Текст книги "Казачество и власть накануне Великих реформ Александра II. Конец 1850-х – начало 1860-х гг."

Надежды Военного министерства на результативность деятельности местных комитетов не оправдались. Предоставленные проекты новых положений оказались «по своему содержанию и направлению не соответствующими духу новейшего законодательства». В связи с этим военный министр Д.А. Милютин признал необходимым «для скорейшего и правильного окончания этого дела» учредить в 1865 году при Управлении иррегулярных войск особый Временный комитет по пересмотру казачьих законоположений⁴³. Авторы тома подробно разбирают программу занятий Временного комитета, показывают его повышенное внимание к вопросам развития гражданской сферы казачьих войск, раскрывают детали дискуссий на заседаниях комитета по вопросам торговли в казачьих войсках, нового порядка казачьей службы на основе конскрипции и пр. Такая направленность политики Военного министерства в отношении к казачеству объясняется авторами тома императорской установкой, озвученной в известной речи Александра II перед депутатами комитета в октябре 1866 года⁴⁴. Ее влияние имело долгосрочный характер. В высочайшем докладе по Военному министерству за 1868 год проговаривалось, что ведомство в своих действиях основывается на идее «объединения, сколько возможно, казачьего сословия с другим, совместно с ним обитающим, населением под одним общим гражданским управлением, сохранив в отдельности только в военном устройстве казаков, в собственном хозяйстве войсковом и военной администрации»⁴⁵.

Повторяя тезисы «Исторического очерка», авторы тома не сводят казачьи преобразования только к результатам деятельности Временного комитета. Они уделяют значительное внимание административным реформам в казачьих войсках, осуществленным во взаимодействии с местными властями. Важным шагом в этом направлении стало получение в 1865 году Оренбургским казачьим войском нового устройства в составе новообразованной Оренбургской губернии. Впоследствии данный опыт был распространен практически на все казачьи войска. Новая конфигурация властных полномочий предполагала, что «казачье население, по частям административной, полицейской и судебной, подчинялось общим губернским или областным учреждениям, и лишь для дел по военной и хозяйственной частям казачьих войск сохранены особые войсковые учреждения в виде войсковых штабов, войсковых и войсковых хозяйственных правлений, управлений атаманов отделов и т. п.»⁴⁶.

Стремление к объединению казачества с прочим населением империи выразилось, по мнению авторов тома, еще и в организации с 1870 года станичного управления по примеру крестьянского, действующего с 1861 года⁴⁷. Станичное общество приравнивалось к крестьянской волости, и уже станичный сход, а не круг получал «самостоятельность в распоряжении общественным хозяйством и ведении общественных дел, какая была предоставлена сельским обществам»⁴⁸. Сближение казачества с прочим населением связывалось с отменой крепостного права. После 1861 года только казаки оставались в «прежнем принудительном замкнутом сословном строе, не допускавшем освобождения от сословных прав и обязанностей путем перехода в другие сословия». Такое положение, противоречащее новым «началам государственного устройства», не могло сохраняться долго в неизменном виде. Тем более что по окончании Кавказской войны государственная потребность в существовании «казачьего сословия значительно ослабела»⁴⁹. Первым шагом к преодолению сословной замкнутости в казачьих землях стало предоставление лицам невойскового сословия права водворяться, приобретать и строить дома, заводы, магазины и лавки в г. Екатеринодаре и в наиболее крупных станицах Кубанского и Терского войск. По этому поводу Александр II заметил, что подобный порядок следует распространить и на другие казачьи войска⁵⁰. Это произошло после принятия закона от 29 апреля 1868 года, разрешающего представителям невойскового сословия селиться на территории всех казачьих войск. К окончательному же «уничтожению замкнутости казачьего населения», по мнению авторов тома, привела реализация закона от 21 апреля 1869 года, по которому казачьи офицеры и чиновники освобождались от обязательной службы, казаки получали право исключаться из казачьего сословия, переходить в другие войска и служить вне своих войск, а лица невойскового сословия могли теперь зачисляться в казачьи войска.

Авторы тома, констатируя «быстрый ход реформ и упразднение некоторых казачьих войск», неоднократно упоминают о распространении на местах «опасений» за дальнейшее существование казачества как особого сословия. Большинство «опасений» признается неосновательными, хотя и выделяется «единственный» повод для их появления, а именно – преобразование воинской повинности казачьих войск в 1867 году на основе жеребьевой системы (конскрипции)⁵¹. Донские депутаты Временного комитета совместно с представителями войсковой администрации выступили категорически против изменения традиционного порядка несения военной службы. В томе подробно показывается их позиция по этому вопросу⁵². Так же внимательно авторы тома осветили действия правительства в отношении Уральского казачьего войска, отличающегося своеобразным укладом жизни, и рассмотрели примеры сопротивления уральцев проводимым реформам в 1870-х годах⁵³. «Опасения» сопровождали первый и единственный опыт деятельности земских учреждений среди казаков, имевший место в Области войска Донского с 1876 по 1882 год. Недоверие казаков к земству связывалось с их боязнью «быть обращенными в податное сословие» через земское налогообложение⁵⁴.

В первой части 11-го тома разбирались общие тенденции развития казачьих войск в военной сфере и в области землеустройства. Более детально эти же вопросы рассматривались в специальных частях. Авторы третьей части, посвященной воинской повинности, А.И. Никольский и Н.А. Чернощеков представили историю изменения порядка отбывания казаками воинской повинности по каждому войску отдельно. В подаче материала они допустили явную непропорциональность – военные преобразования 1860-х годов были показаны в меньшем объеме, чем реформы, проведенные в 1870-х годах. С одной стороны, это можно объяснить тем, что самое многочисленное Донское войско так и не было переведено на конскрипционную систему, которая с 1867 года активно внедрялась в казачьих войсках, в то время как принятые в середине 1870-х годов «Положение о военной службе Донского войска» и «Устав о воинской повинности Войска Донского», вытеснив конскрипцию, стали основой для организации казачьей службы уже во всех войсках, продолжая оставаться актуальными и в начале XX века. С другой стороны, нам представляется, что А.И. Никольский и Н.А. Чернощеков сознательно не хотели концентрировать внимание на таком варианте казачьей службы, который подразумевал качественно иной путь развития казачества. Глубокое осмысление до конца нереализованной альтернативы в казачьей жизни, связанной с конскрипцией, могло поставить под сомнение существующий порядок казачьей службы, породить его критику. Такая рефлексия в условиях обозначившегося в конце XIX – начале XX века кризиса казачества и только что погасшей революционной волны вряд ли соответствовала интересам Военного министерства и власти в целом.

Появление идеи установления четкой нормы служилого состава в казачьих войсках при помощи освобождения казаков от обязательной военной службы авторами третьей части связывалось с желанием центрального правительства в 1860-х годах приблизить организацию воинской повинности казаков к общей, действовавшей тогда в империи, системе воинской повинности. Одновременно ставилась «задача создать среди казачества особый, свободный от тягостей военной службы, класс войсковых граждан, долженствовавший своими мирными занятиями содействовать культурному развитию казачества»⁵⁵. В связи с тем, что Оренбургская оборонительная линия утратила свое прежнее значение из-за «прочного подчинения киргизов русской власти» и лояльности местного башкирского и мещерякского населения, власти решили перевести Оренбургский край с военного на мирное положение, а оренбургских казаков на новый порядок службы на основе конскрипции⁵⁶.

Отмечая особую позицию донских казаков по отношению к конскрипции, А.И. Никольский и Н.А. Чернощеков тем не менее подчеркивают неизбежность реформирования существующей донской служебной системы. Дело в том, что из-за сокращения срока казачьей службы до 15 лет и с уменьшением числа строевых частей мирного времени прежний порядок набора казаков Донского войска на службу становился неэффективным. К 1871 году в войске накопилось более 6000 молодых казаков, так и не поступивших на действительную службу, в то время как другие казаки несли воинскую повинность без смены очереди уже по 5, 6 и 7 лет. Определяя главные основания будущей реформы, Военное министерство «отступило от прежних своих взглядов и пошло навстречу пожеланиям войскового начальства (донского. – Авт.)». Донская администрация была уведомлена о том, что военное ведомство «не считает уже необходимым применить к Донскому войску непременно ту или другую систему»⁵⁷. По мнению авторов третьей части, такое изменение взглядов было вызвано движением в сторону утверждения в империи всесословной воинской повинности в 1874 году⁵⁸. Дальнейшее изложение материала А.И. Никольским и Н.А. Чернощековым не являлось оригинальным и во многом повторяло то, что уже было описано в «Исторических очерках» и работах М.П. Хорошхина, в том числе и содержание дискуссии между МВД и Военным министерством по поводу привилегированного положения казачества и его стоимости для государства.

До середины XIX века различные детали в организации военной службы и в казачьем землеустройстве подчеркивали специфику того или иного войска. Несмотря на попытки унифицировать аграрное законодательство в казачьих войсках во второй половине XIX века, некоторые особенности в казачьем землевладении и землепользовании сохранялись вплоть до начала XX века. Собственно, об этом и идет речь в последней, четвертой части 11-го тома под авторством Н.А. Чернощекова. По его мнению, высочайший рескрипт Александра II от 24 июня 1861 года, предоставивший льготы кубанским казакам при заселении предгорий западной части Кавказского хребта, а также специальное Положение от 10 мая 1862 года, зафиксировавшее эти льготы в развернутом виде, обусловили дальнейший ход и направленность аграрных мероприятий в казачьих войсках. Н.А. Чернощеков отмечал, что Положение 1862 года внесло «в казачье землеустройство совершенно новые начала, а именно впервые допустило развитие частной собственности и разрешило водворение в станицах лицам не казачьего сословия…»⁵⁹. Такое решение автор четвертой части связывал с доминированием в казачьей правительственной политике линии, получившей наиболее яркое воплощение в деятельности Временного комитета по пересмотру казачьих законоположений. Н.А. Чернощеков пишет об отрицательном отношении комитета к общинной системе землевладения, распространенной в казачьих войсках. Комитет считал, что «общинное землевладение, стесняя развитие частного благосостояния, ограничивало производительность земель, которые могли бы прокормить вдвое и втрое больше населения…»⁶⁰. Тем не менее итоги рассмотрения в комитете и в других инстанциях возможности применения «Положения о поземельном устройстве государственных крестьян» (1866) к казачьим войскам оказались отрицательными. Таким образом, право государственных крестьян по продаже своих земельных участков как односельчанам, так и посторонним лицам не распространялось на рядовое казачество, хотя и продолжало сохраняться за Кубанским войском. Причины отказа от опыта государственных крестьян были разобраны еще в первой части тома⁶¹. Новый закон, подготовленный комитетом, «О поземельном устройстве в казачьих войсках» от 21 апреля 1869 года все земли, отведенные станичным обществам, признавал состоящими во владении, а не собственности станичных обществ. В законе также закреплялись права казаков на земельный участок, само же распределение земель и порядок надела уточнялись положениями и правилами о размежевании, разработанными отдельно для каждого войска⁶². Н.А. Чернощеков показывает специфику реализации закона от 21 апреля 1869 года во всех войсках, акцентируя внимание на негативных последствиях его применения, в том числе на массовых примерах сдачи казаками своей земли в аренду⁶³.

В отличие от простых станичников, казачьи офицеры и чиновники все же получили землю в частную собственность. Еще в первой части тома подчеркивалось, что решение по этому поводу исходило лично от Александра II и имело символическую сторону. Обнародование специального положения, регулирующего передачу срочных участков земли, находящихся во временном пользовании офицеров и чиновников войска Донского, в полную их собственность, было приурочено к празднованию 300-летнего юбилея войска Донского в мае 1870 года⁶⁴. На принятие такого решения, по мнению Н.А. Чернощекова, повлияли два обстоятельства. Первое – это наличие среди представителей власти мнения «о вреде временного пользования землей с точки зрения правильного ведения сельского хозяйства и повышения производительности почвы». Второе – как было установлено, доход со срочных офицерских участков «оказывался далеко ниже пенсионного обеспечения офицеров регулярных войск», назначить же немедленно казачьим офицерам пенсию не представлялось возможным по финансовым соображениям. Таким образом, перевод срочных участков в потомственную собственность давал «возможность тем, кто не мог и не хотел вести хозяйство, путем продажи участков получить единовременное денежное обеспечение»⁶⁵. Упомянутые законодательные акты во многом предопределили казачий хозяйственный уклад жизни во второй половине XIX века (за исключением Уральского войска⁶⁶), и Н.А. Чернощекову оставалось только подчеркнуть особенности их фактического воплощения в том или ином войске⁶⁷.

Наш повышенный интерес к 11-му тому обусловлен, конечно, не только впечатляющими 2022 страницами только трех его частей без приложения. Благодаря усердию авторов тома правительственная политика в отношении казачества в 1860—1870-х годах оказалась, как никогда ранее, насыщена обильным фактологическим материалом. Предпринятый выше его обзор теперь позволит нам при анализе последующих работ перенести внимание на скрытые механизмы такой политики, на оценочные суждения в ее адрес и на новые прежде неизвестные сюжеты.

Строго говоря, труд С.Г. Сватикова «Россия и Дон (1549–1917). Исследование по истории государственного и административного права и политических движений на Дону» нельзя отнести к дореволюционной историографии, так как он был опубликован в 1924 году в Белграде уже в эмигрантский период жизни автора⁶⁸. Однако задумывалась эта книга в революционные годы, и мы убеждены, что, если бы большевики не задержались у власти, определенная часть представителей «казачьей историографии» последовала бы вслед за авторитетным мнением С.Г. Сватикова, являвшегося не только историком, но и известным общественным, политическим деятелем общероссийского масштаба, последовательным критиком самодержавия. Собственно, поэтому наш анализ литературы дореволюционного периода завершается обзором его книги «Россия и Дон (1549–1917)».

Как уже было упомянуто ранее, С.Г. Сватиков отличался концептуальным подходом к освещению истории донского казачества. Он рассматривал казачьи территориальные образования на Дону, Яике, Тереке и в Запорожье «как вольные республиканские колонии». По мнению С.Г. Сватикова, «ни один еще русский историк не дал цельной истории русских колоний и взаимоотношений их с метрополией». Соответственно «республиканские колонии Юга и Юго-Востока России» также не имели «историю автономий этих колоний в эпоху империи»⁶⁹. Книга «Россия и Дон (1549–1917)» была призвана восполнить этот пробел. В оригинальной периодизации истории донского казачества С.Г. Сватикова преобразования 1860—1870-х годов приходятся на седьмой период «на эпоху 1835–1917, когда Дон являлся „областью по особым учреждениям управляемой"»⁷⁰. Историк был убежден в том, что в первые десятилетия правления Александра II «преобладающей идеей правительства в отношении казачества, была мысль о постепенном растворении этой исторической сословно-бытовой группы в общей массе населения»⁷¹. Особая роль в формировании такой «мысли» в книге отводилась военному министру Д.А. Милютину. С.Г. Сватиков утверждал, что министр «совершенно не считался с прошлым донского казачества. Ему чужда была многовековая история донского казачества, тем более история вольной донской колонии, добровольно соединившейся с метрополией. Он видел в казаках не потомков вольных граждан Дона, а закрепощенное государству служилое сословие. Он не понимал, почему казаки продолжали держаться за свое старое историческое имя. в течение всего времени своего управления Военным министерством он следовал политике нивелирования казачества, подведения его под общие нормы»⁷². Однако каких-либо доказательств в подтверждение своих слов С.Г. Сватиков не привел. Также бездоказательными остались слова историка о том, что неоднократно упомянутая речь Александра II перед членами Временного комитета по пересмотру казачьих законоположений в 1866 году была «внушена» ему Д.А. Милютиным⁷³.

С.Г. Сватиков уделил значительное внимание известному эпизоду из общественно-политической жизни Дона начала 1860-х годов с участием начальника штаба войска Донского князя А.М. Дондукова-Корсакова. 3 декабря 1861 года он подал «Записку о войске Донском» Д.А. Милютину, в которой подверг критике планируемые преобразования на Дону. По мнению историка, это было открытым «выступлением в защиту прав войска»⁷⁴. Однако голос А.М. Дондукова-Корсакова не был услышан. Князь получил отставку, а «реформы 1860-х годов, касавшиеся казачества, были осуществлены без всякого внимания и справок с донским историческом правом»⁷⁵.

Безапелляционность в суждениях является характерной чертой книги С.Г. Сватикова. Так, например, казачьи депутаты в деятельности различных комитетов при Главном управлении иррегулярных войск, по его словам, «играли лишь роль экспертов». И видимо, плохих экспертов, так как проекты Временного комитета были подготовлены «без всякого соображения (здесь и далее выделено нами. – Авт.) с историческими правами Дона»⁷⁶. О «Положении об общественном управлении в казачьих войсках» (1870) С.Г. Сватиков писал как о созданном на основе «общеимперских (крестьянских) норм», часть статей которого «совершенно противоречили исконному праву казачества»⁷⁷.

Историк утверждал, что властям так и не удалось «раскрепостить» простое казачество, а вот донскому дворянству в этом смысле «посчастливилось» больше. И хотя С.Г. Сватиков не соглашается с официальным утверждением о том, что «закон 1869 года имел для казачьих офицеров и чиновников то же значение, что для дворянства – грамота дворянства (то есть указ 1762 года о вольности дворянства)», но все же, по его мнению, «в царствование Александра II закончился тот процесс уравнения донской старшины в правах с российским офицерством, который начался в 1775 году»⁷⁸. Важное место в этом процессе, как считал историк, занимал перевод срочных участков земли в полную собственность их владельцев. «Единственная положительная черта» такого перевода заключалась в том, что в дальнейшем казачьи офицеры и чиновники стали получать жалованье и пенсии уже деньгами, а не земельными участками. В остальном же его оценка такого решения земельного вопроса была крайне негативной. С.Г Сватиков пишет о «колоссальном расхищении войсковой общеказачьей земельной собственности», вследствие того что значительная часть офицерских участков «перешла вскоре же в руки иногородних, то есть частных землевладельцев и крестьян, по большей части переселенцев из других губерний». «Таким образом, – по мнению С.Г. Сватикова, – еще туже завязался тот узел аграрных отношений на Дону, который пытались разрубить в эпоху революции „земельным законом Всевеликого Войска Донского" 1 июня 1919 года»⁷⁹.

Своеобразную интерпретацию в книге получила реформа финансовой сферы войска Донского. С.Г. Сватиков считал войсковые капиталы «не чем иным, как остатком былого государственного бюджета республиканской колонии, сперва независимой, потом автономной». В связи с этим принятое в 1871 году «Положение об управлении общим войсковым капиталом», по которому «деление средств на различные войсковые капиталы было уничтожено, а все они объединены в один общий войсковой капитал, находящийся в исключительном ведении Военного министерства.», объявлялось «следствием постепенного объединения Дона с Россией». Историк был убежден, что таким образом «окончательно уничтожалась финансовая автономия Войска»⁸⁰. Очередным посягательством на автономию и проявлением «символической» политики для С.Г. Сватикова стало переименование в 1870 году Земли войска Донского в Область войска Донского. Для него данный акт имел «несомненно, определенное политическое значение и вовсе не был обычным и заурядным административным распоряжением»⁸¹. В целом же итоги правительственной политики 1860—1870-х годов в отношении донского казачества, по С.Г. Сватикову, оказались неутешительными. По его мнению, «„эпоха великих реформ" принесла Дону в административном отношении лишь ухудшение. Старые исторические права Войска. и права казачества в лице его отдельных граждан были сведены на нет»⁸².

Несмотря на оригинальные наблюдения С.Г. Сватикова и даже приведенные им новые, прежде неизвестные факты, книга «Россия и Дон (1549–1917)», на наш взгляд, является все же в большей степени политическим продуктом. Изображая казаков жертвой имперской политики самодержавия, С.Г. Сватиков нередко пренебрегал очевидными фактами, свидетельствующими если не об обратном, то, по крайней мере, о неоднозначности такого подхода.

О специфике освещения советской историографией истории казачества второй половины XIX – начала XX века мы уже упоминали. Кроме того, о направленности, качестве и периодизации советских исследований по истории казачества в целом можно получить представление из отдельных современных публикаций⁸³. Поэтому мы сразу перейдем к обзору наиболее важных, с нашей точки зрения, работ советских историков, в которых рассматриваются вопросы правительственной политики 1860—1870-х годов в отношении казачества. Начнем с исследований, посвященных военной истории России, в том числе военным преобразованиям 1860—1870-х годов. Классической работой в этом смысле остается монография известного советского историка П.А. Зайончковского «Военные реформы 1860–1870 годов в России» (1952)⁸⁴. Небольшой сюжет о реформах в казачьих войсках он начинает с утверждения о том, что «стремления Военного министерства реорганизовать устройство казачьих войск в духе буржуазных преобразований не привели к каким-либо существенным результатам»⁸⁵. П.А. Зайончковский упоминает о программе реформ в виде «Главных оснований новых войсковых положений» 1862 года⁸⁶ и приводит из нее объемную цитату с акцентом на идее замены принципа поголовности казачьей воинской повинности на службу «охочих» людей, на свободном входе и выходе из казачьего сословия, на постепенном введении личной поземельной собственности и т. д. Однако, по его мнению, программа «не была реализована из-за противодействия реакционных казачьих элементов, распространявших слухи о стремлении Военного министерства упразднить казачье сословие»⁸⁷. К числу все же произошедших изменений в казачьих войсках в 1860-х годах П.А. Зайончковский отнес упразднение Новороссийского, Башкирского и Азовского войск и образование Семиреченского войска, а также уменьшение срока службы для Донского, Кубанского и Терского войск. По данным историка, такие меры в итоге привели к «сокращению численности иррегулярных войск (с 1862 по 1869 год приблизительно на 100 тысяч человек, не включая офицеров)»⁸⁸. П.А. Зайончковский кратко затрагивает вопросы перевооружения в казачьих войсках, в том числе пишет и о низкой огневой подготовке в драгунских и казачьих полках в начале 1870-х годов⁸⁹. В то же время для подтверждения особенной важности железнодорожного строительства на юго-востоке России он привлекает высказывание военного министра Д.А. Милютина о том, что «именно юго-восток занят многочисленными казачьими населениями, источником лучшей в свете легкой конницы, которая, при нынешнем ведении войны, приобретает особенное значение»⁹⁰. Центральное место в книге занимает процесс подготовки общеимперского устава о всесословной воинской повинности 1874 года. Наиболее значимое и ценное упоминание о казачестве в этом процессе П.А. Зайончковский делает, отсылая к известной записке Д.А. Милютина «О главных основаниях личной военной повинности» от 7 ноября 1870 года, в которой утверждается, что «казачье сословие должно быть оставлено при своих порядках отправления военной повинности»⁹¹. Каких-либо других значимых высказываний о казачестве в книге П.А. Зайончковского больше не имеется. Разбирая источники и литературу по теме, советский историк показывает свое знакомство с многотомными «Историческими очерками деятельности военного управления в России.» и «Столетием Военного министерства»⁹². В связи с этим возникает вопрос: почему так ничтожно мало он написал о казачестве? Конечно, исчерпывающий ответ на данный вопрос мы вряд ли когда-нибудь получим. Как нам представляется, это произошло по причине слабости историографической традиции в изучении казачества эпохи Великих реформ Александра II.

Данное предположение в полной мере можно применить и к работе другого известного советского специалиста по истории военного дела, русской армии и флота Л.Г. Бескровного. В его монографии «Русская армия и флот в XIX веке» (1973) отмечается лишь то, что с 1862 по 1871 год Военное министерство произвело «радикальную перестройку казачьих войск». Вывод Л.Г. Бескровного, характеризующий изменения среди казачества в указанный период, был также лаконичен: «Итогом преобразований должно было явиться приближение иррегулярных войск к регулярным. В последующие годы этот процесс продолжался. Численный состав казачьих войск был в общем стабильным»⁹³. Широкая постановка военных вопросов в книгах П.А. Зайончковского и Л.Г. Бескровного подразумевает привлечение, прежде всего, общероссийского материала и невозможность равнозначного внимания ко всем аспектам рассматриваемых проблем. Детализация, в нашем случае имеющая отношение к истории казачьих войск, должна была стать уделом скорее конкретно-исторических исследований, выполненных преимущественно на региональном уровне. Их количественное и качественное накопление с одновременной «реабилитацией» внутренней политики царизма как объекта изучения, проводимой П.А. Зайончковским, В.Г. Чернухой и др. в 1970—1980-х годах, могло привести к появлению работ по истории правительственной политики в отношении казачества, в том числе и в эпоху Великих реформ. Однако этого в советский период так и не произошло.

Конечно, было бы неверно утверждать, что в советской историографии не было конкретно-исторических работ казачьей тематики или, как это сложилось в советском краеведении, обобщающих исследований по истории того или иного региона, в котором казаки прежде доминировали или являлись значительной частью среди местного населения, а казачьи властные структуры долгое время заменяли гражданские институты управления. Но их было мало, тем более если говорить о работах, иллюстрирующих взаимоотношения власти и казачества в 1860—1870-х годах. Из того, что все-таки было написано по этому поводу, на наш взгляд, наиболее своеобразной по выводам является книга Н.Л. Янчевского «Разрушение легенды о казачестве» (1931)⁹⁴. Биографию автора книги, истоки его концепции и влияние на донскую историографическую традицию подробно изучил известный современный историк Н.А. Мининков⁹⁵. Поэтому мы сразу акцентируем внимание на оценке Н.Л. Янчевским правительственной политики в отношении казачества (донского) во второй половине XIX века. По его мнению, самодержавие было заинтересовано «в сохранении казачества как системы колониальной политики, а также для несения полицейской службы». В связи с этим власти подошли к организации системы управления в казачьих областях таким образом, «чтобы эта вооруженная сила содержалась не только за счет казачества, но и за счет неказачьего населения». Н.Л. Янчевский был убежден в том, что имперское правительство сознательно «создавало условия для перекладывания общественных и военных расходов на „иногороднее" население, путем взимания „посаженной" платы за усадьбу, сдачи в аренду земли и всяких других поборов»⁹⁶. Каких-либо конкретных данных, свидетельствующих в пользу такого утверждения, историк не привел, что, конечно, придает его словам определенную тенденциозность. По версии Н.Л. Янчевского, правительство и казачье дворянство являются творцами «казачьей кастовой идеологии». С ее помощью они «смягчали классовый антагонизм внутри казачьей системы», а также «внушали казачеству, что оно по отношению к остальному крестьянству и вообще иногороднему населению является особым привилегированным сословием». Объединяющей идеей казачества, его «историческим фундаментом», как считал Н.Л. Янчевский, являлись «сочетание военного и гражданского управления, служебная иерархия не только на службе, но и в быту, воспитание, а также фальсифицированная история казачества»⁹⁷. Спекулятивность выводов Н.Л. Янчевского снижает ценность книги, но оставляет простор для проверки его оригинальных высказываний, начатой Н.А. Мининковым.

Концепция Н.Л. Янчевского, реализованная в духе теории М.Н. Покровского о торговом капитализме и с акцентом на взаимосвязи истории и идеологии, оказалась невостребованной. В советском краеведении, рассматривающем проблемы развития того или иного региона, после отмены крепостного права и до 1917 года постепенно утверждался экономический детерминизм, основанный на своеобразном прочтении марксизма. В таких исследованиях казачество не являлось предметом отдельного изучения, а анализировалось исключительно во взаимодействии с коренным не казачьим населением и так называемыми иногородними⁹⁸. На наш взгляд, «классической» работой в этом смысле является книга И.П. Хлыстова «Дон в эпоху капитализма 60-е – середина 90-х годов XIX века: очерки из истории Юга России» (1962). В ней главным игроком выступает капитализм, а местная и центральная власть вынуждены постоянно подстраиваться под его требования, в том числе в проведении так называемых «буржуазных» реформ 1860– 1870-х годов на Дону. И.П. Хлыстов последовательно разбирает содержание таких узловых для казачьей истории понятий, как «войсковая собственность на землю», «станичные земли»⁹⁹. Он показывает, как распространяющаяся среди казаков капиталистическая земельная аренда приводит к разорению казачьих семей, к противопоставлению интересов казачьей верхушки и беднейшего казачества и т. п.¹⁰⁰