Текст книги "Жизнь ни за что. Книга первая"

В кузове лежали свёрнутыми в рулоны три матраца и несколько фанерных ящиков, загруженных каким-то добром. На одном матраце сидел абориген, на два других сели «монахи». С вокзалом разобрались быстро. Пара чемоданов и пара рюкзаков разместились у передней стенки кузова.

Автомобиль быстро проскочил по центру, вышел на мост через Селенгу. Быстрое течение реки рябило воду и выдавало её неспокойный нрав. За мостом, миновав небольшие предместья, машина вышла на неширокое Читинское шоссе, которое начало кружить между сопками, быстро скрывшими город Улан-Удэ.

За Мухоршибирью машина свернула с читинского тракта вправо и покатила по ещё более узкому шоссе, точнее просто дороге в четыре с половиной метра асфальтовой ленты. Вскоре директор остановил машину у небольшой хрустальной воды речки, скорее горного ручья, отъехав от дороги метров двадцать так, что машину было не видно проезжающим. Да и смотреть было не кому. За полчаса езды от Мухоршибири не было ни одной встречной. По дороге в кузове было тихо. С аборигеном познакомились пока ехали на вокзал и брали вещи. Это был завхоз Петрович. Он был маленький, округлый по всем частям тела и головы и на светскую беседу не тянул. Леонид с интересом оглядывал проезжаемую местность, раздумывая о том, как бы приняла Бельская всё это, если бы вышла за него. День был солнечный, тёплый. Сопки, горящие золотом осенних лесов, смотрелись вдохновенно привлекательными. Казалось, что они приглашали человека посетить их гостеприимные чащи и обещали усладить красотой и умиротворить растрёпанные души. И вспоминая девушку, сказал себе, что она бы приняла всю эту красоту. И Юлий молчал, думая о своём.

– Отдыхаем, ребята, – вышел из кабины директор. – Тяжело без остановки на рессорах грузовика. Да и познакомимся.

Водитель, производственный мастер, уже зачерпывал из ручья воду в бачок. И поставил бачок на лужайку. А из принесённого с собой саквояжа вынул свёртки и пару бутылок водки. Потом расстелил чистую скатерть, и стал сервировать походный стол. Появился солёный омуль, консервы из омуля, кусок окорока, кусок сыра, литровая банка маринованных огурчиков, лимонад.

– Лимонад для запивания западникам, – пояснил директор. – Мы запиваем горной водой

Вскоре стол был приготовлен. Вокруг стола бросили два матраца и все уселись. Завхоз поставил пять чисто вымытых в ручье стаканов. Водитель разлил бутылку.

– С благополучным прибытием, товарищи инженеры, – поднял стакан директор. – Надеюсь, вам у нас понравиться. Только в первый час не пугайтесь. Я когда приехал, подумал: «Ну и занесло». А затем двадцать два года прожил и ни за что не сдвинусь. В армию на фронт ушёл отсюда. Слава богу, жив остался и обратно сюда. Ну, да ладно. С приездом!

Все выпили. Омуль – рыба отличная. Ребята это осознали, когда приветствовали Байкал. И потому в первую очередь принялись за него.

– А какая у нас рыбалка, охот. – продолжил разговор директор. – Мы на самом берегу Хилки живём. С любого места три минуты до реки. Бери спининг, и кидай блесну. Никаких приманок не надо – на железку кидается рыба. А для охотника утки, гуси, куропатки – это тоже прямо от нас. По заячьим тропам зимой без лыж пройдёшь. Ну а за медведем или маралом – это надо в тайгу, в горы. Но тоже недалеко. Косули стадами бродят. Но их стрелять запрещено. Стреляют, конечно, на свой страх и риск. Я их не трогаю. – уж очень изящны и красивы эти козочки.

Выпили вторую бутылку, запили водой. Вода была изумительной.

– Лимонад сохраним и возьмём с собой, – сказал Юлий,

– Конечно, – ответил директор. – И окорок с сыром тоже. Приедем уже поздно. Куда вам, по незнакомым местам идти. Чуток и поужинаете. А завтра разберёмся со всем…

Сугробин проснулся от солнечного зайчика, упавшего на его лицо и долго не мог сообразить, где он спал. Сначала осмотрел потолок, обыкновенный, белый. Потом посмотрел на стены в обоях с голубыми цветочками и только после этого у него включился слух. Рядом кто-то сладко посапывал. Он повернул голову и увидел в метре от себя другую кровать и на ней Симонова, который лежал на спине и с негромким бульканьем посвистывал при выдохе. На столе у окна стояла недопитая бутылка коньяка, пустая банка от крабов и прочие объедки. И тогда память вернулась к нему, и он вспомнил все события. В полудрёме после пикника, когда они сидели снова в кузове, а машина пробежала ещё километров сто, миновав чашеобразную равнину километров в пятьдесят в диаметре. Завхоз что-то говорил о ней как об уникальном месте, но Сугробин ничего не запомнил. А потом снова бугры. И из– за последнего вдруг неожиданно появилась лента реки и деревянный мост через неё.

– Вот и дома, – сказал завхоз, когда машина на малой скорости миновала мост, свернула направо к группе промышленных корпусов с улочкой одноэтажных деревянных домиков. Ну точно как Белогорская крепость в описании Александра Пушкина, куда он своим вымыслом привёл на службу молодого Гринёва.5252
  А.С.Пушкин. Капитанская дочка.


[Закрыть] Было шесть вечера, когда машина остановилась у крыльца длинного двухэтажного учебного корпуса. Директор вышел из кабины и пригласил выгружаться.

– Сейчас я размещу вас в гостевой комнате на втором этаже. А завтра думать будем.

Вахтёр и водитель помогли ребятам поднять вещи и пожелали спокойного отдыха. Комната для приезжих была оснащена двумя кроватями, и прочим, как гостиничный номер советского образца. В углу у двери был умывальник с холодной водой. Из окна был виден деревянный мост через Хилку, казавшийся издали очень изящным переплетением деревянных балок и откосов. За мостом чернел вертикальной стеной утёс метров в двести высотой по стене. Река за мостом сворачивала круто за утёс, и горизонт за её руслом закрывался лесистыми сопками.

– Никуда не идём, – решительно заявил Симонов и начал распаковываться. Первым предметом на стол попала бутылка коньяка. – Пермская, – сказал Юлий.

– К этой бутылке будет банка крабов в собственном соку. Тоже пермская. Вовкина маман прощальный привет передала, – ответил ему в тон Леонид, также выставляя банку на стол. Лимонад, ветчина, колбаса – всё что осталось от пикника украсили стол.

– А неплохо сервируется, – хором заявили ребята.

– Пусть у нас это будет последний студенческий ужин. Стаськи с гитарой нет, но всё равно споём, – с каким-то неизвестно откуда появившимся восторженным настроением воскликнул Сугробин. – Споём!

 
Это ландыши всё виноваты,
Этих ландышей белый букет.
Хорошо погулять неженатым
На рассвете студенческих лет…
 

Сопенье на соседней кровати прекратилось. Леонид повернул голову. Юлий открыл глаза и молча озирался.

– Выспался, – спросил его Сугробин и сел на кровати, нащупывая ногами тапки.

– Пожалуй, что да, – ответил тот. – И, пожалуй, надо вставать. Местный народ вежливый, не будит. Надо привести себя в порядок, побриться и выходить на представление. Школа уже гудит, слышишь.

Комната находилась в конце коридора, и до них доносился только слабый гул. Но было понятно, что жизнь началась. Было первое сентября. Ребята помылись, почистились, надели выпускные костюмы, приняли для облагораживания по чуть-чуть коньяку и пошли представляться.

Дверь директорского кабинета раскрылась им навстречу, и на пороге кабинета появился босс.

– Очень хорошо, что вы готовы к представлению. А я собрался вас поднимать. У меня весь педколлектив уже собрался в преподавательской. Прошу. Директор открыл дверь, пропуская молодых спецов вперёд. В комнате вокруг длинного стола сидело человек двадцать, среди которых было только двое бурят – мужчина и женщина. Женщина была единственной в мужском коллективе. Ребята поздоровались.

– Представляю педколлективу наших новых преподавателей, прибывших к нам с Урала молодых специалистов. Прощу их принять ласково, чтобы у них не появилось желания сбежать от нас немедленно. Сами понимаете, что если немного изменить поговорку, то она прозвучит так: « Сколько западника не корми, он всё равно на запад смотрит». Так что давайте сделаем так, чтобы они полюбили наш край, нашли местных невест, построили дома на берегу Хилки, и обрели радость на долгие года. А то они в буддисткий монастырь могут податься. Вчера были лохматые как стиляги, а сегодня – вот.

– Так они что, холостяки? – спросил пожилой тёмноволосый с проседью мужчина с бельмом на левом глазу. «Ефграфыч», как его будут называть ребята, когда подружатся.

– Вот именно. Самые сто процентные женихи с высшим образованием. Видите, какие значки на груди. У Сугробина на лацкане синел ромбик с молоточками. Так что принимайте. Того, который со значком, зовут Леонид Иванович, другого – Юлий Михайлович. Я немного ошибся и взял обоих, подумав, что он женщина Юлия. А оказывается, что есть ещё и мужчины Юлии.

– В древнем Риме был император Юлий Цезарь, – показала свою образованность бурятка.

– Ладно, – сказал директор. – Познакомитесь ближе потом. Кадровику после собрания надо будет оформить приём на работу, а бухгалтеру выдать подъёмные. А теперь рассмотрим наши ближайшие дела на новый учебный год

И так Сугробин стал называться Леонидом Ивановичем, и Лёнькой был только при встрече с друзьями.

Хорошо быть молодым специалистом! Трудовая жизнь у него начинается с получения подъёмных. После короткого совещания директор представил ребят своему заместителю, завучу, которым оказался бурят, замполиту, бухгалтеру и кадровику. Кадровик, пожилой мужчина под шестьдесят без внешних особенностей и немногословный, написал и сам отпечатал на пишущей машинке приказ о приёме на работу, сходил к директору за подписью и затем выписал им трудовые книжки. Затем проводил к бухгалтеру, вручив тому экземпляр приказа. Бухгалтер, видный мужик лет сорока пяти, улыбчивый и разговорчивый, поинтересовался, как сейчас живут на западе. И посоветовал обзавестись спинингом, чтобы иметь свежую рыбку на ужин. При этом он полистал справочники и сказал, выписывая расходные ордера-

– По двести рублей вам на каждого. Больше не получается. И передал ордера сидевшей рядом кассирше, – Отоварь спецов, а то в дальней дороге, наверное, поиздержались. Зарплата вам, пока не начнёте часы нарабатывать, будет сто пятьдесят рублей. А если что будет непонятно, то всегда приходите запросто. А удочки купите, будем на рыбалку вместе ходить. Далеко не ездим. Выходим на берег и рыбачим.

– Двести рублей это совсем неплохо, – сказал Сугробин. – Моё шикарное ратиновое пальто, которое мне подарил на выпуск отец, стоило сто восемьдесят. Поэтому есть предложение познакомиться с окрестностями: населённым пунктом, его достопримечательностями и населением.

– Годится, – ответил Юлий. – Только предлагаю одеться попроще, чтобы внимания не привлекать.

– Нашими бритыми башками мы всех привлечём, если даже лохмотья оденем. Но я согласен.

Они переоделись в спортивные костюмы и потопали в посёлок, который широко раскинулся по другую сторону шоссе от училищного городка, на ровном левом берегу Хилки, повернувшей на юг из-за утёса. От предгорья посёлок отделяла небольшая речка, впадавшая в Хилку, за которой равнина бугрилась и дальше поднималась высокими сопками, покрытыми лесом. До главной улицы посёлка, где сосредотачивалась общественная и культурная жизнь, было километра четыре. Начиналась главная улица с большого деревянного клуба, где можно было посмотреть кино и потанцевать молодёжи по воскресным и праздничным дням. На улице располагалась двухэтажная средняя и тоже деревянная школа, магазины, почта, больница и администрация. К большому удивлению не обнаружилась церковь или хотя бы её останки. Возможно, что поселение возникло в советское время. Населения в посёлке было навскидку две – три, а может и все четыре тысячи и состояло, как позже прояснилось, из потомков ссыльных, беглых и прочих «партизан». Семейских здесь не было. Они жили своими деревнями и кучковались в двух десятках километров ниже по течению Хилки. На улицах было немноголюдно. На них поглядывали, но без видимого интереса. Они зашли во все магазины и задержались на почте, где купили конверты и бумагу. Там же Сугробин написал открытку Ивану Макаровичу о прибытии и кинул в ящик. В магазине культтоваров присмотрели радиолу, но покупку отложили до получения жилья. На обратном пути вышли на мост и полюбовались на бурное течение реки, убегающей в бесконечную долину с небольшими холмами. Было тепло.

– А ты знаешь, – сказал Юлий. – Я по карте посмотрел и определил, что селенье Бюрилей находится на широте Харькова – Киева. Так что мы почти на юге.

– Были бы на юге, если бы не было в пятидесяти километрах Монголии и всей центральной Азии с её непредсказуемым климатом. Читал в книге, которую купили – морозы иногда достигают пятидесяти градусов. Думаешь зря декабристов в эти края засунули. Царь – батюшка сознавал, где наивные идеи о демократии у них вымерзнут.

– Да… А мы с тобой добровольно.

– На нас ничего не повлияет. Мы же советские люди. А Женька Крюков бы просто спел: «Где бронепоед не пройдёт, и танк свирепый не промчится.…».

– Однако, – вдруг спохватился Юлий, когда они уже ступили на крыльцо учебного корпуса. – А мы на вечер выпить ничего не взяли.

– И хорошо, – откликнулся Сугробин. – И так за дорогу всё здоровье подорвали. Надо восстановиться и тренировками заняться

– А я посмотрю, что в здешнем магазине продаётся, – настоял на своём Симонов и повернул к магазину, который находился в полсотне метров через дорогу.

– Рассчитывай только на себя, – махнул. рукой ему вслед Сугробин и вошёл в здание.

На следующий день пришлась суббота и по местному устройству для населения учебного городка готовилась баня. С утра к спецам пришёл замполит и повёл их знакомить со всем хозяйством: учебными мастерскими, лабораториями, учебными классами, гаражами и прочим. Всё было в неплохом состоянии. И Сугробин с Симоновым остались довольными увиденным. Замполит, молодой мужчина, высокий, суховатый, годами чуть за тридцать, сразу взял дружеский тон беседы равных людей, и все сразу перешли на ты. Он неплохо разбирался в хозяйстве и обстановке, но ничего не преподавал и занимался только внедрением идей партии в головы малообразованного контингента взрослых учащихся. Жена у него, педагог, работала заведующей детским домом, а двое детей начинали учиться в школе. Он рассказал всё о себе в процессе знакомства с хозяйством, а также рассказал понемногу и обо всём коллективе. Говорили молодые спецы мало, больше слушали. И только в конце беседы просветили замполита о договорённости с начальником управления и сказали, что если им не предоставят в сентябре приличное жильё, они имеют право покинуть понравившееся уже место. Замполит хмыкнул и сказал, что после бани зайдёт к ним для разговора.

Баня стояла берегу Хилки, и народ из парной сигал в воду почти из дверей. И чтобы не смущалось население видом голых мужиков или баб, любительниц подзакалиться, директор приказал открывать баню для дела только с наступлением густых сумерек. Хилка река не хилая. Метров 150 в среднем русле и течение дай Бог. И чтобы горячих людей не унесло, был сделан водоотбой, который отбивал прямое течение и образовалась небольшая тихая заводь, куда народ безбоязненно и нырял.

Банька выдалась на славу. Вода в реке была ещё не ледяная, но острая, и моментально снимала перегрев. Тройка заходов и вся дорожная мутность и усталость снялась. Горячий крепкий чай, заваренный из коробки со слоником, совсем примирил организм с окружающим миром. Сотрудники училища одобрительно оценили банное выступление молодых и этим как бы зачислили в свой состав общественной стороной.

Замполит зашёл в номер, как и обещал, тоже распаренный и отошедший от партийных перегрузок. Сугробин поставил перед ним чашку с чаем и подвинул тарелку с печеньем.

– Угощайся, замполит, и рассказывай о своих проблемах. Не просто же так зашёл. С намерением.

– Мне нужна ваша помощь, – сказал замполит, отхлебнув крепкий чай. – Занятий в училище до октября не будет. Все курсанты, как принято, на уборке и вы как бы в свободном полёте. А у меня проблемы. Мне нужно создать большой плакат, написанный масляными красками по металлу. Его уже склепали. Осталось только покрасить и написать.

– И что написать на плакате.

– «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме».

Сугробину вспомнился разговор с Руденко по этому поводу, когда он сказал, что тысячи здравомыслящих коммунистов глядя народу в глаза, будут повторять эти слова, выданные вождём. И вот один из этих тысяч перед ним наяву, а не во сне.

– И ты веришь в эту хреновину, – спросил он замполита

Замполит внимательно посмотрел на Сугробина, потом на Симонова. Хмыкнул.

– А что? На западе все такие смелые? Я вот не смелый. И верю я в коммунизм или не верю – распространяться не буду. Секретарь райкома бумагу прислал, и я его распоряжение буду выполнять.

– Вот так-то, Симонов! Коммунистам надо продвигать идею, а беспартийные должны работать. И бесплатно, как я понимаю, – обратился Сугробин уже к замполиту.

– Да, денег на это райком не выделяет.

– Я не рисовать, не писать не умею, – заявил Симонов.

– А ты, Леонид Иванович?

– Ладно. Давай доживём до понедельника. Но в положительном случае, стол с закуской за тобой!

– Годится, – сказал замполит, вставая. – Но на людях так о лозунгах не выражайся. Некоторые могут не понять. А уезжать не торопитесь. С жильём разберёмся. У директора есть домик, но он его для кого-то бережёт

Сугробин, обладая некоторой графической способностью, согласился написать плакат прямым шрифтом. Щит из листовой стали на рамной основе из уголков был сварен. Он стоял у забора перед учебным корпусом метров 25 длиной. Леонид попросил замполита поставить щит на подставки на удобную высоту для работы и покрасить алой нитрокраской. Потом рассчитал размер шрифта, разметил алое стальное полотно и приступил к работе. И не прошло трёх дней, как плакат был готов, быстренько поднят на крышу и надёжно закреплён. Замполит в эти дни от Сугробина не отходил, помогал держать линейку, мешал краски. Симонов ходил в магазин и к обеду ставил на стол четвертинки. Они с замполитом выпивали, Сугробин участия в выпивке не принимал.

– Он боксёр у нас, форму бережёт, – подначивал Симонов.

– Так может он спортивную секцию бокса организует. Буряты страсть как это дело любят.

– Тебе денег райком на это дело не выделит. А секция не плакат. Стоит тренер дорого. Ты вот что, замполит, скажи. Мне вот с партийцами так на коротке встречаться ешё не приходилось. Был у нас в группе один коммунист, но студент не в счёт и он разделял все наши общие мнения. Скажи, почему у вас младший по чину старшему возразить не может. Ты ведь прекрасно понимаешь, что никакого коммунизма наше поколение не получит в обстановке идейного разброда после «разоблачения» культа Сталина и молчаливого противодействия народа инициативам нового вождя.

– А зачем по башке получать. Будешь по таким вопросам спорить, так и исключить могут.

– Значит, сам не веришь, а проповедь читаешь. Неудобно, наверное, внутри.

– Конечно, неудобно. Но все так живут. Думаешь директора поставили бы директором, не будь он членом… И тебе придётся вступать, если о карьере будешь думать. Беспартийному в руководители не пробиться.

– И всё-таки, пока я беспартийный, скажу, что разговор про коммунизм для нашего поколения – это бред той сивой кобылы.

– Вот сообщу КГБэшнику в район о тебе, и загремишь в края далёкие, – усмехнулся невесело замполит. – И это несмотря на то, что плакат написал.

– А я и так добровольно приехал в эти далёкие ссыльные места, – отмахнулся Сугробин, – куда уж дальше посылать. Да и не скажешь ты никому, так как с нами тебе выпивать приятнее. Допивайте, и пойдём плакат добивать.

Чуть позже, когда они с замполитом курили, отдыхая от злого запаха нитрокраски, Сугробин говорил —

– В пятьдесят шестом меня, школьника, покоробила та беспардонность, с которой был нанесён удар по всему святому, чему меня воспитывали семнадцать лет. Мне было понятно, что святых среди вождей не бывает, но люди умирали с именем Сталина, гордились. Страна после этого «разоблачения» потеряла единство. Китай открыто заявил о подрыве Хрущёвым идеи социализма. А «наш Никита Сергеевич», уже оставив страну без продовольствия, проводит съезд победителей, который будет аплодировать твоими ладошками. А народ, т.е. я, Симонов и др. будет усмехаться, и сочинять анекдоты. Я твёрдо уверен, что Никита и в верхах надоел, и дни его сочтены. Но как говорят в таких случаях – за державу обидно. Я абсолютно уверен, что социализм – лучшее социальное устройство общества. Но как восстановить разрушенное доверие!? Вступать в партию и быть исполнителем бессловесным, как ты? Этим ничего не исправишь. Других путей пока не представляю. И моя цель – набраться как можно больше опыта в профессии, а там видно будет.

– Это ты правильно решил, – сказал замполит. – Давай дёрнем по соточке по этому поводу.

– Пьяница ты, замполит, – ответил ему Сугробин. – Но я согласен.

Он уже сожалел, что пустился в рассуждения с малознакомым коммунистом.

Плакат на фасаде выглядел внушительно и достойно. Замполит цвёл и от обещания не отказывался, но стол не накрывал. За то уговорил Лёньку написать ещё и моральный кодекс строителя коммунизма. И беспартийный Сугробин, собиравшийся добиваться улучшения социализма, нарисовал и кодекс, который был торжественно вывешен на передней стене вестибюля. Но стола и после кодекса не было.

– Такая уж у нас партия – пообещает и не сделает, – хмыкнул Симонов. – Но за то рекомендацию тебе через год замполит напишет, как идейному вдохновителю строительства коммунизма.

– Ладно! Всё нормально. Делать всё равно нечего.

Оценивая обстановку, Леонид с Юлием решили, что обещание своё Замполит выполнить не может по объективной причине. Весь месячный завоз спиртного выкупался и выпивался населением в первую неделю месяца, а остальное время народ тосковал, перебивался случайными выпивками спирта, самогона, одеколона и прочего дерьма. Но к середине месяца исчезал и одеколон. И надо было быть аккуратным в разговорах, чтобы в собеседнике не вспыхнула злоба, возбуждённая отсутствием алкоголя. Так-то было в далёкие времена. Сейчас там, наверное, спиртное продают все 365 дней по 24 часа в сутки на всех перекрёстках. Россия спаивается новым режимом. Коммунисты также не пренебрегали поддержание в народе возбуждённого настроения, но хоть формально ограничивали продажу планом и морально осуждали беспробудные переборы. А сейчас выполняется прямая задача разжижить генофонд России алкоголем и получить половину населения в умственном развитии на уровне полудебилов вместо талантливых, умелых и смелых. Но это сейчас, в ХХ1 веке. А тогда…

Тогда в один из дней после написания плакатов молодые спецы сидели в своей комнатёнке и играли в карты «в дурака» на щелканы, когда к нам зашёл завуч, бурят по национальности, маленький, щупленький. Пришёл вместе с такой же женой и замполитом. Завуч был явно не породистый в своём народе. Порода у бурята: коренастый, широкоплечий, лицо широкое в половину плеч, глаза – щелочки. И очень крепкие ребята. Но какое нам дело – начальник он всегда начальник, какого бы внешнего вида не был. «Скучаете, ребята?» – спросил завуч. «Да так..», – откликнулись они разом. «Скоро будет весело» – сказал завуч и продолжил: А пока мы тут посовещались с директором и замполитом и решили премировать Леонида Ивановича 12 дневной путёвкой в дом отдыха за его творческую работу по созданию плакатов. Заезжал секретарь райкома и весьма одобрил. Не возражаешь? Стоит путёвка всего 7,2 рубля. Дом отдыха «Учитель» в получасе езды от центра Улан Удэ. Только проезд туда и обратно за свой счёт. Так как?» «Что, бездельник? – толкнул Леонид Юльку, – работа вознаграждается!» Лёнька, не скрываясь от своего внутреннего голоса, был рад предложению. Последние дни его просто мутило от закрутивших его превратностей жизни. Всего два месяца минули от последнего звонка Оли и она была непрерывно с ним и он стонал, просыпаясь от приснившихся мгновений счастья. Ему хотелось сбежать из Бурмундии. И неожиданное предложение развеятся за казённый счёт его попросту ободрило.

– Поезжай, Леонид Иванович. Спасибо тебе большое от руководства и от меня лично, – сказал замполит. – Я там бывал. Вкусно кормят, и молодые учительницы будут вокруг тебя.

– И что я буду делать с этими учительницами?

– Ха! Так ты же первый раз в дом отдыха поедешь. Там и узнаешь, что с ними делать. Они подскажут и научат.

Так Сугробин получил первую профсоюзную путёвку на поддержание здоровья. Это было кстати. Как не поворачивай и не списывай всё на молодость и на не растраченное здоровье, здоровье надо беречь и помогать организму всегда. 5-й курс, диплом, потеря любимой и масса других стрессовых ситуаций. И всё без медицинского контроля!? Если бы всё контролировать, то можно бы было писать книгу о том, как надо и не надо жить. Но сами мы к врачам обращаемся, когда уже стоять не можем. Административно автора лично отправляли на ежегодные медицинские осмотры только когда он начал работать с излучениями. Так надо понять, что это было предприятие министерства Среднего машиностроения. Но о необходимости контроля здоровья хорошо знало партийно-советское руководство и создало лично для себя и своих семей сеть привилегированных лечебных и курортных элитных заведений, где от генсека до секретаря парткома и от предсовмина до руководителей предприятий проходили профилактическое лечение и отдыхали совершенно бесплатно. И в дополнительное время к оплачиваемому отпуску. Естественно, жёны, мужья, дети и др. родственники также находились там. Глупому народу об этом не докладывали. На том и сгнили и сгинули в лету. И мне думается, что коммунизму в России уже не восстановиться в ближайшие полвека. Сейчас совсем плохо для народной массы. Но она деморализована и неспособна к защите самой себя. На восстановление своего человеческого достоинства потребуется время. И главное сейчас, чтобы люди не забывали то, что об их здоровье кроме их самих заботиться никто не будет. Мы и тогда понимали это, но не заботились, потому что времени на это не хватало – надо было зарабатывать на жизнь и доводить социализм до теоретических норм и порядка.

Среди сосен под сопками стояло с десяток двухэтажных деревянных коттеджей, каждый из нескольких номеров; одноэтажная столовая, клуб с библиотекой и танцевальная открытая веранда. И в этих коттеджах человек двести отдыхающих. Все члены профсоюза министерства образования.

Была прекрасная золотая осень. Днём было тепло, почти жарко, а вечером был нужен плащ с беретом. Было понятно, что пригород Улан-Удэ не южный берег Крыма. Но было хорошо: хороший корм на выбор и никакого насилия. Спи, гуляй, выпивай, уезжай в город или совсем не появляйся. Так все и поступали. Половина, объединившись в группы, выпивала утром, днём и вечером, треть куда-то уезжала, а остальные, которым ехать было некуда, а пить не хотелось или денег не было, слонялась по территории и близких окрестностях, дожидаясь вечера, после которого можно было спать по расписанию. Была неплохая библиотека. В ней Сугробин проводил время с полдника до ужина, а после обеда до полдника спал. Утром гулял вместе со всеми или в одиночестве или, забравшись в беседку, что-нибудь пытался написать в своей записной книжке: иногда записать наблюдения, иногда порассуждать, а иногда что-нибудь срифмовать. С записной книжкой он не расставался с выезда на целину и считал это очень полезным. К тому же в студенческий период составил несколько десятков стихов. И пусть они никогда не предлагались для публикации, они нравились его друзьям и девушкам и он немного думал о себе как о стихотворце. К примеру, Бельской:

 
Когда склоняюсь на колено,
Что б платья край поцеловать.
Передо мною вся вселенная
В раз начинает полыхать.
И в ослепительном видении
Лесу в огонь, лечу гореть,
Чтоб хоть на миг своим горением
Сердечко милой отогреть…
 

Сугробина заприметил за царапанием бумаги в беседке полненький бурят, добродушный и доброжелательный после выпивки и предложил, не стесняясь, приходить к нему в редакцию. Он оказался зам. редактора толстого журнала, что издавался тогда в республике. «К нам приходит такая бездарь и приносит такие опусы, а ты не похож на них, ты задумчив», – сказал он и пошёл продолжать свой режим отдыха в шумную компанию.

К тому времени у Сугробина отрос сантиметровый ёжик на голове и такой же величины хэмингуэевская бородка. А в прохладную погоду на голове был чёрный шерстяной берет. И внешность его явно не была затёртой до заурядности. Леонид не приехал в редакцию, хотя кроме стихов составил ещё парочку рассказов в последующие месяцы. Наверное, зря! Он так и не состоялся как писатель или поэт, возможно потому, что больше на его пути не попалось таких доброжелательных редакторов. Но он писал. И в архивном чемодане у него лежали рукописи всякой всячины.

По вечерам Сугробин ходил на танцы. «Не посыпать же голову пеплом и закрываться в келье, если покинула любимая», – решил он». Молодых девушек не было, да и не могло быть. К 20—22 они ещё не заслужили профсоюзных путёвок. Но сидеть по вечерам в номерах было немыслимо, и он танцевал со всеми, кто не казался совсем старухами, называл их мамочками, а они ласково называли его сынком. Так что никакого отпускного романа не произошло. Среди этих девушек одна больше других отпускала ему комплиментов и шпилек Она была энергична, эксцентрична, неплоха собой и определённо знала себе цену. Была она из Читинской области, но уходила от конкретности в вопросах кто она и откуда. В отместку Леонид сказал, что будет называть её Читана, и она весело смеялась и говорила, что ей это нравиться. Он проводил её до крылечка коттеджа в первый же вечер знакомства и попытался приобнять, но она ласково похлопала его по щеке, сказала: «Не балуй!» И убежала, цокая каблучками. Леонид был очень, очень молод. И понятия не имел о курортных романах без любви. Он любил Бельскую. И ему надо было время, чтобы любимая девушка затуманилась за далью расстояний и непонятности. И внимание новых знакомых женщин, как лекарство от любви, заслонило бы её навсегда. И он совсем не расстраивался, наблюдая за страстными парочками, образовавшимися в доме отдыха сразу после вечера знакомств. И провожая Читану « без руки и слова…», он весело шёл спать, чувствуя как благотворно вливается праздный отдых в организм, возрождая его.

Пролистывая ежедневно прессу в библиотеке, Сугробин натолкнулся на объявление, в котором местный педагогический институт приглашал на работу преподавателя по курсу «Автомобили и тракторы». Это было то, чему его учили, и что он собирался преподавать в профучилище. На другой день он поехал в институт. Всё было рядом, да и по городу он ещё не гулял. Декан факультета, породистый бурят лет пятидесяти в светлом костюме встретил Леонида более чем любезно. Всё его в нём устраивало, даже борода (к слову замечу, что бороды тогда в массовом порядке в Советском Союзе не носили, хотя за них не преследовали, но и не одобряли) Далее он пообещал если не комнату в общежитии, то место обязательно и как само собой разумеещееся, поставил вопрос о сдаче кандидатских и будущей подготовки диссертации. Сугробин, хоть и отказался заниматься наукой вместе с Руденнко, сказав, что не понимает своего предназначения, здесь был со всем согласен, так как это не противоречило его планам. За год мало ли что могло произойти. Главное уйти от обязательной отработки безконфликтно. В одном бурят отказал. Леонид предложил ему освободить его от распределения и написать письма в республиканский Минобразования и в управление профтехобразования. И решить всё сверху, а не оставлять его в одиночестве пробиваться снизу. В ответ декан рассмеялся: «Если пробьёшься, я уж точно буду знать, что ты тот человек, который мне нужен». «Если Вы дадите мне срок до лета, то я точно сделаю своё освобождение, но до октября остаётся одна неделя! И это ставит нашу договорённость под сомнение», – сказал Леонид. В ответ бурят снова улыбнулся: «Дерзайте, молодой человек, путь в науке усыпан терниями… Я Вас возьму на условиях, о которых мы договорились».