Текст книги "Жизнь ни за что. Книга первая"

Сугробину сразу пришла целая кипа писем. От всех, даже от Витьки Фомина из Фрунзе. Он успокоился от своей неудачи в армейской службе и сейчас учился на первом курсе Фрунзенского политехнического. И даже лысина перестала его смущать. «Умные девушки не обращают внимания на это», – пояснил он в письме и в заключение приглашал поменять промёрзлое место обитания на приятный город солнечной Киргизии. «Гм!» – хмыкнул Сугробин. Это уже второе приглашение после Руденко. Сам Руденко написал, что принят в аспирантуру и теперь ещё на три года останется на севере. Коля Смирнов остался в Казани и определился на вертолётный завод. Балыбердин поступил в распоряжение Мурманского пароходства, но назначение ещё не получил. Чащихин приступил к работе на авиамоторном заводе и готовился к свадьбе с Бэлой. Сожалел, что Леонид недоступен для присутствия. А Саня Ширяев продолжал быть студентом и не размышлял ни о чём. Откликнулся и помор Зосим, который написал, что готовится стать отцом второго ребёнка, и пожелал «не пшёнкать». И ни в одном письме ни про партию – мать, ни про верного ленинца, созывающего съезд.

Сосед механик за стеной в нашем двухквартирном доме был интересный человек, который работал в мастерских на всех должностях: и кочегаром на котельной, и мотористом на электростанции. И кузнецом, и механиком по двигателям внутреннего сгорания. И карбюратор мог отрегулировать, и топливный насос у дизеля поправить. А сам механик приехал с дальневосточья. О чём он говорил скупо и неохотно. Да Сугробин и не выпытывал у него его жизнь. Помнилось, как отозвался он о строительстве Комсомольска на Амуре, когда разговор зашёл о целине и комсомольцах вообще. «Комсомольцы в Комсомольске с винтовками стояли, а строили совсем другие», – пробурчал старина и начал рассказывать про охоту на кабанов и показал шрам во всё правое бедро – след от клыка секача.

Была пятница после полудня. Завхоз Петрович пригнал и выгрузил во дворе у крыльца машину дров: кругляшей берёзы и сосны, напиленных чурбаками по полметра. После двух дней непогоды небо прояснилось, и солнце обжигало последние золотые листья зарослей на сопках и в долине Хилка и тонкой десятилетней берёзки в палисаднике. Леонид с Юликом принесли из мастерских топор с колуном и резвились над чурбаками, стараясь развалить чурбак на две половинки с одного удара. Работа шла споро: поленница колотых дров росла, а кругляшей становилось меньше. В это время к ним и заглянул сосед. Уселся на пенёк, завернул самокрутку и молча курил, наблюдая за работой. Накурившись притоптал окурок и сказал ни к кому из нас не обращаясь, а так в пространство: «На охоту собираюсь, только вот одному скучновато…»

– Компанию подбираешь, – спросил Юлий и ловко расщепил очередной кругляк.

– Да вот и пришёл вас пригласить. Лодку вот сегодня наладил, мотор проверил, заправил. Я на остров езжу, что ниже по течению Хилка, где река на два рукава разделяется и образует остров километров пять длиной и шириной километра два-три. Там сейчас полсотни зайцев бегают и лисы, и барсуки. Им некуда уйти, пока река на зиму не встанет. Да и утки там. И гуси. Порыбачить можно на внутреннем озере.

Юлий не был ни рыбаком, ни охотником. А Леонид был всегда. В Улан-Удэ уже присмотрел в спортивном магазине хорошенькую двухстволочку двадцатого калибра. Денег у него не хватало в те дни, и он собирался съездить за ней после первой же солидной получки. А тут было такое завлекательное предложение.

– У тебя же одно ружьё. А где мы возьмём для меня? – спросил Леонид.

– Да пойди к любому, ну хоть к заму. Он никуда не ездит, а ружьё держит.

– А когда ты собираешься двинуть?

– Да вот пообедаю и повезу лодку на реку.

– Ладно, Юлик! В эту субботу у меня занятий нет. Я за охотничьими трофеями, а ты добивай дрова.

– Значит, едем! – сказал механик. – Тогда через пару часов я жду тебя в лодке у бани.

Когда через два часа Леонид с взятым напрокат ружьём и рюкзаком со шмотками и провизией спустился к реке возле бани, механик заканчивал в лодке последние приготовления. По берегу ходил бухгалтер со спинингом. В руках он держал авоську с несколькими некрупными ленками.

– Вот на ужин, – показал он авоську и добавил. – Я же не виноват, что они за железку хватаются. Другие сетки спускают, приманки кладут, а я на железку и совсем не виноват. Вот видишь, снова схватился. – И бухгалтер быстро начал крутить катушку, вытаскивая очередного ленка. И вытащив рыбину, негромко сказал Леониду: «Ты с механиком по-аккуратнее будь. Как напьётся, дурным становится».

– Спасибо за предупреждение, – сказал Леонид, – Но выпивку я не беру.

– Это ты не берёшь, – усмехнулся бухгалтер и пошёл вдоль берега, помахивая удилищем.

Леонид бросил вещи в лодку и уселся на банке в носу. Механик оттолкнул лодку веслом. Течение подхватило железную посудину, и через мгновение она уже была посредине русла.

– Без мотора пойдём. Течение быстрое, через час будем на острове, – сказал механик и закрепил весло на корме как руль.

Быстрое течение несло лодку со скоростью 8—10 км/час. За зарослями прибрежного ивняка скрылся посёлок, и только далёкие сопки высились и даже как будто вырастали в своей величине. А в южную сторону, куда увлекал нас бурливый Хилок, уходили высокие облака, создавая впечатление высоких гор. Равнина, перемежаясь с невысокими холмами, уходила к Монголии на юг и на восток вдоль монгольской границы к Чите, за Читу в Даурию. Невысокое солнце ещё чуть грело, попадая прямо на лицо или обнажённые руки, но стоило отвернуться, как сразу холодный воздух от воды прогонял всё набранное тепло. Полная первозданная тишина, нарушаемая только мягким журчанием воды о корпус лодки, действовала умиротворяюще. Всё казалось прекрасным, как в первый день после творенья.

– А вот и остров, – нарушил тишину механик.

Леонид оглянулся. Река расширилась метров до пятисот. Посредине реки прямо из воды выступала роща высоких деревьев, разделяя единую гладь на две одинаковые протоки.

– Пойдём по правой. Там на острове заливчик есть, – снова сказал механик и, запустив мотор, повернул лодку направо. Километра через два обнаружился залив, вдававшийся в остров почти против течения реки метров на двести. Вода в нём не бурлила и не кипела как в реке, а плавилась ровной золотой гладью в лучах уже заходившего солнца. Механик поставил вёсла в уключины и выгреб на отмель в самой глубине залива, где раскинулась небольшая полянка. Охотники вынули из лодки вещи и быстро поставили палатку. Механик собрал спининг и кинул его Сугробину-

– Я костром займусь, а ты сходи на озеро, оно рядом за бугром. Может, на ужин свежачок достанешь.

Леонид взял снасть, сумку и пошёл в указанном направлении. Спннинг у него был и в Перми. Но не особенно его увлекал и опыта большого Лёня не имел. Ну, выловил с десяток щук и окуней и весь опыт. А тут уже вечер и полная уверенность напарника, что он без улова не вернётся. «Не скули! —сказал он сам себе мысленно. – Ещё не ночь». И увидел озеро. Оно было небольшим, метров сто на четыреста и берега были чистыми. Он встал потвёрже, приладился к удилищу и кинул. Блесна улетела метров на сорок. Леонид во время притормозил катушку и, не давая утонуть блесне, потянул её к себе, накручивая катушку. Но не успел он протянуть блесну и на десяток метров, как она резко остановилась. Не успел он также и подумать, что поймал зацеп, как леска резко рванулась влево от него, катушка ударила по пальцу и заверещала трещотка тормоза. «Зацеп» был живой. Леонид ухватил катушку и, помогая тормозу, медленно отдавал леску, одновременно подкручивал катушку назад, не давая слабины. В общем, ему повезло, что рыбка села на блесну намертво. А леска была новая и прочная. Повоевав минуты три, он подтянул щучку к пологому участку берега и также волоком, не катушкой, а бегом от берега, выволок добычу из воды. Рыбка оказалась в два с половиной килограмма. Освободив блесну, он за оставшиеся полчаса до полной темени поймал ещё пару рыбок и вернулся довольный и гордый, что не подвёл запад перед востоком. У механика ярко горел костёр. На костре кипела вода в котелке, и закипал чайник. Леонид протянул механику добычу.

– Ну, молодец! Не зря я тебя в напарники пригласил. Уха – не консервы. Сейчас картошечку с лучком в котелок засыплю. Потом щурят. Они ведь неплохи – каждый на кило потянет.

Не прошло и получаса, как великолепный охотничий ужин был готов. Импровизированный стол на двух досках из лодки, котёл с ухой, посредине, солёный омуль, две сваренные крупными кусками щуки, лук, чеснок. Леонид проголодался и налив в чашку густой юшки, принялся за трапезу. Но механик хитро прищурился и полез в палатку, поворочал там мешки и выволок на свет костра два флакона одеколона с танцующей то ли грузинкой, то ли осетинкой.

– Как, Леонид Иванович? Не желаешь?

– Не приучен я к таким напиткам, – повертел Леонид в руках пузырёк, в котором было граммов сто двадцать жидкости. Он не раз видывал, как одеколон пьют, но принимать никогда нужды не было. – Да и мы ж с тобой договаривались провести охоту по сухому (ему тут вспомнилось предупреждение бухгалтера) Может быть, ты уберёшь свой «коньяк» до возвращения?

– А я ко всему приучен, – грустно как-то произнёс механик. Взял у Леонида пузырёк, вылил в кружку, добавил в неё речной прозрачной воды и заглотил двумя глотками.

В общем, Леонид отлично поужинал и примёл всё, что было на столе, оставив только одну щуку и полкотла юшки на утро. А механик у него уже после первого флакона забурел, запел тюремные песни и, съев несколько ложек ухи и дольку омуля, выпил второй флакон и выпал в осадок. На всякий случай Леонид забрал из палатки оружие и спрятал в кустах. Сон был глубокий без сновидений и проснулся он с восходом солнца. Механик раздувал костёр, но не раздул и стал добивать очередной флакон, заедая холодной юшкой. Охота срывалась.

Леонид раздул костёр и подогрел уху с рыбой. Молча налил чашку ухи и подал механику. Налил и себе и неторопливо позавтракал. Механик также молча хлебал уху. Леонид сходил к реке сполоснул посуду, налил в котелок воду и поставил на огонь.

– Вскипит, заваришь чай и выпьешь полкотелка. – сказал он механику. – И в палатку, спать. Понял!

Механик кивнул.

– Ты что, всегда так охотишься?

Механик посмотрел на него мутными глазами, вздохнул и уткнулся в чашку. Леонид взял рюкзак, положил в него хлеб, банку тушёнки и весь огневой запас.

– Патроны я тебе не оставляю, – сказал он механику. – Вот спининг. Восстановишься, сходи на озеро.

Он кивнул. Леонид забросил на плечи рюкзак, подпоясался патронташем и, вскинув на правое плечо тульскую двухстволку, пошёл к левому берегу острова, предполагая обойти его против хода солнца. Лёгкие высокие облака озарялись багряным осенним солнцем, тихий не колеблемый ветром воздух зримо струился между деревьями. Дышалось легко и приятно. Кусты и деревья, регулярно прореживаемые весенними паводками, не создавали непроходимых джунглей, а припавшая к земле жухлая трава не цеплялась за сапоги и не шуршала. Леонид сам почти не слышал, как идёт. Несколько холмов были в зарослях погуще, и на них росли сосны. Видимо это и были места, куда вода не доходила и там спасались бедолаги, которые по нерасторопности не покинули остров до вскрытия реки. и потом были вынуждены существовать на ограниченном пространстве.

За кустами послышалось гоготанье. Леонид поднялся на холм. Метрах в ста через деревья блестела вода, а в небольшом заливчике плескалось десятка три белых гусей. Летели они, конечно же, с ледовитого океана, а здесь отдыхали, пользуясь пригожей погодой. Гуси птицы очень чуткие. На кромке высокого берега стояли два сторожа и крутили головами во все стороны в любое мгновение готовые подать сигнал тревоги. Он полюбовался несколько минут мирной гусиной жизнью и скрылся из гусиного вида, не желая нарушать их покой.

Через несколько минут прямо из под него, когда он отодвинул ветки куста для прохода, выскочил заяц, уже совсем белый, и с такой скоростью сиганул от Леонида, что хотя он его и видел ещё метров двадцать, но ружьё только сумел сдёрнуть с плеча и больше ничего.

– Ишь, какой прыткой… – сказал он себе и взял ружьё наперевес.

Следующий заяц от него не ушёл. Он также выскочил из под ноги и почему-то побежал по импровизированной чистой просеке, а не в кусты. И уже ушёл метров на тридцать, когда Леонид выстрелил. Заряд попал точно. Косой не мучился. Леонид положил добычу в рюкзак и продолжал обход острова, держась берега и не заходя вглубь более ста – двухсот метров. Несколько раз над ним пролетали стайки уток, но всегда быстро и неожиданно. Один раз он выстрелил, но промахнулся. Зайчишки выскакивали ешё не раз, но все были по умнее и сразу прыгали в другие кусты. Где-то около середины дня Леонид услышал за деревьями непонятный шум и крик похожий на стон. Он быстро протиснулся сквозь кусты в сторону шума и увидел на полянке метрах в двадцати от себя огромного орла, прижимающего к земле зайца. Стрелять он не мог, так как только бы поранил обоих, к тому же стрелять орла он никогда не хотел, а зайца, попавшего в такую беду, было просто жалко. Леонид громко заорал, захлопал в ладоши и побежал к схватке. Орёл недовольно клёкотнул, отпустил зайца и взмыл ввысь. Заяц, ещё не ударенный мощным клювом, а только прижатый, вскочил и, не веря своему счастью, сделал с места огромный прыжок через голову и пропал. Эта сцена из жизни живой природы и её разрешение достойна любого настоящего охотника. И Леонид, возможно в тот момент не осознавая всё до конца, был необычайно взволнован и наполнен чем—то радостным. И он здесь же уселся на поваленный ствол дерева в каком-то восторженном состоянии, открыл тушонку и пообедал в большом настроении душевного и физического здоровья.

Леонид обошёл остров по кругу против часовой стрелки к двум часам дня. По ходу подстрелил ещё двух крупных русаков и, неся потяжелевший рюкзак, с удовлетворением отметил, что на биваке теплится жизнь: горел костёр, над огнём на прутиках пеклись кусочки рыбы, а осунувшийся и посеревший механик старательно хлебал вечернюю юшку.

– Как можется? – спросил Леонид, кидая рюкзак на землю

– Живой…, – откликнулся механик.

– Поскольку завтра воскресенье, ночь проведём на острове и поедем домой к обеду, чтобы ты ещё и выздоровел, – строго распорядился Леонид. Механик кивнул и предложил ему кусок закопчёной щуки на прутике.

Перекусив, Леонид кинул рюкзак механику, который было пополз в палатку покимарить. И попросил его обработать зайцев. Механик закряхтел, но стал развязывать мешок.

– Ну а я пройду на озеро. Поблесню.

Механик снова молча кивнул.

– Что, тяжела грузинка оказалась? Я знаю, что «тройной» пьют. А про грузинок – осетинок не слыхал.

– Всё пьют, – махнул рукой механик.

На озере был щучий жор. Леонид довольно быстро отловил десяток мерных щурят примерно по килограмму каждый, вернулся на бивуак и под запал выловил в заливчике пару крупных ленков. Механик за это время сдёрнул с зайцев шкурки, подсолил и повесил их на ветки под ветерок. Тушки тоже подсолил и завернул в чистое полотно.

– Зайчишки заделаны, Леонид Иванович. Шкурки доведём до ума, и моя бабушка тебе шапку сошьёт. Морозы-то здесь ой-ой. А зайчишек тушить будем дома, – сказал механик, оглядывая и рыбную добычу напарника. – И улов недурён. Ловил бы, пока рыба хватается.

Настоящий промысловик ловил бы, пока блёсны не кончатся. Но Леонид чувствовал себя утомлённым и, покурив, не вернулся на озеро, а выпотрошил и подсолил рыбу. Потом подвинул в огонь толстые поленья, посидел немного наблюдая, как огонь жадно охватывает подброшенную пищу, и залез в палатку к механику. Облегчённо вздохнул, забравшись в спальный мешок, приладил уставшее тело по-удобнее и мгновенно заснул.

Проснулся Леонид часа через два, когда вечернее солнце освещало только верхушки деревьев. Их золотой блеск он увидел в откинутый клапан палатки. Механик тревожно похрапывал. От него пахло свежим одеколоном. Выбравшись из палатки, Леонид увидел потухший костёр. Из под золы пробивалась тонкая струйка дыма и кроме храпа механика вокруг не было никакой жизни. Он пошёл в кусты, насобирал хворост и раздул огонь. Пламя радостно накинулось на сухие ветки, сразу потеплело, и жизнь продолжилась. Над бивуаком с правого берега Хилки со свистом промчалась стайка кряковых уток. Летели они красиво, и он проводил их восхищённым взглядом. И зарядил ружьё. Долго ждать не пришлось. Четвёрка уток также стремительно помчалась из-за реки прямо на него, закрытого от них деревьями. И когда они показались в просвете веток, Леонид выстрелил два раза. Стайка рванулась в разные стороны, но одна из уток резко повалилась вниз и упала в десятке метров позади костра. Крупный красивый селезень. Леонид немного погрустил над ним, но поскольку мир создан не нами, а в этом мире устроено так, что все друг друга жрут, грусть его быстро улетучилась под азартом охотничей страсти. Ещё прошла стайка. Снова выстрел и снова птица упала за костром. Он присоединил птиц к своим общим трофеям. Появилось чувство голода, и Леонид занялся приготовлением ужина. Почистил и сварил картофель. Добавил в него лук с морковкой и заправил банкой свиной тушёнки. Аромат аппетитного кушанья разлился по окрестностям. В палатке зачмокал механик. И через минуту в проёме палатки показалась его мятая физиономия.

– Запах-то какой. С ума сойти. Нальёшь плошку?

Глаза у механика были трезвые и печальные.

– Если одеколон весь выпил, налью. А если нет, то допивай и снова спать.

– Ничего больше нет, Леонид Иванович. И так чуть жив. Я же на двоих брал, а ты не выпиваешь. Всё одному пришлось, – простонал механик.

– Бери ложку, бедолага. Не хрена вас жизнь за долгие годы не научила. Пейте водку. Советская водка натуральная, не самопальная. Чистая как слеза и никаких болезней внутренних органов, кроме цирроза.

– Побыл бы в моей шкуре и местах, какие пришлось посетить. И ведь ни за что. – механик махнул рукой и стал жадно поедать картофельный суп.

Леонид чувствовал непростую судьбу механика, но в душу не лез. Заварил крепкий чай, и ужин закончился охотничьими байками.

Утром Леонид проснулся поздно. Механика ни в палатке, ни у костра не было. Время подходило к середине дня, и обед был готов, когда механик выполз из кустов, держа в одной руке спининг, а в другой мешок с рыбой.

– Ну что, отоварился, – спросил его Леонид. – Должно быть, в озере ни одной щуки на развод не осталось?

– Нормально, – сказал механик.– И в озере нормально, и бабушку молодыми щучками побалую.

Они пообедали, разобрали лагерь и погрузились. Мотор затарахтел двумя цилиндрами с четырьмя тактами, и железная посудина выползла на фарватер Хилки бороться с её стремительным течением. Механик сидел на корме, держа в руках руль. Солнце освещало его прокопчёное загаром и парами машинного масла лицо, изборождённое глубокими морщинами. Из под кепки выбивались ещё малоседые, но крепко поредевшие волосы. Он был не стар в свои сорок пять, но для Леонида в двадцать два года, казался глубоким стариком. О чём механик думал сейчас Леонид не мог предположить. Трудно предполагать, что он думал о радостях охоты, если весь праздник для него уложился в полдюжины пузырьков одеколона и двухдневной головной болью. Но Леонид и об этом, пожалуй, не думал. Ему было приятно, что так просто и хорошо началась его самостоятельная жизнь. А механик? Больше на охоту он с ним не ходил. У Леонида появилась компания охотников: Ефграфыч и Кеша (Иннокентий Николаевич). Но ружьё со всеми принадлежностями и припасами он за полсотни рублей прикупил у механика. Наверное, потому, что они через стенку жили. А по тому же случаю купли – продажи ружья, подарил механик ему только что сделанный им кинжал, замечательно исполненный клинок, с наборной ручкой и эфесом. Ножны были красивые, но быстро сломались. А клинок с его великолепным по качеству лезвием (острым и стойким) многие годы служил Леониду в походах и путешествиях и сейчас служит на кухне. И его Елена Максимовна нахвалится им не может, так как с помощью клинка и молотка разрубаются любые кости и куски мороженого мяса и рыбы и режется всё, что должно разрезаться в домашнем хозяйстве. И не износился за сорок лет. И когда Леонид Иванович берёт его в руки для работы, ему вспоминается далёкий край и вечно хмурый механик.

Зима наступила в середине октября в канун открытия ХХП съезда КПСС сразу и сурово через три дня после охотничьей экспедиции. До этого погода стояла минусовая, но ясная. В первую ночь зимы задул ветер, печная труба в доме загудела, как будто в ней поселились бесы, луну закрыли чёрные тучи, и повалил хлёсткий сухой снег. Утром пришлось разгребать снег до калитки и пробираться в модельных туфлях до учебного корпуса по сугробам. Западники шли ступая след в след тихо поругиваясь и пряча уши в короткие воротники демисезонных пальтишек. К середине дня прояснило немного, снег прекратился, но к вечеру пришёл мороз под двадцать, а к утру следующего дня было уже двадцать пять градусов ниже нуля по Цельсию. Народ быстро переоделся в кожухи, валенки разных фасонов, а на головы натянул пуховые платки с поддёвками и мохнатые треухи из всех наименований мехов – от заячьего до собачьего. В преподавательской над Леонидом и Юлием добродушно подсмеивались: « Не ждали наши западники такого поворота. В шляпах и кепочках хотели прожить…» Пришлось срочно принять меры. Они купили в первую очередь шапки из непонятной породы меха, но очень тёплыми оказавшиеся. На ноги Леонид купил катаные валенки, а упрямый Юлик купил кирзовые сапоги.

– Вот подтаивать будет, попрыгаешь, – говорил он, натягивая по три носка на ногу, уговаривая больше своё упрямство, а не коллегу. В валенках в мороз всегда было тепло и уютно. Немцам, прежде чем начинать войну, надо было закупить в России хотя бы миллион пар валенок, да столько же кожухов, но нахалы всегда не дальновидны. И ничего не научившись в сорок первом, они послали свои армии в зиму на Сталинград, где также вымерзли, как и под Москвой. Но это к слову. А после того, как были одеты головы и ноги, попались по случаю приличные шерстяные постёганные ватой поддёвки-безрукавки и меховые кожуха они покупать не стали. Решили, что перезимуют.

В первые дни октября, как только весь контингент учащихся был на месте, руководство провело все организационные собрания: партийное, профсоюзное, комсомольское, ДОСААФ. Молодым дали дорогу в жизнь и нагрузили. Комсомольским вожаком избрали Симонова, председателем комитета ДОСААФ Сугробина. Им доверяли ответственные дела. Они делали и не подводили. Но, оставшись одни, хохотали. «Если б знали наши старшие коллеги, что раздают посты самым что ни на есть стилягам. И что комсомольский вожак был отмечен областной комсомольской газетой, а второй к этому относился с ревностью». Леонид всегда огорчался, что ничем подобным он не отмечен, забывая, что самое горячее время борьбы со стилягами он провёл в училище… И при выпивке по поводу этих назначений, они с Юлием с грустью и сожалением перетирали косточки нашему «ленинскому» ЦК во главе с Никитой, проявившему огромное скудоумие и затратившее огромное количество народных денег на борьбу с юностью, которая стремительно образовываясь, желала жить вместе со всем миром, не быть стриженой под одну гребёнку и петь не только партийные гимны. А наша спесивая верхушка, сама начавшая жить для себя, без всякой проницательности будущего страны и заботе о будущем своего народа, стала готовить себе бесславный конец. И начав борьбу за чистоту идей борьбой против своевольной молодежи, подготовила из неё разрушителей (всё таки лучшей за всю историю человеческого общества) социальной системы, в которой человек из-за глупости вождей частенько ощущал, что его пытаются делать дурачком, но никогда не чувствовал, что он выкинут обществом. И ни у кого не было неуверенности в завтрашнем дне для себя и своих детей. Эти разрушители не желали быть могильщиками строя, завоёванного и построенного с огромными жертвами, в чистой своей идее проповедовавшего постулаты Христа. Они жаждали очищения своего общества от скверны, накрывшей всю территорию и души людей как невидимая космическая пыль. Но тупость люмпенов, пробившихся во власть, была при жёсткой административной системе непреодолима. И погубили себя и страну вожди своими неправедными делами и сотрутся их имена уже в ближайшие годы ХХ1 века.

На преподавание в вечерней школе Симонов и Сугробин согласились легко. Но не так всё было просто. От училища до школы было около четырёх километров и они, закончив свои занятия в пять вечера и чуть передохнув, пешедралом по морозу, подбадривая себя смешинками, топали в вечёрку: Леонид шёл, пошаркивая валенками, а Юлий цокая керзачами. Там перекуривали и на урок. «И чума меня побери, – говорил себе Сугробин, – что не поймут меня сегодняшние молодые, чем я был занят. Как не поймут тогдашних молодых мужчин и женщин в возрасте до тридцати пяти, которые после изнуряющей работы тащились в классы и, преодолевая усталость и сон, по мере своих способностей и желаний впитывали необходимые знания, чтобы после по возможности поступить в техникум или институт. И завоевать уважение к самим себе и быть уважаемыми своими детьми».

И государство давало им эту возможность. Государству нужны были грамотные умеющие люди. Сейчас, когда по стране бродят миллионы беспризорных детей, никто и не думает образовывать не успевших получить нормальное образование и предоставлять им оплачиваемые учебные отпуска и прочую помощь. И не знали молодые инженеры, многому ли они своих учеников научили. Но свидетельства о семилетнем образовании и возможность для поступления в техникумы, две группы Сугробинских учеников получили. А сами преподаватели получили неплохую прибавку к своему жалованью. Со всеми уроками и заведованиям лабораториями они стали получать в 1961 году ещё по тем дорогим деньгам, не испорченным будущими инфляциями, до 500 рублей в месяц. Водка стоила 2р12коп, хлеб 12 коп килограмм. У инженеров рядовых на заводах и НИИ зарплата было 90—100 рублей в месяц. И потому отправил Леонид к новому году денежный перевод Ивану Макаровичу на тысячу рублей, чем очень поддержал и порадовал стариков.

По Хрущёвской инициативе с осени обозначенного года в обычных школах ввели курс трудового обучения. Вероятно для того, чтобы меньше стиляжили и больше думали о Родине. И в Бюрилее, естественно, решили обучать десятиклассников автотракторному делу и погнали на занятия в училище и девочек, и мальчиков. Достались они Леониду. Никому из стариков возиться с детьми не хотелось. Девчонок было больше, чем парней. «И за что вас-то…», – только и сказал Леонид, посмотрев на дозревающих невест и женихов, которые с любопытством глядели на него. Бороду он по возвращению из дома отдыха сбрил. На голове отрос полутора сантиметровый ёжик и в тонком свитере с высоким воротником до подбородка, он выглядел совершенным ровесником своих учеников. Да так оно и было. Им было 17 – 18 лет, ему 22. Уроки у школьников, как и у курсантов, были двухчасовыми.

– Что ж, мои юные будущие друзья, – начал Леонид. – Через два семестра, или правильнее через три четверти школа вручит вам аттестаты зрелости, и вы станете взрослыми людьми, равноправными со мной и другими взрослыми. Возможно, многие из вас уже побывали в дальних от родного дома краях и поняли, что мир намного больше вашего района, и все вы уже намечаете планы на своё будущее. Наша страна огромна и прекрасна всеми своими просторами. И главное, надо выбрать дело, получить необходимые знания и место, где вы это дело будете воплощать в действительность. К сожалению, взрослые не всегда поступают правильно. И с вашим привлечением к авто-тракторному делу также. Я бы понял привлечение молодых людей, потому что мальчишки есть мальчишки возиться с техникой им положено. Но зачем девчонкам знать, что такое «трансмиссия». Им, самое большее, надо выучить правила движения и научиться водить автомобиль, потому что не до скончания века Россия будет без автомобилей. А женщина за рулём легкового автомибиля – это картинка.

Глаза у ребят повеселели. Кое-кто поднял руки.

– Подождите с вопросами, – сказал Леонид. – Я буду вести занятия так, как заложено программой. Но постараюсь, чтобы вам было не скучно. И мы с вами будем поднимать все вопросы, которые вас будут интересовать. В изобретении автомобилей и внедрению их в жизнь есть много интересного. Но кроме автотехники мы будем говорить о жизни, о мире, о власти и будущем, которое обещается вам как коммунизм. А теперь вопрос. Кто скажет, что такое автомобиль?

Минуту все молчали. Один решился.

– Автомобиль это машина, – сказал он. Кто-то хихикнул.

– Не будем мучиться, – придержал Леонид класс. – Автомобиль – это действительно машина. Легко двигающаяся транспортная безрельсовая машина на колёсном ходу, приводимая в движение собственным двигателем. Первое чудище, соответствующее такому определению создал во Франции в 1770 году некий Ж. Кюньо. Мысль человеческая не стоит на месте. Был изобретён двигатель внутреннего сгорания. И в 1886 году немецкие инженеры Г. Даймлер и К. Бенц построили первый автомобиль с двигателем внутреннего сгорания. И открыли изобретателям всего мира дорогу к невообразимому творчеству, которое не прекращается ни на секунду и цивилизованный мир получает ежегодно десятки новых, всё более совершенных безрельсовых машин на колёсном ходу. Кстати, «мобиль» по латыни обозначает движение. И автомобиль движется по всему миру и по всему Советскому Союзу. И очень жаль, что ни Российская империя до семнадцатого года, ни наше социалистическое государство не были в первых рядах создателей и совершенствования автомобилей. Царизм, как известно по многим фактам, не ценил того, что создавалось российскими талантами. Даже первый в мире по всем действительным фактам изобретатель радио Попов, не признаётся в остальном мире как первый. А всё из—за косности чиновников имперского правительства, не обеспечившего патентованием российский приоритет. К слову, вашей группе было бы значительно интереснее и полезней пройти обучению азов электро и радиотехники. Вот где пластами лежат не открытые открытия. И где девушки несомненно найдут свой большой интерес. А то, возможно, многие кроме учителя или врача других профессий и не видят. Ведь что такое электричество. Это вселенная не познанного. Недаром в студенческой песне поётся:

 
Нам электричество пахать и сеять будет,
Нам электричество тоску и грусть развеет.
Нам электричество наделает делов —
Надавишь кнопку, чик-чирик. И человек готов. (Народ негромко хмыкнул)
 

А Советскому Союзу время на становление досталось тяжёлое, и средства направлялись на создание военной техники, не до автомобилей было. Но были построены мощные автозаводы. Кто скажет, какие автозаводы? Где выпускают вам хорошо известные автомобили ГАЗ—51, «Волгу» ГАЗ—21? А большой грузовик ЗиС или маленький «Москвич»?