Текст книги "Маша, прости"

1723 г. Франция. Париж

В душе Филиппа бушевал ураган, разрывающий его на части. Первым его порывом после встречи с дядей было немедленное, жгучее, раздирающее душу желание бежать, мчаться навстречу матери. Он был счастлив, что она жива, и глубоко оскорблен, что она выжила. Ему хотелось упасть на колени и целовать ей руки. И одновременно он желал разрезать ее на маленькие кусочки, по кусочку за каждый свой прожитый в страданиях день. Он был смущен и поражен, не зная, что делать с этими противоречивыми чувствами и желаниями. Филипп вернулся домой, полагая, что ему необходимо время для того, чтобы привести рассудок в порядок.

Это случилось три года назад, потом он познакомился с регентом и решил немного отвлечься, но воспоминания не покидали его. Ночью ему снились сны из далекого, почти призрачного детства, где мама сажает его на колени и нежно гладит по голове. Его душили кошмары, и он опять погружался в морскую пучину, чувствуя соль на губах, и словно удар колокола звенел в ушах треск позвоночника Поля. Филипп вскакивал посреди ночи с учащенным дыханием и тяжелым сердцем, готовым разорваться на части.

«Если я прощу ее, то предам себя, сестру, Поля, – и он капля по капле вспоминал старые обиды и собирал злобу на мать. – Она даже сестру не пожалела. – И еще одна капля падала на чашу весов. – Она всегда думала только о себе, – и еще, и еще, и еще… Он культивировал и лелеял свои чувства, изгоняя из памяти любые приятные воспоминания. И вскоре ему стало казаться, что ничего хорошего и не было вовсе. А когда в его жизни случались моменты или поступки, за которые ему вдруг становилось стыдно, он сам себя успокаивал: – А что ты хочешь, ведь ты порожден чудовищем».

1723 г. Марсель. Монастырь бенедиктинок «Святой Терезы»

– Время лечит. Кто это придумал? – спрашивала себя сестра Мария. Время стало ее палачом, ежедневно пытая душераздирающими криками ее малышей, накрывая удушающими картинами той страшной ночи. – Боже милостивый, забери меня к себе, – ежеминутно молила она, но, видимо, Всевышнему нравились ее страдания.

Понимая, что не имеет права физически лишить себя жизни, она стала играть с Всевышним в прятки и перестала есть даже ту скудную пищу, которой кормили в монастыре. Тогда всевидящая настоятельница подходила к ней и не сводила с нее грозного взгляда до тех пор, пока не опустеет тарелка. В холодную зимнюю пору, когда дул пронзительный морской ветер, сестра Мария всегда шла стирать белье в ледяной воде, подставляя свое истерзанное тело стихии. Но ничего не помогало, она оставалась жить.

– Я даже умереть не могу! – казнила она себя.

Испытывая боль, Мария требовала для себя еще большего наказания. Смерть была для нее спасением, но она понимала, что даже это она должна заслужить.

Филипп остановился в небольшой, но чистой гостинице.

– Вы надолго? – поинтересовался хозяин, пухленький, розовощекий господин с лихими усами и радушной улыбкой на лице.

– Неделю. «Надеюсь, этого времени мне хватит», – он бросил на стол золотой. – Я заплачу вперед.

– Я устрою вас в самой лучшей комнате, месье, – еще больше засуетился хозяин. – А как насчет ужина? Моя жена прекрасно готовит.

– Не откажусь, неси все, что у тебя есть, и вино не забудь.

– Слушаюсь, сударь! – хозяин подобострастно поклонился. «Какой милый постоялец, и при деньгах. Интересно, зачем он пожаловал в наш город? Одет в скромный костюм, но меня-то не проведешь, сразу видать – знатный господин, а впрочем, лучше держать рот на замке, он щедр, и это главное».

Несмотря на долгую дорогу и тревожное беспокойство перед встречей с матерью, Филипп сразу же заснул крепким, богатырским сном и проснулся довольно поздно. Он сладко потянулся в постели, не спеша и с удовольствием позавтракал, а после обеда отправился на разведку.

Грязные, узкие улочки Марселя, полные всякого отребья, и легкий, морской бриз опять перенес его в Плимут, где он маленьким мальчиком ждал откупа от моря. И он опять почувствовал, как ледяная рука ужаса сдавливает сердце и парализует мозг.

Монастырь, имевший форму неправильного пятиугольника, возвышался над городом и походил на небольшую крепость. Ярко сияло солнышко и, оставляя за собой крики назойливых чаек, он отправился навстречу монастырским стенам, за которыми пряталось его прошлое. Не спеша, как полководец перед боем, он осмотрел серые, сложенные из камня стены обители, изучая все подступы и пути отхода. С трех сторон к монастырю вплотную примыкал лес, главный вход его не заинтересовал, а вот на дальней от входа стене он заметил маленькую, искусно скрытую от посторонних глаз, дверцу, которую почти полностью закрывал зеленый вьюн. Дверца была столь низкой, что для прохода через нее Филиппу пришлось бы согнуться пополам. И, главное, этим потайным входом давно никто не пользовался, ржавчина безжалостно покрыла кованые петли. Филипп достал из голенища нож и, немного поддев, толкнул дверь плечом. Она нехотя поддалась, издавая жуткие скрипы возмущения. Он осторожно заглянул вовнутрь и понял, что перед ним монастырский сад: вдали мелькали черные фигурки сестер, которые, словно муравьи, занимались каждая своим делом.

«Что ж! Все оказалось еще проще, чем я думал, само провидение помогает мне», – он вернулся за монастырскую стену и отправился к главному входу.

Расположившись в тени большого дерева так, чтобы было видно все, что происходит у ворот, Филипп, изображая усталого путника, расстелил плащ, достал прихваченный им заранее нехитрый обед, состоящий из курицы, сыра и легкого анжуйского вина. И с удовольствием приступил к трапезе, не забывая подглядывать за обителью.

Из ворот неспешно вышли две монахини, одна из которых поразила его молодостью и розовощекостью. «Совсем еще ребенок, и что ее потянуло в „христовы невесты“»? – подумал Филипп, натягивая на глаза шляпу и притворяясь спящим. Девушка весело щебетала, поглядывая на спутницу, тучную женщину с мрачным лицом. Молоденькой монахине очень хотелось поболтать, но все ее попытки тут же пресекались грозным взглядом старшей женщины. Через некоторое время из открытых ворот выехала телега, на которой сидел добродушный крестьянин. Филипп старался ничего не упустить. «Никогда не знаешь, что тебе пригодится в жизни». Потом приехал богато украшенный экипаж. «А вот и еще одна дамочка отправилась замаливать грехи», – он просидел у ворот монастыря до самого заката солнца, но, так и не придумав ничего нового, вернулся в гостиницу.

На следующий день он провалялся до обеда в постели, не переставая обдумывать, какую казнь лучше придумать. Желаний было так много, а мать, к сожалению, только одна. «Если бы можно было убивать, а потом оживлять, и опять убивать…» – воображение рисовало все новые и новые картинки наказания.

После обеда набежали тучи, и в воздухе запахло грозой. «Даже небо гневается вместе со мной!»

Едва стемнело, он уже стоял у заветной калитки. Смазанные маслом петли благодарно промолчали, и Филипп стал тихонько пробираться между деревьев, стремясь незаметно проникнуть к храму, где шла вечерняя служба. Это был самый лучший способ увидеть всех сестер сразу.

«А дальше? – он так и не решил, как поступить. – Буду действовать по обстоятельствам», – подбодрил он сам себя.

Сестры, не спеша, покидали церковь, медленно семеня, пересекали выложенный камнями двор, направляясь в соседнее помещение, где располагались их кельи. Филипп, прижавшись к дереву, пристально вглядывался в лица монахинь. «Да они же все на одно лицо? Я никогда не узнаю, кто из них сестра Мария», – вдалеке раздались громкие раскаты грома, ненадолго осветив землю ярким светом.

Двор опустел, и Филипп, тяжело дыша, опустился на землю. «Неужели я не узнал ее?» – его боевой настрой рассеялся.

Раскаты грома становились все громче, а порывы ветра сильнее, небо покрыло пространство кромешной мглой, и на землю пролились первые, крупные капли дождя. Сам не зная, почему, следуя какому-то внезапному порыву, Филипп перебежал темный двор и зашел в церковь.

Сестра Мария, как обычно, после богослужения осталась одна. Стоя на коленях в отблеске свечей, женщина горячо молилась.

– Неужели ты еще не простил меня, господи? – Время стало для нее вечной Голгофой, врезаясь и теребя гнойные, кровоточащие раны. – Сжалься надо мной, даруй мне смерть, у меня нет больше сил, мое существование превратилось в кошмар, в вечный ад. Сжалься…

Отблеск пламени, произвольно бродивший по ликам святых, внезапно оживил молчаливые образы, и казалось, что еще мгновение, и они сойдут на грешную землю. А запах ладана и тишина создавали атмосферу мистики и нереальности.

Филипп не сразу увидел женщину, застывшую словно изваяние. Она же, заслышав шаги, обернулась, и, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, Филипп вздрогнул. Он сразу узнал ее, несмотря на то, что страдания превратили его мать в древнюю старуху. Седые волосы, выбившиеся из-под белого головного убора, безысходность и усталость глубокими морщинами избороздили лицо, а некогда небесно-голубые глаза выцвели, словно застиранный хлопок, и приобрели цвет беды.

Их глаза встретились под новый раскат грома. Ворвавшийся в открытую дверь ветер заставил еще сильнее плясать пламя свечей, и святые на стенах уже не улыбались, а строили гнусные рожицы. Несколько мгновений показались вечностью.

Женщина поднялась и близоруко прищурилась.

– Артур? – выдохнула она и от испуга прикрыла ладонью рот.

– Нет, – его голос предательски хрипел. – Я Филипп, узнала, мамочка? – из-под гордого излома бровей яркой ненавистью сверкнули глаза.

– Филипп, – женщина пошатнулась.

– Не ждала? – он изо всех сил старался сохранить спокойствие, но это у него плохо получалось. – Как это говорится, концы в воду, – гримаса, исказившая его лицо, казалась неестественной.

– Филипп, – женщина опять упала на колени и обратила свой взор на лики безучастных святых. – Благодарю тебя, Господи! Благодарю.

– Встань, – Филипп подошел к женщине и с досадой тронул ее за плечо. – Хватит разыгрывать комедию, – он брезгливо поморщился.

– Мальчик мой! – женщина обхватила его ноги и принялась целовать. – Ты жив, жив! Я так молилась за тебя! Прости меня! Прости!

– Прекрати!!! – заорал он и, схватив женщину за руки, с силой поставил на ноги. – Я хочу видеть твои глаза, я хочу увидеть тот страх, который испытал тогда, много лет назад, страх, который и поныне со мной, – каждая клеточка его тела вопила от боли. – Ты обманула меня! Ты сказала – верь мне! Помнишь?!

– Я хотела спасти вас!

– Спасти?!! – гневно перебил он мать, поражаясь ее цинизму. – Ты предала меня! – губы его тряслись, он достал нож. – Теперь ты за все заплатишь! Ты уже давно живешь в долг! – он ожидал, что мать упадет на колени и в ужасе будет молить его о пощаде. Он мечтал увидеть ее унижение и страх, и тогда, может быть, он даже простил бы ее, но женщина спокойно и медленно двигалась ему навстречу, а в глазах светилась любовь и счастье.

– Бедный мой мальчик, что же я сделала с тобой? Прости меня, – сестра Мария подходила все ближе и ближе, не обращая никакого внимания на грозно сверкающий клинок. – Я была не самой хорошей матерью, но я благодарю Бога за то, что у меня самый лучший сын в мире, – женщина коснулась рукой его лица.

– Нет! Не подходи! – холодная сталь коснулась его груди, и у него затряслись руки.

– Обещай мне, что станешь счастливым, – она сама легла на нож, и Филипп почувствовал, как клинок ровно и легко, словно в масло, вонзается в тело.

– Нет! Мамочка, нет! – руки обожгла теплая кровь, он отпустил кинжал, и женщина рухнула на каменные плиты. – Я совсем запутался, – он встал рядом с ней на колени. – Мамочка, не уходи, я не этого хотел!!! – его душераздирающие крики потонули в громогласном раскате бушующей стихии.

Женщина приоткрыла глаза и, посмотрев на сына, еле слышно прошептала:

– Спасибо, наконец я свободна… – маленькая струйка крови алой змейкой потекла из уголка рта и в стеклянных глазах застыла любовь.

– Нет!!! – он принялся срывать лики святых. – Как вы допустили, чтобы из палача я превратился в жертву?! Это и есть ваше спасение…

Филипп, не помня себя, выбежал на улицу, дождь крупными каплями падал на голову, смывая с лица слезы.

– Кто я теперь? Негодяй или безумец?!!

Небо ответило ему новым раскатом грома.

– Месье, ну разве так можно? – укоризненно покачал головой хозяин, помогая ему спешиться. – Такой ливень, вы совсем не держитесь на ногах, – он принял у него лошадь. – Давайте я помогу вам, – он едва успел подхватить бесчувственное тело постояльца.

На зеленой лужайке, ярко залитой солнцем, весело бегали Аннета и Поль, чуть поодаль беззаботно о чем-то болтали мать, отец и маркиз де Обинье. Филипп сделал шаг, чтобы присоединиться к их радушной компании, но понял, что перед ним невидимая преграда.

– Мама, папа! – он изо всех сил заколотил руками. – Я хочу к вам!

Они обернулись, все разом, и приветливо улыбнулись.

– Ни о чем не переживай, – ласково отозвалась мать. – Нам здесь хорошо!

– Я хочу к вам!

– Тебе еще рано, милый, – она с нежностью посмотрела на сына. – Мы все тебя очень любим, и когда придет время, мы обязательно встретимся, – от ее любящего взгляда его сердце сладко заныло. – Не ругай себя, – тихо попросила женщина, – ты сделал то, что считал нужным. Но у тебя впереди самый главный урок. Прошу тебя, справься с ним…

Филипп открыл глаза и увидел перед собой лицо женщины, он тряхнул головой, пытаясь понять, где находится. «Так это же жена хозяина», – он с трудом подавил вздох разочарования.

– Слава богу! Вы нас так напугали, – женщина перестала хмуриться и улыбнулась широкой, беззаботной улыбкой.

– Сейчас я напою вас горячим молоком, – она вернулась с дымящейся чашкой. – Осторожно, вот так, – она помогла ему приподняться. – Ужасная ночь, такая гроза, здесь не обошлось без нечистой силы, – без умолку говорила женщина. – Представляете, сегодня ночью в монастыре бенедиктинок одна из монахинь осквернила церковь, говорят, – женщина перешла на шепот, – в нее вселился дьявол, и она так бушевала, что разбила все иконы и даже святое распятие, а потом вонзила кинжал себе в сердце, – женщина испуганно перекрестилась. – И все это в стенах святой обители! – она в ужасе закатила глаза. – Истинно проклято ныне это место! – она так увлеклась своим рассказом, что только сейчас заметила, как побледнел постоялец. – Месье, месье, вам плохо?

– Оставьте меня.

– Месье, я позову доктора!

– Прошу вас, оставьте меня одного.

Женщина послушно вышла.

– Мамочка, я даже память твою осквернил, – его душили рыдания. – И после смерти у тебя не будет покоя… – ненависть длиною в жизнь, как сжатая пружина, ударила его самого.

Мажордом встретил Филиппа с красными от слез глазами, и у него от предчувствия беды заныло сердце. «Неужели мой запас счастья исчерпан, и теперь я буду пожинать только горькие плоды разочарований?»

– Что?

– Ах, месье!

– Да говори же ты! Черт тебя побери! – прикрикнул Филипп и снова почувствовал, как у него по спине пробежал холодок.

– Маркиз, – слуга опять всхлипнул.

– Где он? – Филипп оттолкнул мажордома и бросился вверх по лестнице.

– Он умер.

Словно раненая птица Филипп тихонько оседал, держась за перила.

– Месье, – мажордом перестал причитать и подбежал к Филиппу. – Простите, я должен был…

– Когда?

– На третий день после вашего отъезда.

– Три недели назад, – прошептал Филипп.

– Мы везде вас искали и даже обращались за помощью к, как его, господину… – слуга пытался вспомнить имя Шарля.

– Где матушка?

– В Пикардии, хозяин завещал похоронить его в фамильном замке, – на глаза старого слуги опять набежали слезы.

– Запрягай карету.

– Но вы так бледны, может быть, вам лучше передохнуть.

– Запрягай карету!!! – как раненый зверь взревел Филипп.

В замке его встретил укоризненный взгляд Джо.

– Не ругай меня, старик, – из последних сил попросил Филипп. – Мне сейчас очень плохо, – он отвел взгляд. – Где матушка?

– Наверху, у нее доктор, – старик подавил тяжелый вздох.

Мадам де Обинье лежала на высоких подушках, прикрыв глаза. Ее лицо было покрыто багровыми пятнами, одна рука безжизненно повисла в воздухе, рядом стоял доктор и священник.

Увидев Филиппа, мэтр Марье слегка кивнул.

– Как хорошо, что вы здесь, – он подошел к сильно побледневшему Филиппу. – Она все время зовет вас.

– Что с ней?

– Мужайтесь, – доктор похлопал его по плечу и отвел взгляд. – Ей осталось недолго, – он подошел к святому отцу и что-то шепнул ему на ухо. Священник понимающе кивнул, и они вместе вышли из спальни.

– Матушка, – Филипп встал на колени рядом с кроватью и взял горячую руку женщины. – Матушка, не оставляй меня, – слезы ручьем текли по его серому от страха и горя лицу. – Хотя бы ты не покидай меня.

Женщина с трудом приоткрыла глаза.

– Филипп, это ты, мой мальчик? Где ты, я не вижу тебя, – она попыталась пошевелиться, но не смогла.

– Я здесь, – он поднял голову.

– Сядь рядом, – слова давались ей с трудом. – Прости меня, – прошептала она иссохшими, потрескавшимися губами. – Прости, я многое не успела тебе дать, как жаль, что мы понимаем это, когда уже ничего нельзя изменить. Как только мы постигаем житейскую мудрость, именно в этот момент мы и покидаем землю. Теперь я это знаю точно.

– Матушка, не говорите так, вы должны жить, вы должны… – слова комом застряли у него в горле.

– Прошу тебя, дай мне сказать, у меня не так много времени, – она замолчала, словно собираясь с силами. – Я всегда мечтала иметь много детей. Но всевышний не дал мне этого счастья, – она сжала его руку. – Обещай мне, что ты наполнишь этот дом детским смехом. И еще, – она болезненно поморщилась и облизала потрескавшиеся губы. – Прости меня, я всегда, в глубине души, любила своих детей больше, чем тебя, особенно Поля, – из ее больных глаз вытекла скупая слезинка. – Но небо, несмотря ни на что, послало мне самого любящего и заботливого сына, о котором я могла мечтать. Я не перестаю благодарить небо за то, что оно послало тебя…

Филипп сидел на каменной скамье у фамильного склепа, где теперь покоилась вся семья де Обинье. Холод камня леденил душу, и перед глазами вставали, словно живые, Поль, старый маркиз, мадам.

– Их не вернуть, – рядом присел Джо.

– Зачем мы живем, отец? – Филипп поднял полные скорби и боли глаза.

– А разве жизнь не прекрасна?

– Прекрасна?! – он осунулся, похудел, под глазами залегли черные круги. – Да если бы я имел право выбора, я бы предпочел никогда не приходить в этот мир!

– Однажды Соломон велел построить в своем дворце зеркальную комнату, – как всегда в последнее время, туманно начал Джо, – Причем потолок, стены, двери тоже были зеркальными. Зеркала были настолько ясными, что входящий не сразу понимал, что перед ним зеркало, настолько точно и реально они отражали малейшие предметы и очертания, кроме того, зал был пуст, и в нем поселилось эхо. Однажды в зеркальную комнату забежала собака и в изумлении застыла – целая свора собак окружала ее со всех сторон. Собака на всякий случай оскалила зубы, и все отражения ответили ей тем же самым, собака перепугалась и отчаянно залаяла, эхо повторило ее лай. Собака стала огрызаться все сильнее, и эхо не отставало, собака в бессильной злобе металась по кругу, кусая воздух и угрожающе щелкая зубами, ее отражение тоже злилось. Наутро слуги нашли несчастное бездыханное животное в окружении тысяч отражений издохших собак. В зале не было никого, кто бы мог причинить ей хоть какой-то вред. Собака погибла, сражаясь сама с собой. Вот так, мой мальчик. – Джо тяжело вздохнул. – Мир не приносит ни добра, ни зла. Мир безразличен к человеку. Все происходящее вокруг нас есть лишь отражение наших мыслей, желаний и поступков. Жизнь – это большое зеркало.

– Наверное, ты прав, отец, – Филипп болезненно поморщился и потер виски. – Я всегда думал, что мои удачи и свершения просто обязаны тянуть за собой удовольствия и радость. Иначе в чем смысл бесконечного страдания и яростного упорства? Я отказывал себе в ошибках, берег голову от вредных мыслей, а сердце от пустых переживаний. Я рассчитывал на крупные дивиденды судьбы и доверчиво протягивал ей список совершенных достижений, но судьба почему-то зло ухмылялась мне в ответ.

– То, что ты называешь судьбой, на самом деле является лишь твоим предположением, ведь судьба – это не завтра или потом. Судьба – это то, что произошло в действительности.

– В действительности? – воскликнул Филипп – Да известна ли тебе вся действительность? Хочешь, расскажу? – едко осведомился он, и под молчаливый кивок Джо впервые в жизни распахнул душу. Он делился воспоминаниями из детства, где был счастлив, потом со слезами на глазах поведал о кораблекрушении и о надежде, которую ему подарила Мария, а потом забрала, и о подслушанном разговоре маркизов де Обинье, и о страхе, толкнувшем его на преступления…

– Прости меня, – тихо выдохнул Джо.

– Да что вы все просите у меня прощения?! – гневно воскликнул Филипп. – Ведь это я! Я! Я должен умолять вас, – он растерянно заморгал, и в его глазах вспыхнул огонек изумления. – Все, что происходило в моей жизни, казалось мне наказанием, бедой, трагедией, а на самом деле это были лишь ступеньки к успеху, которыми я не пожелал воспользоваться. – Он в отчаянии посмотрел на сгорбленную фигуру Джо. – Но я просто хотел быть счастливым, разве я много хотел, отец?

– Ты не там искал, – Джо легонько, словно маленького, погладил Филиппа по голове. – Счастье – это когда ты достиг того комфортного состояния, когда у тебя нет претензий к жизни. Ты спрашивал, за что я просил у тебя прощения? – старик по-собачьи преданно заглянул в глаза. – Я очень виноват перед тобой. Я видел, я чувствовал, что с тобой происходит что-то неладное, но я говорил себе: «Джо, что ты выдумываешь? Мальчик сыт, обут, зачем фантазировать?» – он тяжело вздохнул. – О душе твоей я не подумал, вот за это и прости меня.

– И ты меня прости, – Филипп взял Джо за руку, в его глазах светилась безысходность. – Ты единственный, кто еще сможет меня понять. Что-то сломалось, еще совсем недавно меня манила слава, популярность, тщеславие, и я мчался во весь опор, не оглядываясь и не задумываясь. В этом была острота ощущений и полнота жизни, а теперь это все куда-то вдруг исчезло. И не хочется ни за чем гнаться. Я ведь и не жил, а отрабатывал судьбу, которую, – он поднял глаза, – и тут ты прав, я создал своими руками. – У Джо по спине побежали мурашки, он не хотел слышать то, что ему сейчас скажет Филипп, но и не слышать не мог. – В моем столе лежит завещание, я разделил все свое имущество на три части, тебе, своему дяде и детям Марии, найди их…

– Что ты задумал?

– Ты же очень мудрый, Джо, ты все понимаешь, – он крепко обнял друга, учителя и отца. – Не удерживай меня, – Филипп резко поднялся и, не оглядываясь, пошел в дом, оставляя за спиной горько плачущего старика.

Он зашел к себе в кабинет, достал заранее приготовленный флакон с ядом, немного помедлил и, взяв листок бумаги, написал: «Душевный покой существует только во внутренней тишине, я попытаюсь найти его…»