Текст книги "Казачество и власть накануне Великих реформ Александра II. Конец 1850-х – начало 1860-х гг."

только черноморское войско находится в замкнутом и уединенном положении. В этом, как следует из статьи, повинны его военные учреждения, территориальное расположение, существующий экономический быт и национальный оттенок²⁶¹. Есаул приветствует образование Темрюка, так как на создание «в подобном крае портового города, со свободным и промышленным населением, можно смотреть как на появление рынка в лагере»²⁶².

Последняя в 1860 году статья Есаула «О строевом образовании казаков» была приурочена к окончанию работ по составлению проекта нового строевого устава для конных казачьих полков²⁶³. В ней он позволяет себе уже более предметную критику современного состояния казачества. По мнению Есаула: «Мы (то есть казаки. – Авт.) перестали уже развиваться для войны в самых недрах домашней жизни. Справедливо, что мы остались народом вооруженным; но уже не личный интерес народа, а обязанность государственная управляет нашим оружием. Охочее военное ремесло превратилось в урочную военную повинность. Обязанность и повинность не входят в домашнюю жизнь; они составляют так называемую общественную деятельность. В домашней жизни мы те же мирные граждане, как и все остальные граждане в государстве; мы также отдаем руки мирному труду, как и они; у нас те же самые интересы, что и у них. Мы уже не природные и даже не доморощенные воины: мы обязанные воины». И далее он утверждает, что «казачество создается уже положениями, а не историей, не самой жизнью. А потому, если сама жизнь не дает уже нам военного развития, мы должны искать его в строевом обучении»²⁶⁴. В этих словах Есаула виден явный отсыл к работам казачьих комитетов по пересмотру войсковых положений. Есаул предупреждает о том, что казаки еще слишком близки к «историческому детству», в них «еще много пристрастия к нашему родному казацкому», к «старинной простоте». Для него это однозначно является недостатком, поводом для критики казачества. Здесь он привлекает цитату из, как он отметил, близкой ему по духу статьи «Русского инвалида»: «Не простота ли причиною, что звание казака, столь гордо носимое его предками, бросается их потомкам в виде насмешки?»²⁶⁵ К этой статье мы сейчас и обратимся.

«Статья, в которой есть много правды» – так отозвался Есаул о небольшой заметке в газете «Русский инвалид» (1860. № 77) под названием «Несколько слов о донских казаках и их образовании». Ее автор, скрывающийся под буквой «К», начинает со слов «Дон – золотое дно», которое тут же опровергает, утверждая, что он «зарастает тиной» (судя по всему, под тиной он понимал «патриархальность нравов». – Авт.), затем допустив выражение, процитированное выше Есаулом. Далее, К пишет о том, что привык «считать казаков не войском, а ополчением, потому что они действительно являются на службу на плохих конях, дурно одетые, еще хуже вооруженные». По его мнению, это происходит из-за завышенных требований к службе, имея в виду необходимое государству количество полков. К рисует следующую безрадостную картину: «Бедный казак продал последнюю пару волов, чтобы купить себе коня; на счет запасного хлеба построил себе одежду и вооружение. Семейство его разорилось, и он уже смотрит на военную службу как на средство поправить свою „домашность“. Оттого на таможнях, где казаки смотрят за контрабандой, казна не получает и 1/ доли того, что ей следует. А сколько теряет от этого дисциплина!» Для того чтобы выйти из сложившегося положения, как считает К, «казак должен переменить свое понятие о военной службе. Не она должна ему помогать заштопать дыры в хозяйстве, а хозяйство должно ему способствовать к снаряжению себя на службу»²⁶⁶. Он предлагает достигнуть этого двумя способами: облегчить службу казака, даже сделав ее постоянной, но не более 10 лет; развивать казачье образование.

В «Русском инвалиде» гораздо менее, чем в «Военном сборнике», публиковалось статей, в которых бы затрагивалась казачья тематика, по крайней мере, такую ситуацию можно наблюдать до начала 1862 года. Кроме заметки К, можно выделить всего несколько подобных работ²⁶⁷, из которых, пожалуй, особо стоит отметить статью «Первый торговый праздник в г. Екатеринодаре» (1860. № 4. 6 января)²⁶⁸. Ее автор, подписавшийся как F.P., был воодушевлен «искренним желанием сделать гласным выразившееся в недавнюю пору стремление моей отчизны – войска Черноморского к гражданскому возрождению». Для иллюстрации своих слов он приводит речь священника соборной церкви г. Екатеринодара перед представителями казачьего торгового сословия. Священник упрекнул черноморцев в том, что они не умеют правильно пользоваться «дарами земли своей весьма небедной». Обращаясь к присутствующим, он заявил: «Вы, говорят, гнушаетесь вообще торговыми занятиями, а поступаете в торговое сословие только ради того, чтобы уклониться от прямой службы войску». После таких слов священник призвал активно заниматься торговлей, и тогда «скоро вы сами восчувствуете блага своего труда: гражданственность ваша улучшится, под могучим действием движения коммерческих капиталов. Тогда и науки прочно примутся на войсковой земле вашей; люди просвещенные не будут чуждаться вас.»²⁶⁹.

В 1861 году количество публикаций в «Военном сборнике», в которых упоминается о казачестве, заметно увеличилось. Была также разрушена своеобразная монополия Есаула на статьи казачьей тематики. Хотя в этом году у него и вышли две объемные работы, посвященные отдельным эпизодам Кавказской войны и путешествию по Дону к Старочеркасску, но в них он сосредоточился скорее на изысканном литературном изложении личного опыта, чем на критике настоящего положения казачества. К предыдущим описаниям различных сторон жизни Черноморского (Кубанского) и Донского войск в «Военном сборнике» в новом году добавляются рассказы по истории Оренбургского, Сибирского и Уральского казачьих войск. Так, в первом номере за 1861 год выходит небольшая статья об Оренбурге, «столице» одноименного казачьего войска. Ее автор, начальник артиллерии Оренбургского края И.П. Лобысевич, кажется, со знанием дела фиксировал: «Надо отдать полную справедливость оренбургскому обществу, что оно глубоко проникнуто идеей эмансипации и совершенно чуждо сословных подразделений»²⁷⁰. Известный впоследствии ученый и общественный деятель, идеолог сибирского областничества Г.Н. Потанин стал автором публикации о Сибирском войске. Его «Заметки о Сибирском казачьем войске» являются классическим историко-этнографическим исследованием²⁷¹. Статья была написана в преддверии обнародования нового положения о Сибирском казачьем войске (5 марта 1861 года). Потанин предполагает, что «реформа» будет «основана на новых понятиях и согласит интересы собственного благосостояния казака со служебными обязанностями – словом, будет рассматривать казака как обыкновенного поселенца, обязанного, нести известную долю повинностей, равную со всеми другими членами общества». Такое ожидание связано с тем, что, по мнению Потанина, в ситуации, когда «самая здоровая и сильная часть народонаселения без остатка» отвлекается на службу в ущерб домашнему быту, достичь полного развития сельского хозяйства невозможно. Тем не менее он выступает против тех «неопытных мыслителей», которые предлагают уничтожить казачье войско, обратив казачье население в податное состояние, а на его место призвать регулярные части. Для Потанина главным аргументом сохранения сибирского казачества является его актуальное значение – «служить материалом для колонизации Киргизской степи». «Говорят, что казачье войско дешевле регулярного» – так Потанин, кажется, впервые на страницах ведомственного журнала обозначил проблему стоимости казачества для государства. Для него была очевидна «несправедливость» такого утверждения. По данным Потанина, войсковой бюджет сибирского казачества более чем на две трети состоял из казенных денег и менее одной трети из «собственных средств». Таким образом, по его расчетам получается, что на эти две трети было бы выгоднее содержать 4000 человек регулярных солдат, расположенных в степи, чем 7000 казаков на всю сумму войсковых доходов, так как из этого числа казаков только 3000 человек обязаны непосредственной службой²⁷². Однако, несмотря на, казалось бы, убедительные цифры, Потанин повторно пишет о неспособности регулярных частей заменить казачьи отряды из-за уникальных навыков сибирского казака в несении службы и в деле колонизации. Он также предупреждает о возможных проблемах в случае, если правительство решится на подобный шаг. «Казаки, несмотря на все неудобства нынешнего положения, – отмечает Потанин, – боятся променять его на крестьянский быт, в котором их особенно пугает рекрутчина». Рецептом же успешного развития сибирского войска, по его мнению, является «приведение в равновесие собственных потребностей (войска. – Авт.) с государственными обязанностями»²⁷³.

Тема стоимости казачества для государства, поднятая Потаниным, получила более детальное освещение в небольшой заметке в журнале «Экономист» под названием «Механическое заведение и пр. в Оренбурге»²⁷⁴. В статье раскрываются расходы и доходы государства в отношении оренбургского войска и делается вывод о его экономической неэффективности. В статье отмечается, что «государство употребляет ежегодно на пособие оренбургскому казачьему войску более 500 тыс. рублей серебром. Не получая с казаков подати подушной, государство теряет около 106 тыс. рублей; не получая подати оброчной – за надел землею, государство лишается, по размеру, узаконенному для оренбургской губернии, около 800 тыс. рублей. Следовательно, содержание оренбургского казачьего войска стоит государству более 1 400 000 рублей серебром. Ежегодно, не принимая даже в расчет 3 млн десятин свободной за наделом земли, которая, оставаясь непроизводительной, составляет мертвый капитал, недоступный для частной предприимчивости. При самой низкой цене эта земля стоит не менее 20–30 млн рублей; приносит же доход войску в виде оброчных статей с небольшим 800 тыс. рублей в год. Как невелики эти жертвы, но они ничтожны сравнительно с вредом в промышленном отношении, – парализующим материальные силы народа»²⁷⁵. Автор статьи обращается к недавней истории Оренбургского войска и находит, что оно «образовалось не силою местных обстоятельств, а путем административным, большею частию из крестьян и других разного звания людей». По его мнению, казаки несут в основном полицейские функции, которые не могут «благоприятствовать развитию и поддержанию в массе населения воинственности». При этом упомянутые функции «удовлетворяются одной пятой и даже одной шестой считающихся на службе казаков». «Внутри же края казакам положительно не с кем воевать, – утверждает „-й“, – потому что соседние с ними башкиры и киргизы едва ли не мирнее самих казаков». Заметка «Механическое заведение.» была перепечатана в «Оренбургских губернских ведомостях» (1862. № 18). Но еще до ее размещения в провинциальной прессе группа оренбургских офицеров во главе с наказным атаманом генерал-майором графом И.А. Толстым подготовила статью для «Военного сборника», в которой под псевдонимом Оренбургский казак выступили с критикой основных положений «Механического заведения»²⁷⁶.

С начала 1862 года печатная полемика по актуальным казачьим вопросам становится обыкновенным делом. Описанный выше оренбургский случай является ее отличным примером. Своеобразное же первенство в организации такой печатной дискуссии принадлежит редакции все того же «Военного сборника». В 17-м томе журнала за 1861 год, состоящего из трех номеров, она сначала поместила статью «По поводу открытия комитетов для пересмотра положений в казачьих войсках», а затем критический ответ на нее в виде «Заметки по поводу статьи о казачестве». Автор первой статьи, подписавшийся как Ст., в своих рассуждениях о современном положении казачества отталкивается от следующего утверждения: «…Если обстоятельства, родившие казачество, миновались, казачество должно пасть. а то, что должно пасть, не следует поддерживать искусственными средствами. Донское войско есть аномалия, потому что расположено внутри империи; оно же родилось от необходимости оберегать границы оной. Все эти выводы, на первый взгляд, кажутся логичными; скажу более: они в последнее время встретили много сторонников между почтенными специалистами в военном деле». Поспешив отмежеваться от подобного мнения, Ст. тем не менее заявляет, что «казачество нужно России не как сословие, а как оружие». Развивая эту идею далее, он предлагает членам местных комитетов «проникнуться мыслью, что точно так, как казачеству как оружию местная национальность и иррегулярность – необходимые жизненные условия, казачеству как сословию — они вредны; гражданское управление казаками в противоположенность от военного должно быть основано на научных истинах, на общечеловечных началах и на строгой регулярности»²⁷⁷.

Последнее выражение стало главным объектом критики в «Заметке по поводу статьи о казачестве»²⁷⁸. Ее автор, скрывающийся под астронимом ***, сначала решает терминологическую задачу и дает свою интерпретацию таким словам, как «казак», «казачье войско» и «казачье сословие». По его мнению, «русский казак, есть уроженец отдельной области, все население которой обязано военной службой, по вызову правительства, и подчинено своеобычному военному устройству, сложившемуся силою исторических событий, согласно с правами, обычаями, воинственным характером жителей и преданиями старины». Отсюда автор «Заметки» делает «очевидный» вывод о том, «что лучший регулярный солдат не заменит казака, и обратно. Различие между ними то же самое, что между искусством и природою. Солдата можно образовать из каждого русского подданного, казака нельзя создать никакими искусственными средствами». Давая определение «русскому казачьему войску», он делает акцент на «нравственных и физических достоинствах», которых значительно больше, чем в регулярных войсках. Среди них он выделяет: «любовь к родной сотне, рвение поддержать ее честь и славу, благородное соревнование родичей, при дружном их единстве и готовности к взаимной выручке, общая сметливость, проворство, удаль, терпеливая выносчивость (так в тексте. – Авт.) трудов и лишений и т. п.». Возвращаясь к идее «замены казаков другим родом войска» автор «Заметки» не видит подобных форм военной организации ни в России, ни за рубежом²⁷⁹.

«Трехзвездочный» автор критикует Ст. за излишнюю афористичность в высказывании своих мыслей. Однако он сам использует такой же способ, пытаясь дать определение «казачьему сословию», сравнивая его «с деревом, которого ветви и листы составляют казачьи войска и казаки. Пока ветви не засохли, пока молодые листы не блекнут, мы вправе верить, что дерево здоровое»²⁸⁰. Поэтому, если даже «постоянная защита своих пепелищ не озабочивает более казака, из этого отнюдь не следует, что казачество должно пасть, что его не должно поддерживать, что донское войско аномалия и казачество анахронизм». Главные же рассуждения Ст. о казачестве как оружии и как сословии автор «Заметки» считает крайне противоречивыми. По его мнению, существующие «условия устройства казачьего сословия» оправданы опытом и их необходимо только «сохранять неприкосновенными»²⁸¹.

«Военный сборник» не ограничился размещением только упомянутых публикаций в 1861 году. В 21-м томе вышла статья И. К-ова, посвященная учреждению на Кавказе постоянных штабов донских казачьих полков, то есть давно назревшей реформе системы отбывания службы на Кавказе казачьих частей Донского войска²⁸². Однако в этой работе большего внимания заслуживают рассуждения автора о причинах постепенного размывания справедливо заслуженной в Отечественной войне 1812 года славы донских полков. По его мнению (которое, как он уверяет, разделяют некоторые донские офицеры), образ донских казаков потускнел в ходе Кавказской войны из-за неправильного использования донских полков и даже происков «конкурентов» в лице генералитета и офицерства Кавказских казачьих войск²⁸³. В следующем, 22-м томе можно найти «Обзор иррегулярных войск в Российской империи», представляющий собой переработанные выдержки из доклада для ежегодного «Всеподданнейшего отчета о действиях Военного министерства» по всем его управлениям и департаментам²⁸⁴. Эта была перепечатка из двух номеров «Русского инвалида». Редакция «Военного сборника» расценила данную статью как «первый печатный материал об историческом происхождении и нынешнем быте всех казаков наших». Как нам представляется, публикация этого документа была призвана показать открытость министерства в казачьем вопросе.

Как известно, периодическая печать – это исторический источник, благодаря которому во многом формируется событийный контекст или атмосфера эпохи. Если же мы хотим в периодической печати увидеть не только довольно умозрительный источник вдохновения для авторов тех или иных идей, планов, проектов и пр., но и возложить на нее хотя бы часть ответственности за результат политического действия, необходимо ответить на следующие вопросы: какова популярность печатного органа, каков был круг лиц, влияющих на его редакционную политику, кто преимущественно издавался и, главное, кто являлся потенциальным читателем его произведений.

Е.М. Феоктистов – писатель, журналист и впоследствии чиновник МВД, работавший в начале 1860-х годов в редакции «Русского инвалида», – в своих воспоминаниях раскрывает роль Д.А. Милютина в формировании содержания газеты. «Милютин придавал большую важность своей газете, – отмечает Е.М. Феоктистов, – доказательством служит, между прочим, то, что редактор должен был неуклонно каждый день к 9 часам вечера приезжать к нему и представлять на его усмотрение все сколько-нибудь выдающиеся статьи; как бы ни был занят Милютин, у него всегда хватало времени весьма внимательно заняться ими; он дорожил «Русским инвалидом» как самым удобным средством распространять известного рода идеи не только в военном сословии, но и вообще в публике»²⁸⁵. Эти наблюдения вызывают доверие, но относятся к периоду после 1862 года. До этого года Милютин, напротив, в качестве товарища (заместителя) военного министра боролся с редакционной политикой «Русского инвалида», которую считал «совершенно не соответствовавшей официальному изданию», а также «революционной и социалистической»²⁸⁶. И, только добившись смены редактора и самого статуса «Русского инвалида», Милютин стал относиться к газете, а затем и к «Военному сборнику» так, как это описал Е.М. Феоктистов.

По количеству и степени важности казачьи публикации рассматриваемого периода в «Русском инвалиде» заметно уступали статьям казачьей тематики «Военного сборника», который, кстати говоря, до 1859 года, то есть до прихода в журнал в качестве редактора генерал-майора П.К. Менькова, также отличался «оппозиционным», «обличительным» духом²⁸⁷. П.К. Меньков довольно быстро придал более консервативный характер содержанию «Военного сборника»²⁸⁸. Его отчет о деятельности журнала за 1859 год удостоился резолюции Александра II, в которой император искренне благодарил редактора «за направление журнала, совершенно согласное моим желаниям»²⁸⁹. Возможно, в связи с этим П.К. Меньков в своих воспоминаниях за 1861 год жаловался на «злобные нападки» редактора «Русского инвалида»²⁹⁰. Тем не менее в случае необходимости и «Русский инвалид», и «Военный сборник» становились рупором Военного министерства для распространения официальной информации, предназначенной прежде всего для военных кругов. Среди 5063 подписчиков журнала за 1859 год, по свидетельству П.К. Менькова, «главную массу представляла армия», а «наибольшее число экземпляров требовалось войсками, расположенными на Кавказе, в Оренбурге»²⁹¹. По данным редакции журнала за 1863 год, подписавшихся на «Военный сборник» в гвардейских частях, в армии и в отдельных корпусах насчитывалось около 3300, из них на казачьи войска приходилось 200 подписчиков (наибольшее количество 61 в Донском войске). При этом Управление иррегулярных войск среди управлений выписывающих журнал не значилось²⁹². Для сравнения – в 1862 году тираж набирающего популярность журнала М.Н. Каткова «Русский вестник» достигал 5700 экземпляров²⁹³. Судя по записям П.К. Менькова, военный министр Н.О. Сухозанет практически не вмешивался в редакционную политику журнала. Менькову больше приходилось иметь дело с цензорами или сдерживать авторов, которые позволяли себе «слишком резко изображать темные стороны военного быта». Сам Меньков в дневнике неоднократно упоминал о казаках, в контексте описания военных действий, не выдавая своего предубеждения к их роли, значению или заслугам.

Здесь уместно вновь обратиться к авторам «казачьих» статей, отобранных Меньковым для размещения на страницах журнала. Не всех их удалось идентифицировать. Под псевдонимом Есаул скрывался Иван Диомидович Попко (1819–1893), происходивший из черноморских казаков, известный как боевой офицер с талантом писателя и успешной чиновной карьерой²⁹⁴. К 1859 году за авторством И.Д. Попко уже числились две крупные работы, посвященные Черноморскому казачьему войску, помимо других, менее объемных публикаций из истории Кавказской войны²⁹⁵. В 1858 году подполковник И.Д. Попко был зачислен в должность штаб-офицера для особых поручений при начальнике Управления иррегулярных войск. С 1859 по 1861 год он состоял делопроизводителем, а затем редактором комитета для составления устава о строевой службе конных казачьих полков. По распоряжению военного министра И.Д. Попко как член комитета с февраля по июнь 1861 года находился в командировке среди донских, оренбургских и уральских казаков, собирая сведения, необходимые для подготовки новой полковой инструкции. С октября 1861 по май 1862 года И.Д. Попко являлся членом особого комитета, образованного при Управлении иррегулярных войск для составления «главных оснований» военного и гражданского устройства Кубанского войска²⁹⁶. Именно об этом комитете идет речь во всеподданнейшем докладе, и к результатам его деятельности мы еще вернемся. Таким образом, оценки современного состояния казачества и предложения по его развитию, высказанные в печатном виде Есаулом, – это не только частное мнение журналиста, но и позиция чиновника профильного управления Военного министерства, участвующего (или даже ответственного) в решении многих казачьих дел.

Еще более крупную фигуру с точки зрения должностной иерархии представлял собой автор, подписавшийся как Ст. Этот псевдоним использовал наказной атаман Уральского казачьего войска генерал-майор А.Д. Столыпин, отец будущего председателя Совета министров Российской империи и реформатора П.А. Столыпина. Атаман был непримиримым борцом с расколом в Уральском войске. В то же время по его инициативе среди уральцев активно строились школы, была открыта местная типография, заведен театр. Но в апреле 1862 года А.Д. Столыпин по собственной инициативе уволился с атаманской должности. О подоплеке этого решения говорится в воспоминаниях Д.А. Милютина. Военный министр писал: «Атаман. Столыпин еще ранее получения программы министерства составил свой проект для этого войска и даже отпечатал его; но проект его оказался крайне своеобразным, так что не было возможности дать ему ход. Обиженный этой неудачей, генерал Столыпин подал прошение об увольнении от должности, и уехал за границу»²⁹⁷. Весьма вероятно, статья Столыпина «По поводу открытия комитетов.» должна была объяснить его оригинальный взгляд («казачество как оружие, а не как сословие» и пр.) на будущее вверенного ему казачьего войска, воплощенный в проекте, о содержании которого нам, к сожалению, ничего не известно. В свою очередь, критическая заметка на публикацию Столыпина, подписанная астронимом ***, скорее всего, являлась ответом самой редакции журнала «Военный сборник» и, возможно, была санкционирована Военным министерством, негативно оценившим столыпинский проект.

О Г.Н. Потанине мы уже писали. Добавим только, что уже через два года после публикации своей статьи в «Военном сборнике» он принял самое активное участие в деятельности сибирского комитета по пересмотру войскового положения, искренне желая «положение о казаках. подогнать к положению о земских учреждениях»²⁹⁸.

Комментируя заметку из «Русского инвалида» за подписью К, Есаул (Попко) заметил: «Нельзя не порадоваться, если автор ее казак, а должно быть, не москаль», сделав приписку в скобках: «NB. Рыбак рыбака видит издалека». Иван Диомидович не ошибся в своем предположении, как бы вообще не узнав, кто скрывался под К, иначе трудно объяснить появление приписки «NB». Статьи К, а также И. Кр-ва из «Военного сборника» принадлежали генерал-лейтенанту Ивану Ивановичу Краснову (1800–1871), одному из самых ярких представителей известного донского казачьего дворянского рода Красновых²⁹⁹. По роду службы, в том числе командуя лейб-гвардии Казачьим полком с 1843 по 1848 год, Краснов неоднократно бывал, а также длительное время проживал в Санкт-Петербурге. Краснов не являлся «кабинетным» генералом и принимал участие как в Кавказской войне, так и в Крымской кампании в должности «походного атамана донских казачьих полков». К началу 1860-х годов он являлся окружным генералом 4-го военного округа Земли войска Донского. Личный дневник и воспоминания генерала свидетельствуют о том, что он владел иностранными языками (французским и немецким), неплохо знал философию и литературу, увлекался поэзией, интересовался искусством, играл на скрипке, флейте и фортепьяно. Краснов считается также одним из основателей донского статистического комитета. С 1862 года Краснов и его сыновья Михаил и особенно Николай инициировали общественно-политическую дискуссию о необходимости преобразования донского казачества. Она развернулась преимущественно на страницах донской печати, велась на фоне деятельности Новочеркасского комитета по пересмотру войскового положения и привела к разделению местных «интеллектуалов» на «прогрессистов» во главе с И.И. Красновым (приверженцы реформ) и «казакоманов» (защитники традиций). Не исключено, что И.И. Краснов – крупный землевладелец и убежденный сторонник передачи помещичьих владений в частную собственность с широким кругом общения – был возможным собеседником А.Д. Крылова. Но совершенно точно известно, что И.И. Краснов являлся близким другом заместителя начальника Управления иррегулярных войск А.П. Чеботарева, который, в свою очередь, в силу служебных обязанностей курировал деятельность И.Д. Попко (Есаула)³⁰⁰. А.П. Чеботарев не мог не знать о литературных занятиях своего друга (Краснова) и подчиненного (Попко). Вопрос же о степени участия заместителя начальника Управления иррегулярных войск в публикации той или иной статьи казачьей тематики в периодической печати начала 1860-х гг. остается открытым³⁰¹. Вместо этого можно получить ответ на другой вопрос: разделял ли Чеботарев идеи, проповедуемые Красновым и Попко? Однако сначала скажем несколько слов о самом Чеботареве.

Адам Петрович Чеботарев (1812–1881) происходил из донской казачьей обер-офицерской семьи. Адам Петрович окончил Новочеркасскую гимназию, а затем обучался в пансионе при Харьковском университете, пройдя путь просвещения, типичный для представителей донской казачьей элиты. В 1829 году он поступил на военную службу простым казаком. В 1831 году Чеботарев, находясь в составе донского казачьего полка Грекова, участвовал в подавлении польского восстания и дослужился до хорунжего. В этом чине был командирован в штаб походного атамана донских казачьих полков генерал-лейтенанта М.Г. Власова младшим адъютантом. После назначения в феврале 1836 года М.Г. Власова наказным атаманом войска Донского остался при нем адъютантом. Через два года после смерти Власова в 1850 году уже подполковник А.П. Чеботарев определяется членом общего присутствия Департамента военных поселений со стороны войска Донского. В 1856 году он становится вице-директором этого департамента, а после его преобразования в Управление иррегулярных войск назначен помощником начальника управления, встречая отмену крепостного права в чине генерал-майора. О человеческих качествах А.П. Чеботарева можно получить представление, если довериться единственному наблюдению о нем, сделанному публикатором его воспоминаний Н.И. Красновым, сыном И.И. Краснова; «Разумный, гостеприимный хозяин, одаренный громадной памятью, остроумный рассказчик, Адам Петрович группировал в своем доме всех выдающихся дельцов своего времени. Из умерших приятелями его были как известные казачьи генералы: И.И. Краснов и Бакланов, так и литераторы Греч и Кукольник, а также композитор Глинка, беседовал с Пушкиным и Жуковским и сам был в душе поэтом»³⁰². Непосредственным начальником Чеботарева по Управлению иррегулярных войск до ноября 1861 года являлся генерал-лейтенант А.И. Веригин. Последний происходил из новгородских дворян и до карьеры в Военном министерстве имел репутацию блестящего боевого офицера. Д.А. Милютин был невысокого мнения об А.И. Веригине³⁰³, в то же время о Чеботареве отзывался крайне положительно. Веригин часто позволял себе отсутствовать на службе, и Чеботарев исполнял обязанности начальника управления. Это обстоятельство позволило ему войти в доверительные отношения с военным министром Н.О. Сухозанетом. Благодаря протекции министра в начале 1860 года Чеботарев удостоился личной аудиенции Александра II за «изящное» исполнение поручения по сокращению наряда на службу казаков Астраханского войска. Беседа императора с Чеботаревым закончилась пожалованием ему ордена Станислава первой степени. В своих воспоминаниях за 1860 год Чеботарев пишет о том, что подверг критике решение о строительстве первой железной дороги на Дону от Грушевских угольных шахт. Сомнение в эффективности планируемой дороги Чеботарев высказал Сухозанету в присутствии других должностных лиц³⁰⁴. Чуть позже в беседе с военным министром тет-а-тет генерал более подробно обосновал свою позицию. Дело в том, что Чеботарев участвовал в подготовке «Положения о горном промысле в Земле войска Донского» (принят в 1864 году) и считал себя разбирающимся в местной угольной промышленности. По его мнению, дорога станет убыточной, как только донские землевладельцы-помещики получат право полной собственности на свои земли и приступят к добыче угля еще в 128 других месторождениях, а главное, к его сбыту в ближайших к шахтам центрах – Таганроге и Ростове-на-Дону. Предоставление же донским помещикам права полной земельной собственности после предстоящего освобождения крестьян для Чеботарева вообще «не подлежало сомнению». Последние слова заставили задуматься Сухозанета и, по свидетельству Чеботарева, вызвали следующую реакцию министра: «Все это так, но право отчуждения земель посторонним, не донским помещикам все-таки нельзя предоставить вашим помещикам. На крестьянские, дробные участки земли покупателей или совсем не будет, или и будут, но то будут владельцы ничтожные, а позволь помещикам продажу – Дон наполнится владельцами богатыми, сильными и образованными, со связями и голосом своим, – тогда прощай ваше казачество»³⁰⁵.Чеботарев такие рассуждения назвал «уродственными»³⁰⁶.