Текст книги "Маша, прости"

1986 г. СССР. Москва

Нина Сергеевна перелила уже остывший суп в стеклянную банку, отдельно она завернула телячьи котлеты и любимые Феденькой пирожки с картошкой.

– Мам, ты опять? – на кухне появилась дочь и укоризненно посмотрела на нее. – Он уже взрослый человек, пусть сам себе готовит!

– Он не умеет, – мать взяла пластмассовую крышку и плотно закрыла банку.

– Пусть учится. Зачем ты его балуешь? – злилась Светка.

– Я балую вас обоих, – женщина с нежностью посмотрела на дочь. «Красавица!»

– Нет, была бы хоть какая-нибудь благодарность, а он же хам! Просто хам! – прокурорским голосом вещала девушка.

Нина Сергеевна присела и осторожно посмотрела на дочь.

– Ты знаешь, мне кажется, он так защищается.

– От кого?!

– От мира, от людей. Мне почему-то думается, что он до сих пор тяжело переживает разлуку с этой девочкой, Машей.

– Мам, не говори глупости! Он даже о ней не вспоминает.

– Тут ты не права. Не говорить – это не значит не помнить, – на глаза набежали слезы.

– Мам, ну все, – Светка бросилась к матери. – Только не плачь, а то и я вместе с тобой.

– Не буду, – Нина Сергеевна тихонько вытерла мокрые глаза.

Грусть от одиночества Федор заполнял новым потоком «морковок», единственное, за чем он тщательно следил, – чтобы девушка не ночевала у него две ночи подряд. Если она появлялась опять через какое-то время в калейдоскопе длинных ножек и чувственных губ, Федор считал это появление за новое знакомство. Он не мог себе больше позволить хоть к кому-либо привязаться, хоть кого-либо пустить на порог собственной жизни. Недостатка в «морковках» он не испытывал. Его совместные с Машей познания любовной премудрости снискали ему славу умелого любовника. Да он и сам не останавливался на достигнутом, воспринимая очередную «крошку» как снаряд для тренировки.

Учеба в институте, как ни странно, его захватила. Актерское мастерство, вокал, хореография, все это он впитывал в себя как губка. У него оказался очень чувственный, с легкой хрипотцой голос, который буквально завораживал людей. На курсе Федора считали самым способным, и Галина Всеволодовна Майер относилась к нему словно добрая бабушка, прощая любимцу то, за что другие давно вылетели бы из института.

В «Щуке» не поощрялось участие студентов в работе их «младшего собрата» – кинематографа. Федор случайно попал на «Мосфильм», случайно принял участие в пробах, случайно его утвердили, и вот так по случаю, учась на втором курсе, он снялся в малобюджетном фильме молодого, но подающего надежды режиссера. Картина получилась культовой, ее ругали все средства массовой информации, но в кинотеатрах стояли очереди даже длиннее, чем за финским сервелатом у площади трех вокзалов.

У Федора была роль второго плана, но он сыграл ее так живо и ярко, что затмил собой главных героев. Интерес к фильму был настолько велик, что актеров стали приглашать на творческие вечера. И Федор неожиданно разбогател. Из рядовой амбициозной студенческой братии он тут же превратился в звезду.

Маейр сухо поздравила его, не забыв добавить:

– Какой непрофессионализм! Но зато сколько харизмы, – и уже совсем как Ленин отдала приказ: – Работать, батенька! Работать! И еще раз работать!

И она с еще большим рвением, не жалея сил, взялась за его обучение.

В субботу, как всегда, приехала Нина Сергеевна, и пока Федор спал, она тихонько убиралась на кухне. Отмывала горы заплесневевших тарелок, выкидывала банки с окурками, относила к мусоропроводу батарею пустых бутылок, и если среди них попадалась хотя бы одна молочная, тихонько радовалась.

Федор поедал мамины пирожки под звук пылесоса, доносившийся из спальни. Опять что-то где-то кольнуло, но он отучил себя обращать внимание на эти позывы души.

– Вкусно? – Нина Сергеевна вытерла ладошкой мокрый, с капельками пота, лоб.

– Угу.

– Там еще в холодильнике борщ и курица, макароны и рис в шкафу, – она налила себе чай и присела рядом. – Полы сегодня мыть не буду, что-то неважно себя чувствую.

Федор посмотрел на родное лицо: уставшие глаза, грустная морщинка возле губ и такой любящий и открытый взгляд. «Толчки» раздавались сильнее.

– Не надо, мам, я «морковкам» скажу, помоют.

– Кому-кому?

– Ну, девчонкам. – «И правда, что без дела ошиваются?» – И вот еще что. – «Да, совесть сегодня разгулялась не на шутку». Федор пошел в комнату и вернулся с деньгами. – Это тебе, и не надо мне больше подсовывать деньги в тумбочку.

– Откуда столько? – Нина Сергеевна пересчитала бумажки. – Здесь же три моих зарплаты!

– Заработал.

– Не знала, что артистам столько платят. Ну и хорошо! Положи их себе на книжку, – она решительно отодвинула пачку.

– Уже положил, это тебе, – он запнулся. – Вам со Светкой.

– Нам хватает. – Нина Сергеевна вздохнула. – А ты бы зашел, Светочка обижается.

– Зайду, зайду, – отмахнулся Федор, желая только одного – чтобы мать поскорее ушла, почему-то сегодня он чувствовал себя неуютно. Хотя раньше все ее приходы, уборка, свежий супчик и даже тихонько, чтобы не задеть его самолюбие, оставленные деньги он принимал как должное, как откуп. Но сегодня ему было трудно смотреть ей в глаза.

Она тоже это почувствовала и засобиралась уходить.

– Пойду, еще к Оленьке обещала забежать.

– Угу, – Федор проводил мать до дверей.

Она остановилась, взяла за руку и посмотрела ему в глаза.

– Феденька, ты не обращай внимания, что газеты пишут, – и тихонько добавила: – Мне очень понравилось! Я рада, что у меня такой талантливый сын! – чмокнула его в щечку и по-девичьи весело застучала каблучками.

Федор в полной растерянности вернулся на кухню. Он всячески избегал разговаривать с матерью на эту тему и даже не пригласил ее на просмотр в Дом кино. Он был уверен, что мать не поймет некоторых откровенных сцен, а после обрушившейся волны критики ожидал каких-нибудь обличительных речей. А она просто сказала: «Мне понравилось».

Федор закурил сигарету. «Кажется, я делаю что-то не так, сам себе придумываю врагов и сам же с ними воюю. Дон Кихот наших дней, только…» – додумать дальше ему не позволил телефонный звонок.

– Алло.

– Ты читал газеты?!

Он сначала даже не узнал голос отца. «Откуда у него мой телефон?»

– Что молчишь? – рычал в трубку разъяренный голос. – Какой позор!!! И это мой сын?!

– У тебя нет сына! – Федор со злостью нажал на рычаг. – Пошел ты!

С новой силой нахлынули старые обиды. Где же справедливость? Он мечтал, как отец на коленях приползет к своему знаменитому сыну, а тут – «Позор!» – это была еще одна пощечина. И в глубине души опять всколыхнулось грызущее нетерпение и не дающее отдыха беспокойство. «Я должен стать лучшим. Я должен им доказать!»

Традиционно дети хотят добиться успеха, чтобы согреть души близких, он же мечтал подняться вверх, чтобы сделать им больно.

1713 г. Франция. Париж

Через год после смерти Поля маркиз де Обинье официально усыновил Филиппа. Проведя мальчика по галерее предков и коротко рассказав о каждом, сильно постаревший маркиз с пафосом обратился к Филиппу:

– Наша ветвь идет еще с каролингских времен, а ветвь твоей матери, то есть маркизы, имеет свое происхождение от Карла Великого! Я надеюсь и верю, что ты достойно будешь нести наше имя! Я скажу тебе то же, что говорил мне мой отец, а ему его: «Береги честь смолоду»!

– Клянусь светлой памятью Поля, – с достоинством ответил Филипп, выдержав придирчивый взгляд.

– Сынок, – маркиз не сдержал слез.

Они прожили в замке еще шесть лет. Филипп к тому времени превратился в высокого стройного молодого человека. Лицо его было не просто красиво, в нем читались сила, мужество и решимость, а в ореоле белокурых волос сияли безгрешные, как само небо, голубые глаза. По настоянию маркизы, которая руководствовалась тем, что мальчику уже давно пора быть представленным ко двору, семья перебралась в Париж.

Переодевшись в костюм подмастерья, Филипп накинул широкий черный плащ с капюшоном, надел такого же цвета широкополую шляпу, скрывающую лицо, и, полностью слившись с ночью, покинул свой шикарный особняк на улице Сен-Доминик через черный ход. Пешком он пересек Вандомскую площадь, оставляя позади себя величественные особняки парижской знати. Было уже около девяти часов вечера, и город окутала тьма, но с наступлением сумерек жизнь в Париже не затихала. По каменным мостовым плавно катили изящные экипажи, громко скрипели телеги, груженные мясом и овощами. Филипп остановил извозчика и направился в квартал Маре. Там тоже текла своя ночная жизнь, где хозяйничали попрошайки и грабители, мелкие воришки и падшие женщины.

– Все, дальше не поеду, – едва переехав Новый мост, заявил возница. – Да и вам не советую, хоть вы и надели простое платье, но вид благородного господина вам скрыть не удалось, – и уже тише добавил: – Поверьте, месье, нигде в Париже человеческая жизнь не ценится так дешево.

– Не переживай за меня, – Филипп весело подмигнул и, щедро расплатившись, уверенно зашагал по грязным улицам, стараясь как можно дальше держаться от окон домов. Как только вечерело, из окон прямо на улицу лились помои и нечистоты – таким образом парижане освобождались от ненужного мусора. Маркиз де Обинье, не оглядываясь, шел вперед, эти места ему были прекрасно знакомы, к тому же он успел прикрепить на шляпу красное перо, алый знак банды «Красных петухов», наводившей ужас на пригороды Парижа.

После той памятной драки Филипп, Рыжий и Косой стали добрыми друзьями. Филипп после пережитых им испытаний всех и всегда сравнивал с собой, и если он находил сходство, то открывал ларчик своего сердца и запускал туда «достойных». Люди для него делились на своих и чужих. Эти мальчишки, не знающие тепла и уюта, никогда не ведавшие материнской ласки, оборванные, полуголодные, угостившие его последним куском хлеба, навсегда запали в душу. И они платили ему тем же. Зная его настоящую историю, мальчишки искренне, от всего сердца радовались за товарища, ведь ему повезло больше, чем им. Здесь не было зависти, притворства, фальши, никто не прикрывался масками и титулами, эта шпана была намного благороднее и честнее тех, с кем ему приходилось жить. Здесь вор назывался вором, а падшая женщина – падшей.

Когда Филипп жил в замке, они виделись редко, но всегда помнили друг друга. С переездом семьи в Париж их встречи стали регулярными. Рыжий Артур к тому времени сколотил свою шайку, правда, они перебивались мелкими грабежами или вытаскивали кошельки у зазевавшихся горожан. Иногда им удавалось заманить приезжего простака в какой-нибудь притон и вчистую обыграть его в карты. С появлением Филиппа все изменилось, он давал им сведенья о перемещениях знати или о том, чей дом сегодня будет пустовать. Жить стало вольготнее, и шайка Артура получила большую известность в определенных кругах. Филипп, замаскированный, в надвинутой на глаза шляпе, и сам участвовал в этих «приключениях». Его влекло любопытство, азарт и тонкая нить хождения над пропастью. Ему хотелось узнать цену самому себе, и еще он видел в этом истинную справедливость – «чужаки» должны делиться со «своими».

Возле кабачка «Черная лошадь» протекал немыслимо вонючий, заваленный отбросами и протухшим навозом ручей, рядом с входом какой-то оборванец ругался с размалеванной девицей, чья профессия не вызывала сомнений.

– Привет, Розетта, – Филипп хлопнул женщину по спине. – Все собачишься?

– Да вот…. – из ее маленького рта потек бурный поток брани.

– Эй, приятель, оставь ее в покое, – приказал Филипп, когда понял, в чем дело, и пронзительно посмотрел на бродягу. Он уже давно научился управлять своим взглядом, то выражая полнейшую доброту и простодушие, то демонстрируя звериный оскал.

Филипп подхватил девицу за талию.

– Пойдем, угощу тебя вином, красавица!

В харчевне, как и в любом заведении подобного типа, гулял резкий, бьющий в нос запах пота, немытых тел, табачного дыма и дешевого винного перегара, больше похожего на уксус. За грязными столами на расшатанных лавках, в сумрачном отблеске свечей, вольготно расположилось местное отребье.

– Как поживаешь, старина? – поприветствовал Филипп хозяина, толстого, неуклюжего старикашку с маленькими глазками и улыбкой плута.

– Вашими молитвами, месье, – хозяин подобострастно поклонился. – Ваши друзья уже здесь.

– Налей-ка ей вина, – он махнул в сторону девицы и, увидев, как недовольно сверкнули маленькие глазки, с усмешкой добавил: – За мой счет. – И не оглядываясь, уверенно направился в дальний угол зала, где за неприметным столиком сидели его друзья в компании неизвестного монаха.

– Ого! Наконец-то появился Ангелочек. – Эту кличку Филипп получил за свою фантастическую везучесть, невинную внешность и любовь к чистоте. – Мы ждем тебя уже битый час, – громогласно возмущаясь, приветствовал Филиппа Шарль. Из маленького темноволосого мальчика он вырос в огромного детину, габариты его поражали воображение – широкая грудь, мускулистые руки, – даже сидя за громадным столом, он казался великаном. Это была личность необычайно активная и деятельная, ему было чуждо малодушие и дурное настроение, он плохо переносил скуку, был бестактен и несдержан, но при всем этом великодушен и без меры добр. Его шрам давно зажил, оставив в напоминание лишь едва заметную белую полоску, но прозвище Косой с легкой руки Филиппа все же осталась.

Сидевший рядом с ним Артур был полной противоположностью Косому – невысокий, коренастый, с чуть рыжеватыми вьющимися волосами. Правильное невозмутимое лицо поражало удивительной простотой, и если бы не зеленые глаза с неподвижным, ледяным взглядом, то он бы походил на простого деревенского парня. Рыжий был наделен упорством и стойкостью, производил впечатление уравновешенного и терпеливого человека, хотя друзья знали, что он подобен быку, мирно пасущемуся на зеленой травке. Но тот, кто его затронет, совершит роковую ошибку, может быть последнюю в своей жизни.

– Все в порядке? – более сдержанно поздоровался Артур, предпочитавший вначале узнать, в чем дело, а потом уже предъявлять претензии.

– Каналья извозчик высадил меня у моста, пришлось добираться пешком, – присаживаясь, объяснил Филипп.

– Боятся, значит, уважают! – с гордым видом удовлетворенно заметил Косой, попивая вино.

– А что делаете вы, святой отец, в этом вертепе порока? – поинтересовался Филипп у священника.

– Да вот, решил промочить горло.

– Ха, промочить горло, – заржал Косой. – Как бы не так! Наш святоша так увлекся, отпуская грехи жене булочника, что не заметил прихода мужа, и если бы не Рыжий, то рогоносец непременно убил бы беднягу.

– А зачем вы притащили его сюда?

– Ну, во-первых, его нужно было привести в чувство, муженек-таки успел хорошенько намять ему бока, а во-вторых, в церковь нам ходить некогда, вот мы и решили, что за наше богоугодное дело пусть уж он заодно и нам отпустит грехи, – от души веселился безбожник Шарль.

– Отпустил?

– А куда ему деваться? – Косой одной рукой обнял слугу церкви за плечи, а второй подлил еще вина. – Мы ведь теперь чисты как младенцы, правда, отец Берно?

– Истинно так, сын мой, – и он с наслаждением хлебнул бургундского.

– Святой отец, а какую должность вы занимаете в церкви? – поинтересовался Филипп.

– Я казуист.

– Казу-что? – поперхнулся Косой.

– Сейчас объясню, – с готовностью предложил священник. – Существует два вида греха. Смертный, совершив который, вы для себя навсегда закроете дорогу в рай, и простительный, который, конечно, оскорбляет Бога, отца нашего, – он вознес свои плутовские глаза к небу. – Но не настолько, чтобы лишать грешников блаженства. Так вот, моя задача – научить вас различать эти два греха. Ибо грешим мы все, но и все хотим попасть в рай.

– И уж, конечно, все хотят приобрести блаженство по сходной цене, – усмехнувшись, подал голос Артур.

– Вот именно! – пропустив его насмешки, обрадовался священник догадливости собутыльника. – Сам по себе проступок не есть еще грех. Грех в сознании совершившего проступок! И если тот, кто творит зло, не думает, что это зло, можно не беспокоиться!

– Так если я кого-то ограбил и считаю, что несчастному это во благо, значит, я не грешил? – удивленно переспросил Косой, до него всегда доходило медленнее, чем до остальных.

– Именно так, сын мой! Существует множество двусмысленных поступков. Мое искусство найти в них хорошее и придать им такое значение, какое они на самом деле и не имеют. А еще лучше доказать, что в данном проступке нет никакой зловредности и он по сути даже благороден! – совсем пьяненький отец Берно, не стесняясь, раскрывал тонкости своего ремесла. – Так что все можно повернуть по-своему, даже такие дела, из которых уже, кажется, и выхода нет. Все зависит от количества золотых в кошельке грешника.

– Отец мой, вы просто незаменимый человек! – пряча усмешку, похвалил Филипп. – Иметь влияние на самого господа бога! Растолковывать ему его же законы! Да! Отец Бернар, вы незаурядный человек, раз умеете договариваться с самим небом!

Друзья весело рассмеялись, а довольный собой отец Бернар гордо раздувал щеки.

«Бог, не умеющий смеяться, не смог бы создать этой забавной вселенной!» – в который раз убедился Филипп и, потеряв интерес к служителю церкви, обратился к Артуру.

– Зачем звал? – Серьезных дел сегодня не намечалось, но Рыжий как-то загадочно предложил им небольшое приключеньице.

– Да, ответь, – встрял Косой и тут же обратился к Филиппу: – Я уже устал его пытать.

– Обещаю, тебе, Косой, это понравится больше других, считай это моим подарком, – все так же таинственно пообещал Артур и громко крикнул хозяину: – Лошади готовы?

– Давно, месье.

– Ну, чего расселись! – прикрикнул Рыжий.

– Ты нам так ничего и не скажешь?

– Следуйте за мной!

Три всадника безмолвно покинули Париж через ворота Сен-Ди. Во главе кавалькады ехал Артур, облаченный, как и его друзья, в черный плащ. За ним, слегка сутулясь, держался Косой, и замыкал шествие уверенно державшийся в седле маркиз.

– Эй! Видите огни, – Рыжий остановился и махнул рукой вдаль. – Это таверна «Золотая лань».

– Тысяча чертей! – взорвался Шарль. – Ты привез нас сюда, чтобы накормить ужином? Или здесь подают то, чего нет в нашем славном квартале?!

– Косой, Косой, твоя нетерпеливость тебя когда-нибудь погубит, – Артур совсем близко подъехал к приятелю и положил руку ему на плечо. – Ты помнишь гасконца Марильи?

– Это тот, у кого была лавка в Сен-Жак-де-ла-Бушери? – тихо переспросил Косой, погладив свой шрам.

– Ага, – довольный собой подтвердил Рыжий, – и который оставил тебе рубец за украденную тобой бутылку.

– Как ты его нашел? – даже в темноте был виден злой огонек, промелькнувший в глазах Косого.

– Да так, заехал как-то, гляжу – ба! – да это же наш старый Марильи. Он, конечно, постарел. Но зато как разбогател!

– Так чего мы здесь стоим, пора вернуть должок. За мной! – И Косой что есть силы пришпорил коня.

1986 г. СССР. Москва

«Если справедливости нет, ее нужно завоевать, купить, украсть, а если понадобится, взять силой!» – так думал Федор после звонка отца.

И он с еще большей силой и энергией окунулся… в учебу. Стал искать новое, интересное и заманчивое, что помогло бы ему идти дальше. Хотя Федор по-прежнему вел себя очень эгоистично. Если ему казалось, что кто-то спит с очень красивой девушкой, то он бросался отнимать добычу. Если кто-то лучше сыграл в студенческом театре, он всячески старался унизить «соперника». Он оттачивал свой цинизм и красноречие, срывал злость на любом, кто, как ему казалось, мог встать поперек дороги. Он оскорблял и унижал, но делал это так естественно и артистично, что самому объекту приходилось туго, а вот зрители в лице сокурсников заискивающе смеялись, хлопая его по плечу: «Ну ты даешь! Молоток!» – тем самым как бы говоря: «Ну я-то свой, со мной так не надо».

Но Федор шел по головам, даже не оглядываясь, подминая под себя все, что можно подмять. Его стали побаиваться, но дружить с ним хотели все! Он уже снялся во второй картине, и фильм даже поехав на Каннский фестиваль, где получил приз зрительских симпатий. Его всепоглощающие ненависть и злость, которые он изливал на отдельных людей, немного перекрывались неограниченной любовью, даже своего рода нежным трепетом по отношению к публике, аплодировавшей ему. Может быть, поэтому его душа окончательно не погибла.

Федор любил своих зрителей, как некую безликую, однородную массу, только за то, что они любили его. Без вопросов, критики и оценок. Он был кумиром, и ему это ужасно нравилось! Друзей не осталось, общаться на равных он уже не мог. Ему нужен был пьедестал, и как ни странно, но там, где один человек сам себя возвышает, всегда появляются прихлебатели, глядящие в рот. У Федора тоже появилась своя свита, с которой он гулял, пил, делил женщин. Но иногда на него что-то находило, и он мог посреди ночи разогнать своих гостей, не выбирая выражений. Свита с пониманием относилась к его выходкам, называя это эксцентричностью, и послушно разбегалась, чтобы по первому зову вернуться опять.

«Люди! Чем с вами хуже обращаешься, тем вы больше меня любите. Чем сильнее вас унижаешь, тем больше вам хочется быть униженными!» – сам себя убеждал Федор, запирался в квартире на пару дней и ходил как сыч, самозабвенно жалея себя.

Чем большего он добивался, тем сильнее была неудовлетворенность, и ему опять казалось, что трава зеленее на другом берегу.

Наступил июнь, сказочная пора. Вокруг – теплый, душистый воздух, наполненный запахами цветущих деревьев, многоголосье птиц, оголенные ноги московских красавиц и обилие улыбок на открытых лицах прохожих. Все это наблюдал Федор из приоткрытого окна своей новой бежевой «шестерки». Он только что приобрел машину и с наслаждением нарезал круги по Москве.

Среди однокурсников он был не единственным обладателем индивидуального транспортного средства. Но всем студентам машины купили родители, а он сделал это сам.

«Сам! Сам! – пело сердце. – И не далек тот день, когда они пожалеют… отец… Маша… Маша…»

Федор до сих пор хранил ее мишек с поблекшим от времени алым сердечком, но далеко, в самом темном углу шкафа. Когда он перешагивал очередную ступеньку, то доставал их на свет и хвастался. Мишки с молчаливым укором внимали.

От нахлынувших воспоминаний захотелось курить, он притормозил у табачного киоска и, купив пачку сигарет, увидел девушку. Худенькая, среднего роста, с большой русой косой, перекинутой через плечо, курносый носик и огромные, но красные от слез глаза. Она сидела на большом чемодане, обхватив себя за плечи, и тихонько поскуливала, словно щенок, потерявший маму.

Рядом проходили люди, искоса поглядывали и тут же спешили мимо, никому не хотелось заниматься чужими проблемами. В другое время и сам Федор, не задумываясь, прошел бы мимо, но сегодня у него было прекрасное настроение. Может быть, всему виной запоздавшее в этом году лето? Или ненароком пойманный взгляд незнакомки, провинциально-невинный и по-детски трогательный?

– Чего рыдаем? – он подошел к девушке и закурил.

– Паспорт потеряла и деньги, дяденька, – она еще сильнее захлюпала носом.

– Дяденька, – Федор расхохотался. – Где ты дяденьку видела?

– Извините, – только сейчас девушка подняла глаза и увидела замечательного молодого человека. Что-то знакомое было в его образе. Но что?

– А здесь чего сидишь? Родственники в Москве есть?

– Нету, – и она опять заревела. – Я в институт приехала поступать, а куда без паспорта-то?

– Пошли со мной, – он взял ее за руку.

– Куда? Я вас не знаю, а вдруг вы меня…

– Ага, ограблю, – с усмешкой добавил Федор. – Сама же сказала, что денег у тебя нет, или есть? – он попытался заглянуть ей в глаза.

– Не пойду!

– Ну и сиди здесь, пока милиция не загребет. Москва, между прочим, режимный город, – он равнодушно повернулся, но уходить не спешил.

– А вы… вы…

– Что? – он посмотрел ей в глаза.

– Обещаете, что не будете ко мне приставать? – ее щеки залились багровым румянцем.

– Обещаю, – он широко улыбнулся. Внутренний голос подсказывал ему, что не нужно связываться с этой девушкой, но он уже завелся.

– Проходи, – Федор гостеприимно распахнул двери в свою берлогу. – Если ты не будешь, как бедная родственница, жаться в прихожей, то сможешь увидеть две комнаты. Иди спать в спальню, а я лягу на диване здесь.

Девушка неуверенно топталась у двери, не выпуская из рук чемодана.

– Есть хочешь?

Внезапный простой вопрос перекинул мостик к ее сердцу.

– Да.

– Тогда иди в душ, а я пока что-нибудь приготовлю.

Она опять напряглась.

– Слушай! – взорвался Федор. – Иди куда хочешь, я тебя не держу. – Он уже пожалел, что привел ее к себе.

Девушка вздрогнула и посмотрела в окно, потом взяла чемодан и тихонько попятилась к двери, но тут ее взгляд упал на настенный календарь с изображением Федора. Она в замешательстве, растерянно перевела взгляд на оригинал.

Федор наслаждался паузой. «Ты можешь быть кем угодно, но если люди сами поставили тебя на пьедестал, то их уже не оторвать от молитвенных жертвоприношений».

– Ой! – с детской непосредственностью воскликнула девушка. – А я-то всю дорогу думала, на кого вы похожи!

– Ну, вот видишь, не так страшен черт, как его малюют, – он грустно вздохнул и, уже зная ответ, спросил: – Остаешься?

– А можно? – теперь уже она упрашивала его.

– Иди в душ, халат и полотенце там же.

– Ну что вы, у меня свое.

Федор накрыл стол, была суббота, поэтому угощение удалось на славу.

Девушка вошла на кухню, раскрасневшаяся от пара, в простом ситцевом халатике, такая домашняя и необыкновенно трогательная.

– Садись, – Федор с трудом оторвал от нее взгляд.

– Меня зовут Катя, – она протянула руку.

– Точно, мы же даже не познакомились, – Федор, – и он нежно коснулся губами ее руки, тем самым еще больше смутив гостью.

– А я ваши фильмы раз десять смотрела, – с восторгом говорила она, поедая мамины котлеты.

– Понравились?

– Очень!!!

Ее искренность и детский восторг в наивных, широко распахнутых глазах вызвал у Федора пьянящее возбуждение.

– Водочки выпьем? – предложил он.

– Нет, что вы, – она испуганно замахала руками.

– А если я сделаю коктейль? – он умел уговаривать женщин.

– Как в барах?

– Как в барах, – Федор спрятал усмешку.

– Никогда не пробовала, – простодушно призналась Катя.

– Тогда обязательно нужно попробовать, – он смешал водку, яблочный сок, добавил мартини, немного вишневого сиропа и лед.

– Вкусно, похоже на сок, – оценила девушка и тут же, словно осененная гениальной идеей, громко воскликнула: – Ой, а я вас сейчас тоже угощу! – она убежала в коридор и вернулась с литровой банкой. – Вот, это клубника с нашего огорода. Свежая, – она гордо поставила банку на стол. – Мамка вчера собрала и сахаром засыпала. Вкусная, – Катя аппетитно облизнулась. – Я одну банку в поезде съела.

– Спасибо, – Федор открыл крышку и задохнулся. Этот запах первой любви преследовал его всю жизнь, руководя им и подчиняя себе, заставляя поступать не так, как хочется, а так, как зовет воспоминание.

– Давай выпьем за встречу, за тебя и за эту клубнику, – он поднял бокал и посмотрел на свою гостью, как удав на кролика.

– Нет, лучше за вас, – у Кати приятно кружилась голова и от неожиданной встречи, и оттого, что невозможное иногда становится возможным.

– Так ты приехала поступать? Куда? – задал он абсолютно ненужный вопрос.

– В лесотехнический, а с поезда сошла, отправилась к метро, ищу кошелек, ищу, а его нет, – на глаза опять накатили слезы.

– Ну-ну, нет худа без добра! Если бы ты его не потеряла, мы бы с тобой не встретились. Ведь так?

– Так, – она преданно посмотрела ему в глаза. – А я, дура, вас сразу даже и не узнала, в жизни вы еще красивее, – девушка покраснела и опустила взгляд.

– Вот что, давай на «ты». А чтоб легче было, нужно выпить до конца.

Она послушно подняла бокал.

– Я всегда знала, что поеду в Москву. У нас что? Клуб, даже дискотеки нет. На улицах грязь, мужики пьяные… – Катя делилась воспоминаниями о своем Урюпинске.

Федор смешивал новый коктейль.

– Ой, что вы! Мне уже хватит, – ее щечки порозовели, а в глазах появился озорной блеск.

– Тебе не понравилось? – Федор постарался придать себе огорченный вид.

– Ну что вы, – она не хотела его обижать и взяла бокал.

– Опять на вы? – он легонько щелкнул ее по носу.

– Ой, забыла, – она, как нашкодивший ребенок, прикрыла рот ладошкой.

– А мы с девчонками думали, что это ваша жена, ну главная героиня, Марина. А вы, оказывается, один живете…

– Ну, я еще не встретил ту единственную, – загадочно отозвался Федор, – А может, это ты? – и он подарил девушке свою самую лучшую улыбку.

Катя опять смутилась.

– А это правда, что когда вы в кровати лежали, ну с актрисой этой, вы там одетые были?

– Правда, – ему не хотелось разочаровывать свою новую знакомую.

Она задавала и задавала ему глупые и наивные вопросы, восторженно растворяясь в нем. Он вальяжно отвечал. Такой долгой прелюдии у него не было уже давно, и это его заводило.

– Ну все, пошли баиньки, – он приподнял ее за плечи.

– Голова кружится, – девушка слегка покачнулась.

– Тогда я отнесу тебя, – он подхватил ее на руки.

Катя прижалась к своему кумиру, желая только одного – чтобы этот путь был как можно дольше.

Федор положил девушку на кровать и стал потихоньку расстегивать пуговицы на халате.

– Не надо.

– Почему?

– Ну, вы же меня не любите.

– Люблю, люблю, – яростно шептал непреходящий вкус клубники на губах.

– Правда?

– Правда…

Девушка вскрикнула и с гордостью прошептала:

– Ты у меня первый….

В голове зашумело, Федор вспомнил свой первый день с Машей… Он летел в бездну…

– Я люблю, я так сильно люблю тебя… Машенька… – он осыпал ее лицо поцелуями. – Где ты была? Где ты так долго была?

Катя от счастья закрыла глаза и полностью отдалась его власти. Она слышала то, что хотела услышать…

По голубому, почти прозрачному небу, какое обычно бывает ранней осенью, неторопливо плывут замысловатые кружева облаков. Пока еще теплый озорной ветерок легонько кружит опавшие листья, птицы поют свою грустную прощальную песню, уносясь треугольником в даль. Маша в багровом золоте листвы, похожая на лесную фею, стоит, прислонившись к старой, мудрой сосне.

– Пойдем сегодня в кино? – она смотрит на Федора своими бездонными глазами.

– Пойдем, – шепчет он.

– Я так соскучилась, – непоседливый солнечный зайчик весело прыгает по ее лицу.

– Я тоже, – он тянет к ней руки, но девушка начинает таять, растворяясь у него на глазах, и вот уже только легкая дымка, оседлав солнечный луч, поднимается ввысь.

– Ма-ша! Не-ет!!!

Федор вздрогнул и проснулся, с кухни доносился аппетитный запах свежего кофе и блинчиков.

«Мать? – но он тут же вспомнил вчерашний вечер и стал нещадно ругать себя последними словами. – Дурак! Кретин! Идиот! Как теперь от нее избавляться?» – волшебство сна тут же рассеялось. Он, нехотя, нацепил халат и отправился на кухню.