Текст книги "Казачество и власть накануне Великих реформ Александра II. Конец 1850-х – начало 1860-х гг."

Таким образом, в содержательном отношении накопленный историками материал оказался неравномерен. Дореволюционный период дал впечатляющий массив конкретно-исторических сведений по теме исследования, последующие же историографические этапы полны оценочных суждений. Но и в таком объеме данных все же присутствуют определенные пробелы. К их числу следует отнести скудность информации по личностям, ответственным за разработку и внедрение преобразовательных планов. В проанализированных нами исследованиях почти всегда упоминаются военный министр Д.А. Милютин, начальник Главного управления иррегулярных войск Н.И. Карлгоф, отдельные генерал-губернаторы и атаманы, в подчинении которых находились казачьи войска, иногда приводятся принадлежащие им красноречивые цитаты, иллюстрирующие то или иное важное событие. Однако их позиции по конкретным вопросам реформирования казачества, как правило, не детализировались. Более того, непосредственные авторы программных документов или проектов, обычно являющиеся чиновниками среднего звена Военного министерства и войсковых администраций, вообще не известны. Данное обстоятельство напрямую связано с другим историографическим пробелом – отсутствием сюжетов, освещающих дебаты вокруг той или иной реформы от ее проектирования до непосредственного воплощения в жизнь и/или подведения промежуточных итогов¹⁵⁵. Можно констатировать, что историки опираются преимущественно на уже опубликованные законодательные документы, добросовестно пересказывая их содержание, за что, конечно, не стоит упрекать. Но при таком подходе остается невыясненной мотивация властей в принятии решений по важным вопросам как текущей казачьей политики, так и по планируемым кардинальным преобразованиям. На наш взгляд, требуют уточнения причины перехода Военного министерства в 1860-х годах к казачьему курсу с «гражданским» акцентом. Мы убеждены в том, что «гражданская альтернатива» казачьего развития изучена пока недостаточно хорошо. Если же и далее отмечать возможные перспективы в казачьих исследованиях, то ожидает своего изучения тема, обозначенная еще Р. Макнилом, а именно: механизмы функционирования войсковых экономик, финансовые аспекты казачьей службы, основы которых закладывались в 1860—1870-х годах и пр.¹⁵⁶

Реакция казачества на политику властей в эпоху Великих реформ Александра II описана преимущественно на примере истории Донского и Уральского казачьих войск. Очевидно, что география исследования этого явления должна быть расширена. В свою очередь, казачье отношение к преобразованиям необходимо рассматривать среди разных представителей казачества, а не только его элиты. Для этого следует активно привлекать материалы периодической печати и особенно источники личного происхождения¹⁵⁷. К их выявлению должна привести кропотливая архивная эвристика и тщательный источниковедческий анализ. Кстати, классических источниковедческих работ, посвященных основополагающим документам по истории казачества 1860—1870-х годов, существует крайне мало. Но еще меньшее количество публикаций приходится на сравнительные исследования, в которых одна и та же сфера жизнедеятельности казаков или одно и то же действие правительства разбираются на примере нескольких казачьих войск, объединенных не только по региональному признаку. Применение сравнительного метода разнообразит исследовательские подходы к изучению истории казачества, как на закате Российской империи, так и на всем протяжении ее существования. Как мы выяснили, в историографии казачества второй половины XIX века присутствие каких-либо теоретических моделей не является обязательным условием. В то же время трудно себе представить современные работы по истории казачества позднеимперского периода, в которых не использовалась бы терминология модернизационного концепта. Однако, на наш взгляд, теория модернизации не является достаточно эффективным средством для анализа правительственной политики по отношению ко всем казачьим войскам дореволюционной России, не отличающихся гомогенностью в развитии. Гораздо более продуктивным, как нам представляется, выглядит применение к казачьей истории аналитических конструкций, характерных для методологии изучения империй.

Не все сюжеты из истории взаимоотношений власти и казачества в конце 1850-х – начале 1860-х годов войдут в книгу. Несмотря на то, что в первой половине – середине XIX века не было четкого разграничения понятий «иррегулярные» и «казачьи» войска¹⁵⁸, различные национальные иррегулярные формирования (милиции) окажутся вне поля нашего зрения. Тем не менее использовать слово «иррегулярные» применительно к казачьим частям и подразделениям мы все же будем, учитывая распространенность данного понятия в делопроизводственной практике Военного министерства XIX века, в том числе и в отношении казачества. Отдельный вопрос представляет собой процесс упразднения Новороссийского (до 1856 года Дунайское) и Азовского казачьих войск в 1868 и 1865 годах соответственно. Безусловно, их ликвидация является частью казачьей правительственной политики. О каждом из упомянутых войск имеются монографии, выполненные современными авторами¹⁵⁹. Конечно, этими работами далеко не исчерпывается изучение действия властей по «оптимизации» казачьего войскового состава. Но так как упразднение того или иного войска (части) имеет законченный характер, а выводы из истории их существования обладают ограниченным значением, особенно с точки зрения объяснения перспектив развития казачьих войск в целом, мы решили не обращаться специально к этому вопросу. Также за пределами нашего внимания окажутся конкретные правительственные мероприятия социально-экономического характера, реализуемые на казачьих территориях.

Глава 1
Казачьи войска накануне реформ (конец 1850-х – начало 1860-х годов)

Наш обзор казачьих войск рубежа 1850—1860-х годов будет основываться, во-первых, на описании управленческих структур, осуществляющих свои полномочия в отношении казачества и иррегулярных частей, во-вторых, на актуальных для того времени данных из статистических отчетов, иллюстрирующих возможный властный образ казачества. В последнем случае мы рассмотрим преимущественно количественные показатели, которыми располагала высшая власть и на которые она могла опереться при формировании своего курса в отношении казачьих войск, по крайней мере, в первой половине 1860-х годов.

До образования в середине 1830-х годов в составе Департамента военных поселений отделения иррегулярных войск высшее управление казачьими (иррегулярными) войсками не имело четкой структуры. Несмотря на то что управленческие функции в основном концентрировались в руках Военного министерства, прочие ведомства также были компетентны в решении определенных дел на казачьих территориях. Создание специального отделения, состоящего первоначально из двух столов во главе с начальником, непосредственно подчинявшегося вице-директору Департамента военных поселений, являлось важным шагом по сосредоточению управления казачьими (иррегулярными) войсками в Военном министерстве¹⁶⁰. До 1840 года отделение занималось «попечением о благоустройстве» и «наблюдением за состоянием сих войск» во взаимодействии с другими департаментами министерства для обеспечения готовности казачества к несению военной службы. В области организации гражданской жизнедеятельности казачества Военное министерство по-прежнему делилось полномочиями с другими ведомствами. Опыт управления казачьими (иррегулярными) войсками показал, что отделить гражданскую часть от военной в повседневной административной практике оказалось очень трудно. В связи с этим сначала в Донском войске в 1840 году, а затем и в других войсках делопроизводство по гражданским делам постепенно переходило непосредственно в Департамент военных поселений Военного министерства. Увеличение функциональных обязанностей Департамента потребовало наличия в нем чиновников, хорошо знакомых с «местными условиями» казачьего быта. В 1850 году в «общее присутствие по делам хозяйственным и законодательным» Департамента были введены на трехгодичный период «в виде опыта» три представителя от казачьих войск (один от Донского, один от Черноморского и Кавказского линейного и один от Оренбургского, Уральского и Башкирского войск) не ниже звания подполковника. Данные лица подбирались «главными местными начальниками» с соблюдением следующих обязательных условий: чиновники должны быть из казачьего сословия, владеть делопроизводством и хорошо знать «быт и потребности казачьих войск, к которым принадлежали»¹⁶¹. В 1853 году работа казачьих чиновников была признана «полезной для дела», а практика их командирования в Департамент без оговаривания сроков пребывания в нем была одобрена Николаем I¹⁶². В последующем количество чиновников от казачества возросло еще на 2 человека за счет представителей от Сибирского войска и войск Восточной Сибири. К 1857 году структура Департамента полностью сложилась (см. схему на с. 57), однако к этому времени идея военных поселений окончательно изжила себя, что обусловило преобразование Департамента в новое Управление иррегулярных войск. Финансовые издержки на его организацию и последующее функционирование в сумме свыше 54 тыс. рублей на первый год были отнесены на капиталы казачьих войск. Затем по специально принятому по этому поводу закону управлению ежегодно выделялись денежные средства казачьими войсками «соразмерно количеству принадлежащих им капиталов, а именно: войско Донское вносило 20 %, Черноморское 18 %, Башкирское 18 %, Уральское 16 %, Оренбургское 11 %, Кавказское линейное 11 %, Сибирское 2 %, Забайкальское 1 %, Азовское 1 %, Астраханское 1 % и Новороссийское 1 % всей потребной на содержание Управления суммы»¹⁶³.

Структуру Управления иррегулярных войск также можно увидеть на схеме. Наиболее важным подразделением в управлении, так же как и в Департаменте военных поселений, оставалось «общее присутствие для рассмотрения законодательных и хозяйственных дел». Заседания присутствия проходили под председательством начальника управления, совместно с его помощником и семью членами: пять из которых являлись представителями от казачьих войск, один от Военного министерства и еще один со стороны Государственного контроля. Материалы для заседаний готовили соответствующие отделения и столы, как правило, в виде «записок, содержащих в себе изложение существа дела, причины и необходимость нового постановления или изменения прежних законоположений и проект нового постановления». Если в процессе обсуждения того или иного вопроса находились «недостаточно разъясненные» обстоятельства, то общее присутствие было уполномочено самостоятельно и без согласования с министерством требовать недостающие сведения или пояснения. Общее присутствие являлось совещательным органом управления, поэтому его решения обязательно передавались в установленном порядке на рассмотрение военного министра или Военного совета. Все правительственные распоряжения по казачьим (иррегулярным) войскам объявлялись в приказах военного министра¹⁶⁴.

В непосредственном оперативном управлении Военного министерства находились только Донское и Астраханское¹⁶⁵ войска. Остальные войска и иррегулярные части подчинялись еще и представителям имперской власти на местах. Иначе говоря, Военному министерству приходилось при разработке тех или иных решений по Управлению иррегулярных войск согласовывать свою позицию с генерал-губернаторами и командирами отдельных корпусов, в ведении которых находились казачьи войска. Властные структуры войскового, окружного и станичного уровней, принципы формирования казачьего чиновного корпуса и его функциональные обязанности, сложившиеся непосредственно в войсках к середине XIX века, в целом копировали аналогичные донские институты, действующие на основе известного «Положения об управлении Донским войском» 1835 года. Специфика того или иного войска накладывала свой отпечаток на местную административную практику¹⁶⁶, но это имело отношение скорее к деталям, а не к принципиальным вопросам¹⁶⁷.

ОРГАНЫ ВЫСШЕГО УПРАВЛЕНИЯ КАЗАЧЬИМИ (ИРРЕГУЛЯРНЫМИ) ВОЙСКАМИ

Наряду с органами власти, действующими на постоянной основе и в правовом регламенте, имелись и символические институты управления казачьими войсками. Среди них наиболее важным являлся институт «Атамана всех казачьих войск и Шефа Донского атаманского полка». Это звание с 1827 года получал каждый наследник русского престола. В учреждении «Атамана всех казачьих войск», на наш взгляд, прослеживаются последствия декабристского восстания и желание Николая I укрепить свои личные связи с сохранившей верность казачьей военной силой. Однако для монархии функциональные обязанности «атамана всех казачьих войск», которые не получили четкого определения¹⁶⁸, не были приоритетными. Гораздо большее значение приобретала церемониальная практика, формирующаяся вокруг атамана-наследника и «работающая» на укрепление «мифа о царе и казаке»¹⁶⁹. Представление членов императорской фамилии о казачестве формировалось преимущественно за счет этой практики. Образ казачества у таких лиц также складывался от повседневного соприкосновения с казачьими гвардейскими частями, несущими службу в столице и при дворе, в ходе поездок династических особ по империи в/через казачьи земли и пр.

Чиновники Военного министерства и Управления иррегулярных войск черпали свои знания о казачестве в основном из статистических отчетов, ежегодно направляемых в ведомство местными казачьими властями. Их обработка вменялась в обязанность Военного министерства еще с 1830-х годов, так как статистические сведения были признаны способом «точного познания действительной силы, войск иррегулярных»¹⁷⁰.

С 1858 года начинается история официальной публикации «Всеподданнейших отчетов о действиях Военного министерства», которые в обязательном порядке содержали раздел «Иррегулярные войска» со статистическими материалами. Структура отчетов менялась дважды на рубеже 1850– 1860-х годов. Отчет за 1859 год был самый краткий, и в упомянутый раздел вошли не все сведения о казачьих войсках. Каждый отчет имел приложения, в них в табличной форме приводились данные о количестве населения на казачьих территориях, о строевом составе, о наличии удобных и неудобных земель и т. д. Отчет за 1862 год, первый полноценный год нахождения Д.А. Милютина в должности военного министра, уже имел другую более сложную структуру – в его основной части указывалась общая информация об иррегулярных войсках, а в приложение теперь перемещался полноценный доклад Управления иррегулярных войск с обширными табличными пояснениями. Объем интересующего нас раздела из года в год рос, но в целом главные его темы были неизменными. С 1860 года в отчетах начинают упоминаться суммы, потраченные в год на содержание управления: 1860 – около 64 тыс.; 1861 – около 68 тыс.; 1862 – около 73 тыс. рублей.

Итак, к 1859 году в ведении Управления иррегулярных войск находилось «12 больших населений, носящих название и имеющих состав и организацию войск, 5 меньших казачьих населений, сформированных в составе полков и батальонов, и, наконец, 6 отдельных частей, имеющих только строевой состав». К «большим населениям» относились войска – Донское, Черноморское, Кавказское линейное, Оренбургское, Уральское, Новороссийское (до 1856 года Дунайское), Азовское, Астраханское, Сибирское линейное, Забайкальское, Амурское, Башкирское. «Меньшими населениями» числились – Тобольский пеший батальон, Тобольский, Иркутский и Енисейский конные полки, Балаклавский Греческий батальон. Наконец, имели только строевой состав – лейб-гвардии Кавказский эскадрон Собственного его величества конвоя, Образцовый Казачий конно-артиллерийский дивизион, Дагестанский конно-иррегулярный полк, Грузинская дружина, Анапско-Горский полуэскадрон и лейб-гвардии Крымско-Татарский эскадрон¹⁷¹.

К 1863 году казачьих войск осталось по-прежнему двенадцать, но из Черноморского и Кавказского линейного в 1860 году образовались Кубанское и Терское казачьи войска, причем «отношение между ними, как по числу народонаселения, так и по пространству занимаемой ими земли, значительно изменилось, так что Кубанское войско оказывается сильнее Терского числом жителей в четыре, а пространством земли в три раза»¹⁷². Из «меньших населений» продолжали существовать только Иркутский и Енисейский конные полки, объединенные в бригаду. Вдвое увеличилось количество иррегулярных частей, «не составляющих особенных сословий в оседлом быту», а к уже действующим частям, кроме упраздненного Анапско-Горского полуэскадрона, добавились Кубанский и Лабинский конно-иррегулярные эскадроны; Терский, Дагестанский и Кутаисский конно-иррегулярные полки; Джаро-Лезгинская конная сотня и Гурийская пешая сотня¹⁷³.

Казачьи войска и иррегулярные части к 1862 году занимали около 68 408 979 десятин земли, из которых удобной числилось – около 31 140 867 десятин, неудобной – около 17 268 112 десятин, с неопределенным статусом – 20 000 000 десятин. Наибольшее количество земли находилось в распоряжении Донского войска – 14 517 014 десятин, наименьшее имелось в Новороссийском – 55 900 десятин¹⁷⁴. В сравнении с земельными ресурсами губерний европейской части Российской империи получается, что территории всех казачьих войск и иррегулярных полков вполне могли уместиться в пределах одной только Архангельской губернии, располагавшей в начале 1860-х годов около 80 769 375 десятинами земли¹⁷⁵. В то же время пограничные с войском Донским Екатеринославская и Воронежская губернии насчитывали 6 196 363¹⁷⁶ и 5 927 512¹⁷⁷ десятин соответственно. Таким образом, даже сумма земель двух этих губерний была бы все равно меньше земельных угодий одного только войска Донского. Если же десятины перевести в гектары (1 десятина – 1,09 га) и квадратные километры (1 км² – 100 га), то 68 408 979 десятин казачьих земель превратятся в 74 565 787 гектаров или 745 657,87 км² соответственно. Если учесть, что территория Российской империи (без Польши и Финляндии) в 1867 году. составляла около 19,8 млн кв. км¹⁷⁸, то казачьи войска занимали приблизительно ¹/₂₇ часть империи. А, например, в сравнении с показателями современной России 74 565 787 гектаров казачьих земель XIX века оказываются на 32 млн гектаров больше, чем, по данным Росреестра, располагал Южный федеральный округ в 2013 году (42 086 000 га)¹⁷⁹.

Земельный фонд казачьих войск и иррегулярных частей был практически неизменным в рассматриваемый нами период (в случае с образованием Кубанского и Терского казачьих войск было предпринято перераспределение земельных владений), поэтому мы не приводим сведения о земле в динамике, по годам, ограничившись только рубежным 1862 годом. Небольшие колебания в цифровых данных все же были, но связаны они в основном с деятельностью «межевых партий», которые ежегодно осуществляли более точное измерение земель, особенно в Сибирском, Забайкальском и Амурском войсках. Кроме того, в 1860 году в ведение Министерства государственных имуществ отошел так называемый Леонтьевский лесной буерак (около 1200 десятин), который ранее принадлежал войску Донскому¹⁸⁰.

Здесь мы сделаем первое небольшое отступление от статистической отчетности, для того чтобы прояснить вопрос об условиях казачьего землевладения. Как известно, к XIX веку земля приобретает все большую ценность для казаков, а земледелие выходит на первый план среди других форм хозяйствования. На Дону этот процесс происходит наиболее интенсивно и сопровождается образованием крупного поместного казачьего землевладения (войсковой старшины – донского дворянства) за счет покупки крепостных крестьян или обращения местного крестьянского населения, в основном выходцев из Малороссии, в крепостную зависимость¹⁸¹, а также произвольного захвата свободных войсковых земель, что являлось безусловным нарушением «общинных начал казачьего быта». Действия центральных властей по правовому регулированию таких захватов и прекращению их в дальнейшем приводят к изменению природы казачьего землевладения, превращающегося из вольного и неограниченного в служилое и ограниченное. Таким образом, формируется целая система земельных пожалованных прав и привилегий, за обладание которыми казаки были обязаны нести военную службу за свой счет. Упомянутая система нашла свое юридическое воплощение в «Положении об управлении Донским войском» 1835 года и сопутствующих дополнительных законодательных актах¹⁸². Эти документы закрепляли две формы землевладения на Дону: общинное войсковое землевладение и частновладельческое – поместное.

Нормы обычного права, поддерживающие в станицах общинное начало, были частично легализованы и стали основой станичного землеустройства. В нем центральными пунктами стали следующие положения: земля, образующая станичный юрт со всеми угодьями, считается неприкосновенной собственностью общества казаков каждой станицы; казаки-станичники владеют и пользуются землей, руководствуясь исключительно решениями станичного сбора и общественного приговора, и, наконец, станичная юртовая земля ни на каких условиях не должна переходить в чью-либо личную собственность. Упомянутые выше документы фиксировали размер казачьего земельного пая в 30 десятин и круг лиц, имеющих право на его получение в определенном количестве¹⁸³. Землю также получали и беспоместные казачьи офицеры-чиновники в качестве награды за свою военную (административную) службу, но на иных условиях и в больших размерах¹⁸⁴. Назывались такие участки пожизненными. Владельцы пожизненных участков не могли их продать, заложить или завещать. Допускалась только возможность аренды пожизненных участков, но при категорическом запрете на их заселение крепостными крестьянами. Порядок отвода пожизненных участков в 1858 году был заменен на «Правила о наделе беспоместных и мелкопоместных чиновников войска Донского и их семейств поземельными участками». С этого года указанным чиновникам отводились земельные (срочные) участки в пользование на срок в 15 лет без права приобретения в собственность и отчуждения их, но с переходом пользования участком, в случае смерти владельца, к его семье до истечения 15 лет¹⁸⁵. Полное число участков получали лишь беспоместные чиновники, мелкопоместным выделялись участки в дополнение к уже имеющимся наделам. Место участка выбиралось чиновниками, которые имели право подбирать его поближе к своим поместным землям или к станичному юрту. В 1840 году донская казачья земля стала «закрытой» для представителей неказачьего сословия. С этого года таким лицам постройка и покупка домов, а также приобретение земельных угодий в войске Донском запрещались. В апреле 1858 года это правило было подтверждено и в отношении владений донских помещиков¹⁸⁶.

Таким образом, к середине XIX века в войске Донском сложилась военно-сословная система землевладения, которая являлась архаичной даже по сравнению с поместным землевладением коронного российского дворянства. Эта система стала формальным юридическим образцом для прочих казачьих войск, то есть размерность и условия получения земельных владений оказались унифицированы по примеру Донского войска. В некоторых войсках, например в Астраханском и Оренбургском, она была реализована почти буквально как в правовом отношении, так и на практике. В войсках приграничных, в которых выделение паев (участков) шло одновременно с завоеванием или с открытием новых земель и с их длительным межеванием, зачастую наблюдалось несоответствие между нормами законодательства и реальным положением вещей. Это касалось в первую очередь Черноморского и Кавказского линейного войск, на землевладение и землепользование которых оказывала существенное влияние затяжная Кавказская война. В Сибирском войске в Семипалатинских степях и на землях сибирских киргизов наделение рядовых казаков паями, а офицеров земельными участками происходило «по особому распоряжению генерал-губернатора в количестве и размере, предоставляемых местными удобствами»¹⁸⁷. При этом участки, положенные казачьим офицерам по званию, должны были отдаваться не в срочное пользование, а в пожизненное владение. Своя специфика имелась в Амурском войске, образованном только в 1858 году¹⁸⁸. В нем, например, размер первоначального надела (пая) не был определен вообще. Величина надела зависела от «силы и возможностей каждого домохозяина обработать оную землю, расчистить из-под леса, осушить из-под болот и обратить в полезное хозяйственное употребление»¹⁸⁹. Безукоризненно во всех войсках соблюдалось только правило о запрете на операции с земельной и недвижимой собственностью в пределах войсковых территорий для лиц неказачьего происхождения.

Наконец, особое положение в казачьем землепользовании и землевладении занимало Уральское казачье войско. По мнению Н.А. Чернощекова, одного из авторов-составителей «Столетия Военного министерства», «нераздельность земель, состоящих в пользовании уральских казаков, составляет крупнейшую особенность Уральского войска, отличающую это войско от прочих казачьих войск». Иначе говоря, земля в Уральском войске не делилась на станичные и войсковые, а земельные участки не отводились в собственность офицерам и чиновникам¹⁹⁰. Вся хозяйственная деятельность внутри войска, в котором долгое время превалировало рыболовство, регулировалась на основе общественных приговоров и традиционных норм права¹⁹¹.

На складывающиеся формы землевладения и способы хозяйствования в казачьих войсках оказывали влияние многие факторы от политических до природных, в том числе они зависели и от демографических процессов на казачьих территориях.

Данные о количестве населения в казачьих войсках и иррегулярных частях являлись обязательными в отчетах и непременно подкреплялись обстоятельной таблицей в приложении. К концу 1850-х годов общее число населения казачьих/иррегулярных войск (из которых почти полмиллиона находились на воинской службе) составляло ¹/24 часть всего населения империи¹⁹². На основании материалов отчетов мы обобщили сведения о населении казачьих/иррегулярных территорий с 1 января 1859 года по 1 января 1863 года и представили их в виде двух таблиц.

В таблице 1 приведены данные об общем количестве населения казачьих/иррегулярных территорий по состоянию на 1 января каждого года рассматриваемого периода, распределенного по принципу принадлежности или нет к казачьему сословию. В таблице 2 показано количество населения только казачьих войск и только причисляемого к казачьему сословию также по состоянию на 1 января каждого года. Здесь сразу оговоримся, что далее мы будем оперировать статистическими данными, относящимися только к казачьим войскам.

Таблица 1

Из таблицы 1 видно, что казачье население демонстрирует стабильную динамику роста. Что касается не казачьего сословия, то оно тоже, похоже, не отстает от казачества, за исключением 1862 года, который показал отрицательное значение прироста без соответствующих разъяснений в отчете. Если же просто механически просчитать прогнозируемое увеличение только казачьего населения за 40 лет начиная с 1863 года, то казачество к 1903 году должно было бы насчитывать около 4,5 млн человек при условии минимального прироста в год, а при сценарии максимального – около 6,1 млн человек. Как нам кажется, эти довольно очевидные цифры ставили перед Управлением иррегулярных войск перспективную многоплановую проблему, что делать с таким количеством казачества, имеющего к тому же привилегированное положение?

Таблица 2

В таблице 2 количество казачьего населения приводится по отдельным войскам также за пятилетний период. Очевидна тенденция ежегодного увеличения населения. Бросаются в глаза цифры перераспределения людских ресурсов между новообразованными Кубанским и Терским казачьими войсками. Прирост казачьего населения обусловлен не только преобладанием рождаемости над смертью¹⁹⁴, но и «причислением людей посторонних ведомств разного звания» в казачье сословие того или иного войска. За 1859–1862 годы наибольшее количество «причисленных» значилось в Сибирском, Забайкальском, Амурском, Кавказском линейном (Терском), Черноморском (Кубанском) войсках. Так, например, за 1859 год Сибирское войско должно было увеличиться на 1938 человек из «посторонних лиц», Забайкальское – на 1783 человека, Амурское – на 3357 человек, Кавказское линейное – на 1938 человек и т. п. Для сравнения: Донское войско за этот год получило всего 117 человек «посторонних», и только душ мужского пола¹⁹⁵. В 1862 году наибольшее количество «причисленных» можно видеть в Кубанском и Забайкальском войсках – 3126 и 2228 человек соответственно¹⁹⁶. Это связано с началом реализации проекта наместника Кавказа князя А.И. Барятинского по колонизации преимущественно казаками предгорий западной части Кавказского хребта. Среди так называемых «посторонних лиц» преобладали «женатые нижние чины регулярной Кавказской армии», государственные крестьяне, «порочные нижние чины Корпуса внутренней стражи и Оренбургских линейных батальонов» и пр.

Перед тем как приступить к анализу статистических данных по военной части, позволим себе второе отступление для краткой характеристики военной службы казаков.

К середине XIX века военная служба являлась обязательной для всех казаков мужского пола. Под небольшое исключение из этого правила попадали казаки духовного звания, вообще неспособные к военной повинности и так называемые торговые казаки, являющиеся членами войсковых торговых обществ. Последние за освобождение от службы ежегодно вносили определенную сумму в войсковые казачьи капиталы.

Непосредственная служба простых казаков начиналась с 20-летнего возраста. До этого возраста они 2 года должны были в качестве «малолеток» выполнять различные станичные повинности (сиденки) и готовиться, в том числе материально, к службе. И только в Уральском казачьем войске зачисление в малолетки производилось на 17-м, а в казаки на 19-м году. Дети казаков-чиновников могли поступать на службу с 16 лет (в Донском войске с 15), но сама служба считалась с 19-летнего возраста. Из казаков, поступающих на службу, формировались тактические части: полки, батареи, эскадроны, батальоны, сотни, команды и пр. В большинстве случаев казаки выходили на службу с собственным вооружением и снаряжением, а при необходимости и на своих конях.

Срок службы устанавливался отдельно для простых казаков и казаков-дворян. Казаки должны были служить 30 лет (в Забайкальском войске в пеших частях 40 лет, а в конных – 15 лет), поступающие в гвардейские и артиллерийские части – 25 лет. Казаки-дворяне находились на службе 25 лет. Такой же срок определялся и для офицеров недворянского происхождения (личных дворян), то есть выслужившихся из простых казаков. Однако для такой категории казаков выдвигалось дополнительное условие – они должны были прослужить в офицерском звании не менее 6 лет.