Текст книги "Хвостономика. Успешный бизнес, основанный на любви, или Как компания «Валта» учит Россию заботиться о домашних питомцах"

Путь зоозащитника
Раздражение, выгорание и капуста

Мы встречаемся со Светланой Сафоновой, директором фонда «Дарящие надежду», в «Вареничной № 1» на Павелецком вокзале. У Светланы огненно-рыжие волосы и зеленая кофта. Фотографы обычно советуют рыжим одеваться на фотосессии именно так – это выигрышное сочетание цветов. Не уверен, что Светлана думала об эффекте – едва ли у нее есть время обдумывать выигрышный look. У нее дома четыре собаки и 12 кошек. И еще птица. «Подобрыши и спасеныши», половина из которых – инвалиды.

Меню в «Вареничной» креативное, сделано в виде детской раскраски. Тут же на столе стоят цветные карандаши.

– Ой, а можно я карандашами воспользуюсь? Я в детстве так любила раскрашивать. Вас это не будет обижать?

И директор фонда начинает увлеченно раскрашивать меню.

Детство так детство. Тогда начнем сначала.

КАК ИСПОРТИТЬ ЖИЗНЬ МУЖУ

– Ни кошек, ни собак у меня не было. Только волнистые попугайчики. Мама и бабушка любили животных, они с ними выросли, а вот папа нет. И до сих пор так. Он уже смирился, что у меня их много. А по молодости мог стукнуть кулаком: «Нельзя – значит, нельзя». Даже попугайчиков мне завели только лет в одиннадцать-двенадцать, потому что я изнылась: «Ну хоть кого-нибудь!» До сих пор особенно люблю птиц.

– Птиц любить сложно. Они древние, иные. Что может дать птица человеку сентиментальному?

– Понимание, – говорит Светлана. – Общение. У меня шесть лет живет галка без крыла. Она не стала ручной, но она коммуницирует с людьми – клюет меня, когда ей что-то не нравится. Она очень умная. И с попугаями можно поговорить и поиграть. Они в футбол прекрасно играют.

– Как это?

– Маленьким мячиком. Я любила своих попугаев. Когда птицы умирали, долго думала о них и плакала. И несколько лет видела их во сне.

– От чего еще вы плачете?

– А больше ни от чего. Иногда от мультика трогательного про брошенную собачку и вообще из жалости к животным. Плачу от того, насколько они зависимы от нас. Они нам доверяются, а их обижают, предают, убивают. И от бессилия, наверное, я плачу. Только и остается «делать что можешь, и будь что будет».

Мы ненадолго замолкаем. Меню уже раскрашено, слезы проглочены.

– Какое событие стало для вас точкой входа в благотворительность?

– Я работала редактором на сайте Министерства культуры. И отдельно, «для себя», помогала животным: кормила уличных, денежку в приюты переводила, стараясь, впрочем, не особо вникать в их проблемы. И однажды друг из журнала «Дискавери» мне сказал: «С нами связались из фонда помощи животным, им нужен журналист. Ты же любишь всякое живое? Позвони». Я позвонила, и видите, во что это вылилось?

Международный благотворительный фонд помощи животным «Дарящие надежду» работал тогда один год. Ему был нужен человек для наполнения сайта. Вместо пятнадцати-двадцати вежливых минут разговор-собеседование длился три часа. И эти три часа стали границей между прежней и нынешней жизнью Светланы. Она стала вникать в работу фонда, участвовать в акциях – и в какой-то момент пришлось делать выбор. Она до сих пор любит писать тексты, но поняла, что реальная помощь для нее значимее.

Фонд устроен просто и прозрачно – есть руководство, направления, координаторы каждого направления. Работа строится согласно общему плану. Есть программа лечения и стерилизации в клиниках партнеров. Есть распределение подобранных с улицы животных в приюты. Но своего приюта у фонда нет, животные, которых фонд спасает, оседают на передержке в дружественных приютах. Это принципиальная позиция. Если завести свой собственный, он будет расти и отнимать все силы и время, а все остальные вопросы останутся бесхозными.

– Что вы почувствовали, когда впервые попали в приют?

– Я боялась этого первого раза. Тянула до последнего. Собак много, они на тебя смотрят, им нужна помощь, они все хотят домой, а ты ничего сделать не можешь. От отчаяния и бессилия и тянула. Потом себя преодолела.

Похоже, Светлана отыгралась за все свое детство без животных. Что называется, дорвалась. Ее работа состоит из помощи животным, ее дом наполнен животными. Утром она выгуливает собак, всех кормит, убирает кошачьи горшки. Наливает кофе, садится за компьютер и смотрит, что сегодня нужно сделать: кому позвонить, что написать, к кому поехать.

– А вам от домашних приходилось слышать упреки, что ваша работа и образ жизни – как бы «не для всех»?

– Мои близкие в Самаре гордились мной в свое время – тем, что я перебралась в Москву и нашла хорошую работу. Когда я перешла работать в фонд, меня никто не понял. Решили, что я головой поехала. Это такая лакмусовая бумажка – как к тебе относятся люди, понимают ли они тебя. Некоторые знакомые высокомерно, снисходительно подхихикивали. У нас же очень долгое время люди, помогающие животным, считались сумасшедшими. Нормальная женщина, по их мнению, не будет таким заниматься. Потом близкие смирились, успокоились, сказали: «Ладно». А муж, конечно, считает, что я ему жизнь испортила. Ворчит, но куда деваться? Это все наше, собаки и коты. Я иногда молчу, иногда отвечаю, а он только рукой махнет. Мы двадцать семь лет знакомы, что нам бодаться? Но, видя мою работу, он и сам стал внимательнее относиться к животным, учит людей, как с ними надо обращаться. Это безумно трогательно.

СНАЧАЛА НЕНАВИСТЬ, ПОТОМ ЛЮБОВЬ

Светлана Сафонова рассказывает, как «звериная благотворительность» устроена изнутри. В муниципальные приюты животные попадают по заявке на отлов. В России сегодня работает закон об ответственном обращении с животными. Согласно ему регулирование численности бездомных животных проходит по программе ОСВВ: отлов, стерилизация, вакцинация, выпуск. Каких-то животных не выпускают затем в городскую среду, а помещают в приют. В частные приюты животные попадают не по отлову, их приносят владельцы или волонтеры.

– Из тех, что попадают в приюты, сколько животных имеют опыт насилия?

– Статистики нет. Но таких сразу видно: они запуганные. Все волонтеры – святые люди, это без шуток. Они на переднем крае. Стерилизуют, адаптируют, успокаивают, ищут дом. Самое же главное – не просто в приют попасть, а потом в новый дом поехать, чтобы тебя там любили, о тебе заботились.

– Случалось ли вам размышлять о природе человеческой жесткости?

– Все садисты начинали «экспериментировать» на животных. Что я могу сказать? Жестокость – род власти, но в ее искаженной, разрушительной, болезненной форме.

Светлана осознанно не читает новости об издевательствах над животными. Не может. Когда только начала работать в фонде, с энтузиазмом приняла на себя шквал звонков с воплями и сигналами SOS: «Помогите, там издеваются, того бросили, этого предали». Побочный эффект неофита – прогрессирующая ненависть к людям. Ко всем без исключения. Дальше больше – Света перестала есть мясо. Шла в магазин за продуктами, смотрела на него, перед глазами стояли убитые щенки, и ее тошнило.

Но затем она разглядела другую часть человечества – тех, что звонят и говорят: «Я хочу помочь, что мне сделать?» Она отмякла, поняла, что жизнь не только черно-белая. Светлану, что называется, отпустило. Мясо она до сих пор не ест, но спокойно готовит его мужу и отцу. С новостями сложнее – если есть возможность не смотреть и не читать об издевательствах над четвероногими, не смотрит и не читает. Низкая планка чувствительности мешает эффективности. Если прочтет, будет плакать. После слез обязательно заболит голова, заколотится сердце. А в это время звонок: «Света, нужно срочно сделать то-то и то-то». «Поэтому я отстраняюсь. Естественно, по жестокому обращению мы подавали и подаем обращения, но если можно не вникать, я не вникаю», – говорит она.

И добавляет спустя паузу: «Может, это малодушно».

– Какое уголовное наказание вы считаете справедливым за убийство животного или издевательства над ним?

– Сейчас у нас по закону дают три года лишения свободы, но, к сожалению, этого не всегда получается добиться. Конечно, я бы давала больший срок с удовольствием. Я точно знаю, что в массе своей наше население животных любит. Если в тюрьму попадает человек, который издевался над животными, ему там комфортно не будет. Это стыдная статья, ее не прощают те, кто сидит за другие преступления. Но полиция очень неохотно берет заявления по двести сорок пятой, потому что им и так есть чем заняться. К тому же эта статья – трудно доказуемая. В России было несколько удачных громких дел, мы в них тоже принимали участие. Такие случаи надо предавать огласке, тогда, может быть, другие задумаются и будут хотя бы бояться.

– Когда в фонд звонит человек и говорит: «Я хочу отдать собаку», – что вы чувствуете?

– Раздражение, – с нажимом произносит Светлана. – Ты ее почему хочешь отдать? Потому что она тебе надоела? Мы сначала стараемся говорить спокойно, доходчиво, объясняем, что приюты переполнены. Кто будет содержать твою собаку – или даже ту, которую ты нашел, но решил работу спасения переложить на других людей? Ты не прошел мимо, ты молодец, но почему теперь хочешь на нас эти заботы перекинуть? Мы готовы тебе помогать этим и тем, но содержать мы ее не будем, нам не на что это делать. Это чистая правда. В ответ бывают и проклятья: «Зачем вы тогда нужны?! Вы мошенники, вы только деньги собираете!» Но бездомных животных гораздо больше, чем благотворительных организаций и людей, готовых этих животных взять. У нас вообще народ ничего не знает о том, как устроена помощь животным. Поэтому три кита, на которых стоит наша работа, – пропаганда, образование, стерилизация.

– А были истории с хорошим концом, которые запомнились?

– Однажды нам позвонили в фонд и сказали, что за городом возле станции лежит сбитая электричкой собачка. Ей отрезало задние лапки. – Применительно к животным Светлана в основном произносит уменьшительно-ласкательные слова. – Ужас-ужас, помогите-помогите. Наш волонтер поехал, нашел собачку, привез в клинику. Мы ее назвали Машенькой. Полечили, стерилизовали и думаем: «Куда ее теперь девать, что будем делать?» А тут в клинику пришла на прием женщина со своей собачкой, увидела нашу Машеньку, прорыдалась и влюбилась. И теперь Машенька живет в шикарном доме, у нее есть колясочка. Она хочет – катается, хочет – ползает, у нее все хорошо. Святая женщина, дай бог ей здоровья.

– Было ли у вас выгорание?

– Ой, да постоянно.

– В чем оно выражается и как вы справляетесь?

– Не хочется ни с кем общаться – бросить бы все, уехать на необитаемый остров. Но потом посидишь, подумаешь: «Куда я поеду?» Я быстро отхожу, два-три часа мне нужно, не больше, чтобы погрустить.

– Так это не выгорание, это усталость. Все же выгорание – когда человек начинает ненавидеть свою работу.

– Я, может, и начинаю, но не позволяю развиться этой теме. Понимаете, я голову переключаю. У меня есть занятия, которые мне помогают отдыхать: зимой хожу на лыжах, летом у меня капуста и огородик маленький, очень люблю кино, смотрю много фильмов, читаю.

ПОЧЕМУ МЫ ДОЛЖНЫ УЧИТЬ ЯЗЫК ЖИВОТНЫХ?

Мы со Светланой доели пирожки с капустой (никакого животного белка!) и продолжаем разговор. Мы заметно подобрели после перекуса, но не размякли. Мы ищем зооистину.

– Что, на ваш взгляд, объединяет зоозащитников и зооактивистов?

– Общие задачи. Эти люди встроились в помощь животным, а не в помощь людям. Значит, у них общее то, что именно мимо беды животного они не могут пройти. Мы десять лет бились над законом о гуманном отношении к животным, сколько было слез, истерик, демонстраций, митингов, писем. Эта общая глобальная цель нас хорошо объединяла. Невозможно уже было жить в этой жестокости и безнаказанности. И все люди, работающие в секторе, вместе добились принятия закона. Наш фонд принимал непосредственное участие в его разработке. У нас в совете состоит Леонид Исаакович Ярмольник, дай ему бог здоровья. Он ходил с нами в Думу, правительство, открывал двери. Он у нас был разбивателем стен и твердых лбов. Знаковая фигура в качестве «паровоза» – залог успеха.

– А что еще объединяет зоозащитников?

– Упрямство.

– Вспоминается фраза Жеглова «Упрямство – первый признак тупости».

– Давайте переименуем тогда упрямство в настойчивость. Мы ответственны за тех, кого вы приручили. И бросили.

– Но не кажется ли вам, что их объединяет также некоторый фанатизм?

– Фанатизм есть в любой сфере и в любом секторе благотворительности. Чувство меры – единственное, что спасает.

– Многие зоозащитники этого чувства не имеют, и их несет в такую хтонь, что люди, которые любят животных, но не готовы класть жизнь на их защиту, реально пугаются.

– Есть мнение, что животным помогают те, кто не добился ничего значимого в «человеческом» мире. Раньше я могла бы, наверное, согласиться, а теперь понимаю, что это не так. Я знаю много состоятельных, умных, образованных, семейных людей, которые занимаются помощью домашним зверям на регулярной основе. А все крайние формы зоозащиты – это проявления «неподвижной» идеи. Когда человек буквально зацикливается на своем пафосном образе мыслей.

Когда я пришла сюда работать, то первое время горела идеей всех объединить: «Какая хорошая Манечка, какой хороший Ванечка, давайте их всех сближать». Девчонки-коллеги надо мной смеялись: «Давай-давай, скоро ты разберешься». И конечно, потом я поняла, что многим людям вместе быть нельзя, они друг друга не понимают. Муж как-то слышал мой разговор по телефону на эту тему и поделился наблюдением: «Даже в сообществе цветоводов так ругаются, так ненавидят друг друга, что мама не горюй. Из-за пестиков и тычинок». Поэтому я придерживаюсь мнения, что мы все одинаково хороши, просто по-разному.

– Нет ли у вас ощущения, что фанатизм вредит делу?

– Вредит. Приходится каждый раз говорить: мы не все сумасшедшие.

– Почему часто зоозащитники нетерпимы к людям?

– Видимо, по той причине, по которой я в начале своей работы стала всех людей ненавидеть. Оттого что ты не в силах решить проблему и не можешь достучаться до других. И от своей слабости начинаешь беситься. От того, что люди нас не воспринимают, не слышат, мы начинаем их ненавидеть, раздражаться. Например, мы говорим: «Не отдадим вам котика, потому что у вас нет решеток и сеток на окнах». А люди в ответ кипятятся: «Что вы ко мне привязались, у меня всю жизнь были кошки и нет решеток. Кто вы такие, чтобы учить меня кошек любить?»

– Но все же почему появляются радикальные зоозащитники? Они для чего-то нужны?

Глаза Светланы теплеют от нежности – за столик напротив садится мужчина с маленькой собачкой в руках. Мои не теплеют. Я вспоминаю реальную историю из сетевой жизни и пересказываю ее Светлане: женщина вышла замуж второй раз, родила ребенка. У нее есть еще и старший ребенок. С замужеством не сложилось, она ушла на съемную квартиру – с двумя детьми и собакой. И поняла, что с собакой не справляется – хронический недосып, нет времени и денег. Она начала пристраивать собаку через соцсети, и открылся сезон травли. С непременной цитатой из Сент-Экзюпери – как можно выбрасывать собаченьку, да еще на глазах у детей. Причем именно от молодых матерей, которые должны были бы понять свою сестру, несчастная получила наибольшее количество упреков.

– Для меня права детей и животных несопоставимы. Ровно как и права людей и животных. Человек в приоритете всегда. Это неправильно?

– Правильно. Выносить в Сеть любой тяжелый выбор – опасное занятие. А выбор перед женщиной, о которой вы рассказываете, стоял тяжелый.

Собаку в результате быстро пристроили в хорошие руки зоозащитники. А вот травля не забылась – интернет все помнит. И лютых споров на тему жизни бродячих собак тоже в сети достаточно. Вооружившись мнением зоолога, я пробую исследовать равновесие людей и животных в мегаполисе.

Есть такое понятие – «емкость среды», то есть способность среды обитания обеспечить и правильно поддерживать животную популяцию, прежде всего достаточной кормовой базой, а также укрытиями и доступом к воде. Учитывалась ли эта емкость, когда зоозащитники предложили узаконить положение о том, что территория города является привычной средой обитания для безнадзорных собак? Суточная потребность одной средней собаки в мясе – 25 граммов на килограмм веса.

– Кто из городских обитателей должен стать ресурсом, покрывающим эту потребность? И ведь это только шестьдесят процентов рациона, каждый день, кроме мяса, собаке нужно найти еще кучу другой еды, где ее взять?

– Когда закон принимали, в его подготовке участвовали специалисты из разных областей. Мы хотели решить проблему гуманным путем. И у нас в России настолько запущенная ситуация, что на какие-то вещи можно закрыть глаза – для того чтобы изменить, но не навредить. Считается, что в природе все гармонично. Собаки и кошки много тысяч лет живут с нами, они должны жить с нами. Если мы какой-то вид один уберем из природы, все нарушится. Вы же знаете историю про кошек в блокадном Ленинграде? И собаки – тоже часть нашей экосистемы.

– Но где взять им столько еды?

– Они питаются на помойках, их подкармливают люди, они ловят и едят крыс. Я не буду говорить, что они едят кошек массово, это все заблуждения. Если собак с улицы убрать негуманным путем, на их место обязательно придут другие, потом третьи, и так до бесконечности. И это не только негуманно, но и экономически невыгодно, потому что приходится тратить деньги на убийство. А результата хватает ровно на полгода.

– Вы утверждаете, что популяция восстанавливается?

– Конечно. Вы их убиваете, убиваете, убиваете, убиваете, а они приходят, и приходят, и приходят. Когда вы стерилизуете и выпускаете животных, они остаются в естественной среде, но не размножаются. Их подкармливают волонтеры, местные жители, у нас много жалостливых людей. И эти животные не пускают новых в свои стаи. Так количество стерилизованных животных постепенно сокращается естественным образом.

– Каким вы видите способ решения проблемы с бездомными животными, помимо строительства большого количества приютов? Поможет ли полноценное выполнение системы «Отлов, стерилизация, выпуск на волю»?

– В прошлом году по инициативе депутата Владимира Бурматова прошла проверка, как регионы исполняют закон об ответственном обращении с животными. И картина оказалась ужасной – порядка сорока регионов не соблюдают закон, а продолжают вылов и убийство. Если все, кому положено, будут исполнять свои обязанности, то не понадобится строить новые приюты. Если это станут делать во всех городах России, картина через три-четыре года изменится. Возьмите Нижний Новгород, в котором за три года по программе ОСВВ количество бездомных животных сократилось почти в три раза. Возьмите Питер, где до принятия закона самостоятельно начали ОСВВ, у них вообще нет бездомных животных. Если все делать правильно, без дураков, не воруя деньги, не отмывая их, количество бродячих собак сократится. А небольшое количество приютов останется лишь для тех, кого нельзя выпускать на волю. Это больные и старые животные, а также те, кто агрессивно относится к людям.

– Кто уже проявил себя опасным?

– Опасный – неправильное слово. Я бы сказала – животные, у которых не складываются отношения с людьми или другими животными. Им нужны постоянные, качественные приюты с соблюдением всех санитарных норм. В этом вопросе нет одного решения, оно комплексное: ОСВВ, строительство, пропаганда, стерилизация. Откуда берутся бездомные животные на улице? Люди не стерилизуют домашних животных, те размножаются, котят и щенков выкидывают. Или же на улицу выбрасывают уже взрослых особей.

– Здесь как обыватель я могу вам возразить. Собачьи стаи все же опасны. Особенно для детей. Как меня должно успокоить, что бродячее животное стерилизовано?

– Собачьи сообщества не обязательно могут быть опасными.

– Но могут. Меня кусали собаки.

– На волю должны выпускать только неопасных собак. Это скользкий момент: каждый регион пытается свои методики составить по определению опасности/безопасности. Но четких критериев не существует. Понять, как к тебе отнесется собака, можно по ее поведению и языку тела. Можно по стойке, повороту головы собаки понять, какие у нее намерения. Вот я иду по городу Домодедово, лежат стерилизованные собаки с бирками в ушах. Идет человек мимо собак, машет руками: «Что вы тут разлеглись?» Собаки запоминают этот жест. И когда любой другой прохожий поднимает руку, чтобы почесать голову, собаки могут воспринять жест как угрозу. Тут нет вины одних собак, поймите. Чтобы это все искоренить, должно пройти время. Не будет так, что я щелкнула пальцами – и все собаки стали доброжелательны к людям.

– Получается, люди должны учить язык животных. Почему я, вместо того чтобы учить английский, должен учить язык животных? Английский мне пригодится больше.

– Не хотите – не учите, я же вас не заставляю. Но не будет так, чтобы немедленно все стало прекрасно и безопасно. Мы все живем на небезопасной планете, и все должны работать над мирным сосуществованием. Убить – дорогой и плохо работающий метод. У фондов свои задачи, в школах свои, в семьях – третьи. По-другому никак.

– Каким вы видите баланс прав человека и животных в современном городе?

– Я считаю, что права на жизнь у всех одинаковые. Все должны жить и не мешать друг другу.

– Как это осуществить? Если мы можем воспитать людей, научить их понимать животных, быть осторожными, то собак мы этому научить не можем.

– Все наоборот вообще-то. Не животное первым проявляет агрессию, не животное первым хочет укусить, собака вообще никого есть не хочет. У собаки цель одна – выжить. Она родилась в подворотне, на даче, в гаражах, она не виновата, что она там родилась. Ее задача – выжить.

– Задача человека по большому счету тоже выжить. А еще лучше – жить хорошо. Трудно жить хорошо, когда ты боишься ходить по улицам.

– Пожалуйста, стерилизуйте животных, и на улице будет некого бояться. Должны быть обязательными регистрация домашних животных и наказание за безответственное отношение к ним. Я точно знаю, что в дальних регионах России собак выпускают на самовыгул, они бегают по улицам, могут оплодотворять и оплодотворяться. Поэтому надо людей сначала учить, как поступать с собаками и кошками. Человек умеет учиться. Собака тоже, но у нее разум пятилетнего ребенка.

– Кому больше дано, с того больше и спросят?

– Если по развитию люди выше животных, значит, и отвечаем больше.

– Еще один пример: Московская область, дачная местность, где появился какой-то склад. Сторож подкармливает собак, потому что любит животных, собаки добросовестно отрабатывает еду, гоняясь за всеми, кто приближается к кормовой базе, иногда покусывая людей, включая детей. Никто не может проехать на велосипеде и выйти на пробежку из-за абсолютного диктата бездомных животных и сердобольного сторожа. Что должны делать местные бюргеры, чтобы вернуть себе человеческие права и против зооэтики не сильно нагрешить?

– В Московской области прекрасно работает программа ОСВВ. Есть исполнитель контракта этого района, есть регламент, по которому вызывается отлов. Нужно вызвать бригаду, приедут, заберут, стерилизуют, чипируют, бирку вставят, вернут в среду, поговорят с дедком. Если среди этих собак есть те, кто действительно плохо реагирует на людей, их поместят в приют. Как правило, все ловцы и исполнители контрактов не просто адекватные и сочувствующие, они не пришли отмывать бабло, они будут разговаривать, смотреть на ситуацию – что там за дед и что за собаки. Все просто, все работает.

– Как дрессировать хозяев животных и поддаются ли они дрессировке без крайних юридических мер? Я сейчас не про бездомных, а про людей, которые выходят гулять с бойцовскими собаками без намордников. Что с ними можно сделать, какие слова найти?

– Есть закон, где прописаны права и ответственность владельцев.

– С первого раза такие владельцы дрессировке не поддаются.

– Тогда мы идем в полицию и пишем заявление, что такой-то гражданин нарушает такой-то закон. И дальше по регламенту к хозяину собаки должен прийти участковый. Я знаю, что с людьми иногда очень тяжело работать – но нужно. Такие владельцы животных – большая беда, они завели себе игрушку, и игрушка эта тоже сильно страдает. И тут тоже нужны учет, пропаганда, работа и воспитание. Без воспитания и наказания ничего не получится. В Англии в 1822 году приняли закон о жестоком обращении с животными, так называемый закон Мартина. Англичане и вообще европейцы уже все вышколенные. А нам все это еще только предстоит.

– Как вы относитесь к практике стран Западной Европы, когда хозяину выброшенного животного выписывают огромный штраф – до тридцати тысяч евро? Если же хозяин не находится, животное отправляют в приют, но содержать его за счет налогоплательщиков будут недолгое время. Если не найдется новая семья, его усыпят. Жестко и по отношению к человеку, и по отношению к животному. Зато Западной Европе практически нет бездомных собак на улицах.

– Ой, больной вопрос! Мы все это, конечно, тоже обсуждали в свое время перед принятием нашего закона. Я считаю такую практику неправильной с точки зрения гуманизма. Не мы создали эту тварь божию, не нам ее и убивать. Я не думаю, что в Англии или Германии нет бездомных животных, потому что они всех усыпили. Я знаю, что, если животное проявляет агрессию к человеку, его могут усыпить. Почему нам так нельзя? Те же немцы очень аккуратны и педантичны. Они двести восемьдесят пять раз подумают, проверят, проконсультируются, прежде чем что-то сделать. Россия – страна разгильдяев, и наши люди настолько самоуверенны, что часто не будут ничего проверять. Если мы пойдем по пути Европы, у нас очень быстро не останется ни одной собаки. Наш менталитет может завести нас в очень жестокую историю.

ПОЧЕМУ МЫ ДОЛЖНЫ ДЕЛАТЬ ТО, РЕЗУЛЬТАТОВ ЧЕГО НЕ УВИДИМ?

– Как вы относитесь к использованию лабораторных животных? Нуждаются ли в защите лабораторные крысы, мыши, лягушки?

– Наука сейчас находится на таком уровне, что есть способы проводить исследования, не используя животных. Косметику уже научились тестировать без участия живых существ.

– Даже ради изобретения лекарства от рака, например, мы не должны жертвовать жизнями животных?

– Это не та дилемма, которая сейчас реально стоит перед человечеством. Но в принципе использование лабораторных животных неэтично. Это если говорить об идеале. Но сейчас мы живем там, где живем.

– Одна из целей зоозащитников – гуманизация отношения всего общества к животным. На ваш взгляд, какой вклад в это делает «Валта»?

– Компания «Валта» прекрасная, мы с ними очень тесно работаем, они молодцы. Быстро вовлекаются во все наши проекты и очень сочувствуют той теме, которой мы занимаемся. «Валта» заинтересована в пропаганде уроков доброты, они помогли нам, например, снимать видеоролики, которые мы в школах детям показываем. Вместе с нами в прошлом году поддержали на деле и информационно через «Хвост Ньюс» акцию «Помоги соседу! Стерилизуй кошек в своем районе». Мы благодаря им за месяц стерилизовали сто кошек. Они привозили кошкам лекарства, корм в стационар в клинике, спрашивали, как у них здоровье, хотели помочь пристроить. Когда я в первый раз пришла в «Валту» знакомиться, я сразу поняла, что они неравнодушные, от всей души хотят сделать что-то в этом в мире по-другому. Они посещали наши выставки в августе, приносили подарки для тех, кто берет животных из приюта. Были у нас в гостях на собраниях волонтеров, рассказывали о возможностях сотрудничества. В общем, у нас сложились теплые отношения.

– На ваш взгляд, когда Россия станет идеальной страной – с точки зрения равновесия прав людей и животных?

– Не при нашей жизни.

– И все равно нужно этим заниматься?

– Если не заниматься, не станет никогда.

ПРО ЭГО И КОМПЛЕКС БОГА

Иногда люди занимаются благотворительностью, чтобы выглядеть хорошо в своих или чужих глазах. В своих – особенно важно. Самоуважение дорого стоит. В психологии это называет вторичной выгодой. Мы вместе со Светланой пытаемся найти ту самую вторичную выгоду от помощи животным.

– Чувствуете ли вы себя лучше, выше, чем другие люди, потому что занимаетесь «добрым делом»?

– Нет. А чем я лучше-то? Кто-то детям помогает.

– А кто-то вообще никому не помогает.

– Может быть, есть во мне такой амбициозный пунктик: когда человек знает больше с разных сторон о чем-то, он может на это «что-то» влиять. И мне это греет душу, конечно.

– Я часто брал интервью у хирургов, у многих есть некий комплекс бога: ты вскрыл черепную коробку, убрал опухоль, и ребенок живет, а мог бы умереть. Какая-то собака могла погибнуть от ран, а ваш фонд помог ей вылечиться и пристроил в семью. Вы влияете на здоровье и жизни живых существ. Это придает вам значимости в собственных глазах?

– Если бы хорошие результаты были постоянно – наверняка так бы и было. Но есть как радость, так и огорчение, многими моментами я недовольна. В работе организации, в себе. Поэтому какой тут комплекс бога? Я радуюсь пристройствам, например. Потом быстро переключаюсь – посчитаю, что рекламы мы дали на такую-то сумму, а охват получился маленький. И чему тут радоваться? Это же провал, провал. В хорошие времена у нас с одной выставки по пятьдесят кошек уезжало, а сейчас уехало, допустим, пятнадцать. Для нас это плохой показатель, но ведь эти пятнадцать все-таки будут жить в семье, понимаете? И вот эти качели между гордостью и горечью раскачиваются постоянно. Я хожу по выставке, подходят люди: «Помните нас?» – «Да, помню, вы у нас брали котика пять лет назад, а что вы здесь делаете?» – «Просто пришли погулять, мы все время приходим на ваши выставки, у вас такая атмосфера душевная, все такие улыбчивые, добродушные, столько всего интересного». И тебя снова гордость распирает. Еще я очень гордилась собой, когда издали мою книжку «Кошки и собаки и… другие люди». Авторам бывает тяжело пробиться, а она у меня достаточно легко вышла, без всяких протекций. То ли я попала в нужное время и место, то ли тема становится все более популярной. Но долго гордиться не получается – обязательно очень скоро что-нибудь огорчит.

– Точка зрения одного из зооактивистов: «Помогая брошенным питомцам, человек в первую очередь помогает себе». Согласны?

– Если он понимает, что помогает себе, то да. А кто-то просто работает, потому что именно сейчас животному нужна поддержка, и о себе не думает. У всех по-разному.

– А у вас?

– Это пафосно звучит, но я верю, что мы немного меняем мир.

– Вы делаете это для себя?

– Наверное, чтобы у меня было меньше переживаний. Когда-нибудь животные бездомные закончатся, я уйду из фонда и буду писать книжки, слушать музыку, розы разводить. Главная усталость знаете от чего? В нашей работе не видно горизонта. Когда я начала работать, на коллег смотрела как на высших существ. Для меня люди, которые могут пожертвовать собой, временем, деньгами, сном, здоровьем, отношениями в семье ради спасения животных, – предмет восхищения. Я даже боялась их, потому что выглядела, как мне казалось, на их фоне дурочкой. Потом пришло понимание: надо просто делать маленькие дела каждый день. И стремиться к тому, чтобы большее количество людей вовлекались в то, что делаем мы. То есть привлечь в свою секту, как говорили мои друзья, всю страну. У нас есть, например, методичка по проведению уроков доброты в начальной школе. Пока не получается в каждую школу ее внедрить, но это моя мечта и цель. Я не верю, что возможно глобально изменить наше поколение, но малышей – можно. Амбициозная это цель или нет? Я не знаю, правда. Я, как и любой человек, сомневаюсь в себе. Но все равно нужно идти и идти.