Автор книги: Алексей Жарков
Жанр: Ужасы и Мистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Старшим в их группе был Дональд О'Райли по кличке Рыжий (не самое оригинальное прозвище для ирландца). Июльским днем зеленый «фольксваген» подъехал к площади Манчестера. Машина остановилась так, чтобы сидящим в ней был хорошо виден вход в паб, в котором сейчас отмечал день рождения британский майор. Один из тех, кто командовал войсками во время Кровавого воскресенья[6]6
Кровавое воскресенье – события в городе Дерри (Северная Ирландия) 30 января 1972 года, когда британские войска расстреляли демонстрацию местных жителей.
[Закрыть].
– Их там человек десять, – сказал Рыжий, передавая Джеку тяжелый кожаный портфель, в котором тикал механизм. – Оставишь это в туалете справа от барной стойки и сразу назад. Действуй быстро, но не спеши, не привлекай внимания. Запас времени у нас есть, но постарайся управиться за десять минут. Давай.
Он хлопнул Джека по плечу, тот открыл дверь машины и вылез наружу.
– Удачи, Джек, – тихо сказал ему вслед Барни Пиклз с заднего сиденья.
Джек быстрым шагом пошел через площадь. Он толкнул массивную дверь паба и оказался в душном прокуренном помещении. За столиками в зале сидели с десяток мужчин разных возрастов. Они пили, смеялись и громко разговаривали. В центре компании Джек узнал свою основную цель. Именинник был уже заметно пьян.
– Могу я вам чем-нибудь помочь, сэр? – обратился к Джеку лысый полноватый бармен за стойкой.
– Да, – Джек вздрогнул от неожиданности, его бросило в пот. – Где здесь у вас туалет?
Как и говорил Рыжий, туалет находился справа от стойки. Джек кивнул и быстро прошел куда указал бармен. Чемодан с бомбой тяжело оттягивал руку. Джек оставил его в кабинке ближе к выходу, для верности спустил воду в унитазе и быстро покинул паб. По сторонам он не смотрел. Только на выходе, снова оказавшись на свежем воздухе, Джек осмотрелся. К пабу подходила молодая женщина. Она вела за руку маленькую девочку в красивом голубом платьице.
– Мамочка, я устала, – жалобно хныкала девочка, – я хочу пи-пи.
– Сейчас, Мэгги, – успокаивала ее мать. – Мы зайдем сюда. Здесь точно есть туалет.
Мать с дочкой скрылись в глубине паба. Когда Джек шел обратно к машине, он молча ругался про себя. Какой же тупой овцой нужно быть, чтобы вести маленькую дочь в паб, полный пьяной солдатни?
Взрыв не заставил себя ждать. От грохота даже на большом расстоянии заложило уши. Облако пепла и обломков заволокло улицу. Перепуганные люди бежали прочь.
– Отлично, – сказал Рыжий, заводя машину. – Ты все сделал правильно, Джек! Через пару недель мы будем в Бруклине. Осталось пережить еще два дня.
Эти два дня они собирались переждать на конспиративной квартире недалеко от Манчестерских доков. Дождаться корабля в Нью-Йорк. Американские ячейки ИРА должны были предоставить им убежище на неопределенный срок, пока не закончится шумиха. Корабля они не дождались. Кто-то из стукачей сдал их. Рыжего застрелили полицейские при облаве. Джека и Барни судили, процесс широко освещался журналистами. «Манчестерские подрывники получили по заслугам!», – пестрели газеты после вынесения приговора.
В результате взрыва погибли двенадцать человек. Восемь британских военных, бармен и официантка. А также женщина с маленькой дочкой, случайно оказавшиеся в том пабе.
Джек пришел в себя в палате лазарета. Было тяжело дышать, тошнило, все тело болело. Морщась, он приподнялся на локтях. Осмотрелся. За окнами стояла ночь. Слева от него находилась еще одна койка. В ней лежал Барни Пиклз с проломленной головой. Джек вздрогнул от неожиданности и стал рассматривать старого друга. Голова обмотана бинтами, сам Барни по горло укрыт одеялом. Пустой взгляд уставился в грязный потрескавшийся потолок. Тело его казалось еще меньше, чем было на самом деле. Джек заплакал при виде искалеченного друга.
– Барни, братишка, – тихо всхлипывал он. – Что эти ублюдки с тобой сделали? Прости меня, дружище… прости за все… я не смог тебя защитить…
Слезы были тяжелыми, как будто свинцовыми. К голосу Джека присоединился еще один, уже слышанный ранее. Громкие рыдания, всхлипы и стоны доносились из полутьмы, которой было окутано помещение лазарета. Оттуда же раздалось еле слышное хлопанье маленьких крылышек. Миниатюрная фея сделала несколько пируэтов в воздухе и мягко спикировала Джеку на грудь.
– Джеки, – пропищала она. – Старый кузнец идет. Он ведет с собой своего хозяина. Обмен случится сейчас.
– Кто такой кузнец? – прошептал Джек.
– Твой предок, – ответила фея. – Основатель твоей семьи.
Джек смутно вспомнил, как бабушка рассказывала ему, что фамилия Маккенна на древнем языке означала «кузнец» или «тот, кто работает с огнем».
– Что ему нужно от меня?
Из тьмы послышался тот же скрипучий голос, что Джек слышал в карцере, когда кто-то пытался вылезти из стены камеры.
– Твоя голова, внучок. Мне нужна твоя голова.
В ногах его койки показалась тощая долговязая фигура, облаченная в черный сюртук. На груди блестела серебряная цепочка карманных часов. Джек поднял взгляд, пытаясь заглянуть в лицо незнакомцу, глаза поползли на лоб от удивления. Вместо головы у гостя была большая круглая тыква с вырезанными глазами и ртом. Внутри нее плясал слабый огонек, из-за чего пространство вокруг освещалось тусклым свечением. Голову-тыкву сверху украшал высокий черный цилиндр. Странный гость поднял руку, чуть поклонился и с почтением приподнял шляпу.
– Разрешите представиться! – Голос доносился прямо из тыквы, из жуткого ухмыляющегося рта. – Я Джек-Фонарщик. Проводник душ. Твой много раз прапрадедушка.
Существо указало длинной рукой на койку, где лежал бедняга Барни.
– Твой друг скоро покинет этот мир. Но освещать ему путь во тьме будешь ты.
Фея взмахнула крыльями, поднялась с груди Джека и устроилась на плече Фонарщика, свесив вниз голые стройные ножки.
– Что вам от меня надо? – спросил Джек.
– Я хочу предложить тебе работу. – Фонарщик подался вперед, огонь в его голове вспыхнул ярче. – И возможность покинуть эти стены.
– Покинуть?
Фонарщик кивнул. Фея внимательно наблюдала за их разговором.
– Как?
– Я расскажу тебе историю, внучок. Много времени это не займет. Когда-то я был человеком. Тогда меня называли Джек-Кузнец. Я спокойно жил, был отцом большого семейства, делал свою работу и никого не трогал. Но была у меня одна слабость. Я очень любил выпить. И вот однажды я пошел в паб, но денег на выпивку у меня не было. По дороге я встретил Дьявола. «Джек, – сказал он мне, – давай я угощу тебя, но ты отдашь мне кое-что взамен. Свою душу». Я согласился, собираясь перехитрить нечистого. В те годы я был тем еще ловкачом. Мы с ним здорово напились в тот вечер. Я сказал, что пора бы и расплатиться. Дьявол согласился и хоп! – превратился в серебряную монетку. Я быстро сунул ее в карман и положил рядом нательный крестик. Дьяволу это не понравилось, ему было больно, крест жег его, но превратиться обратно он не мог. Тогда я предложил ему оставить меня в покое, он согласился. Так я перехитрил Дьявола. Но время шло, я состарился и умер. Я раскаялся в своих грехах, но поскольку я якшался с Дьяволом, Господь не захотел принимать меня. В аду мне тоже места не нашлось, ведь Дьявол обещал, что не тронет мою душу. Я остался посередине. Тогда Дьявол предложил мне работу, взяв в залог мою голову и заменив ее этим тыквенным фонарем. С тех пор я прихожу на плач старухи Банши и провожу души в Чистилище, освещая им путь в темноте. После веков во тьме я устал. Теперь я хочу на покой. Я предложил Дьяволу взамен тебя. Ты займешь мое место, а я спокойно отправлюсь в ад. Только теперь мне нужна еще и твоя голова. Как я буду без головы в аду? Моя собственная останется у Дьявола в напоминание другим, что его нельзя перехитрить. Вот так, мой мальчик. Рано или поздно он всегда получает свое. Человеческая душа бесценна, а договоры с темными силами не имеют срока давности.
Откуда-то сбоку донеслись тяжелые шаги, при звуке которых у Джека похолодело внутри.
– Ой! – испугано вскрикнула фея и скрылась во тьме.
В нос ударил смрад серы, стало жарко.
– Фонарщик! – прогремел голос. – Пора!
– Соглашайся, внучок. Выбора у тебя нет. В этой тюрьме ты навсегда. В любом случае, ты все равно попадешь в ад после всего, что натворил. А так у тебя будет шанс хоть немного послужить благому делу. Ты даже не представляешь, как страшно душам в темноте, когда они не могут найти дорогу. Они плачут и ждут тебя. Твоего света. Что скажешь?
Несколько секунд Джек обдумывал свое положение. Жизнь в тюрьме, ежесекундное ожидание заточки в бок от протестанта, гарантированное попадание в ад после смерти или вечность в качестве проводника для заблудших душ. Выбор был, но практически не предлагал никакой альтернативы. Наконец, Джек осторожно кивнул. Огонь в голове Фонарщика погас. Тыква отделилась от туловища и упала на койку. Безголовое тело протянуло руки к Джеку. Его голова с хрустом оторвалась от шеи и оказалась на плечах бывшего Фонарщика. Тот покрутил ею из стороны в сторону, осмотрелся и улыбнулся на прощание.
– Прощай, внучок. Когда-нибудь свидимся.
Его тело охватило яркое пламя, через секунду он превратился в пепел. Дьявол поднял пустой тыквенный фонарь и осторожно подул в него. Внутри вспыхнул слабый огонек. Дьявол водрузил фонарь на плечи Джеку. Тот поднялся и осмотрел себя, на нем был черный сюртук гробовщика. Он поднял с земли высокий черный цилиндр и нацепил его на голову-фонарь, огонь в которой разгорался все ярче.
– Иди, Фонарщик! – велел Дьявол. – Делай свою работу!
Кто-то осторожно коснулся плеча Джека. Он обернулся и увидел перед собой Барни Пиклза.
– Простите, сэр, – дрожащим голосом сказал Барни. – Где мы? Что это за место? Здесь так темно…
– Не бойся, Барни. Идем за мной.
– Откуда вы меня знаете?
– Знаю, – многозначительно ответил Джек.
Это успокоило Барни. Он пошел за Джеком сквозь тьму, которая отступала перед огнем фонаря. Скоро свет выхватил из тьмы заплаканное личико маленькой девочки. Она стояла и нервно мяла в руках подол голубого платьица.
– Мистер, – обратилась она к Джеку. – Я заблудилась. Вы поможете мне найти мою маму?
– Конечно, дитя. Идем со мной, не бойся. Твоя мама ждет тебя.
Они послушно следовали за Джеком. К ним присоединялись все новые и новые души. Где-то громко рыдала Банши, оплакивая покойников. Джек шел на ее плач и освещал путь во тьме.
Джек Маккенна просто исчез из тюремного лазарета, не оставив никаких следов. Полиция подозревала, что это был побег, организованный ИРА. Новые облавы, аресты и допросы ни к чему не привели. Исчезновение Джека Маккенны со временем стало городской легендой, обрастая все новыми и новыми подробностями. Кто-то говорил, что он действительно сбежал из тюрьмы и сейчас спокойно живет в Америке. Кто-то утверждал, что его насмерть забили охранники и обставили это так, как будто он просто исчез.
Иные рассказывали, что к Джеку явился сам дьявол и забрал его в ад за грехи. Недаром в полицейских отчетах говорилось, что утром в день исчезновения в лазарете отчетливо чувствовался запах серы. Кто-то даже сочинил песню «Джек в темноте». Песня эта стала очень популярной, почти народной. До сих пор ее можно услышать по праздникам на улицах Белфаста:
«Наш старый друг, бродяга Джек,
Сквозь тьму проложит путь.
И не сойти ему во век
С пути и не свернуть…»
Светильник Иакова
Андрей Миллер
Дневник Рауля де Морено, Лиссабон, 28 мая 1588 года
Эта запись в дневнике, вполне возможно, станет последней. Не сочтите мои слова проявлением смертного греха уныния или же страха перед скорыми опасностями: я просто стараюсь быть прагматичным. Уже завтра заботы корабельной службы не оставят мне времени и сил на ведение записей; а впереди нас ждет бой, и одному Господу известно, переживу ли я его.
В подобной ситуации, истинный кабальеро обязан привести в порядок свои дела и раздать все долги. Я так и поступил загодя во всем, кроме моего дневника: самое время поставить в нем точку – даст Бог, и она станет лишь запятой.
Уже завтра Непобедимая Армада[7]7
Испанская военная эскадра из 130 кораблей, снаряженная в 1588 году для обеспечения высадки войск на берега Англии (Англо-испанская война 1587–1604). Поход окончился сокрушительным поражением.
[Закрыть] выйдет из порта и возьмет курс на вражеские берега. И я на борту тридцати шести пушечного «Сан-Кристобаля» буду ее частью. Некоторые болтают, что герцог Медина-Сидония не годится во флотоводцы, и всех нас ждет погибель в водах Ла-Манша. Но большинство матросов, солдат и офицеров, славных мужей Испании, верят в решительную победу.Пока одни проводят последние часы на суше в молитвах, а другие – во грехе, мне следует отдать еще один долг. Этому дневнику я, Рауль де Морено, должен одну историю. Ту историю, воспоминания о которой мирными ночами повергали меня в ужас – но в самые тревожные часы, напротив, поддерживали. И особенно поддерживают теперь.
Этой перемене есть причины, которые вы вскоре поймете. Трагические, пугающие и безумные события, о которых самое время поведать, случились двадцать пять лет назад – в 1563 году. Случились очень далеко отсюда…
В те дни автору сих строк было тридцать лет – и все эти годы я провел в землях Нового Света, ибо там родился. Предки мои ныне не значатся в списках знаменитых конкистадоров – но куда важнее, что они стояли плечом к плечу с другими завоевателями земель нынешнего вице-королевства Перу. Сам аделантадо Писарро[8]8
Франсиско Писарро-и-Гонсалес (1475–1541), знаменитый конкистадор, покоритель империи инков.
[Закрыть] жал руку моему отцу, чем я безмерно горжусь.
Отец растратил почти все здоровье, сражаясь с индейцами, продираясь сквозь непроглядные джунгли, карабкаясь по крутым скалам. Мне он желал иной доли и отчасти желание свое исполнил. Хотя я, как потомственный идальго, с детства привык к обращению с эспадой и мушкетом, вырастили меня в меньшей степени воином. В свои тридцать лет ваш покорный слуга Рауль де Морено был известен в заморских колониях как врач и исследователь.
Слава эта, впрочем, была неоднозначной. Как туземцы, так и испанцы относились ко мне по-разному.
Должно быть, вы знаете, что тогда испанцы нередко брали в жены местных женщин. Если те соглашались принять христианство, такие браки поощрялись и предводителями конкистадоров, и духовенством. Мы завоевывали Новый Свет для Бога и короля Испании, но не ставили себе целью уничтожить всех язычников. Привести их к истинной вере, к вассальной клятве и верному служению государю нашему – такова была главная цель. Если для достижения ее уместнее оказывалось взять знатную индианку в жены, а не мушкет в руки, мы так и поступали.
Но со мной все вышло немного иначе.
Да простят мне Господь Бог и любимая Испания, но я всегда чаял не изменить туземцев, а познать их такими, каковы они есть. Подобное сложно было реализовать в Перу, но однажды судьбе оказалось угодно забросить меня в земли, до которых Конкиста едва успела дойти. Там, на переднем рубеже христианского мира, за год до моего приезда, отстроили деревянную крепость, быстро обросшую небольшим городком. И форт, и городок носили название Сан-Мигель.
Итак, я прибыл в Сан-Мигель примерно за год до событий, составляющих суть моего рассказа. При себе имел я доброго коня, оружие, некоторую сумму денег, врачебные инструменты, да многочисленные записи о природе и жизни Нового Света. За спиною моей шлейфом тянулась репутация человека, склонного слишком сближаться с дикарями.
– Запомни, Рауль де Морено: покуда вице-король не пришлет подкреплений, мы почитаем неразумным связываться с индейцами. Они не претендуют на занятые нами земли, но там, за рекой – территория нехристей.
Так сказал мне капитан Кордова – человек, распоряжающийся делами Сан-Мигеля. Стоит ли говорить, что я не послушал его?
Кордове не нравились мои одинокие поездки за реку. Он скрипел зубами, но поделать ничего не мог: Сан-Мигелю требовались и врач, и учитель, а я с успехом совмещал обе должности, столь важные для молодой колонии. В вице-королевстве считали, что эти земли не богаты ни золотом, ни серебром: потому не наблюдалось избытка желающих ехать в Сан-Мигель.
В городке не происходило ничего особенно интересного: он вел самую обычную жизнь поселения на фронтире. Здесь возделывали землю, молились Господу, стерегли рубежи владений Филиппа II[9]9
Филипп II Габсбург – король Испании в 1556–1598 г.г.
[Закрыть], воспитывали немногочисленных детей. Днем работали, вечерами выпивали и бренчали струнами, а по ночам всматривались в даль.
Лишь однажды случился серьезный индейский набег, легко отраженный, но обернувшийся суровой карательной экспедицией в ответ. Ваш покорный слуга, разумеется, принял участие в походе. Во-первых, экспедиции был необходим врач, во-вторых – сколь бы мягко я ни относился к индейцам, в первую очередь сам был испанцем. Тот, кто поднимал оружие против нас, должен был заплатить дорогую цену – и дерзкое племя заплатило ее сполна. Мы убили сотню мужчин, а оставшиеся агрессивные дикари сбежали на юг и больше не показывались в этих землях.
Не сочтите эти слова за похвальбу, но в походе я весьма отметился: и лично сражаясь с неприятелем, и помогая раненым. Это немного смягчило капитана Кордову, и после появилась возможность куда больше времени проводить на территории индейцев.
К югу от реки жило несколько маленьких племен, с характером достаточно спокойным. Языки большинства из них оказались сложны, но речь одного племени сильно напоминала ту, с которой мне уже доводилось сталкиваться. Племя называло себя «нунтур». С нунтурами, пока не тронутыми цивилизацией, мне и удалось наладить долгожданное общение.
Увлеченно описывал я быт, нравы и ритуалы нунтуров, чему они не препятствовали. Удалось даже наладить некоторое сотрудничество: оказалось, что испанская медицина отнюдь не бесполезна для индейцев. Меня же, в обмен на такие услуги, охраняли в длительных поездках по неизведанной земле. Отношения налаживались, с каждым новым визитом к нунтурам я узнавал от них все больше.
Вскоре появилась и еще одна причина регулярно посещать деревню туземцев. У причины этой были дивные черные глаза и ласкающий слух голос. Так уж вышло, что я полюбил Титубу, а Титуба полюбила меня, и старейшины племени ничего не имели против. Ко мне относились не без недоверия, но и с определенным уважением, а также интересом.
По весне 1563 года я проводил с Титубой не меньше времени, чем в Сан-Мигеле – и капитан Кордова снова начал беспокоиться. Многие колонисты смотрели на меня косо и шептались за спиной, но я не придавал тому никакого значения. За свою жизнь я знал немало женщин, но ни одну из них не любил так, как мою милую Титубу. Так уж судил Господь, и ни одному из смертных не пристало подвергать сомнению его волю.
Но не только любимая занимала мое внимание в те дни. Наступило лето 1563 года, и вместе с ним в Сан-Мигель вошел необычный человек.
Иаго Карвасса: так его звали. Судя по акценту, он был каталонцем – да и проговорился как-то за выпивкой, что родился в Барселоне. Иаго выглядел лет на сорок: это был дюжий детина со злодейской черной бородой, без двух пальцев на левой руке, весь покрытый шрамами. От него разило мадерой и опасностью. Иаго имел превосходное оружие, великолепного вороного коня, а также солидный доспех местной работы.
Он много пил, много болтал – но все не по делу, и никто толком не мог понять, зачем Карвасса вообще явился в Сан-Мигель. Уточнить это было большинству боязно, а прочим – лениво; поговаривали, будто он связан с подкреплением из Лимы, которого ждали уже полтора года. Признаюсь, это походило на правду, ибо военный в Иаго Карвассе узнавался однозначно.
Карвасса рассказывал всем чудную историю: якобы, он служил когда-то под началом самого Хулиана Ромеро[10]10
Хулиан Ромеро де Ибаррола (1518–1577), известный испанский полководец, в 1544–1546 служивший наемником королю Англии, и воевавший на шотландской границе.
[Закрыть] в Англии – сражался там с шотландцами, друзьями заклятого врага нашего, французского короля Франциска. Отличился в боях, попал в плен, бежал и воевал после на полях Франции – но, в итоге, направился в Новый Свет. Должен сказать, что у многих по ту сторону океана была интересная история прошлого: иногда правдивая, а иногда – выдуманная, скрывающая грязную правду.
– А ты, говорят, якшаешься с индейцами?
Помню, что мне тогда даже не хотелось отвечать.
– Да знаю, что якшаешься, и бабу себе завел среди них! А я вот индейцев убиваю. На севере платят за каждый скальп: я снял две сотни скальпов.
– Но здесь, сеньор, за скальпы не платят. Выходит, вы тут не заработаете.
– Это пока не платят. И потом… может, я и не затем приехал.
Ради чего ни приехал бы Иаго Карвасса (а я до сих пор не знаю ответа на этот вопрос), дни свои конкистадор проводил праздно. Я нечасто виделся с этим человеком и совсем оттого не грустил, ибо он был мне неприятен.
Одно лишь интриговало в жутковатом каталонце. Всюду, где ни появлялся, он таскал с собой тыкву – маленькую тыкву сорта мне неизвестного. Не раз задумывался я, проводя вечера в Сан-Мигеле: задать ли вопрос об этом? Однажды настал день, когда я спросил о тыкве, но прежде случилось иное.
Вслед за летом, настала осень – и недоброе она принесла. В очередной раз навещая селение нунтуров, застал я их в тревоге. Старейшины не желали пояснять причин, охотники отводили глаза, даже Титубу мне удалось разговорить с трудом.
И вправду, скверными были новости.
Нунтуры говорили о племени, пришедшем в эти земли издалека; о племени, за которым тянулась дурная и пугающая слава. Истинный крест! О дне, когда явятся четыре Всадника Апокалипсиса, не говорим мы с таким ужасом. Племя, чье название индейцы боялись произнести вслух. Племя, в котором видели они воплощение зла. Того зла, что не рождается меж людей, но приходит из царства тьмы.
Стоит ли говорить, что я, едва утешив милую Титубу, поспешил в Сан-Мигель? Если и правда угроза была так велика, ничем другим не сумел бы я помочь людям, что стали мне дороги.
Увы, тщетно убеждал я капитана Кордову оказать помощь нунтурам. Не было моим соотечественникам дела до индейцев. И если тогда, волнуясь о судьбе любимой, я готов был проклинать Кордову за его непреклонность, то теперь, когда прошли многие годы – я его понимаю. У колонии имелось много проблем и все, что делал капитан – это искренне заботился о своих людях.
Единственное, чего добился я далеко не сразу – дозволения привезти Титубу в Сан-Мигель. Я не был уверен, что она легко согласится на такое, но исполнился решимости убедить. Не виделось иного пути спасти ее от грозящей опасности. А так уж вышло, что к тридцати годам не утратил я способности к сильным чувствам: и не мыслил как и зачем буду жить без нее, если случится что-то плохое.
Не жалел автор сих строк коня, когда ехал обратно солнечным октябрьским днем. И лучше бы прекрасное солнце Нового Света не освещало то, что застал я в деревне нунтуров.
Не желаю описывать зверства, которые совершило пришлое племя. А если бы желал – не найду в любом из языков, какими владею, слов для описания увиденного. Мне доводилось сталкиваться с жестокостью, доводилось видеть кровь, и, в конце концов, – сам я был врачом. Но нет описания тому, что совершило племя, название которого нельзя произносить. И нет оправдания.
Бессмысленны были мои попытки хотя бы отыскать тело любимой: здесь нельзя было понять, кто где. Не хватило бы моих сил предать земле всех, кто был изуверски убит. Не нашлось бы хвороста, чтобы сжечь то, что осталось от нунтуров. В бессильном отчаянии, рыдал я посреди залитых кровью шатров, под черными крыльями падальщиков, и стрелял из мушкета в солнце. Лишь одного я желал: умереть здесь, там же, где погибла прекраснейшая из женщин, которой возлюбленный не успел и не сумел помочь. Но Господь был глух к безумным молитвам и не даровал смерти мне, недостойному.
Я не помню, как вернулся в Сан-Мигель, и не знаю, как проходили там дни, – да и счет им утратил. Вино не приносило облегчения, и сон не возвращал сил. В каждой тени видел я силуэт Титубы, звезды казались ее глазами, ветер шептал ее голосом. Я мечтал лишиться рассудка, поверить ветру и звездам; но и этой милости мне не оказали свыше, сулив одно – понимать, что ее больше нет.
Как добрый христианин, я не смел убить себя. Теплилась последняя надежда: может, хотя бы Чистилище было уготовано Титубе, не принявшей при жизни креста и истинного Бога. А значит, мне не встретить ее в Аду. Оставалось лишь сделать то, что обязан сделать истинный кабальеро в подобной ситуации.
Однажды утром я накормил и напоил коня. Облачился в кирасу, покрыл голову шлемом, взял с собою отцовскую эспаду[11]11
Espada – исп. «меч», в XVI веке тяжелая рапира.
[Закрыть], два мушкета, много пуль с порохом, да еду и воду на дорогу в один конец. И выехал из ворот Сан-Мигеля с единственной целью: умереть в пампасах, но прежде убить столько врагов, сколько сумею. Я догадывался, где искать людей, погубивших нунтуров. Я даже не боялся, если вдруг это и не люди.
«Кроа». Такое слово было написано кровью на деревянном тотеме нунтуров и я запомнил его. Такое имя Рауль де Морено дал своему врагу, раз уж истинного индейцы называть не смели.
Одинокий всадник нагнал меня на излете первого дня пути, а я даже не обернулся. Это капитан послал кого-то убеждать меня повернуть назад, забыть о долге? Если так, то напрасно. Для этого мира я уже был мертв. Но то оказался не посланник капитана.
– Стал-быть, ты едешь убивать индейцев?
Голос Иаго Карвассы я сразу узнал. В его черной бороде сверкала жуткая улыбка, а солнце отражалось на прекрасном доспехе. При себе имел он эспаду, стальную роделью[12]12
Испанский круглый щит, характерный для XVI века.
[Закрыть], мушкет и пистолеты.
Я ничего не ответил.
– Сам знаю, что затем и едешь. Слушай же меня, Рауль де Морено: вдвоем сподручнее, а я, ты знаешь, славно убиваю индейцев. Мне все равно, которых. Хочешь наказать тех, кто убил твою бабу? И я поучаствую! Скажи, сколько дашь за их скальпы?
– Сколько у меня есть.
– Хорошая цена.
И дальше мы поехали вместе.
По пути я больше молчал, а Иаго, напротив, постоянно говорил. Он много рассказывал о том, как воевал под началом Хулиана Ромеро. Вел речи о шотландцах, в плену у которых провел много времени. О странных обычаях людей, живущих кланами в горах и говорящих на гэльском языке. О вещах странных, что заставили бы монаха перекреститься. Какие-то байки.
Ты, Рауль, правда любил эту бабу? Ну, знаешь… по-настоящему?
Вновь не хотелось отвечать, но с кем еще было поделиться?
– Любил. Более, чем любую другую.
– Завидую тебе, Рауль. Я никогда никого не любил. Вот в меня влюблялись, да только знаешь: война была дороже любых женщин. Время любви – только лишь вассал для времени битв. Мы живем не любовью, но волей и силой, и нет большей любви, чем любовь к Испании. Так мне Хулиан Ромеро говорил.
Странным казалось услышать подобное от каталонца: никогда они не питали любви к Испании. Я же этой благословенной страны, вернейшего оплота Господа и католической веры, никогда не видел. Тут уж мне, уроженцу вице-королевства Перу, было впору позавидовать Иаго.
Долгой вышла дорога. Мы ехали через пампасы, видя сожженные индейские деревни, видя птиц, клюющих обезображенные тела. Никогда и нигде не видал я подобной жестокости и все больше убеждался, что враги мои – никакие не люди, даже если и выглядят так же. А, окажись иначе, пусть у них хоть рога да копыта, но мы проверим, берет ли пуля дьявольских созданий!
Кровь и смерть вели нас в логово людей, которых я истово желал убить. Иаго оказался прекрасно подготовлен к подобным походам: о различных нюансах и тонкостях знал куда больше моего. Опыт и мастерство мрачного каталонца не раз пригодились в пути.
Постепенно, моя изначальная неприязнь к Карвассе сглаживалась. Начинало даже казаться, будто он искренне желает помочь, а не просто рад возможности убивать краснокожих. Впрочем, и о дружбе говорить не имело оснований. Умирать, хотя бы немного не развеявшись беседой, уныло. На одном из привалов задал я Иаго Карвассе вопрос, который давно меня интересовал: о тыкве.
– Тыква? Это, Рауль, не простая тыква. Это мой старый и верный друг. Я зову его Люм.
Друг так друг. Тяготы дальних земель многих сводили с ума. Но Иаго продолжал.
– Завтра ведь последний день октября, ты помнишь? Это праздник для тех людей, среди которых я жил в плену. Они называют его Oidhche Samha, а наниматели наши говорили: «Самайн». Те люди в этот день вырезают лица на тыквах и вставляют в них свечи. Jack-o’-lantern, так говорят. Я многое видел в плену, Рауль де Морено. Много такого, чего ты не желал бы увидеть.
Пусть так. Испанцы не знали подобного праздника, и он был мне совершенно безразличен. Поутру я заметил, как Иаго вырезает на тыкве что-то вроде лица, но не придал этому никакого значения. Куда важнее было: мы напали на след Кроа, и близок был бой, кроме которого я ничего не желал.
Но бой не состоялся, потому что Кроа нашли нас первыми и застали врасплох.
Я плохо запомнил, как мы с Иаго попали в плен. Помню лица, перемазанные глиной и кровью, помню странное для индейцев стальное оружие, лошадей, на которых никто из язычников в те годы еще не ездил. Кроа ездили.
Не хотелось размышлять. Все, что оставалось мне, это ждать смерти. Не успел я выстрелить прежде, чем крепкие руки обхватили меня, и я оказался беспомощен. Враг был хитер, как сам Дьявол. Он двигался бесшумно и будто не отбрасывал тени. Никто не сказал бы, что Рауль де Морено – слабый боец, но против Кроа оказался я бессилен. Даже Иаго ничего не сумел противопоставить тем, кто воплощал для индейцев самый мрачный ужас.
Мало напоминали они людей. Мерзкие создания, исказившие краской, глиной, кровью и перьями свой облик. Облик, который должен быть подобен облику Господа, создавшего всех людей! Кроа говорили на лающем языке, черепа перестукивались на сбруях их коней и скальпы висели на копьях.
Иаго принял смерть от их рук первым, и принял ее с достоинством. Он не издал ни звука, несмотря на все те непотребные зверства, что индейцы сотворили с ним. И меня не устрашили страдания каталонца, потому что бояться было уже нечего. Истерзанный труп подвесили они вниз головой на дереве, а меня оставили связанным на ночь.
Пустые глазницы мертвеца смотрели на меня, и я не смел отвести взгляда. Они забрали его глаза, забрали скальп, и все это случилось прежде, чем Иаго испустил дух. Он смирился с судьбой, как пристало истинному христианину в подобный час. Страшные женщины издевались над его телом, еще дергающимся в конвульсиях, прежде чем мужчины подняли на дерево то, что осталось от храброго сына Испании.
Впереди была ночь. Не приходилось сомневаться, что на рассвете – мой черед. Последняя ночь: страшная, лишенная всякой надежды. Ночь, наполненная светом костров, дьявольскими индейским плясками, исступленными воплями и боем барабанов.
Истинно сатанинское зрелище развернулось пред моим взором.
Мне показалось, что безумие наконец-то добралось до меня. Чудилось, будто вырезанные глаза тыквы, что валялась под трупом Иаго, вспыхивали огоньками. А после засветились ровным светом. И слышал я голос изнутри тыквы: «Jack-o’-lantern… Jack-o’-lantern…». Постепенно он становился отчетливее.
– Светильник Джека, Рауль. Я – светильник Джека. Я проведу тебя долиною смертной тени: страшишься ли ты зла, смертный?
Услышал это не один я. Часовой из Кроа был привлечен шумом: тыква тут же замокла, и глаза ее погасли. А индеец обратился ко мне на языке, подобном языку нунтуров: он грубо велел молчать, и насмехался над белыми людьми, что принесли в их земли Бога – ложного, по мнению язычника.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
