Текст книги "Казачество и власть накануне Великих реформ Александра II. Конец 1850-х – начало 1860-х гг."

Тема собственности казака на землю Чеботаревым развивается в описании другой ситуации, сложившейся в начале 1861 года. Н.О. Сухозанет поручил ему (Веригин уехал за границу) разобраться с присланным в министерство проектом наместника Кавказа А.И. Барятинского о заселении казаками предгорий западной части Кавказского хребта и переговорить по этому делу с Д.А. Милютиным. Как утверждает Чеботарев, ему удалось убедить Д.А. Милютина в «опасности» проекта в том виде, в каком он поступил в военное ведомство, из-за имеющихся прецедентов казачьего недовольства по поводу их принудительного переселения на Кавказ в 1793 и 1843 годах. Кроме того, предложение Чеботарева о колонизации закубанских земель казаками-охотниками с «пожалованием в их собственность (подчеркнуто в тексте воспоминаний. – Авт.) по несколько десятин земли из вновь запашенных земель за Кубанью» получило полное одобрение Д.А. Милютина. Итогом беседы стало теперь уже поручение от Милютина Чеботареву подготовить доклад на высочайшее имя по проекту Барятинского с внесением в него пункта о казаках-охотниках как будущих собственниках земли. Чеботарев проект подготовил, но поступили новости о волнениях в Хоперском полку³⁰⁷. К этому эпизоду, который в итоге привел к появлению рескрипта Александра II от 24 июня 1861 г. о льготах кубанским казакам, упомянутого во всеподданнейшем докладе, мы вернемся чуть позже.

Таким образом, позиция Чеботарева, по крайней мере в земельном вопросе, схожа с точкой зрения Краснова в отношении земельной собственности. Чеботарев не дает оценки современному ему положению в казачьих войсках и не высказывается по поводу перспектив их развития. Его воспоминания, к сожалению, прерываются на 1861 году. Но казачье земельное право в том виде, в каком оно сложилось к середине XIX в., являлось центральным пунктом казачьих привилегий, оно являлось определяющим в сословном статусе абсолютного большинства казачества. Нетрудно предположить, что, если Чеботарев так ратовал за утверждение среди казаков частной собственности на землю, значит, он прекрасно осознавал неизбежность других изменений в виде цепочки реформ. На наш взгляд, именно Чеботарев в составлении всеподданнейшего доклада играл одну из ключевых ролей. Напомним, что после отставки Н.О. Сухозанета Д.А. Милютин с мая 1861 года исполнял обязанности военного министра, а 9 ноября 1861 года был утвержден в должности министра. Уже на следующий день в министерстве произошли важные кадровые перестановки. А.И. Веригин покидает Управление иррегулярных войск с переводом в Главный штаб. Новым начальником управления становится генерал-лейтенант Николай Иванович Карлгоф, ближайший сотрудник Милютина в бытность его службы на Кавказе³⁰⁸. Карлгоф еще с декабря 1860 года просил Милютина о новой должности³⁰⁹. О себе Карлгоф говорил как о человеке «по природе недоверчивом к собственным силам», который предпочитает «скромные занятия слишком представительной деятельности»³¹⁰. При всем опыте Карлгофа, а последние два года до назначения в Управление иррегулярных войск он являлся генерал-квартирмейстером Кавказской армии³¹¹, находясь во взаимодействии в том числе и с казачьими войсками, ему несомненно потребовалось бы время для того, чтобы полноценно войти в курс дел управления. Кроме того, Карлгофу понадобился бы человек, который помог бы ему в этом процессе, а также выполнить первое важное поручение Милютина и подготовить часть всеподданнейшего доклада об иррегулярных войсках. Учитывая последующее многолетнее сотрудничество Карлгофа и Чеботарева, сохранившего должность заместителя начальника управления до 1870 года, можно смело сказать, что последний являлся именно таким человеком. Отдельные положения доклада при определенной интерпретации также косвенно подтверждают наше предположение. После заявления о планах в отношении казачества, предусматривающих «согласование, воинского быта, с общими условиями гражданственности и экономического развития», в докладе утверждается, что Военное министерство «так действовало и доселе». Таким образом, подчеркивалась продуктивность и преемственность предшествующей политики, проводимой Управлением иррегулярных войск, за которую отвечал в том числе и Чеботарев. Выражение о том, что казаки сами начинают чувствовать «стеснительность оков некоторых из прежних постановлений, считавшихся ограждением казачьих льгот и прав», можно вполне расценить как результат общения Чеботарева с Красновым, Попко или ознакомления с их литературным творчеством. Значительное место, уделяемое в докладе о льготах кубанским казакам-переселенцам, также можно отнести на счет Чеботарева, который, судя по его воспоминаниям, содержательное наполнение этих льгот явно ставил себе в заслугу.

Конечно, было бы неверно появление во всеподданнейшем докладе эпизода со льготами Кубанскому войску связывать только с личностью Чеботарева. Данный эпизод необходимо рассматривать прежде всего в контексте правительственной политики, проводимой на Кавказе в конце 50-х – начале 60-х годов XIX века. Для нас же своеобразной точкой отсчета в этой истории станет образование Кубанского и Терского казачьих войск в 1860 году. Ключевой фигурой здесь выступает наместник Кавказа генерал-фельдмаршал князь А.И. Барятинский. Директор канцелярии наместника В.А. Инсарский назвал «любимой идеей» фельдмаршала «новое разделение линейных и черноморских казаков и образование двух областей: Терской и Кубанской, основанное на этом разделении». Барятинский во время разговора с Инсарским надиктовал последнему план-проект такого разделения. В нем наместник «признавал необходимым разрушить замкнутость черноморских казаков, утративших прежнюю доблесть, и для этого отделить в состав Черноморского войска несколько бригад линейных казаков, которые внесут туда элемент удали; вместе с тем, для ослабления понятия о различных привилегиях и отдельной самобытности казаков, уничтожить прежние наименования, им присвоенные, и назвать их по названиям рек, на которых они сидят: линейное войско – Терским, по реке Тереку, а Черноморское войско – Кубанским, по реке Кубани»³¹². К сожалению, Инсарский не датировал этот разговор. Скорее всего, его следует отнести к 1857 году, то есть ко времени, когда Барятинский сформулировал свою другую идею – заселить Закубанский край большими массами казаков, особенно донскими³¹³. 8 февраля 1860 года ему удалось реализовать план по разделению Кавказских казачьих войск только в обратной последовательности, то есть сначала были образованы Кубанская и Терская области и только затем, а именно 13 октября 1860 года, Черноморское войско было переименовано в Кубанское, с перечислением в его состав первых шести бригад Линейного войска, а оставшиеся четыре бригады линейцев составили Терское казачье войско³¹⁴. Что касается проекта Барятинского по казачьей колонизации горских земель, то он «развалился» во время обсуждения в верхах, в том числе из-за позиции в.н.а. войска Донского М.Г. Хомутова, выступившего категорически против массового переселения донских казаков на Кавказ. Тем не менее переселение «русского элемента» (не только казачьего) в предгорные районы западной части Кавказского хребта продолжилось. К весне 1861 года Барятинский предполагал образовать, в основном за счет бывших черноморских и линейных казаков, несколько новых станиц в Закубанском крае³¹⁵. Однако планы по переселению казаков целыми станицами вызвали среди них волнения и протесты. По мнению современников, причины казачьего сопротивления носили как экономический, так и политический характер³¹⁶. Командующий войсками Кубанской и Терской областей генерал-адъютант граф Н.И. Евдокимов «неудовольствие казаков» объяснял прежде всего экономическими условиями, а именно хозяйственным разорением казаков-переселенцев, вследствие невозможности получения ими полноценной денежной компенсации за оставляемые земельные владения и имущество. В письме к начальнику Главного штаба Кавказской армии генерал-лейтенанту Филипсону от 10 марта 1861 года Евдокимов предложил следующее решение данной проблемы: «Если предоставить жителям внутренних станиц, переселяемых на передовые линии, с выгодою распоряжаться своим недвижимым имуществом, то тогда дело по заселению земель неприятельского края будет идти без малейших затруднений и устранит даже частное неудовольствие казаков.» В этом же послании он рассуждает о влиянии настоящего правового статуса казачества, причем не только во вверенных ему войсках, на социально-экономическое развитие казачьих земель. «Замкнутость казачьего сословия от всех других ведомств и невозможность водворения иногородних на войсковых землях даже на пустопорожних, не приносящих никакого дохода войску, без сомнения, служит главной причиной, почему край, населенный казаками, так медленно развивается в благосостоянии и промышленности. «Очевидным примером, – пишет далее Евдокимов, – может служить северная часть Черномории, где так много незанятых земель и где только потому не развивается земледелие и другие промыслы, что на основании войскового положения казачьи земли не могут быть отдаваемы даже в арендное содержание иногородним лицам. Жители города Ейска, может быть, давно пустыню, их окружающую, обратили бы в плодородный край с выгодой для войсковых доходов, если бы не существовало этого положения, стеснительного для обоих ведомств. Город Новочеркасск только тогда и стал развиваться, когда позволено было в нем селиться иногородним. Южная часть Земли войска Донского обязана своим развитием гражданскому населению»³¹⁷.

Из-за казачьих волнений переселение было приостановлено, но не отменено. Кавказскими властями до конца весны 1861 года активно обсуждался вопрос: каким образом следует откорректировать механизм колонизации. В мае 1861 года командующий Кавказской армией (за отсутствием А.И. Барятинского) генерал-адъютант князь Г.Д. Орбелиани получил письмо от Д.А. Милютина, в котором наконец излагалась согласованная с Александром II предварительная позиция высших властей по отношению к сложившейся ситуации с провалившимся казачьим переселением. В послании Милютина признается необходимость колонизации Кавказа, но подвергается критике избранный способ (переселение целыми станицами). И с запозданием констатируется, что «в настоящее время всякое неосторожное действие может вызвать целый ряд волнений и беспорядков, чему был уже пример по переселению в 1792–1794 годах 3000 семейств из войска Донского на Кавказскую линию» (именно об этом случае Чеботарев рассказывал Милютину. – Авт.). В письме говорится о «главных началах», одобренных самим императором, для успешного водворения казаков на Кубань³¹⁸. Но для нас более значима оценка, данная от имени Александра II, «предположениям» Барятинского о последствиях «замкнутого» положения Кубанского войска и существующего во всех казачьих войсках общинного способа владения землями. Здесь позволим себе объемную цитату из письма: «Его величество со своей стороны разделяет убеждения генерал-фельдмаршала, что неблагоприятное влияние этого положения на благосостояние казачьего быта в бывшем Черноморском войске по исключительному характеру народонаселения оного заметнее, чем в других казачьих войсках, и что постепенное допущение в это войско сторонних элементов, сближая казаков с новыми людьми и свежими взглядами, действительно может оживить нравственные и материальные силы Черноморского края, а вместе с тем, дав средства к возвышению народного образования, водворить в нем торговлю и промышленность. Разрешение же казакам приобретать войсковую землю в вечную собственность может породить в них естественное стремление к настойчивому труду, сколько для личных выгод, столько и для благосостояния своего потомства; но, с другой стороны, его величеству представляются и опасения, что дозволение потомственным дворянам Кубанского войска исключиться из казачьего сословия может послужить поводом и для дворян других казачьих войск домогаться тех же прав, чего никак нельзя допустить, ибо тогда легко дойдем мы или до крайнего недостатка в казачьих войсках собственных их офицеров (стоящих для казны весьма дешево сравнительно с офицерами регулярными), или в казачьих войсках будут оставаться только бедные офицеры, а все богатые уйдут из оных»³¹⁹. Таким образом, идея Евдокимова о свободном распоряжении казаками своим недвижимым имуществом была развита до приобретения войсковой земли в вечную собственность и дополнена правом на исключение из казачьего сословия для местного потомственного дворянства. Важно также, что окончательным источником этих предложений стал сам император. Далее в письме оговариваются конкретные дополнительные «льготы» переселенцам, которые затем почти дословно войдут в упомянутый рескрипт Александра II от 24 июня 1861 года. В их числе: наделение казачьих семейств – первых добровольцев-переселенцев «участками земли в частную собственность вечную и потомственную в таком размере, в каком окажется по местности возможным»; предоставление беспорочно отслужившим 22 года потомственным дворянам и отставным казакам прав по покупке «в полную частную собственность свободных участков войсковой земли», а также по исключению «из войскового сословия, если только приобретут: потомственный дворянин не менее 200 дес., а отставной казак не менее 30 дес.»; разрешение иногородним приобретать в «собственность дома, сады, заводы, магазины, лавки и вновь возводить всякие из означенных строений» в Екатеринодаре и других станицах по усмотрению войскового начальства и пр.³²⁰ Сам же рескрипт оканчивался словами о том, что его адресатом является исключительно Кубанское войско «не в пример другим казачьим войскам»³²¹.

Н.И. Евдокимов полностью поддержал предполагаемые меры в отношении казачьего переселения и даже предложил в «этом деле, (уничтожение казачьей замкнутости. – Авт.) по возможности избегать каких бы то ни было стеснительных мер». Особое внимание в отзыве на майское послание Милютина Евдокимов уделил казачьему дворянству. По его мнению, казаки-дворяне, лишенные полноценных прав имперского дворянства, считают себя «униженными». Но как только они получат одинаковый сословный статус, «весьма немногие (из них. – Авт.) воспользуются правом оставлять то войско, в котором они родились и в котором свыклись со службой, и, имея кусок земли, по справедливости могут считать себя действительными гражданами государства». Евдокимов призывает не опасаться недостатка казачьих офицеров. Но даже если их не будет хватать, то, как он считает, это «обстоятельство только послужит в пользу правительству для уничтожения отдельности казачьих сословий. Места убылых казачьих офицеров займут другие дворяне империи, и таковой новый элемент в особенности был бы полезен для Черномории»³²².

На основании рескрипта кавказскими властями с лета 1861 года велась разработка другого, более подробного документа, в котором оказались бы отражены по возможности все аспекты переселенческого вопроса. В итоге такой документ был принят 10 мая 1862 года под названием «Положение о заселении предгорий западной части Кавказского хребта кубанскими казаками и другими переселенцами из России»³²³. А.И. Барятинский, несмотря на то что уже с апреля 1861 года находился за границей на лечении, формально передав власть в руки князя Г.Д. Орбелиани, продолжал следить за положением дел в наместничестве и влиять на принимаемые решения. Так, генерал-фельдмаршал в письме к Милютину от 6 июля 1861 года сообщил свое ви́дение главных пунктов будущего Положения 1862 года, включая возможное разрешение «продавать свободные войсковые земли не только казакам, но и лицам, не принадлежащим к казачьему сословию»³²⁴. В ответном послании Милютин предложил обсудить вопрос «могут ли казаки пользоваться всеми правами собственности на основании общих законов, или же необходимо в их правах вести какие-либо ограничения»³²⁵. По поводу же продажи свободных войсковых земель иногородним Милютин доложил, что Александр II «изъявил согласие, но допускать не иначе как в тех частях войсковой области, где по отдаленности от передовых линий водворение посторонних землевладельцев не будет сопряжено несколькими неудобствами»³²⁶. В августе Барятинский выступил с инициативой о «распространении вновь дарованных прав переселенцев за Кубань на другие казачьи войска» и получил поддержку в этом вопросе со стороны Военного министерства. Милютин в очередном письме поспешил уведомить генерал-фельдмаршала о том, что «право переселения на новых основаниях уже распространено на казаков донских, уральских и новороссийских». Остальным же войскам самим необходимо подкрепление людскими ресурсами. Отвечая на высказанные Барятинским опасения по поводу «ропота в Терском войске, которое может с завистью смотреть на новые преимущества, дарованные войску Кубанскому», Милютин, признавая их факт, предложил распространить на терских казаков «новые» преимущества, «но не те, которые для поощрения колонизации, а те, которые имеют в виду создание в казачьей среде элементов гражданственности и промышленности, именно: предоставления выслужившим полный срок дворянам и казакам покупать земли в частную собственность из свободных казачьих или гражданских земель и по желанию исключаться из казачьего сословия, также дозволение посторонним лицам приобретать в известных местностях среди казачьих земель недвижимую собственность³²⁷. Таким образом, Милютин уже в конце лета 1861 года сформулировал своеобразный «рецепт» гражданского и промышленного развития казачьих войск. Напомним, что этот «рецепт» затем попал во всеподданнейший доклад от 15 января 1862 года и первоначально предназначался только Кубанскому войску. Несмотря на то что «рецепт» был прописан в личном письме Милютина, вопрос о его авторстве все же следует оставить открытым. Ответ на него следует искать в том числе и в личном отношении будущего военного министра к казачеству. Очевидно также, что от этого отношения многое зависело в планировании и корректировке тех или иных крупных казачьих реформ, в продвижении того или иного проекта через бюрократические процедуры и в его лоббировании на пути превращения в закон. Поэтому ему стоит уделить отдельное внимание, в нашем случае хотя бы до срока представления всеподданнейшего доклада.

Непосредственное знакомство Милютина с казаками произошло, вероятно, во время первой его поездки на Кавказ и пребывания там с небольшим перерывом в конце 30-х – начале 40-х годов XIX века. В своих воспоминаниях он описывает длительный путь из Санкт-Петербурга до Ставрополя, во время которого ему пришлось совершить «небезопасную переправу через Дон» и переночевать в «казачьей хате» Старо-Махинской станицы Земли войска Донского³²⁸. Проезжая уже по Кавказу Милютина, с его же слов, интересовало все встречавшееся в дороге, в том числе казачьи станицы и «сами казаки линейные, необыкновенно ловкие, развязные, смышленые, красивой наружности, всегда в щегольском наряде с оружием, тщательно оберегаемом». Он задавался вопросом: «Как могло поддерживаться то хозяйственное довольство, которое замечалось в каждой казачьей хате. Откуда брались материальные средства, необходимые для боевого снаряжения казака в таком блестящем виде? При той тягостной, почти непрерывной службе, которая в то время лежала на линейных казаках. многое в экономическом существовании этого населения представлялось мне загадочным.»³²⁹ В дальнейшем в милютинских воспоминаниях кавказского периода казаки неизменно окружали будущего министра, как в быту, так и в сражениях.

В конце 1839 года Милютину пришлось более подробно «изучить экономическое и гражданское положение как Линейного казачьего войска, так и остального населения области»³³⁰. Это было связано с исполнением поручения его непосредственного начальника, командующего правым флангом Кавказской линии генерал-адъютанта П.Х. Граббе. Милютин должен был подготовить от имени Граббе ответ на проект генерал-майора Холанского – председателя комитета по составлению положения Кавказского линейного казачьего войска. Главная идея проекта Холанского заключалась в предложении причислить «всех казенных крестьян, мещан, грузин, католиков, осетин, татар Кавказского края к казакам и сравнить в правах и обязанностях, исключив из этого только армян, имеющих право пользоваться привилегиями, дарованными им в 1799 году»³³¹. Как утверждает Милютин, он провел «довольно обширное исследование вопроса» и конкретными «цифрами» доказал несостоятельность проекта Холанского (в итоге он не был одобрен), так как «сама мысль об этом слиянии не может соответствовать видам высшего правительства относительно будущности всего Кавказского края»³³². Для нас же записка Милютина важна тем, что в ней он отразил свое отношение к функциональным качествам казачества. Милютин в конце 1830-х годов писал: «Всем известны невыгоды всякого вооруженного населения. Везде, где подобные учреждения существовали, они были вынуждены крайней необходимостью и терпелись как зло, но зло неизбежное, отвращающее, может быть, гораздо большее зло. Однако ж всякое правительство старается, по мере возможности, уменьшить этот разряд населения и там, где исчезнет цель, с которою оно было некогда учреждено, должно всеми силами стараться подводить его под общие государственные установления. Так, например, донские казаки, некогда составляющие касту исключительно воинственную, теперь организованы на таких основаниях, что, по возможности, более подходят к общей массе народа, сохранив, можно сказать, только в формах прежнее свое воинственное учреждение… Не нужно доказывать, что всякие иррегулярные поселенные войска тогда только хороши, полезны для государства и страшны для неприятеля, пока они находятся вблизи от сего последнего; они образуются опытностью и без войны не могут быть никакими средствами поддерживаемы, как войска регулярные. Не говоря уже о донских казаках, которые теперь живут, можно сказать, внутри империи, нельзя не заметить даже и в линейных казаках разницы в воинственности между станицами, поселенными на самой линии, и внутренними, отдаленными от линии»³³³.

Как начальник штаба Кавказской армии (1856–1860), Милютин, исполняя приказ главнокомандующего князя А.И. Барятинского, написал записку «О средствах к развитию Русского казачьего населения на Кавказе и переселению с Кавказа части туземных племен» (1857). Здесь мы возвращаемся к вопросу о планах Барятинского по заселению Закубанского края большими массами казаков, особенно донскими. Поводом к составлению записки послужило высочайшее повеление Александра II о необходимости соблюдения военными властями соразмерности наряда на службу с «наличною численностью полков Кавказских казачьих войск и общего увеличения казачьего населения»³³⁴. По крайней мере, так говорилось в преамбуле записки. В историографии авторство идей, изложенных в записке, безоговорочно относят к А.И. Барятинскому. Да и сам Милютин подтверждал это. Мало того, в своих воспоминаниях он писал «о личном несочувствии» к главному предложению записки – о переселении донских казаков на Кавказ, а горцев на Дон, так как «находил его даже весьма рискованным. не считая себя вправе в чем-либо отступить от солидарности с начальником своим»³³⁵. Однако очевидно, что вряд ли роль Милютина заключалась только в механической фиксации слов Барятинского. Участие Милютина, на наш взгляд, проявилось в обыгрывании и детализации основных идей главнокомандующего. Следовательно, в таких подробностях можно увидеть в том числе и милютинское отношение к казачеству. Выделим основные положения записки. Констатация факта, что ни существующая «нормальная численность полков Кавказского линейного казачьего войска», ни количество земли, которой располагают казаки «как на Левом, но даже и на Правом крыле» армии, не позволяют выполнить высочайшее пожелание, приводит автора записки к центральному предложению об увеличении русского населения и его земельных наделов за счет горских владений. Причем предваряют это предложение рассуждения о специфике казачьего землевладения и землепользования. Например, ставится вопрос о рассмотрении «ближе и беспристрастно, необходимо ли для обеспечения благосостояния казаков все то количество земли, которое по закону им полагается?». Отвечая на него, Милютин констатирует, что «усиленное наделение казаков землею едва ли приносит существенную выгоду их хозяйственному быту, ибо при тяжкой службе, лежащей на казаках, причиною их бедности скорее можно считать недостаток в рабочих руках, чем в земле». Также в записке говорится о том, что «правительство не может принять на себя обязанность поддерживать и на будущее время всегда одинаковую соразмерность количества земли с народонаселением», поэтому необходимо «дать полный простор развитию казачьего населения, не стесняя его никакими преградами и не обращая внимания на неизбежное сокращение соразмерности в поземельном довольствии»³³⁶. Очевидно, что под «преградами» здесь недвусмысленно понимались традиционные казачьи права и привилегии.

Далее в записке рассматриваются категории населения, которые могут стать потенциальными колонистами Кавказа. Среди них донские казаки называются главными претендентами на переселение как находящиеся в более выгодных условиях по сравнению с кавказскими казаками. В записке отмечается, что Донское войско «по положению своему в домашнем быту ничем не отличается от спокойных внутренних губерний России. Возвратясь со службы, донской казак делается мирным поселянином, не слышит о неприятеле и свободно предается заботам хозяйственным. Окруженные хлебородными губерниями и владея богатым краем, в котором имеются все выгодные условия для успешного развития многих отраслей промышленности. и пр., донские казаки пользуются таким благосостоянием, которого казачьи войска Кавказского корпуса не могут достигнуть…»³³⁷. Конечно, не только донские казаки, но и черноморцы, линейцы, особенно азовские казаки, вообще планируемые к переселению полным составом, обязаны были стать «ударной» силой в колонизации Кавказа. Для автора записки это почти аксиома, так как главное назначение казачьих войск им виделось «в выполнении военных целей, которым они должны способствовать не только боевою службою, но и всем своим бытом»³³⁸. Милютинская записка была всесторонне рассмотрена весной 1858 года в специально созданном для этого комитете при Военном министерстве. Итоговое заключение комитета оказалось отрицательным, в том числе из-за упомянутой нами позиции М.Г. Хомутова, не давшего согласия на массовое переселение донских казаков³³⁹.

В своих воспоминаниях Милютин затрагивает вопрос об образовании Кубанского и Терского казачьих войск, отмечая, что «главным камнем преткновения было слияние двух столь разнообразных элементов, каковы казаки линейные и казаки черноморские: это были почти как два разных народа, не похожие между собою и в смысле этнографическом, и в организации военной и, что всего важнее, – в духе и нравах. Черноморцы всегда отличались хохлацким упорством и консерватизмом, им претила всякая перемена в их своеобразном быту»³⁴⁰. Являясь исполняющим обязанности военного министра с мая 1861 года, Милютин занял жесткую позицию в отношении казачьего сопротивления переселению. Вот как он охарактеризовал одну из казачьих петиций от Кубанского войска, в которой выдвигались требования не только по пересмотру механизма колонизации, но и о восстановлении прежнего названия войска. «Дерзкое это заявление очевидно показывало, – вспоминал Милютин, – что в Черномории сопротивление переселению возбуждено было не простыми казаками, а „панами“, которые, захватив лучшие угодья, обогащались на счет простых станичников, держали их в нищете, под своим владычеством, и между тем возбуждали в них неудовольствие против правительства и ненависть против «москалей». К общему удивлению, протест черноморцев испугал графа Евдокимова, который, после высказанной им настойчивости и непреклонности в отношении хоперцев, вдруг поколебался и уступил»³⁴¹. Как нам представляется, приведенных цитат вполне достаточно, для того чтобы охарактеризовать отношение Милютина к казачеству. К моменту вступления в должность министра в нем явно доминировал кавказский опыт жизни, в том числе с приобретенными симпатиями и антипатиями к разным казачьим войскам. Однако вне зависимости от своих чувств к казакам Милютин четко исповедовал инструменталистский подход к их оценке и использованию в имперской практике. На наш взгляд, этот подход подразумевал игнорирование истории, традиции, былых заслуг казачества, если необходимо было эффективно, с точки зрения Милютина, решить актуальные государственные задачи во внешней и внутренней политике. С таким отношением военного министра к казачеству содержание иррегулярного раздела всеподданнейшего доклада выглядит вполне логичным. Более того, высока вероятность личного участия Милютина если не в написании раздела, то в его корректировке или редакции уж точно.

Итак, напомним основные положения всеподданнейшего доклада от 15 января 1862 года в отношении казачества. Военное министерство ставило перед собой главную задачу – согласовать военный быт казачьего населения «с общими условиями гражданственности и экономического развития». Реализовать ее планировалось в ближайшие десятилетия, на первых порах опираясь на результаты деятельности местных комитетов по пересмотру войсковых положений. Первым войском, которое должно было на себе ощутить благотворное влияние такой политики, становилось Кубанское войско, так как именно в нем вводилась частная земельная собственность; утверждалось право продажи казачьего имущества и свободных войсковых земель как казакам, так и иногородним; предоставлялась возможность выхода из казачьего сословия. Одновременно с главной задачей Военное министерство приступило к решению проблемы сокращения расходов казны на содержание казачьих войск, находившейся в прямой зависимости от уменьшения наряда казачьих частей на внешнюю службу. Подготовкой конкретной программы казачьей правительственной политики занимался особый комитет при Управлении иррегулярных войск, о результатах работы которого военный министр должен был сообщить императору в ближайшее время.

Являлось ли провозглашаемое в докладе направление деятельности Военного министерства в отношении казачьих войск принципиально новым курсом? А.Д. Крылов, напомним, утверждал, что еще Петр I «сознавал необходимость обратить Донское войско к гражданственности». Дальнейшие шаги Романовых на Дону автор «Очерка» описывал как экономическое, административное и правовое упорядочение казачьей жизнедеятельности, понимая под «гражданственностью», скорее, блага цивилизации. О преемственности работ военного ведомства в казачьем деле говорилось также и в самом докладе. Но как в первом, так и во втором случае для нас очевидна пристрастность этих утверждений.