят: а кто такой Навальный, кто такой Удальцов, ну Гудков еще понятно, но он не лидер партии, кто такой Илья Яшин, вот вы институализируйтесь, вы получите статус, станьте мэрами, станьте лидерами партий… Но пока мы ими станем, уйдет время, и наши места займут другие люди, которые будут бомбистами и будут исповедовать путь партизанской войны. И выйдет миллион на улицы Москвы, и вот тогда они уже не будут согласовывать маршруты, куда им идти, с кем разговаривать.

– Миллион – это та сила, которую власть послушается?

– Ну я условно называю, она уже, может, и захочет послушать, но миллион может не захотеть слушать. Миллион людей просто может взять власть.

– Ну как: миллион выйдет на улицу – и что?

– 100 тысяч пойдут в правительство, 100 тысяч пойдут в парламент…

– Просто силовым образом захватят?

– Да, да, а почему нет?!

– А что вы будете делать в такой ситуации?

– В такой ситуации, когда миллион выйдет с решительными намерениями, – от меня уже ничего не будет зависеть.

– Вы будете пытаться их остановить?

– Там 100 тысяч, 150 тысяч мы как-то общими усилиями направляем, стараемся сделать, чтобы это было мирно, цивилизованно, чтобы вовремя начиналось, вовремя заканчивалось. 500–600 тысяч, 1 миллион – это уже никого не остановить, и там никто никого бояться не будет, это по закону больших чисел. Я этого боюсь на самом деле.

– Пойдете с ними захватывать правительство, телецентр? Где вы будете физически?

– Хм, не знаю, я для себя еще не решил, но точно в стороне не останусь, но не знаю, на какой стороне. Не хотелось бы, поэтому я предлагаю после 15 сентября, после очередной акции протеста, не позднее, сесть за стол переговоров. Я – за то, чтобы Путин получил гарантии на условиях реальных демократических реформ.

Мне сказал как-то один товарищ из Кремля: вот если начнется, знаешь, кто будет соседями по фонарному столбу, на котором будут висеть люди, – ну я, говорю, догадываюсь. Он говорит: на одном я буду висеть, на другом – ты будешь, потому что я в Кремле работаю, а ты – потому что депутат. И я об этом говорю, что будем вместе болтаться, поэтому давайте договариваться.

– А из администрации президента, из Кремля кто-то пытался на вас выйти?

– Я выходил на администрацию президента, встречался с высокопоставленными людьми и предлагал им варианты формирования круглого стола, но пока эта идея не поддержана.

– А кого вообще слушает Путин?

– Трудно сказать, я думаю, что большее влияние на Путина оказывает Вячеслав Володин, Сергей Иванов, – такое вот окружение. Я сейчас не интересуюсь, кто там в близком кругу Путина, раньше интересовался этим больше.

– А сейчас почему не интересуетесь?

– Не вижу смысла, ну какая разница, кто там у них какие отстаивает взгляды; пусть они сами определятся, либо пусть они идут по пути, который ярко и блестяще отражает Железняк с Яровой, – мочить до конца, ничего не знаем, все божья роса.

– А как вам с ней (Яровой) работается, вы же ее заместитель по комитету?

– Да ужас! Никак не работается, у нас такого еще не было. Я хорошо знаю Комитет безопасности со второй Думы: такой политизации, такого накала политических противоречий в Комитете по безопасности не было никогда, его все время сотрясают скандалы.

– Но Яровая попала в Думу по подаренному ей мандату Медведева, ее же не избрали, поэтому она отрабатывает.

– Вот в том то и дело: они понимают, что больше их не изберут, они не смогут победить в открытых честных выборах, поэтому люди, которые сидят при должностях, они внутри чувствуют свою нелегитимность, поэтому пытаются компенсировать это через начальственный тон. Дума ничего не принимает, Дума декорирует и оформляет решения, давайте называть вещи своими именами, ЦК «Единой России» находится вовсе не в Госдуме. Какое решение ЦК принимает – такое решение и спускает Госдуме. Я убежден, что эта Дума не доработает до конца своих полномочий.

Это первая Дума, в которой чувство нелюбви и даже ненависти стали совершенно искренними и часто встречающимися.

– Что это значит?

– Это значит, что в обществе очень сильно идет поляризация сил: ни в одной Думе, а я работаю с 3-й Думы, ну можно было поцапаться на пленарном заседании, поругаться на дискуссии на круглом столе, но в курилке или в депутатском кафе все это уходило на второй план, таких непримиримых разногласий на человеческом уровне не было.

– А сейчас вы даже не здороваетесь друг с другом?

– С некоторыми я уже предпочитаю не здороваться, есть с десяток депутатов, когда я стараюсь пройти мимо, и, по-моему, у них такие же чувства, поэтому мы по взаимной договоренности отворачиваемся.

– Они все из «Единой России»?

– Да, из «Единой России».

– Это новые депутаты?

– Это новые депутаты, есть пару старых депутатов, которые занимают такую противную, поганую позицию.

– А с Яровой вы здороваетесь?

– Ну с Яровой я здороваюсь, мы с ней все-таки работаем в одном комитете, но мы с ней действительно политические оппоненты, совершенно очевидно.

– Все эти последние антидемократические законы – это лично инициатива Путина?

– Я думаю, что все согласовывается с ним лично, я не исключаю, что есть инициатива и других лиц, но то, что он дает отмашку, – вне всякого сомнения, это слишком важные вопросы, чтобы их игнорировать.

– Хотела вас процитировать: «Страна уже многое потеряла из-за того, что я пока не стал президентом. России необходимы системные перемены, иначе крах». Вы собираетесь баллотироваться в президенты?

– Если начнут сажать, то года через два выйду и пойду в президенты. Конечно, я бы не отказался баллотироваться, я считаю, что на сегодня я очень хорошо понимаю, что нужно делать в стране для того, чтобы она не попадала в кризисы и катаклизмы и чтобы она была гарантирована от событий 1905-го, 17-го, 91-го годов. На самом деле все очень просто: все, что с нами происходит, – это единоличная власть, которая сосредоточена в одних руках. Наша Конституция требует по большому счету немедленной переработки: если мы хотим сохранить Россию как страну, не допустить ее развала и распада – нужно немедленно ограничить власть президента.

– Если вы станете президентом, вы готовы отдать часть власти?

– Да, я готов немедленно запустить системные реформы, с помощью которых сформируются три равноценные системные ветви власти, это надо сделать в ближайшие два года, и тогда мы создадим основу стабильности российского государства на века.

– А если бы вы не были депутатом, у вас не было бы неприкосновенности, накануне митинга 12 июня у вас тоже прошел бы обыск?

– Да, вопрос обсуждался, и были головы, которые говорили: давай обыщем.

– То есть пришли бы не вас обыскивать, а членов семьи, условно говоря, как в ситуации Яшин – Собчак?

– Ну да, но потом было принято решение совсем по беспределу не идти. Я к этому был в принципе готов, я знал заранее, что это может быть, но не ожидал, что проведут накануне акции, потому что власть делает все, чтобы помогать протестному движению. Даже не знаю, кто лучше власти может организовать выход на улицы – ни Навальный, ни Удальцов, ни Гудков, – мы в подметки не годимся власти, которая у нас главный организатор всех протестов.