Текст книги "Грех Каина. Острые семейные конфликты на примерах подлинных уголовных расследований"

Министр юстиции снова пошёл навстречу знаменитому учёному. В качестве подопытного на этот раз был выбран ещё живой детоубийца Эрхард Рейф, которого согласно судебному приговору предстояло казнить путём декапитации (отсечения головы) в ноябре 1880 г. Он убил своих сыновей Вильгельма и Адольфа, утопив их в Рейне в местечке Махау, так что не будет ошибкой сказать, что Рейф был крайне несимпатичной личностью. Казалось символичным, что своей смертью убийца невольно поспособствует изобретению технологии, с помощью которой в будущем станут изобличать других убийц.

Казнь Рейфа была намечена на 16 ноября и Кюне получил возможность заблаговременно подготовиться к эксперименту. Учёный оборудовал лабораторию в одном из подсобных помещений в здании тюремной церкви, разместив там необходимое оборудование (медицинское, оптическое, фототехническое). В окна были вставлены красные и жёлтые стёкла, источником света должен был служить красный фонарь.

В ночь с 15 на 16 ноября приговорённый проспал лишь один час – с четырёх до пяти часов утра. Остальное время он читал и писал при свете сальной свечи. В 8 часов утра, с восходом Солнца, смертника вывели из камеры на плац, где уже стояла собранная гильотина.

Священник прочитал отходную молитву и благословил приговорённого. Во время этой процедуры Рейф несколько раз поднимал взгляд на священника, так что логично было бы ожидать, что именно лицо пастора окажется запечатлено оптограммой. После краткого духовного наставления на глаза Рейфу надели повязку и подвели к гильотине. Саму гильотину он видеть не мог, так как до этого стоял к ней спиной.

После отсечения Эрхарду Рейфу головы помощник Кюне тут же доставил её в заранее подготовленное помещение. Кюне лично снял с глаз повязку, хирургическим путём извлёк глазные яблоки и затем вскрыл их таким образом, чтобы получить доступ к глазному дну. По оценке Кюне уже через 10 минут с момента смерти Рейфа глаза последнего были подготовлены соответствующим образом к тому, чтобы зафиксировать на фотопластинку запечатленную в них оптограмму.

Кюне полностью выполнил весь технологический цикл, который сам же и разработал, получил оптограммы из обоих глаз и… не понял, что же на них видит. Вместо священника, на которого Эрхард Рейф смотрел в последние секунды до того, как ему завязали глаза, оптограмма изображала некое колоколообразное световое пятно, которое не только не походило на человека, но не соответствовало вообще ничему из того, что мог бы видеть Рейф в последние минуты жизни.

Вильгельм Кюне, крайне озадаченный полученным результатом, попросил провести его тем маршрутом, которым Эрхард Рейф шёл к гильотине. Эта экскурсия не помогла понять тайну изображения. Тогда Кюне стал демонстрировать полученные фотографии работникам тюрьмы, надеясь, что те сумеют объяснить какой же объект мог бы так выглядеть… Однако, никто из тюремщиков ничем помочь исследователю не смог. Отгадки так и не последовало.

Кюне был вынужден официально признать, что попытка зафиксировать оптограмму в «почти идеальных условиях» окончилась полным провалом. Даже если эффект посмертной фиксации изображения в глазу действительно существует, разработанная Кюне технология не позволяла этот эффект использовать практически. К чести Кюне следует, безусловно, отнести то, что он не стал делать тайны из своего провала и в обстоятельной статье изложил как ход эксперимента с глазами Рейфа, так и признал его безрезультативность. В дальнейшем Кюне к вопросу получения оптограмм не возвращался, хотя прожил ещё почти 20 лет, на протяжении которых вёл плодотворную научную работу.

Фрагмент одной из статей Кюне, в которой учёный показывает, как изменение размера зрачка влияет на оптограмму. Вводя подопытным животным атропин (с целью расширения зрачков) и быстро умерщвляя их ядом, Кюне фиксировал различные по степени детализации оптограммы. Это по его мнению доказывало объективное существование рассматриваемого феномена. Строго говоря, данное явление действительно имеет место быть и, возможно, с развитием медицинских технологий судебная медицина получит возможность извлекать образы из глаз умерших. Даже для нас, живущих в 21 столетии, такая технология представляется трудно достижимой, а уж в реалиях позапрошлого века это вообще кажется фантастикой покруче любых идей Жюля Верна…

Тем не менее, провал Кюне, признанный мировым научным сообществом, отнюдь не уничтожил городскую легенду, продолжавшую утверждать, будто в глазах убитого образ убийцы остаётся запечатлен навек. Люди малограмотные (и уголовники в их числе) продолжали искренне верить, что дыма без огня не бывает и что-то «такое хитрое» судебные медики умеют делать с глазами убитых… вот только не признаются в этом, чтобы преступники не прознали про это секретное оружие следствия.

Ярким примером живучести таких представлений может быть поразительная во многих отношениях история убийства в конце ноября 1927 г. английского полицейского Джорджа Уилльяма Гаттериджа. Последний остановил на просёлочной дороге в Эссексе автомобиль, угнанный получасом ранее сидевшими в нём Уилльямом Генри Кеннеди и Фредериком Гаем Брауном. Констебль услышал об угоне в участке перед тем, как отправиться в патрулирование, а потому, увидев подозрительных мужчин в машине, дал знак остановиться, попросил предъявить документы на транспортное средство и вытащил из кармана блокнот, чтобы записать номерной знак. Увидев, что полицейский собрался зафиксировать номер, Кеннеди вытащил револьвер и дважды выстрелил в голову стража закона, после чего с помощью Брауна оттащил тело с дороги и… выстрелил ещё дважды, выпустив пули глаза Гаттериджа. Убийца боялся, что его опознают по оптограмме!

При этом Кеннеди и Браун совершенно упустили из вида то обстоятельство, что в руках полицейского остались зажаты блокнот и карандаш. Между тем, именно эта деталь (а не мифическая оптограмма!) помогла следствию реконструировать картину произошедшего. Следователи поняли, что перед смертью Гаттеридж намеревался записать номерной знак автомашины, а стало быть, он явился жертвой автоугонщиков. Дальнейшие перипетии расследования оказались весьма интересны, но их детальное изложение выходит далеко за рамки нынешнего повествования. Можно лишь добавить, что в январе следующего 1928 г. преступники были схвачены и казнены в один день – 31 мая 1928 г.

Кстати, убийство констебля Гаттериджа интересно ещё и тем, что при его расследовании была назначена баллистическая экспертиза пуль, извлеченных из тела полицейского, и их сравнение с оружием, найденным при аресте подозреваемых. Экспертиза проводилась с использованием сравнительного микроскопа, позволявшего рассматривать одновременно два объекта. Это был новый для европейских криминалистов прибор (хотя к тому времени сравнительный микроскоп уже широко использовался в США). Его успешное применение в интересах ответственной экспертизы открыло дорогу для повсеместного внедрения в криминалистические лаборатории европейских государств этой ценной новинки.

Как видим, представления о «разоблачительной силе» оптограмм были не только очень живучи, но и широко распространены.

Поэтому задумка профессора Донэ разыграть Ангерштейна вовсе не выглядела заведомо провальной или бессмысленной – нет! – смысл она, безусловно, имела.

Так и решено было поступить. 4 декабря профессор явился в больничную палату, в которой под круглосуточным надзором полиции лежал раненый, представился и заявил, что исследуя глаза убитых садовника и его помощника, получил оптограмму, на которой хорошо видно, как Фриц Ангерштейн наносит удары топором. Это безусловно доказывает виновность Ангерштейна, а потому, если только тот желает сохранить себе жизнь, ему самое время задуматься над объяснением случившегося.

Раненый не проронил ни слова и остался совершенно бесстрастен, по крайней мере так казалось со стороны. Донэ решил не тратить время на убеждение, здраво рассудив, что излишняя словоохотливость может лишь усилить недоверие обвиняемого. Профессор повернулся и ушёл, оставив Ангерштейна наедине с тяжкими думами. Сам Донэ остался в твёрдой убеждённости, что замысел не сработал, однако события ближайших часов привели к совершенно неожиданной развязке.

После ухода Донэ из больницы к Фрицу явился его родной брат Зигфрид. До этого момента родственников не пускали к раненому, так что Зигфрид оказался первым, кто увидел его и получил возможность с ним поговорить. Брат ничего не знал о доказанной уже виновности Фрица и пребывал в твёрдой уверенности, что Фриц – чудом выжившая жертва нападения. Можно представить его изумление, когда в ответ на вполне безобидный тривиальный вопрос «что же там у вас случилось?» Фриц неожиданно расплакался и запричитал: «Они всё знают! Они всё знают!»

Эта сцена произошла на глазах полицейского в штатском, который стоял у дверей. Присутствие такого свидетеля не остановило Фрица, который заявил огорошенному брату, что он совершил все эти убийства потому, что не мог больше жить, как прежде. Таким образом замысел профессора Донэ сработал, хотя и с небольшой задержкой. Кстати, более Фриц Ангерштейн никогда не плакал, в дальнейшем он сохранял полное самообладание и никак не выражал свои чувства.

Понятно, что признание, сделанное Фрицем брату, предопределило дальнейший ход дела. Теперь он не имел ни малейшей возможности избежать суда. Получили необходимые разъяснения и некоторые детали, связанные с причинами случившегося и последовательностью ключевых событий.

Ангерштейн признал, что совершал хищения денег из кассы предприятия, но делал это не по злому умыслу, а с целью восстановления справедливости, поскольку владелец компании умышленно перекладывал некоторые издержки на плечи подчиненных. Поэтому воровство являлось не «воровством», а всего лишь «компенсацией» вынужденных затрат. Подобная «игра в слова» не имела большого юридического смысла, но объясняла причину того острого психологического кризиса, в котором Ангерштейн оказался в конце ноября 1924 г.

К этому времени Фриц по многим косвенным признакам уже понимал, что его подозревают в хищениях, но не знал, как правильно выйти из сложившейся ситуации. Внезапное появление аудитора субботним утром и результаты проведенной им проверки повергли Ангерштейна в состояние паники. Он понял, что должен придумать какой-то остроумный ход и… не придумал ничего хитрее, как устроить имитацию пожара. В огне должна была сгореть бухгалтерия и тем самым результаты работы аудитора лишались документального подтверждения.

Задумка с пожаром, завладевшая воображением Ангерштейна, стала обрастать необходимыми деталями и Фриц быстро сообразил, что требуется имитировать попытку хищения из дома. А поскольку в здании постоянно находились люди, то хищение само собой трансформировалось в грабёж. Ну, а от вооруженного ограбления до убийства совсем недалеко… Уже к полуночи 29 ноября Фриц пришёл к пониманию того, что ему необходимо будет кого-то убить просто в силу необходимости придать достоверность картине ограбления. Рядом с Фрицем находились люди, которых он был готов уничтожить ради спасения собственного благополучия, не задумываясь – речь идёт о ненавистной тёще Катарине Барт и её фаворитке, ещё более ненавистной Минне Штолль. Однако, в воскресенье 30 ноября события приобрели неожиданный для злоумышленника характер.

Поначалу он планомерно готовился к реализации задуманного, в частности, отправился на грузовой автомашине в Хайгер и купил там две канистры с бензином, которые затем скрытно занёс в дом. Бензин он планировал использовать для быстрого поджога. Поскольку рядом с его участком находились другие домовладения, необходимо было обеспечить по возможности скорейшее распространение огня, в противном случае соседи могли успеть загасить пожар до того, как он разгорится. Уже после этого Фриц сообразил, что сам может погибнуть в огне, поэтому надумал размонтировать подводку воды к умывальнику в уборной первого этажа (что и сделал). В этом, конечно, убийца продемонстрировал полнейшую наивность – ему даже в голову не пришло, что следователи обратят внимание на странные манипуляции с водопроводом и поймут, что это вовсе не дело рук таинственных грабителей. Настоящим грабителям попросту в голову не пришло бы тратить время на возню с водопроводными трубами…

Уже закончив развинчивать водопровод, Фриц поздним вечером перерезал телефонный провод, дабы исключить возможность находящихся в доме вызвать помощь. Затея с перерезанием провода также поражает своей наивностью и бессмысленностью. Никакой практической пользы от этого не было, поскольку никто из убитых позвонить даже не пытался, а вот предварительную подготовку к совершению преступлению такого рода действие доказывало однозначно.

Однако, дальнейшей реализации замысла Ангерштейна помешал скандал, вспыхнувший вечером в воскресенье. Плохо приготовленная кухаркой пища вызвала несварение желудка Кетэ, её стало тошнить, она принялась жаловаться матери на несносную повариху… Слово за слово и – понеслась брань. Фриц поддержал жену и был готов убить тёщу и кухарку прямо тогда же, но его сдержало то, что он не был уверен в своей способности справиться с двумя крепкими женщинами одновременно. Кроме того, по его заверениям, к вечеру 30 ноября он ещё не определился с тем, как поступить с женою. Её он, якобы, убивать тогда ещё не думал.

После скандала Фриц заперся с Кетэ в спальне и там она, если верить рассказу убийцы, стала ему жаловаться на несносную жизнь и нежеление жить. Фриц её некоторое время утешал, но в какой-то момент понял, что смерть окажется лучшим выходом для Кетэ. При этом убийство жены сразу же облегчало реализацию других частей выработанного Ангерштейном плана. Ну, в самом деле – он убивает её и убивает всех… и не надо ломать голову над тем, как объяснить полиции её спасение!

В конечном итоге, Фриц и Кетэ уснули, однако около полуночи он был разбужен новым приступом рвоты супруги. Он подал Кетэ стакан воды, сменил наволочку на подушке, некоторое время разговаривал с женою, припоминая события совместной жизни. В частности, они якобы вспомнили попытку совместного самоубийства и после этого Кетэ заявила, будто её мать рассказывала ей о наследственном сифилисе, которым страдает Фриц. Дескать, он инвалид вовсе не из-за перенесенного в детстве туберкулёза, а из-за постыдной болезни собственных родителей. Эта ложь вызвала у Ангерштейна прилив гнева, но на этот раз он решил не только убить всех, но и самого себя. Он сказал Кетэ, что не хочет жить и покончит с собою. В подтверждение своих слов вышел в кладовую и принёс оттуда револьвер, из которого имел в ту минуту намерение застрелиться. Кетэ увидела пистолет в руках мужа и… упала в обморок.

Тогда Ангерштейн в который уже раз изменил собственный план и решил убить жену, пока та находится без сознания. Он нажал на спусковой крючок, но пистолет дал осечку. Крайне раздосадованный этим, он отправился на поиски охотничьего ножа, которым решил зарезать жену. Вернувшись с ножом в спальню, он увидел пришедшую в сознание Кетэ, которая заявила ему что-то вроде: «Я твоя жена перед Господом и прошу Его простить тебя!» По смыслу, сказанное означало своего рода благословение на убийство. После произнесения этих слов Кетэ вновь лишилась чувств. Ну, а Фриц решил-таки реализовать свой замысел и стал наносить удары ножом в грудь и шею супруги. Всего таких ударов, как зафиксировали судебные медики, оказалось нанесено не менее 18, хотя убийца заявил, что не считал их.

После этого Ангерштейн якобы решил покончить с собой и отправился на первый этаж, дабы отыскать другой пистолет и застрелиться из него. Пистолет он нашёл, но тот тоже дал осечку. Тогда Ангерштейн побежал в подвал, намереваясь отрубить себе руку топором. Однако, когда он уже собрался было это сделать, услышал крик наверху – это Катарина Барт вошла в супружескую спальню и увидела зарезанную дочь. Разъяренный вмешательством тёщи, Фриц помчался наверх и зарубил её. На шум появилась ненавистная Минна Штоль – убийца ринулся на неё, но та успела добежать до лестницы и рванула наверх, надеясь, очевидно, запереться в своей комнате в мансарде. Ангерштейн догнал женщину на лестнице и убил топором.

Рассказ, конечно, выглядел нелогичным и звучал бессвязно, но Фриц, видимо, просто не мог выдумать ничего лучше. Скорее всего, он вообще не планировал сознаваться в чём-либо, но посещение профессора Донэ вывело его из равновесия и Фриц стал признаваться брату под воздействием минутной слабости. Экспромтом, можно сказать. Как и всякий экспромт, этот прозвучал скомкано и недостоверно.

Дальнейшее повествование хоть и вносило некоторую ясность в последовательность событий, но не объясняло их. Согласно рассказу Ангерштейна, он после убийства Минны Штоль впал в состояние оцепенения, словно бы «перегорел», израсходовав все душевные силы. Фриц лёг на диван в гостиной и… уснул. По его оценке времени убийства жены, тёщи и кухарки имели место около 1 часа ночи с 30 ноября на 1 декабря, может, чуть позже, а на диване он проспал примерно до 7 часов утра. В это время явилась Элла Барт, пришедшая пешком с вокзала. Её появление застало убийцу врасплох, поскольку возвращение Эллы ожидалось 2 декабря или даже позже. Девушка не заметила следов преступления, поскольку трупы Кетэ и Катарины находились в спальне Ангерштейнов, а тело Минны Штоль лежало перед дверью на верхнем этаже, в мансарде.

Выждав несколько минут и, убедившись, что девушка отправилась принять душ, Фриц беспрепятственно проник в её комнату и внезапно напал. Ангерштейн считал Эллу невинной жертвой и раскаивался в убийстве; закончив своё дело, он накрыл труп полотенцами, выразив этим своё раскаяние и уважение невинной жертве.

Последующие убийства своих работников Фриц объяснил желанием придать месту преступления достоверность. Он опасался, что если убиты окажутся одни только члены семьи, то это может вызвать подозрения в его виновности, а вот если погибнут работники бухгалтерии и садовники, то таких подозрений не возникнет. Тут логика убийцы в очередной раз дала явный сбой, ход его рассуждений представляется, мягко выражаясь, сомнительным. Тем не менее, руководствуясь собственным понятием о целесообразности, Ангерштейн убил сначала своего секретаря Киля, а затем – Дитхардта. Последний явился позже первого, что и предопределило последовательность умерщвления. Ангерштейн выжидал примерно 5 часов, пока представится возможность убить садовника. Алекс Гейст был очень силён физически и убийца опасался, что попросту не справится с ним. Фриц никогда не обращался к Гейсту с просьбами помочь и не знал, как садовник отнесётся к предложению войти в дом. Помогло появление Руди Дарра. Тот пришёл в чистой одежде и Ангерштейн позвал его в дом, пообещав выдать рабочую куртку и сапоги. Когда Дарр вошёл в дом, Ангерштейн свалил его ударом обуха по затылку, после чего позвал Гейста, сказав тому, будто Дарр упал, ударился головой и его надо перенести на диван. Ничего не заподозривший садовник бросился на помощь и в ту самую минуту, когда он склонился над телом Руди Дарра, удар топора свалил его самого.

В принципе, уже после этого можно было устраивать поджог, но… Ангерштейн почувствовал голод, ведь он фактически не ел целый день. Он надумал отправиться в магазин и купить любимый шоколад. Тем более, что согласно заранее выработанному плану грузовую автомашину всё равно предстояло отогнать за пределы города. Тем самым, по мнению убийцы, создавалась видимость её угона. Ангерштейн решил совместить оба дела – отъехав на автомашине примерно на 3,5 км. от дома, он вернулся обратно пешком, зайдя по пути в магазин и купив там шоколада. Это стремление полакомиться до некоторой степени обескураживает – человек зверски расправился с 8 мужчинами и женщинами, их обезображенные трупы лежат в его доме, а он озабочен потребностью в шоколаде…

Утолив на пути к дому голод, Фриц приступил к финальной части своей инсценировки – поджогу и саморанению. Одну канистру с бензином он разлил на верхнем этаже. После того, как огонь занялся, он спустился вниз и проделал то же самое со второй канистрой. Убийце приходилось действовать с максимальной быстротой, он понимал, что пламя на втором этаже скоро будет замечено. После того, как загорелся первый этаж, Ангерштейн прошёл в уборную и там нанёс себе удары ножом через одежду. После этого он открыл вентиль на подводящей магистрали и обильно смочил водой ботинки, руки и лицо. Сделал он это для того, чтобы не обгореть в том жару, что исходил от горящего бензина. Пока он был этим занят, одежда в местах ранений напиталась кровью и быстрая кровопотеря едва не привела к потере сознания. Ангерштейн признался, что почувствовал неимоверную слабость и едва добрёл до двери. Он всерьёз испугался, что не сумеет выйти из здания, но тут подоспели люди и вывели его на свежий воздух.

Убийца был убеждён, что обставил свою мистификацию наилучшим образом и никто никогда не разберётся в истинной причине случившегося. Все неопытные преступники верят в то, что их не поймают, но их всегда ловят… Ангерштейн был потрясён, когда к нему на следующие сутки после операции явился следователь и заявил, что его вина не вызывает сомнений.

Сознание Ангерштейна в массовом убийстве фактически означало конец криминальной интриги. Эта скорая и неожиданная развязка отнюдь не лишила произошедшую драму сенсационности, но теперь расследование сместилось из области детективной в чисто процедурную.

Ангерштейн был вполне ожидаемо обвинён в убийствах восьми человек. Кроме того, его обвинили в хищении средств своего работодателя, т.е. ван дер Ципена. Поскольку бухгалтерская отчётность погибла в огне, прокуратура добавила пункт обвинения в уничтожении улик. Также выдвигались обвинения в подделке документов, т.е. ведении двойной бухгалтерии, и поджоге. Поскольку Фриц поначалу рассказывал о нападении грабителей, то вполне ожидаемо появилось обвинение в лжесвидетельстве.

Средства массовой информации уделили преступлению Ангерштейна немало внимания. Для него нашлось место не только в местных газетах и новостях немецких радиостанций, но и фанцузских, английских, американских и даже советских. Понятно, что такой изувер не вызывал к себе ни малейших симпатий и отношение к нему местных жителей было крайне враждебным. Сознавая это, а также ввиду большого общественного резонанса, министерство юстиции земли Гессен в конце июня 1925 г. изменило подсудность Ангерштейна и передало рассмотрение его дела в суд другого округа.

Процесс состоялся в городе Лимбург-ан-дер-Лан, расположенном примерно в 50 км. к югу от Хайгера. Заседания суда проходили с 6 по 13 июля в здании тамошней ратуши, сохранившейся до сих пор. Зал общих собраний заполнялся публикой полностью, свободных мест не было, присутствовали журналисты из многих стран мира, даже от американских газет. Ангерштейн, имевший достаточно времени для того, чтобы хорошенько обдумать своё положение, видоизменил свои первоначальные показания. Он более не признавал наличие умысла и заявлял о спонтанности своих действий.

О массовом убийстве в Хайгере сообщили множество европейских и американских газет. На суде в Лимбург-ан-дер-Лане присутствовало большое число иностранных корреспондентов и не будет ошибкой сказать, что Ангерштейн тогда привлёк к себе внимания не меньше, чем «пивной путч» Гитлера.

В новой версии событий убийца доказывал, что причиной трагических событий явилась отвратительная стряпня кухарки и обусловленное этим плохое самочувствие его жены. Тёщу он убил, якобы, за то, что та распространяла оскорбительные слухи о его наследственном сифилисе. Любимая супруга была убита из сострадания и по её же собственной просьбе. Денег у ван дер Ципена он не воровал, а лишь возвращал себе и своей семье то, что ван дер Ципен воровал у него.

Вот примерно так выглядела линия защиты, избранная Фрицем Ангерштейном.

Надо сказать, что концы с концами у него не сходились и даже удивительно то, как он сам – неглупый, в общем-то, человек! – не понимал искусственность собственных умопостроений. Ангерштейн на голубом глазу убеждал, что умысла не имел, но экспертиза состояния водопровода доказывала, что тот был разобран с использованием специального инструмента и отнюдь не за одну минуту. Ещё более красноречиво свидетельствовал о заблаговременной подготовке преступления перерезанный телефонный провод. Обвиняемый проникновенно рассказывал, как пытался застрелиться из двух пистолетов, но они давали осечку и такое произошло аж даже три раза! Но оружейно-технические экспертизы доказали полную исправность пистолетов и патронов к ним, а стало быть и абсолютную недостоверность утверждений о трёхкратных осечках.

Немецкий журналист Зигфрид Кракауэр (Siegfried Kracauer), репортёр газеты «Франкфуртер цайтунг», присутствовавший на процессе над Ангерштейном от начала до конца, в таких словах выразил своё впечатление об увиденном: «Маленький подчиненный человек, с хорошими манерами, тихим голосом, слабым воображением. Врожденная посредственность. Если бы суп не был сожжён, жертвы остались бы живы». Насчёт «врожденной посредственности» с Кракауэром можно, пожалуй, согласиться, но валить вину за произошедшее на плохую стряпню кухарки вряд ли следует.

Зигфрид Кракауэр прожил долгую жизнь и написал множество книг, посвященных анализу самых разных явлений общественной жизни: истории кино, урбанизации, массовой культуре и т. п. И потому удивительно, что никаких воспоминаний о судебном процессе над Фрицем Ангерштейном он не оставил. Видимо, убийца его совершенно не впечатлил. Ангерштейн пытался представить себя жертвой обстоятельств и своей цели, видимо, достиг, если даже такой тонкий и наблюдательный писатель, как Кракауэр, не почувствовал скрытой подоплеки жуткого преступления.

Прежде всего, вызывает массу вопросов большое число ран, нанесенных Ангерштейном своей жене Кетэ. Если он её действительно любил так, как говорил он этом, то откуда тогда взялись 18 ударов охотничьим ножом? Подобное очевидно чрезмерное травмирование явно указывает на серьёзную личностную подоплёку. Вряд ли такая ярость явилась следствием просьбы Кетэ убить её, ведь женщина никак не могла просить убить её «жестоко» или «изуверски» (если вообще просила об убийстве).

На фоне такого жестокого умерщвления якобы «любимой» жены странным выглядит та «умеренность», которую продемонстрировал Ангерштейн во время убийства Эллы Барт. Девушка, по-видимому, даже не поняла, что стала жертвой нападения – она лишилась сознания после первого же удара топором по голове. Да, сцена убийства была, безусловно, безобразной, с большим количеством крови, но можно не сомневаться, что страдания жертвы оказались минимальны.

Трудно отделаться от ощущения, что Фриц Ангерштейн во время убийства Эллы Барт беспокоился о том, чтобы убить безболезненно, а вот в отношении жены подобные мысли его не посещали. Чем объясняется столь разительный контраст, сказать сейчас невозможно. Нельзя исключить того, что Ангерштейн испытывал к младшей сестре своей супруги совсем не платонические чувства, хотя в известных ныне материалах эти детали, увы, совершенно не рассмотрены. Между тем, подобное предположение очень хорошо объяснило бы специфику внутрисемейных коллизий. Причём Кетэ, глубоко нездоровая как физически, так и психически, никакой конкуренции младшей сестре составить не могла. А потому даже вполне невинная симпатия между Фрицем и Эллой, если таковая действительно существовала, лишала бездетный брак Фрица и Кетэ всяких перспектив.

Сам Ангерштейн на эту тему ничего не говорил, а те люди, которые могли бы что-то знать, оказались убиты. Поэтому Фриц играл в суде роль любящего мужа и пытался объяснить произошедшую трагедию несчастливым стечением обстоятельств и собственным аффектом. Подобная линия защиты, в отличие от признания умысла, сулила хотя бы призрачную надежду на сохранение жизни. В своём последнем слове обвиняемый сказал, что вину свою признаёт и испытывает раскаяние, заявил, что готов к смерти и примет без ропота на Судьбу любой приговор, но все эти трюизмы не казались искренними.

То, как Ангерштейн защищался в суде, свидетельствует о его желании остаться в живых. Чуда, однако, не произошло и в понедельник 13 июля 1925 г. Фриц Ангерштейн был приговорён в восьми смертным казням. Его признали виновным и по остальным пунктам обвинения, но поскольку в Веймарской республике действовал принцип поглощения менее тяжкого приговора более тяжким, наказания по менее тяжким статьям обвинения назначать не требовалось. Фриц Ангерштейн отказался от попытки отклонить приговор, видимо, понимая, что придётся заявить 8 апелляций. Даже в случае успеха одной или двух из них, избежать смертной казни убийце всё равно не удалось бы. А надеяться на успех всех восьми ему не приходилось.

Смертный приговор в Германии тех лет осуществлялся в форме декапитации (т.е. отсечения головы) посредством гильотины. Почти через год со времени совершения убийства – в лучах утренней зари 17 ноября 1925 г. – Фриц Ангерштейн был казнён во дворе тюремного замка Фрайдиц в городке Диц, расположенном по соседству с Лимбург-ан-дер-Ланом.

Преступление, совершенное Фрицем Ангерштейном, является классическим примером массового убийства. Преступник продемонстрировал весь набор признаков, характерных для деяний такого рода. В течение долгого времени он жил в состоянии копившейся фрустрации, источником которой служила крайне нездоровая и конфликтная обстановка в семье. Здесь уместно задуматься над тем, почему Ангерштейн мирился с совершенно ненормальными отношениями и порядками, заведенными его женой и тёщей. Безусловно, его долготерпение являлось следствием глубоко личностных предпочтений. Другими словами, он жил так, как по его мнению, ему надлежало жить. Поскольку его брачный союз был благословлён в церкви, Фриц мог считать, что неудачный брак – это своего рода его земной крест, который ему надлежит нести пожизненно. Трудно сказать, какие именно он находил этому объяснения, но не подлежит сомнению, что долгие годы будущий убийца стоически тянул лямку, пребывая в уверенности, будто живёт по-христиански. Наверное, он верил в силу своего характера, закаленного тяжёлыми испытаниями детства, считал, что если не умер в детстве от смертельной болезни, то значит, у Бога имеется для него особый план. Вера в своё особое мистическое предназначение могла укреплять Ангершейтна долгие годы, он умел сдерживать растущую фрустрацию, не подавая вида как тяжело страдает.