Текст книги "В центре циклона"

– А вы можете снять очки? – Рубанов прервал монолог Ксении неожиданным вопросом.

Ксения сильно смутилась, но поколебавшись, сняла очки.

Рубанов отметил, что у нее красивые глаза, и спросил: – Слушайте, а вы не пробовали носить линзы?

– Нет, – совсем растерялась Ксения.

– А может, стоит попробовать? У вас красивые глаза. Когда вы без очков – совсем другой человек, я хотел сказать – другая женщина.

– Вы так считаете? – зарделась Ксения.

Увидев, что она густо покраснела, Рубанов дико удивился: «ну дела! На дворе двадцать первый век, и люди давно потеряли всякий стыд, а эта – надо же! – краснеет, как свекла».

– А вы не хотите послезавтра сходить со мной в театр? – вдруг выпалила Ксения.

– Куда?! – вздрогнул Рубанов.

– На балет «Щелкунчик». Понимаете, у меня такая традиция – под Новый год ходить на «Щелкунчика».

Рубанов озадачился – ни щелкунчиков, ни новых годов ему сейчас ну никак не хотелось, но он вроде как обязан этой гражданке – она его подобрала, пригрела…

– Это детский спектакль, – пояснила Ксения, – там будут играть дети – ученики балетной студии, и на спектакль придут в основном их родители, дедушки и бабушки.

Рубанов вздохнул – он не был ни бабушкой, ни дедушкой, внуки, которых участвовали в спектакле, однако же, его зачем-то просят туда идти. Он вопросительно посмотрел на Ксению – может, обойдемся без спектаклей?! но у нее был такой вид, словно от этого «щелкунчика» зависела вся ее жизнь. «А, ладно, – сдался Рубанов, – пару часов балета как-нибудь перетерплю».

– Что ж… Щелкунчик так Щелкунчик! – Легко, как недавно на Николая, согласился Рубанов.

Ксения просияла, как – будто выиграла миллион в лото, но тут же замялась, словно ее что-то смущало. Наконец она выдавила:

– Николай, вы только не обижайтесь, но вам надо подобрать что-то из одежды. Ну, не можете же вы идти в театр в… спортивных брюках.

Рубанов поглядел на свои треники: да, пожалуй, для театра прикид не годится, ну так другого у него нет.

– Мы можем купить для вас что-то подходящее, – предложила Ксения. – У нас тут недалеко есть торговый центр.

Рубанов сморщился – мало того, что она его подобрала и кормит действительно, как приблудного кота или помоечного пса, так еще и будет покупать ему одежду?!

– Вы потом сможете вернуть мне деньги, – сказала деликатная Ксения. – Пожалуйста, соглашайтесь! И к тому же ведь это я вас прошу пойти со мной в театр!

Они шли по заснеженным улочкам маленького провинциального городка. Рубанов приглядывался к домам, вывескам, пытаясь увидеть что-то знакомое – а ну как увидит «свой» дом и что-то вспомнит? Но ничего не вспоминалось, да и городок был уж очень типичный – похожий на тысячи других провинциальных городков, разбросанных по России (с непременной улицей Ленина в центре, незамысловатым фонтаном, разлитой в воздухе дремотой и густым провинциальным духом) – вряд ли здесь можно было увидеть что-то особенное, индивидуальное, чтобы сознание враз прояснилось.

– А может, я вообще не из этого села? – вслух предположил Рубанов.

Ксения как – будто даже обиделась:

– Николай, это вовсе не село, а пусть и небольшой, но город. У нашего города древняя, славная история, в нем есть церкви, красивый пруд, и отличный книжный магазин! А что касается вашего предположения, что вы не отсюда, то, вероятно, вы правы, – во всяком случае, я вас прежде в нашем городе никогда не видела.

Рубанов пожал плечами и промолчал.

Маленькими улочками они дошли до главной площади городка с новогодней елкой посредине; в паре метров от елки стоял гигантский – вровень с елкой – синтетический снеговик. Вместо глаз у него было что-то электрическое, светящееся.

– Он милый, правда? – улыбнулась Ксения и помахала снеговику рукой, как хорошему знакомому.

Рубанов угрюмо посмотрел на площадь, не отличавшуюся архитектурными изысками, елку, и этого идиотского снеговика, и тяжело вздохнул: пошли мне сил, Господи…

Всю дорогу до торгового центра Ксения рассказывала ему о своих любимых литературных героях. По обыкновению, Рубанов ее не особенно слушал, погрузившись в свои «думы окаянные». Когда они поравнялись с магазином «Молоко. Рыба» Ксения вдруг остановилась и очень серьезно, будто давно мучилась этим вопросом, сказала:

– Знаете, я все думаю: правильно она поступила, что ушла от него, или нет? Вот вы как считаете?

– Кто «она» и от кого ушла? – мотнул головой застигнутый врасплох Рубанов, прослушавший все, что Ксения говорила до этого.

– Ну, Джен Эйр от мистера Ротчистера?!

Рубанов пожал плечами – он не только не знал, правильно ли поступила эта самая Джен Эйр, он вообще не знал, кто эти люди. Но из вежливости он все же пожал плечами, дескать, как посмотреть, вопрос неоднозначный, и для поддержания беседы спросил: – А вы – то сами как думаете?

– Я думаю, что Джейн поступила правильно, – твердо сказала Ксения. – Иначе он первый не смог бы ее уважать.

– Кто? – вздохнул Рубанов.

– Мистер Ротчистер, разумеется!

Рубанов с тоской смотрел на пожилую тетю-продавца в отделе одежды – та сильно хотела ему помочь приодеться, и это ее навязчивое стремление вызывало у него острую зубную боль.

– Сейчас мы подберем вашему мужу костюм, ботинки и приличную куртку, – категорично пообещала Ксении тетя-продавец, и добавила со странной интонацией: – А то он у вас как-то пообносился.

– Еще шапку, пожалуйста! – попросила Ксения.

– И шапку, – кивнула тетя и тут же ловко напялила на Рубанова какую-то мохнатую шапку.

– Вам, кстати, идет этот головной убор! – сказала Рубанову Ксения, изо всех сил стараясь быть деликатной.

Рубанов сморщился – ситуация, когда женщина покупает что-то мужчине, казалась ему унизительной. Ему нестерпимо хотелось запустить в тетку-продавца шапкой и сбежать, но он сдержался. В итоге тетка подобрала ему немудрящий, но вполне пристойный – теперь хоть на люди можно выйти – комплект одежды.

Когда Рубанов вышел из примерочной «во всем новом», Ксения всплеснула руками: – Ну, Николай, это же совсем другое дело! У вас теперь такой импозантный вид!

– Спасибо! – буркнул Рубанов и надвинул шапку на самые брови.

На обратном пути Ксения предложила пройти до ее дома через парк: «так длиннее, но интереснее! Тем более, вечер такой хороший! Прогуляемся?!»

…Сугробы, белая поземка, фонари. Они шли через заснеженный парк. Ксения опять что-то рассказывала, Рубанов то слушал ее, то «отключался». Парк выглядел пустынным и безлюдным, и Рубанову с Ксенией казалось, что больше тут никого нет. Они не знали, что кроме них, здесь есть еще один человек, и он наблюдает за ними.

* * *

Семен Чеботарев шел за парочкой по следу, чувствуя себя персонажем фильма про шпионов. На самом деле, он присматривал за Рубановым с самого начала «эксперимента». Семен снял квартиру в соседнем с Ксенией доме, запасся мощной оптикой, в которую прекрасно просматривалась квартира Ксении, и стал наблюдать за развитием событий. Согласно служебной инструкции в определенное время Семен должен был связываться с криэйторами агентства для отчета.

Собственно, пока ему и рассказывать Ае с Егором было нечего. С точки зрения Чеботарева события развивались вяло: ну, забрала эта женщина помоечного миллионера к себе, ну разговаривают они по вечерам, ну пьют чай с пирогами, но ничего такого пока не случилось. Вот приодели нашего олигарха (небось, раньше костюмчики себе шил на заказ у лучших портных?!), вот решила эта парочка прогуляться по парку – скучища…

От нечего делать Семен стал присматриваться к Ксении – а она забавная… «Платочек, сапожки, коса – симпатичная! Похожа на снегурочку!» – отметил Чеботарев. Причем сначала он отметил это бесстрастно, как некий факт (в конце концов, ему поручили фиксировать и отмечать все факты), а потом вдумываясь, как бы удивленно вслушиваясь: на снегурочку? Надо же!»

Семен перевел взгляд на мрачного отрешенного Рубанова, идущего рядом с Ксенией, и с неожиданной досадой и неприязнью подумал: «А этот хлыщ, небось, и не замечает, что она похожа на снегурочку!»

Часть 3
Первый день твоей оставшейся жизни

Глава 11

Ая решила, что у нее теперь будет два дневника: прежний, который она с горькой иронией называла «Дневником моих печалей», и – новый, названный ею «Дневник моей радости». «Пусть один будет, как кувшин с мертвой водой, а другой – с живой; в первый я, как и раньше, буду изливать свою боль, а во второй, как в гербарий собирать цветы своей радости».

Однако, как вскоре выяснилось, в выжженном пространстве ее сада, цветы не росли; день прошел, но Ая так и не смогла «поймать» ни одной радости. Как научиться получать удовольствия, чувствовать радость, испытывать удивительное ощущение жизни «пчелы на горячем цветке», о котором писал поэт? Как вообще вернуться к естественной человеческой жизни, состоящей из больших печалей и маленьких радостей, когда ты – скукоженная, заледеневшая, и кажется, что простые человеческие чувства тебе недоступны?

Ая ощущала себя инвалидом, заново учившимся ходить, или марсианином, который спустился на Землю совсем с другой – безжизненной планеты, и пытается понять, что переживают и чему радуются земляне. В итоге, «осмотревшись» тут, на земле, Ая поняла, что здесь все, кроме таких, как она и Агата – застрявших в одномерном пространстве своей апатии и печали, живут в многомерном мире, и радоваться жизни у большинства людей получается естественно – само собой, «код удовольствия» у них по определению встроен в программу.

Вот ее мать, к примеру, постоянно чему-то радовалась – искренне, самозабвенно, как ребенок. Дина умела радоваться мелочам и считала, что мелочей вообще нет – Бог живет в деталях. Она радовалась осеннему кленовому листу в парке, взрывающему вечер закату, чуду распахнувшегося в ночном небе Млечного пути, шарманке дождя. Дина, как истинная женщина могла устроить не только истерику из ничего, но и праздник. Ая помнит, как ее мать ни с того ни с сего, посреди какого-нибудь особенно унылого дня могла «раскупорить» бутылку шампанского, включить любимый музыкальный концерт и уютно устроившись в кресле, раствориться в своей стихийной радости. Дина говорила, что человеку для счастья в принципе достаточно только музыки. Музыка являлась фоном ее жизни. Джаз, классика, рок – в отношении стилей Дина проявляла терпимость, в отношении масштаба – никогда. «Мне не важен жанр, мне важно, чтобы эта музыка была великой!» – объясняла Ае мать. Кроме музыки Дина получала удовольствие от танцев; она любила танцевать – просто так, для себя, при этом отличалась великолепной пластикой, и испытывала радость от осознания того, насколько красиво и гармонично ее тело. Дина радовалась красоте во всех ее проявлениях – в искусстве, в интерьерах, в моде. Она любила красивых женщин и мужчин, и улыбалась, встречая в компаниях или на улице привлекательного человека.

А как она любила наряжаться, но не так, чтобы просто быть красивой (ей это казалось скучным), а так, чтобы играть, устраивать каждый день маленький театр, и с помощью одежды экспериментировать с образами. Сегодня она дама в вечернем платье с таким рискованным, что обалдеть! – декольте, завтра – примерит образ денди: тренч, серые широченные брюки, кепка; послезавтра Дина захочет поиграть с винтажным образом и наденет платье от знаменитого французского модельера из коллекции пятидесятых годов. Дина была очень чувственной и сексапильной, и любила вещи, которые подчеркивали ее сексуальность. Однажды у нее начался «лиловый» период: лиловые палантины, лиловые платья, туфли в тон – что-то очень декадантское, утонченное, не из этого века. И к этому ее образу так шел сладострастный, загадочный аромат «Шалимар»! «Я знаю, – однажды сказала матери Ая, – это Блок про тебя написал: дыша духами и туманами…» Да, ее Дина шла по жизни, дыша духами и туманами.

По вечерам – свечи, ванна со всякими ароматическими штуками, казавшиеся маленькой Ае сказочным зельем, а еще кремы в волшебных баночках, сумочки, шелковое белье, и туфли, туфли. Дина знала толк в удовольствиях, хотя даже маленькие радости не спасли ее от большой беды.

И вот Дина – космос, театр, фейерверк, сама победительная женственность, и – Ая… Холодная, скучная – бледная тень своей матери.

«Да я просто замороженная селедка», – усмехнулась Ая, глядя на белый пустой лист своего незаполненного «дневника радости». Но делать нечего – она сама придумала эксперимент с погоней за удовольствиями и должна его честно отыграть. Хотя бы ради Агаты. Итак, поиграем со стимулами. Начнем, пожалуй, с запахов.

* * *

Тина зашла на офисную кухню и достала из холодильника любовно припасенный ею брикет мороженого. «Моя прелесть!» – Тина шмякнула на тарелку увесистый кусок и зарядила кофеварку: мороженое и кофе – идеальное сочетание! Пока кофе готовился, Тина решила заглянуть в соседний с кухней зал совещаний. Проходя по коридору и оглядывая приукрашенный офис агентства, Тина с радостью отметила, что благодаря ее стараниям офис преобразился: «теперь хоть видно, что до нового года остается два дня!»

Войдя в зал для совещаний и увидев Аю Кайгородскую, склонившуюся над букетом еловых веток, Тина остолбенела. В ответ на ее приветствие Кайгородская задумчиво кивнула, при этом лицо у нее было совершенно потустороннее.

– Ты чего? – пробормотала Тина.

– Определяю свою реакцию на еловый запах, – серьезно ответила Ая.

Тина уставилась на Аю: Кайгородская говорила так, словно речь шла не о милом новогоднем букете, а о какой-то химической реакции! Шутит она, что ли?

– Знаешь, благодаря этому запаху ко мне вдруг прилетело столько воспоминаний! – вздохнула Ая, – Я вспомнила, как на Новый год в нашем доме всегда ставили елку – большую, смолистую, и на все новогодние праздники она становилась центром нашей вселенной. Как странно, всего лишь запах – казалось бы, пустяк, а столько ассоциаций и эмоций неожиданно возвращается к тебе неизвестно откуда.

– Ну да, у меня так часто бывает, – обрадовалась Тина, – я вообще люблю запахи. К примеру, обожаю запах кофе. Я порой специально захожу в кофейню, чтобы его понюхать. А дома обжариваю кофейные зерна – такой кайф! Да я и печь люблю во многом из-за запаха. Знаешь, аромат выпечки ни с чем не сравнится. Кстати, хочешь кофе? Я как раз готовлю.

Разговор продолжили на кухне. Уловив пристальный взгляд Аи, Тина смутилась и перестала поглощать мороженое. – Со мной что-то не так? О, я заляпала кофту…

Ая махнула рукой: – Да все в порядке. Я просто смотрю, сейчас у тебя такое лицо, словно бы с тобой происходит что-то очень хорошее.

– Так и есть! Мороженое – отпад: кленовый сироп, карамель, грецкие орехи. Хочешь попробовать?

– Нет, спасибо. А вот скажи, как можно научиться испытывать радость, кайфовать от каких-то вещей?

Тина застыла с поднесенной ко рту ложкой: – Ты спрашиваешь меня? Ты – меня?!

Ая усмехнулась: – А, ну да, типа, психолог спрашивает у тебя, как можно научиться чувствовать радость? Понимаю, это странно, но поверь, я серьезно.

– А в чем твоя проблема? – в больших зеленых глазах Тины читалось недоверие.

– В том, что я скукоженная, – честно призналась Ая, – ледышка. Ничего не чувствую, не испытываю от жизни драйв. Меня ничто не радует. Я не нахожу поводов для радости, а вернее сказать – источников радости.

На сей раз кошачьи глазищи Тины отразили искреннее сочувствие:

– Как же так?! Ведь радость это – божье драже. Она рассыпана по всей вселенной – только собирай.

– Интересно, а ты всегда была такой восприимчивой и жизнерадостной, или выработала в себе эти качества сознательно?

– Я такой родилась, – пожала плечами Тина, – с чего бы я в себе вырабатывала жизнерадостность?! Я просто радуюсь и все: каждому дню, солнцу, небу, цветам, дождю, снегу. И вообще… Разве можно выработать радость сознательно?

– Не знаю. Я пытаюсь, – вздохнула Ая.

Тина хотела что-то сказать, но промолчала. Вместо этого она протянула Ае корзинку печенья:

– Попробуй, это имбирное, тоже здорово пахнет.

Ая взяла печенюшку, втянула запах и улыбнулась: – Надо же – пахнет Германией!

– Чем? – изумилась Тина.

– Германией, Рождеством, детством… Когда я была маленькой, мы с матерью однажды встречали Рождество в Германии. Там были рождественские ярмарки прямо на улице, и вот мы стояли и ели имбирное печенье. – Ая надолго замолчала, затем поднялась: – Ладно, пойду, пройдусь по городу.

Тина проводила ее задумчивым взглядом.

* * *

Ая шла по улице, неся в себе дорогое сердцу воспоминание: расписные кукольные домики, синий вечер, синие с чернотой глаза матери, хлопья снега (чудо для тех мест, а потому – настоящее счастье!). На черный бархатный берет Дины падали снежинки; белые снежинки на черном бархате – красиво.

Еловый и имбирный запах вызвали у Аи много ассоциаций и эмоций, правда, в итоге она не то, чтобы испытала радость, а скорее, ощутила грусть о давно утраченном, и с этой точки зрения, эксперимент с запахами, как с источниками радости, пока не удался. Что ж, продолжаем дальше… Что там у нас – еда?

Она остановилась напротив кондитерской, посмотрела через стекло: внутри сидели люди, ели пирожные, пили кофе, болтали, смеялись. Ая зашла внутрь, подошла к витрине. Витрина переливалась всеми цветами радуги, какой-нибудь сладкоежка, наверное, мечтал бы жить в ней, Ая же видела лишь тонны вредного сахара, раскрашенного в разные цвета.

Увы, она была равнодушна к еде, вернее даже – испытывала к ней странное отвращение. Возможно, это было связано с тем, что в подростковом возрасте она была полной, и это само по себе осложняло ее и без того непростую жизнь. Что же приятного в том, чтобы видеть презрение и отвращение в глазах собственного отца? К тому же она помнила, что Дина всегда сидела на диетах, не забывая о модельном прошлом, и стоило ей набрать пару видимых только ей самой килограммов, впадала в панику, твердя, что «разжираться нельзя, надо держать рот закрытым». В семнадцать лет Ая «закрыла рот» после того, как отец одной хлесткой – наотмашь фразой сказал, что ей нужно похудеть. Похудение далось ей нетрудно, не то, что она стала ограничивать себя в еде каким-то волевым усилием – нет, она просто потеряла вкус к еде. Удовольствие от еды как – будто оказалось заблокировано. В последние годы Ая вообще считает, что для поддержания жизни достаточно лишь немного овсянки и горстки грецких орехов в день (ну в ее случае еще кофе и чай), а без всего остального можно обойтись. Что касается, удовольствия… Ей казалось примитивным получать от еды удовольствие. Гастрономические радости, с ее точки зрения, предназначены для изнеженных и расслабленных людей.

Оглядевшись, Ая отметила, что кондитерская переполнена изнеженными и расслабленными людьми. Ая едва не усмехнулась – всеобщее помешательство на сладком, казалось ей очень странным; лично она в «сладком» видела лишь глюкозу, растиражированную в тысячах видах десертов. Тем не менее, для чистоты эксперимента она решила взять себе кусок торта.

Когда девушка-продавец спросила ее, какой десерт она желает, Ая пожала плечами: – Не знаю, все равно, на ваш выбор.

Ая сидела перед куском розово-малиновой сахарной массы. На вкус это было непереносимо приторно – она осилила только две ложки и отставила тарелку. А может, мужество – в том, чтобы просто быть тем, кто ты есть и не пытаться стать кем-то еще? Ну, вот она инопланетянка с Марса или с планеты Альфа-центавра, и землянкой ей никогда не стать. Но все-таки, почему ей так – до разрывающей тоски внутри – грустно?!

Она вышла на улицу и поехала домой. На сегодня, а возможно и вообще – экспериментов хватит.

* * *

Конец декабря

Карибское море

После последнего разговора со странным психологом Кайгородской, посоветовавшей ей завести дневник радости, Агата полночи простояла на палубе, глядя на море и звезды. Вся ее жизнь словно пронеслась перед ней в мельчайших воспоминаниях, от первого осознанного детского – короткого и яркого, как вспышка, до хмурого ноябрьского дня, когда усталый врач сообщил ей о ее диагнозе; прошлая жизнь прокрутилась как кинопленка и – осталась позади, как пенный след волн, которые оставляла за собой «Либерте». А затем боль, что Агата носила в себе два с лишним месяца, излилась мощным потоком слез, прорвав плотину отчаяния, после чего Агате стало легче. Вернувшись в свою каюту поздно ночью, она впервые за много ночей, спокойно уснула.

Утром, проснувшись от ослепительного солнечного света, Агата вспомнила вчерашние слова Аи о том, что мы должны каждый день встречать, как «первый день нашей оставшейся жизни», и посмотрела в окно; солнце сияло, море переливалось всеми оттенками синего, и этот солнечный день звал ее.

Выйдя на палубу, Агата увидела в своем шезлонге красивый блокнот, явно оставленный здесь Варей специально для нее. Агата открыла блокнот – страницы зашелестели, приглашая к размышлениям. В конце концов, чистая белая страница это – целый мир неоткрытых доселе возможностей, тем более, если речь идет о «дневнике радости».

Неуверенной, чуть дрожащей рукой Агата стала писать.

Из дневника Агаты Смолиной

«Странно, но именно на радости у меня никогда не было времени. Мне казалось, что счастье и тихие человеческие радости ждут меня впереди, они случатся когда-нибудь… потом, а пока есть более важные вещи: карьера, деньги, отношения с мужчинами. Я получала образование, пыталась устроить личную жизнь и проходила через жернова развода, меняла работы и квартиры, растила сына и пыталась «соответствовать» – быть как все и ещё успешнее. Моя жизнь представлялась мне целеустремлённой и правильной, я казалась себе – какое дурацкое слово – «эффективной». Ну а сейчас… сейчас понятно, что весь длинный список моих жизненных занятий можно свести к нескольким словам – я спускала свою жизнь в трубу, распылялась на ничего не значащую суету. Как оказалось, ничто, из того, на что я тратила время, не имело значения. Ничто, кроме сына.

Господи, на какую ерунду мы тратим свою жизнь! На бесконечную потребительскую гонку за товарами, просмотр телевизора, общение в социальных сетях с людьми, которым ты на фиг не нужен, и которые не особо нужны тебе, на сексуальных партнеров, которые потом предают тебя, на эту серую пыль будней, что рассеивается лишь – видимо, так устроен человек – перед лицом серьезной трагедии. Черным по белому – прописные истины, вроде такие банальные, но их понимание оплачено слезами и кровью».

Агата остановилась – первая страница блокнота была заполнена. И пусть она пока не поймала ни одной радости в этот только что родившийся дневник, ей удалось главное – выглянуть из раковины своего горя, и захотеть в этот «первый день ее оставшейся жизни» собрать его фрагменты в мозаику радости, сложить их в единый божественно прекрасный узор. Вопреки отчаянию и боли. Неуверенно, как ребенок, который учится читать, складывает буквы в слова, Агата училась слагать кусочки маленьких радостей в мозаику счастья.

«Счастье в том, чтобы просыпаться утром и видеть в окно огромное, безбрежное море, смотреть, как днем солнце пронизывает его тысячей лучей, а ночью в него погружаются огромные загадочные звезды. Счастье – каждый день всматриваться в небо, запрокинув голову до головокружения, наблюдать жизнь в ее переменчивости и многоцветии, различать цвета моря (сколько у него оттенков!), видеть красоту в обыденном… Радоваться каравану плывущих по небу рваных облаков (эти, может быть, идут сейчас в снежную новогоднюю Москву!), вкуснейшим морепродуктам, приготовленным Полем (свежайшие устрицы, креветки, мидии чуть сбрызнуть лимонным соком, запить прохладным белым вином, и наслаждаться!). Ощущать, как пахнет море, тропические цветы, фрукты…

Подумать только, сколько лет я сознательно лишала себя радости, хотя, что мне мешало радоваться жизни, раскручивать ее на полную катушку, опьяняться ею? Может, как раз уверенность в том, что смерти нет, и вся жизнь еще впереди – все успеется? Как странно: долгое время я словно была в тоннеле – глухом, замкнутом – не выбраться, а теперь мне вдруг кто-то посветил фонариком. И вот: рыбы, кораллы, море, чудесные острова, и все это происходит со мной, здесь и сейчас. И я понимаю, что все, что у нас есть – это только «здесь и сейчас».

* * *

Конец декабря

Офис агентства «Четверг»

– И что там у нас с Рубановым? – поинтересовалась Ая у коллег, собравшихся в зале для совещаний на последний в этом году брифинг.

Данила пожал плечами:

– Ну, пока все идет по плану, операция «спаси бедного миллионера» проходит вполне прогнозируемо: клиент проклинает судьбу, позабыв свои недавние чаяния помойки и тургеневской женщины, озирается, пытается что-то понять. Да вот, давайте послушаем товарища, он вам сейчас все расскажет.

Экран в центре зала загорелся, и на нем появился Семен Чеботарев – в дубленке и вязаной шапке, краснолицый и почему-то изрядно насупленный. За его спиной шел крупный, прямо-таки кинематографический постановочный снег – Семен вышел на связь с улицы. Вместо приветствия Чеботарев что-то пробурчал – разговаривать, особенно через мессенджеры, он в принципе не любил.

Когда Тина спросила его, откуда он говорит, Семен отрывисто пояснил, что говорит из парка рядом с домом Ксении.

– Что наш капризный принц? – спросил Чеботарева Егор.

Семен хмыкнул:

– Он, как и хотел, – попал в нищие. Теперь смотрит на все, как баран на новые ворота и сильно удивляется тому, как живет большая часть страны. Рубанов же не знал, что за пределами Садового кольца есть жизнь, а тут он попал прямо в гущу этой самой параллельной жизни.

– Так эта другая жизнь ему нравится или нет? – уточнила Тина.

– Пока сложно сказать, – буркнул Семен, – вот если бы человек из Африки вдруг попал на север, где живут только белые медведи, ему бы понравилось?

– Не знаю, – опешила Тина, сраженная странностью приведенного Чеботаревым сравнения.

– Вот и он не знает, – лаконично закрыл тему Семен. – Да не волнуйтесь вы за него, все будет… ну как будет. – И не любивший долгих разговоров Чеботарев, сурово сообщил, что сейчас отключится.

– С Новым годом, Семен! – выпалила Тина в уже погасший экран.

– Ну, видите – пока все нормально, – усмехнулся Данила, – а на счет будущего можете делать ставки: влюбится наш герой в эту самую тургеневскую Ксению или нет? Останется с ней – не останется? Может ведь случится тотальный хэппи-энд: тургеневская барышня из Подмосковья нашими стараниями получит отличный новогодний подарок под елку – готового миллионера, потом переедет с ним на Рублевку и будут они жить-поживать, наживать добра для списка Форбс. Как думаешь, Кайгородская?

Ая вздохнула:

– Если честно, я не верю в сказки про добрых миллионеров, которых дарят на Новый год хорошим женщинам, как плюшевых медведей.

– А если Ксения влюбится в Сергея? – вдруг спросила Тина. – А он потом уедет, вернется в свою жизнь, и разобьет ее сердце?

– Будем честны – такой вариант возможен, – невозмутимо заметил Егор, – но, в конце концов, наша задача «отформатировать» и привести в чувство Рубанова, а Ксения – не наша героиня.

– Звучит цинично, – недовольно заметила Ая. – А тебе не жаль бедную женщину?

– Жаль, – отрезал Егор, – но моя жалость ничего не изменит.

– Ладно, посмотрим, как будет развиваться история, – сказала Ая.

В зале для совещаний повисла тишина, – рабочие вопросы обсудили, а что еще связывало сотрудников агентства? Наверное, каждый из них сейчас задался этим вопросом и получил один и тот же ответ. Кирилл уткнулся в планшет, Ая смотрела в пространство – она уже придумывала сценарий для новой героини, Егор тоже о чем-то задумался. Своим вынужденным совместным существованием в агентстве «Четверг» наши герои доказывали теорему про параллельные, никогда не пересекающиеся прямые, и составляли некую фигуру из области очень сложной геометрии – хитро сочиненный многоугольник.

Сизые сумерки опускались на город. Год, ставший судьбоносным для каждого из героев, отлетал.

– Ну что, расходимся на новогодние праздники, дорогие коллеги? – усмехнулся Данила и посмотрел почему-то на Аю. – Теперь встречаемся уже в новом году?

Ая холодно улыбнулась.

– С Новым годом, ребята! Может, организуем общий праздник? – предложила Тина, но ее никто не поддержал, и кажется, вообще не услышал.

Только Данила сочувственно подмигнул Тине и развел руками:

– Такие люди – каждый сам за себя.

* * *

Конец декабря

Карибское море

Сегодня Агата чувствовала себя плохо: ужасно кружилась голова, а по всему телу разлилась дикая слабость; тем не менее, она собиралась выйти в столовую на праздничный новогодний ужин. Пригоршня разноцветных таблеток, инъекция обезболивающего – ваш выход…

В честь новогоднего праздника Агата надела платье из «прошлой жизни», правда, теперь оно оказалось ей велико – она сильно похудела за последний месяц, но это ничего, ничего. Из всех перемен, случившихся с ее внешностью, больше всего ей было жаль волос. Она всегда гордилась своими густыми кудрявыми волосами, считала их лучшим украшением, и вот от них остался лишь маленький нелепый ежик. Агата вздохнула: «Мама так любила заплетать мне косы… Она бы расстроилась, увидев меня сейчас».

Агата посмотрела в зеркало. Странно, но еще пару недель назад ей хотелось разбить все зеркала на свете, потому что она отвратительно выглядела и не желала с этим мириться, но вот теперь Агата пристально изучала себя, будто знакомилась с этой женщиной: запавшие щеки, бледная, под глазами темные тени, слишком худая. Похожа на привидение? Пожалуй. Однако она не могла не отметить, что в ее новом лице есть какое-то достоинство, а глаза, может из-за особенной бледности или худобы, кажутся огромными и словно сияют.

«Буду держаться до последнего!», – усмехнулась Агата. Алгоритм нехитрый: обвести губы карандашом, накрасить их красной помадой, нанести чуть туши на ресницы и тон под глаза, чтобы хоть немного сретушировать синяки, дополнить платье белым палантином, и заставить себя улыбаться. Сегодня праздник, и я не хочу его никому портить.

Когда она вышла в столовую, капитан Поль поцеловал ей руку, сопроводив поцелуй изящной французской фразой. Вариного перевода не понадобилось, Агата и так поняла, что сказал Поль. «Вы очень красивая, да…»

– Спасибо, Поль, вы сказали неправду, но мне все равно приятно. И к черту правду! – улыбнулась Агата. – Ммм, а что у нас сегодня на обед?

Стол уже был накрыт и ломился от еды, в честь праздника капитан особенно постарался: закуски, морепродукты, фрукты, вина, и даже…

– Да, да, оливье! – бронзовое лицо Поля озарилось широкой улыбкой. – В честь моих русских гостей! Я знаю, что русский Новый год без этого блюда немыслим. Правда, мне пришлось заменить один ингредиент – ваш солёный кьукумбер, просто потому что я не смог его здесь купить. Я заменил его каперсами.