Текст книги "Поговорим об искусстве смеяться над собой. Терапия «Путь Клоуна»"

Глава 10. Генеалогия тела

Человек – открытая книга. Всё, что ему нужно, – это расширить границы восприятия и с глубоким уважением наблюдать за собой, чтобы распознать почерк, которым его книга написана. Чтобы расшифровать коды, которые выдают человека: слова, вписанные в мышечный каркас, в походку и энергию тела, в силу взгляда, в то, как он наклоняет голову или приподнимает подбородок, сутулится, ходит… Наша история отражается в теле, и это факт. Но, что удивительно, если уделить телу должное внимание, мы обнаружим, что в нем же филигранно выгравирована и наша семейная сага. Скажем, в том, что касается профессий (таких, как военные, артисты, религиозные деятели, мясники, судьи или фермеры) или, например, травмирующих событий (серьезных заболеваний либо утраты близких), а также специфических обстоятельств (длительных расставаний, наличия в семье родных с физической инвалидностью, депрессией или психическими расстройствами…).

В течение ряда лет я наблюдал это явление, которое подтверждалось многочисленными свидетельствами участников семинаров, и отмечал ряд поистине удивительных случаев, не расшифровывая, впрочем, их коды. И позже, после рабочей встречи в Бразилии, мне стали понятны их механизмы.

Чтобы лучше объяснить этот феномен, важно рассказать об одной из техник, которые я использую в «Пути Клоуна»: я прошу участников разбиться на пары и работать открыто, с доверием, взаимной поддержкой и без всякого осуждения. В этом упражнении один партнер изображает другого, полагаясь на собственную интуицию и творческие способности. Оно дает изображаемому ценную информацию о восприятии ее или его миром, а исполнителю роли – возможность исследовать себя самого, используя силу творчества, выходя за пределы повседневных ограничений в самовыражении. Рассмотрение другого человека как драматического персонажа и исполнение его роли дают возможность безопасно рассказывать и о себе. Точно таким же образом и другой, перевоплощаясь в меня, может выразить то, что я не решаюсь позволить увидеть людям; может показать то, что мой стыд не дает мне выражать открыто. Если вклад Театра Воспоминаний Жана-Пьера Кляйна состоит в изображении моего «я» другим человеком, то «Путь Клоуна» впервые с этой целью выбирает именно клоуна: неловкое и искажающее реальность существо, но в то же время являющееся сообщником тайны невысказанного.

Подключая к этому рабочему фундаменту особую телесную технику, которую не буду здесь описывать, чтобы не вдаваться в подробности, я приглашаю участников сыграть человека, выбранного в качестве модели, отразив сначала его нормальное поведение, а затем добавив шутовства, свойственного всем нам. Подобное исследование несет в себе часть проекции (поскольку очевидно, что я – это не ты), которая заранее принимается обеими сторонами и редко препятствует достижению потрясающих результатов.

Результаты этой работы показывают, что, хотя в моем теле действительно отражена моя собственная жизнь, в нем также, безусловно, скрыты и некоторые отрывки из семейного эпоса. К этой истории я принадлежу, иногда против своей воли, и ей я продолжаю тайно служить. Вот почему я сам не могу в полной мере оживить спрятанных внутри меня персонажей или события: ведь если я это сделаю, они потянут за собой то, что не хочется признавать. Таким образом моя лояльность, по-своему закономерная (см. главу «Принадлежность бесполезности»), делает меня узником истории.

Но человек, который меня играет, не несет на себе это бремя: он свободен там, где я ограничен, он может говорить там, где я предпочитаю молчать, непринужденно двигается там, где я научился блокировать движение. Он способен усилить напряжение мышц, высвободить энергию, когда я хочу приручить ее, или начать протестовать, когда я сохраняю социально приемлемую маску.

Таким образом, он может, позволяя себе руководствоваться собственными выразительными средствами, дать свободу движению, которое скрывается внутри меня, и звучание тому нашептыванию, которое я слышу только наедине с самим собой. Постепенно во время выступления мой партнер увеличивает амплитуду моих движений, раскрывая их во всей полноте, подчеркивая мою жесткость или преувеличивая мою сутулость. Он может усилить отрешенность моего взгляда, еще больше напрячь мои руки или подчеркнуть тяжелую поступь, являя моим глазам довольно искаженное существо, в котором, однако, я легко распознаю отражение всех моих самых безумных и тайных идей. Тут на поверхность всплывает скрытый материал, который указывает на мою верность родственнику с определенной профессией, или на память об очень сильной боли, или свидетельствует о присутствии в семье человека с особой судьбой, о переживании ситуации, оказавшей на меня особенно мощное воздействие. Вот так передо мной, подобно скульптуре, медленно появляющейся из куска необработанного камня, вырисовывается целый набор связей, унаследованных из детства, которые обусловливают мою взрослую жизнь и сегодня.

Такой след часто оставляют не столько родители, сколько более дальние родственники, пример которых не был обязательным для подражания: ребенок мог сам свободно выбирать, следовать этому примеру или нет. Однако он совершенно точно уловил аромат их истории. Как будто бы они оставили записку на комоде, а ребенок ее просто прочитал.

Может быть, какой-то родственник с добрым взглядом и скромной улыбкой оставил таким образом свое наследие, не прося ничего взамен, зная, что к нему обращены внимательный взор и чуткий слух. Что-то передается через молчаливое присутствие, эхом произнесенных слов. Такое бывает, когда в семье были артисты или просто люди с артистическими наклонностями, что не обязательно являлось их основной профессией. Были ли они художниками, поэтами или музыкантами, эти мечтатели вселили свои фантазии в наши чувства. Были ли они судьями или тюремщиками, они завещали нам священную нерушимость границы между тем, что хорошо, а что плохо. Были ли они крестьянами, совершавшими подвиги на своей земле, они зародили в нас ясный взгляд, который еще способен разглядеть хороший урожай. Это могли быть бабушки или дедушки, дяди или тети и другие люди, которые также тесно связаны с семьей ребенка и нередко не намеревались напрямую оказывать влияние, столь же сильное, сколь и влияние родителей. Подобное наследие, скорее, подарок, передаваемый без длинных речей, советов или требований, вручаемый с уверенностью, что случится то, чему предназначено. На этой открытой территории без преград творческий потенциал ребенка будет расти, создавать новые миры и щедро сеять семена мечты, осторожно, но уверенно двигаясь вперед. Тогда ребенок не будет чувствовать себя обязанным или принуждаемым, но будет наслаждаться, как человек, вдыхающий аромат свежескошенной травы, не боясь оказаться запертым на ферме на всю жизнь.

Поэтому родители обычно не оказывают такого влияния, они в более строгой форме передают ценности и свой образ жизни, желая и настаивая, чтобы дети следовали их профессиональной линии, будь то религиозная деятельность, артистическая, военная, судебная, образовательная или любая другая профессия, требующая особой отдачи.

Всё это остается скрытым за плотной пеленой повседневного поведения тела, пока однажды не появится наш клоун, уверенный, наивный и любопытный по своей природе.

Ведо́мый открытым и добрым сердцем, он может без страха пройти по этому пути восхождения, словно ребенок, который бродит среди воспоминаний и старых фотографий, не осуждая это наследие, но изучая его и интересуясь обилием ароматов, не обесценивая их и не ограничиваясь суждением о полезности и бесполезности этих вещей. Как любой хороший поэт, он знает, как составить рифму из унаследованного беспорядочного набора слов и устаревших миражей, подобно искусному пчеловоду, собирающему сладкий мед в окружении тысячи пчел.

Осмысливая наследие, которое внезапно появляется перед нами, и чествуя его, человек ощущает приятное освобождение, доброжелательно рассматривая влияния, что осветили тем или иным образом его детство. Он отряхивается, как собака, вышедшая из реки, освобождая воспоминания, желания и образы. В этот момент человек может с некоторой грустью увидеть, как далеки его мечты от оригинала, а он сам – от того, чтобы стать свободным и уникальным; но взамен в его улыбке мы читаем мягкое успокоение от принятия наследства, которое тем или иным путем дошло до него. Так мы можем услышать плач нашей бабушки, потерявшей дочь, наблюдаем за разбитым параличом телом дяди, признаем напряженную прямоту тела полковника-отца, послушную сгорбленность набожной тети или тихие шаги тех, кто провел долгие часы в залах ожидания больницы…

В других случаях человек испытывает истинное воссоединение с некогда забытым источником вдохновения, оставляющее сладкий привкус внутреннего примирения.

Когда происходит такой удивительный процесс, остальная часть группы наслаждается вместе с тем человеком, который признает, что тот или иной член семьи давным-давно оставил свой след в детской душе, сам того не ведая: сосед-поэт, дедушка-музыкант, тетя-крестьянка…

Тем не менее иногда по мере развития исследовательского процесса случается, что человек, играющий роль другого, не может придать своему движению правильную амплитуду или выразить себя посредством звука: что-то останавливает поток информации, а художественная композиция не раскрывает полный потенциал. Это может быть связано с собственными выразительными ограничениями исполняющего чужую роль, но обычно речь идет о другом механизме: инстинктивно он не вникает в историю другого человека. Своего рода предохранительный клапан срабатывает, и актер не решается сыграть то, что он видит. Происходит такое, как я наблюдал несколько раз, в случае сексуального насилия, трагических смертей или других особенно сложных обстоятельств. Мне кажется, что это явление красноречиво иллюстрирует мысли Берта Хеллингера в его книге «Счастье, которое остается»: «Иногда мы чувствуем, что мы не можем и не имеем права делать это. Что-то внутри нас запрещает нам это. Тогда нам следует признать: мы подошли к границе»[11]11
  Хеллингер, Берт. Счастье, которое остается… С. 69. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Логично было бы спросить: почему человек, роль которого играют, сам не даст эту информацию? Потому что хотя он и хранит внутри себя это движение, но оно остается недовыраженным в знак уважения к клану, во исполнение негласной договоренности. Я снова обращаюсь к Хеллингеру, который пишет, что нерешенное связывает членов семьи друг с другом и обеспечивает их безопасность, которая создает чувство принадлежности.

Мы знаем, что в теле хранятся архаичные залежи воспоминаний, переживаний, эмоций, различного опыта, импульсов и т. д. Несмотря на то что в глубине находится магма, потенциально грозящая столкновениями и взрывами, все эти компоненты понемногу вошли в равновесие. Постепенно они, заключая между собой соглашение, обрели место, которое позволяло человеку выживать в этом мире: здесь и тело, и эмоции, и мысли; все ингредиенты со временем локализовались. Все они наконец приняли известные очертания, в которых человек строит хрупкий, но спокойный жизненный путь. Эти основные этапы почти геологической экспедиции часто видны в игре актера, который играет нас, ведомый клоунским вдохновением, привнося с юмором и непосредственностью свет в темные лабиринты нашей истории.

Однажды в Мексике я спросил у молодого участника сессии, чрезвычайно худого и неэнергичного, приходилось ли ему в детстве прислуживать кому-то. Он сразу же ответил утвердительно: он был в услужении у матери, которая страдала рассеянным склерозом. Вся группа ощутила, как он жертвовал собственной жизненной энергией во имя праведной сыновней любви. В последующих импровизациях в качестве клоуна он обыгрывал собственную худобу с комической свободой и силой, которые до сих пор были недостижимы для него.

В Брюсселе одну участницу изобразили королевой, так как она действительно держалась как бы выше группы и не могла стать ее частью, несмотря на все видимые усилия. Я спросил, где же находится ее замок, и она немедленно ответила: «В Швейцарии! У моих родителей был такой замок, и они не позволяли нам общаться с другими детьми». И с удивлением добавила: «Теперь я поняла, что до сих пор живу на „Улице Барона …“. С этого момента мы официально провозгласили ее нашей Баронессой, а в ее сценической игре проявились подлинные манеры аристократки, которые с помощью красного носа принимали смешные гротескные формы.

На семинаре в Бразилии один человек играл роль другого, изображая движения, полные глубокого драматизма, чем-то похожие на страдания заключенного, который вцепился в решетку и хочет освободиться. Представляемый участник сессии наблюдал эту сцену с открытым ртом. Я спросил его, сидел ли кто-то из его близких в тюрьме. Он ответил, что отец-военный нередко бывал в военной тюрьме, а сам он по профессии прокурор и часто отправляет людей туда же! Как только ящик Пандоры был открыт, он почувствовал себя свободнее в изучении собственной комичности, включая и подчеркивая в выступлении свою очевидную негибкость и твердость, бережно сопровождаемый всей группой, которая теперь была в курсе сложного происхождения его сценического вдохновения.

Но если в этом виде работы именно сценическая игра рассказывает нам о человеке, то иногда мы можем получить ту же информацию с совершенно иной стороны: когда отказ от актерской игры позволяет отойти от наиболее повлиявших на нас семейных сценариев, которым мы всё еще остаемся верны. Ниже я опишу особенно красноречивый случай.

Это произошло в Барселоне несколько лет назад. Участник лет сорока – назову его Педро – обладал длинным списком серьезных зависимостей, из-за которых несколько раз оказывался на волосок от смерти. Он заинтересовался «Путем Клоуна», желая восстановить жизненные силы тела, и выполнял одно из упражнений под названием «Дзен Клоун». В этом упражнении человек должен представиться аудитории, а затем произнести короткий и довольно абсурдный текст. Это задание основано на пустоте: нет действия, нет выражения, нет намерения, нет оправдания, и отсюда вытекает его дзенская направленность. В то же время оно не перестает быть комичным, ведь прочтение абсурдного текста перед публикой добавляет беспомощности. В таких условиях весь человек, его мысли и эмоции становятся прозрачными, и, наблюдая за ними, можно извлечь ценную информацию.

Именно это произошло с Педро в тот день, когда он стоял перед партнерами, пытаясь максимально естественно произнести маленький текст. Я наблюдал за Педро во всей его красе, обращая особое внимание на тело: большое и крепкое, но лишенное сил, как будто отключенное от жизненной энергии. Внезапно передо мной предстала ясная картина: коровьи туши, висящие на крюках в скотобойнях над лужами крови. В то же время я замечаю взгляд Педро, пустой, устремленный на нас, но не видящий, как будто находишься лицом к лицу с мертвым телом. И тут я его спрашиваю: «Кто работал на скотобойне?»

Группа смотрит на меня в замешательстве, крайне удивленная вопросом, который, как им кажется, не имеет ничего общего с ситуацией: Педро стоит перед нами и ровным голосом произносит бессодержательный монолог из двух предложений. Он тоже смотрит на меня, а затем отвечает: «У моего деда по отцовской линии была мясная лавка, и он забивал скот. Особенно свиней. Мой отец помогал ему. Позже он основал бизнес, связанный с мясом: производство готовых мясных блюд. Я работаю с ним».

Воцарилось молчание. В тишине, которая длилась несколько секунд, чувствовались уважение и сопричастность группы, принятие происходящего с нами, в молчаливом и не осуждающем согласии. В то же время Педро начал четко осознавать, как различные пристрастия превращали его тело в безжизненную тушу, висящую на крючке. Осознание очевидности того, насколько он на своем жизненном пути оставался верным той энергии, которая царила на скотобойне, стало для Педро важной отправной точкой в путешествии к себе. Благодаря этому впоследствии он хоть и остался в профессии, но восстановил жизненные силы, потерянные за годы служения семейному делу.

Я хочу подчеркнуть: эти упражнения так эффективны на семинаре «Путь Клоуна» потому, что человек рассматривается целостно, с абсолютным принятием всех граней, в атмосфере доверия и непредвзятости, где он чувствует себя желанным гостем. Столкновение с тем, что становится очевидным благодаря клоунскому носу, происходит в той точке, где Эго, столь ловкое и хитрое, столь хорошо подготовленное к сражениям и почти всегда побеждающее в них, оказывается безоружным, беспомощным и не имеет ресурсов для своих обычных защитных стратегий, а именно избегания или агрессии. Моя жена Леда со знанием дела говорит, что такой наблюдательный подход застигает Эго врасплох. Пока оно увлечено защитой старых замков и отвоеванием потерянных территорий, сущность человека раскрывается в тишине и без лишних историй, внезапно появляясь перед нами в дверях, которые удивительным образом оказываются открытыми. И когда Эго приходит через некоторое время, момент упущен: человек уже проявился! Он уже раскрыл свой секрет или показал свою силу, станцевал свой танец со всей чувственностью или дал волю своей спонтанности!

Тем временем Педро всё еще там, неподвижно стоит перед группой, улыбается, чувствует облегчение, – теперь он намного живее, и он действительно с нами. В группе раздается ясный и удивленный смех в ответ на комичность ситуации: мы не замечаем того, что находится у нас прямо перед глазами. Педро взволновал нас, явно показав, «не играя», жизненно важное звено своей истории, о котором никому не было ранее известно. В ответ он получил от публики искренний теплый прием, позволивший ему через эмоции освободиться от бремени, которое до сих пор он нес в одиночестве и которое чуть не убило его. Теперь же он почерпнул колоссальный ресурс, способный изменить его жизнь.

Глава 11. Договор с Богом

Семья со своими правилами, порядком и хаосом – это первая вселенная, с которой знакомится ребенок. В ней есть своя гармония сфер, ядерные столкновения, таинственные кометы, которые пересекают ее, не оставив и следа, свои черные дыры, где всё исчезает, и свои яркие солнца, которые освещают всё вокруг. Дети очень малы, и этот набор людей, обстоятельств, взаимоотношений, ритмов и звуков для них так же непонятен, как для нас непонятен сам космос. И точно так же, как математические законы не могут объяснить всю полноту тайны космоса, объяснений родственников недостаточно, чтобы разобраться в столь сложных хитросплетениях семейной системы. И в том, и в другом случае на расстоянии нескольких световых лет что-то остается неразгаданным…

В «Пути Клоуна», как читатель мог понять из предыдущих глав, мы не боимся снова ощутить детскую растерянность, которая до сих пор скрывается во взрослом человеке. Такая растерянность даже может дать большие преимущества. Ведь гораздо конструктивнее искренне признать свою беспомощность перед сложностью окружающего нас мира, чем маскировать замешательство, создавая величественный образ всезнайки, Супермужчины или Суперженщины. Комическая поэзия клоуна позволяет эмоциально и артистично превратить это естественное чувство растерянности в источник вдохновения, связывающий нас с деликатным вопросом о смысле жизни. Клоун, в плену хаоса повседневной жизни и чувств, такой маленький посреди бесконечности, взирающий на аудиторию выразительным взглядом, просит ответа на мучительный вопрос: «Кто-нибудь здесь что-нибудь понимает? Кто управляет всем этим хаосом?» Заговорщический смех зрителей, который клоун получает как единственный ответ на вопрос, – словно бальзам для его детской души, эфемерное лекарство от внутренних мучений. Потому что этот вопрос рождается в глубине времен, куда часто сложно проникнуть, а ответ, который мы дали в давнее время, во многом определил наши отношения с миром.

В детстве мы инстинктивно искали тех, кто мог бы нам объяснить болезненные ситуации в семье, противоречивое поведение родных, непонятные обстоятельства, с которыми мы сталкивались в повседневной жизни. Нам были нужны ответы, которых никто не мог дать, мы пытались расшифровать невидимые рукописи, отчаянно нуждаясь в обретении порядка и понимании того, что за композитор стоит за этой гротескной партитурой. Из любви и верности мы не хотели заставлять отвечать на эти вопросы папу или маму, ведь в глубине души они хорошие и любят нас больше всего на свете, даже если не говорят о своей любви или не показывают ее.

«Тогда если не они, то кто? Если они не виноваты в том, что со мной происходит, надо смотреть выше. Если это не они, то это Бог! Кто же еще!» – говорит сама себе душа ребенка, требуя определенности. Тот самый Бог, которого наши родители много раз использовали в качестве джокера на все случаи жизни, когда, наконец, их лаконичное «без комментариев» больше не действовало в ответ на наши меткие прямые вопросы.

Так мы вели собственные переговоры с божественным, где посредством вины, заслуг и мести нам удавалось обрести уверенность в причинах происхождения вещей и постепенно найти свое место на шахматной доске жизни и в соотношении сил в игре. Мы плели сеть причин и следствий, рисовали карту звездного неба, где всё идеально вписывалось в безмолвный танец идеально круглых и логичных планет, созданный кем-то, кто всё видит, всё понимает и, прежде всего, знает, что делает.

Я сам составлял данное инстинктивное уравнение, и истории, которые слышал от участников «Пути Клоуна», подтверждали, что я был далеко не единственным, кто делал это. Некоторые из них иногда с удивительной точностью могли даже вспомнить момент, когда заключили такое соглашение, договор с Богом. А написано там, едва различимо, что-то вроде следующего: «Если приходится жить в том, что я вижу вокруг себя, – очень хорошо, я буду жить. Но это будет не бесплатно, кто-то должен будет заплатить за жертву, которую я принесу. Или ты сам (Бог) мне заплатишь, или они (мир) заплатят мне. Клянусь, что достану вас любым способом».

По моему мнению, в этот момент заключается договор о нелюбви к миру. Это личное, секретное соглашение, изобретенное в момент глубокой беспомощности, со временем превратится в «безумный» процесс установления моих отношений с миром. В этакий единоличный Крестовый поход, который принесет отмщение за боль: несчастье других людей станет компенсацией за мои собственные страдания. Из этого искажения связей появится жизнь «в стиле Эго», с особым способом отношения к другим, где в той или иной форме всегда будут присутствовать продукт, который продается, и стоимость, которая взимается. Это мощная манипуляция, явная или скрытая, невинная или губительная, с тысячью лиц и с тысячью других таких же выставленных счетов.

Благодаря доброму взгляду, который клоун несет в скорбящем сердце, как и в болезненном уме, благодаря силе, которую дают сценическая игра и чередование упражнений с клоунским носом и без него, многим людям удается сформулировать некоторые из этих соглашений:

«Я буду жить, но вы никогда не узнаете, что именно происходит со мной, а если вы захотите знать, то вам придется угадывать», «Я всегда буду манипулировать вами, и рано или поздно вам придется осознать мое превосходство», «Жить-то я буду, но вам придется нести груз моей грусти. А когда вы будете счастливы, я постараюсь напомнить вам о том, что жизнь – это боль», «Вы никогда не узнаете ни о моей хрупкости, ни о уязвимости. В мое королевство есть доступ только таким же сильным, как я» или «Я буду совершенным, еще совершеннее, чем ты, Бог, и заставлю их быть такими же. Такой будет цена моих усилий, моей безупречной прямоты».

Вот рассказ, который хорошо иллюстрирует, каким может быть контракт с Богом и его вовлечение в отношения, которые мы выстраиваем с миром. Эта история принадлежит женщине, участвовавшей в семинаре «Путь Клоуна» в Бразилии и рассказавшей своими словами, как она создала гордый характер, преисполненный чувства глубокого превосходства:

«Я утратила смирение, когда мне было, вероятно, лет пять. В то время моя мать занималась вечерами духовными практиками. Она уходила из дома, оставляя меня, чтобы я заботилась о сестре, которой было 3,5 года, и о трехмесячном брате. И вот в один из дней, когда я с ними осталась, мне надо было сменить подгузник брату; в комнате был круглый стол с большой белой кружевной салфеткой, а на столе горела свеча. Сестра случайно задела свечу, и салфетка загорелась; к счастью, нам удалось потушить огонь, и никакой серьезной катастрофы не произошло.

У моей матери в спальне было деревянное распятие: я хорошо помню, что Иисус был вырезан из дерева, без лица и деталей (или они были нечеткими). Мы с мамой молились Ему каждый вечер, и мама всегда говорила мне, что Он Отец небесный и что Он заботится о нас и защищает.

В тот вечер, когда случился пожар, я подумала: „Этот Небесный Папа забирает у меня мать и оставляет меня как взрослую, чтобы я заботилась о брате с сестрой?“ Я подумала, что Он был ни на что не годен и что я была намного лучше его, потому что именно я тогда позаботилась и спасла жизнь себе и брату с сестрой, а не Он. Думаю, что с того момента я начала считать себя лучше Бога, потому что Он не смог защитить нас и позаботиться ни обо мне, ни о сестре с братом».

По моему мнению, мы продолжаем заставлять мир изощренным, упорным и завуалированным способом платить цену за наше собственное выживание. «Раз мне пришлось платить, то и вам придется» – таков тяжелый внутренний разговор, возникающий из-за всё еще открытой старой раны. «То, что я заплатил, будет мне возвращено, любой ценой», – бормочет, усмиряя гнев, слабак. «Вы ответите за мои усилия», – шепчет втихаря вечно воинствующий надсмотрщик. «То, что Бог забрал у меня, я возьму сам, это мое право!» – утверждает соблазнитель. «Мой страх будет вашим ужасом», – яростно угрожает агрессор. «Моя тяжесть будет вашим тормозом», – со стоном вздыхает апатичный человек. «Ваш стыд будет моей гордостью», – удовлетворенно радуется гордец. «Мое молчание будет вашей мукой», – молчит невидимка…

Вот как объясняет это участница из Барселоны: «Я вижу себя на желтом диване из искусственной кожи, вижу маленькую девочку, которая ждет. Все взрослые собрались на улице: что-то происходило, мне было интересно. Наконец пришла мама и раскрыла великую тайну. Папу забрали ангелочки, специальные агенты, которых Бог послал, чтобы папа был с ними на небесах. „Папа среди звезд, прямо вон на той, самой яркой на небе“, – сказала она мне доверительно.

Но, конечно же, если бы я объяснила ангелочкам, что мне нужен папа, они, такие хорошие, со своими суперспособностями, отпустили бы его домой. Я знала, что папа совершал звездное путешествие, но знала также, что Бог и его сын Иисус, обладавшие большой властью, воскресили бы его: ведь для них это было бы легко, они уже делали это раньше. И как им было не воскресить моего отца, который был лучшим человеком в мире? Каждую ночь я молилась об этом Богу: я знала, что Он слышит меня и, если очень попросить и примерно вести себя, Он сделает это для меня. Я мечтала, чтобы отец спустился с небес, и знала, что однажды он вернется домой. Но прошли годы, а папа так и не вернулся: Бог не обратил на меня внимания. Так много проповедовать и так мало делать… Великий лжец! Всё было большой ложью, миражом, которые заставили меня поверить в то, чего не могло быть. Как я могла жить в этом мире, пребывая в таких иллюзиях? Только теперь, в 33 года, мне стало ясно, как меня злят наивность и невинность, когда я вижу их в себе или в других. Раз я потеряла свою наивность, я не позволю другим сохранить ее. Это было бы слишком несправедливо».

Где-то в глубине нас боль превратилась в месть, и именно она часто выражается в наших поступках и словах, иногда почти незаметно, а иногда очень явно. Так, аутоагрессия и жертвенность являются возможными вариантами этого болезненного механизма. Я привожу здесь слова участницы из Аликанте, с наступления взрослого возраста всегда цеплявшей болезни одну за другой. В часовне больницы, где лежала ее мать, которая была серьезно больна, она, тогда восьмилетняя девочка, молилась: «Боже, если ты спасешь маму, то болеть буду я. Возьми мое здоровье и спаси ее». И, видимо, Бог спас мать…

И хотя сам человек, очевидно, является главной жертвой, желание наказать людей вокруг всё еще присутствует: в Калифорнии молодая участница, с мятежным характером и длинной историей попыток самоубийства и других опытов на грани жизни и смерти, в конце концов раскрыла нам свой контракт, адресованный миру и прежде всего родителям: «Если они не хотят видеть меня живой, такой, какая я есть, они увидят меня мертвой, им придется это сделать. Пусть придут на мои похороны». Страшная сделка…

Я думаю, жизненно важно понять, как подобные соглашения, по-своему легитимные, являются каркасом, поддерживающим наше болезненное Эго и всё еще управляющим нашим особым ви́дением жизни. Этот каркас мало-помалу превращается в прутья старой и ненужной клетки, по которой мы, глубоко ограниченные в мысли и движении, продолжаем метаться. Это мешает нам взаимодействовать с миром и с такими же людьми в настоящем – и лишь позволяет действовать сообразно призрачным установкам прошлого.

Но однажды появляется наш клоун, вооруженный достоинством и верой, блистая неловкостью и бесполезностью, приближаясь на цыпочках к глубинной беспомощности своего внутреннего ребенка. Чтобы не напугать его, клоун мягко улыбается, подчеркивая дружеское намерение: его сердце знает, что первым делом нужно проявить уважение и без осуждения воздать должное тому, что душа ребенка, ощущая боль и уязвимость, бессилие или смятение, создала в детстве, и узаконить его. Он знает, что это было сделано из-за необходимости контролировать: пришлось составить некий приемлемый и упорядоченный пазл из несправедливого хаоса, пусть даже ценой глубоких сомнений относительно простоты жизни. Он интуитивно понимает, что только то, что может быть признано и принято, позволит сознанию взрослого расторгнуть соглашение и больше не следовать договору. Он знает: то, что отрицается, не может измениться, и то, что мы отвергаем внутри себя, не подвластно никакому заклинанию. Но здесь происходит иное движение, и наш клоун, проникнутый невинным любопытством ко всему и естественной доброжелательностью к любым явлениям жизни, инстинктивно признаёт это.

Когда клоун, обладая добротой, тактом и искренностью, раскрывает на сцене свое соглашение с Богом, уважительно обнажая его с состраданием, принятием и юмором, питая аудиторию естественной чувствительностью, что-то меняется в суровости договора. Для его инсценировки актерский состав труппы комиков дополняется несколькими участниками, которые, в свою очередь, надевают красные носы и дурацкие костюмы и дарят нам сочную трагикомедию: Бог, с элегантным красным носом, спорит со Смертью и несколькими Ангелами, одетыми так же, о торговле душами, сроках поставки, скидках или специальных предложениях «две по цене одной» и прочих делах, под взглядом ребенка, что находится в заложниках, замкнутый между семьей, судьбой и воображением…