Текст книги "В центре циклона"

* * *

Конец декабря

Москва

Луна освещала черный лес. Ая брела в темноте среди деревьев, не зная, что за ней по пятам идет некто в длинном плаще с накинутым на голову капюшоном. Наконец Ая вышла из чащи и оказалась у ручья. Ей нужно было перейти на другой берег, где находилась башня, в которую она так давно стремилась попасть. Ая наклонилась над ручьем – в воде отразилась луна, звезды и… сталь занесенного над ее головой меча. Тишину черного леса прорезал пронзительный женский крик.

…Кирилл оторвался от экрана и на минуту задумался: что произойдет в его игре дальше? Какие еще испытания послать экранной Ае, ведь она все ближе к заветной башне, и силы зла, понимая это, хотят ее остановить.

Большой экран на стене зажегся – Четверг выходил на связь.

– Что с игрой, Кир? – спросил Четверг. – Как там наша девушка?

Кирилл махнул в сторону монитора:

– Ну, ей приходится трудно!

Четверг усмехнулся:

– А кто обещал, что будет легко? В нашей игре все по – честному, это не игра в поддавки. Увеличь ей уровень опасности, посмотрим, как наша красавица станет выпутываться.

– Еще увеличить? – хмыкнул Кирилл. – А если она погибнет?

Четверг невозмутимо пожал плечами:

– Значит, так тому и быть. Что же – такова судьба.

Глава 8

Конец декабря

Урал

Данила проснулся утром от светившего в окно яркого солнца. За ночь метель улеглась, день обещал быть ясным и морозным. Данила выглянул в окно и залюбовался, – сказочно красивый лес классически серебрился «под голубыми небесами».

На подоконник прыгнула его подопечная кошка и, примостившись рядом с Данилой, тоже заинтересованно глянула в окно: дескать, что там, что там? Данила присмотрелся к ночной знакомой при солнечном свете – кошка оказалась такой же пестрой, как разнолоскутное деревенское одеяло, которым он давеча укрывался; словно бы эту кошку сшили из разных лоскутов – чудно. Вид у нее, впрочем, был довольно потрепанный – тощая, шерсть повисла клочками, а одно ухо, очевидно, отморожено. Данила открыл гостье еще одну банку консервных запасов, вскипятил для себя чай. Выпив крепкого чая, Данила подумал, что ему пора возвращаться – сначала в город, в материнскую квартиру, а завтра-послезавтра в Москву.

Он прибрал в доме, собрал рюкзак, и вышел на крыльцо. Кошка шла за ним следом, как преданная собака. Она внимательно смотрела на Данилу, явно собираясь сопровождать его в город. Данила закрыл двери дома: так, ключи надо будет отдать тете Ане на хранение, и, кстати, сказать ей, что она может распоряжаться дачей по своему усмотрению.

Кошка мяукнула, от холода поджимая лапы.

– Ну не могу я тебя взять, – виновато развел руками Данила, и поспешил сесть в машину.

Отъезжая, он бросил взгляд на материнский дом: покосившаяся калитка, сгорбившаяся на крылечке кошка. Сердце защемило. Данила вздохнул и остановил машину.

Разместив кошку на заднем сиденье, он поехал в город.

На лестничной площадке Данила столкнулся с тетей Аней. Встревоженная соседка кинулась к нему: – Ты где был? Ой, что это у тебя?!

– Кошка, – улыбнулся Данила, расстегивая куртку, – я, теть Ань, был в Федоровке, вот нашел там приблудную кошку, которую мне совершенно некуда девать.

Тетя Аня понимающе кивнула: – Мать твоя тоже животных любила, всех подкармливала. Да и я люблю – божьи твари. Ладно, возьму твою кошку к себе, пусть живет.

– Спасибо, надеюсь, она у вас приживется! – Данила вытащил кошку из-за пазухи.

– Трехцветка, – одобрительно заметила тетя Аня, – такие кошки приносят удачу. Вот увидишь, Даня, тебя ждет удача.

Данила пожал плечами – что ж, удача никому не помешает.

Собираясь в дорогу, он взял фотоальбом, дневник матери, и старую шкатулку с ее скромными украшениями (крестик, бусы и перстни из уральских камней) – такое вот материнское наследство.

…Прощаясь с тетей Аней, он отдал соседке ключи от материнской квартиры и от деревенского дома и попытался вручить ей денег «кошке на содержание».

Увидев сколько денег сует ей Данила, тетя Аня возмутилась: – Это ж кошка, Даня, а не слон! Деньги оставь себе – пригодятся!

Данила сделал вид, что убрал деньги, а потом украдкой положил их тете Ане на трюмо, когда та побежала собирать ему в дорогу пирожки.

На прощание обнялись. Тетя Аня перекрестила Данилу:

– Ну с Богом, Данилушка, не забывай…

Самолет летел в Москву. На протяжении всего полета Данилу не покидало чувство нереальности происходящего. По – сути, он не очень-то и понимал, куда и зачем летит. После пребывания на Урале, дней наполненных болью и душевными потрясениями, его недавняя жизнь – шумная Москва, работа в странном агентстве казались теперь бесконечно далекими – чьей-то безумной фантазией, не иначе. Однако же ему предстояло вернуться в ту жизнь.

* * *

Конец декабря

Москва

В последнее время ожидание стало его привычным состоянием, можно сказать – своеобразным персональным адом, потому что в этом томительном ожидании наряду с любовью и нежностью вызревали и ревность и обида и гнев на ту, которая приговорила его к любви. Егор вздохнул: день перевалил за половину, а от нее нет никаких вестей. Сегодня ночью Ая сказала, что они встретятся, но сдержит ли она обещание – как знать…

После часов, проведенных у дома Аи на морозе, Егор сейчас чувствовал себя разбитым и больным – горло саднило, ломило виски, и, кажется, поднималась температура. Стопки ненужных книг стояли рядом с диваном, выключенный компьютер пылился на столе, в печатной машинке застрял лист неоконченного романа – все теперь казалось пустым и ненужным. На излете декабря зима подарила прекрасный, необычайно солнечный день, но и он казался Егору пустым и ненужным.

Егор сидел за столом, пил горчайший кофе, и смотрел в окно. Во дворе, вопя от радости и заваливаясь в сугробы, дети лепили из снега снеговика. Тут же во дворе, ошалевшие от счастья общения и возможности поноситься вот так по снегу, бегали две собаки. Егор наблюдал эту снежную собачье-детскую идиллию, и неожиданно заметил Тину. Тина – пятнистая синтетическая шуба, красная шапка с игривым помпоном, рыжие, рассыпавшиеся по плечам волосы – яркая, привлекающая внимание, нелепая Тина пересекала двор. Егор отпрянул от окна, испугавшись, что Тина может его заметить, и не ровен час – заявится в гости. Поняв, что она его не видит, он продолжил украдкой наблюдать за ней.

Тина помогла детям нахлобучить на снеговика снежную «голову», которая никак не хотела насаживаться на его туловище. Причем, делала это Тина с неподдельным азартом – притопывала, хохотала; ей самой сейчас было не больше пяти лет. «Вот в чем секрет Тины, в ней так и живет ребенок», – понял Егор, и тут же вспомнил Аю: вот в ком нет ничего детского. Никогда – ни в поступках, ни в реакциях, ни в словах – ничего детского, нет какой-то ребячливой способности отозваться на радость, удивиться миру. Словно бы в Ае убили ребенка в ту ночь, когда убили ее мать.

Егор снова посмотрел в окно – Тина наградила снеговика глазами в виде шишек и пошла домой. «Сейчас придет домой – заведет пироги, а потом с дюжиной своих пестрых кошек будет изменять вселенную силой мысли», – не без иронии, но совершенно беззлобно подумал Егор.

Дети, лепившие снеговика, разбежались. Снеговик остался стоять на снежном посту.

Егор вдруг увидел, как во двор вошла женщина, которую он ждал. Женщина, которую он готов был ждать всю жизнь. Высокая и поразительно хрупкая – гордая поступь, надменный взгляд, высоченные каблуки, черное длинное пальто, элегантный палантин на плечах, короткие непокрытые волосы… Ая пришла, как и обещала. Она пересекла двор и нырнула в его подъезд. Егор помчался в прихожую открывать дверь, и за эти несколько мгновений успел подумать, какие Ая с Тиной все же разные. Как юг и север, белое и черное.

Ая скинула пальто в прихожей, прошла в комнату, забралась с ногами в кресло, и запахнулась в свой огромный палантин, как в серый кашемировый кокон. Егор пытливо посмотрел на нее, пытаясь по виду и выражению лица угадать ее настроение, но это была обычная замкнутая Ая, разве что еще более бледная и сосредоточенная, чем всегда.

– Я немного устала – сегодня вообще не спала, – сказала Ая.

Он предложил сварить для нее кофе.

…Ая взяла чашку и болезненно зажмурилась: – Пожалуйста, зашторь шторы, солнце светит прямо в глаза.

Егор с готовностью закрыл шторы, ограждая и себя и сумрачную гостью от солнечного дня. Комната погрузилась в полумрак.

Ая выпила кофе, но так и застыла с чашкой в руке, словно была сейчас не здесь, а где-то в своих грезах. Егор разволновался уже не на шутку: да что, черт возьми, случилось этой ночью? Он сел в кресло напротив и уставился на застывшую девушку. Наконец, она очнулась – поставила пустую чашку на столик, потянулась, как кошка, и вновь поджала длинные ноги.

Егор вздохнул: сложно быть по уши влюбленным в женщину, и при этом стараться скрывать чувства, стремиться выглядеть независимым, таить нежность под маской иронии и легкой грубости. Несмотря на то, что он теперь полжизни отдал бы за то, чтобы узнать, о чем Ая говорила с Четвергом, он позволил себе лишь сухо поинтересоваться подробностями их встречи.

– Наша встреча? – усмехнулась Ая. – О, это было любопытно. Мне кажется, что я спустилась в царство мертвых и встретилась там с весьма интересным персонажем. Ну, так слушай…

Егор обхватил голову руками – неужели все это правда? Но бледная, печальная Ая всем видом подтверждала – да, в это невозможно поверить, однако все так и есть. В истории, пересказанной Аей, было что-то мистическое и невероятное. Слишком невероятное, чтобы оказаться правдой.

«Успокоиться, сосредоточиться, разложить все по полочкам, найти логическое объяснение», – повторил себе Егор, и тут же взревел от возмущения:

– Значит, Четверг следит за нами? У него есть доступ к моему компьютеру и к его содержимому? – В порыве ярости Егор разбил чашку о стену. – Но это черт знает что такое! Форменный криминал! Давай заявим в полицию!

Ая рассмеялась: – В полицию, ты серьезно? Ну, во-первых, мы ничего не сможем доказать. Четверков умен и хитер! Во-вторых, у него гражданство карибского острова, и он летуч, как ветер. Сегодня он здесь, завтра – в любой точке мира. В – третьих… Он как бы мёртв, а разве «мертвого» человека можно напугать полицией? Смешно! Ну и, наконец, главное. Понимаешь, все не так просто. Моя первая реакция на его признания была такой же, как у тебя: негодование, возмущение, однако позже, когда он сказал, что благодаря этим методам ему удается спасать людей, я не смогла ему возразить. Да, его методы отвратительны, я согласна, и все же у него есть какая-то своя правда.

– Своя правда, да неужели?! – взбеленился Егор, но вдруг остановился, как пораженный громом. Его пронзила мысль о том, что и сейчас за ними могут наблюдать. Он оглянулся по сторонам и невольно съежился.

– Думаешь, он сейчас наблюдает за нами? – В голосе Аи слышались иронические нотки. – Что ж, не исключено.

– Но это просто скотство, – пробубнил Егор и метнулся к компьютеру.

– Меняешь пароль? – расхохоталась Ая. – Боюсь, что это совершенно бессмысленное действие. Притом – запоздалое.

– И все-таки я это сделаю! И уж конечно – удалю аккаунт в его сети. Видишь ли, я не эксбиционист, и мне невыносимо знать, что на меня кто-то пялится, читает мои записи и вообще вмешивается в мою жизнь, словно я не живой человек, а герой компьютерной игры. У меня есть личная тайная зона, в которую никто не имеет права вторгаться. И знаешь, если бы я оказался в паршивой жизненной ситуации, как наши подопечные, то между неприкосновенностью своей жизни и спасением, я бы выбрал свою независимость.

Ая пожала плечами:

– Справедливости ради стоит заметить, что еще недавно ты не был столь щепетилен. Ты с удовольствием рассматривал наших «подопечных» как любопытный материал для романа. Разве нет?

Егор промолчал.

– Ладно, не злись, – примиряюще сказала Ая, – просто, когда речь идет о нас самих, все немного меняется, да?

Егор удивленно смотрел на нее – он не понимал ее странного спокойствия. В то время, как его переполняло возмущение, да что там – ярость на зарвавшегося миллионера, решившего от скуки немного развлечься, Ая, кажется, пытается его оправдать?

– Может, ты вообще его оправдываешь? – не сдержавшись и уже не скрывая раздражения, спросил Егор.

Однако Ая тут же утихомирила его, заметив с некоторой иронией, что ему не стоит так волноваться – в конце концов, он, если пожелает, может уйти из агентства.

Егор замер – лучница Кайгородская выбила центр мишени, молодец, знает, куда бить! и вздохнул: – А ты тоже уйдешь?

– Я останусь. Пока я чувствую, что нужна здесь. И потом у меня еще осталось много вопросов к Максу Четверкову. Его главную тайну я пока не разгадала. На самом деле ничего не изменилось. Просто раньше я хотела узнать тайну безымянного мистера Четверга, а теперь тайну конкретного человека, имя которого я знаю. При этом, по – сути, кроме его имени я ничего о нем не знаю. Я догадываюсь, что между нами есть какая-то связь, и подозреваю, что в отношении меня у него есть особенные планы. Звучит нескромно, но это так.

Егор хмыкнул: – Возможно, он в тебя влюблен?

– Не думаю, что Макс Четверг, в принципе, способен испытывать к кому-то романтические чувства. Кстати, я только что поймала себя на мысли, что в этом мы схожи.

Егор изменился в лице – вот сейчас она сделала ему больно. Снова выпустила стрелу из своего беспощадного лука – а стрелять без промаха она умеет! – и опять бьет на поражение. Раз – и его сердце разбито. Он попытался скрыть боль за иронией: – А может вы, как в индийском фильме, брат и сестра, разлученные в детстве?

– Очень смешно! – Ая наградила его испепеляющим взглядом.

Егор вздохнул: ну раз она останется в агентстве, у него и выбора нет, – он остается вместе с ней. Ему по-прежнему казалось, что над ней нависла опасность, и значит – он должен быть рядом. Егор вдруг почувствовал сильную эмоциональную усталость, голова разболелась еще сильнее, внутри жаром разгоралось что-то болезненное, лихорадочное. Он опустился на диван рядом с креслом, в котором сидела Ая.

Какое-то время они просто сидели в тишине и смотрели, как за окном идет снег. Наконец Ая нарушила молчание:

– Знаешь, мне определенно нравится у тебя. В твоей квартире есть шарм. Печатная машинка, книги – настоящая писательская берлога.

– Нравится – оставайся навсегда! – Егор пристально посмотрел на нее.

Она, однако, сделала вид, что не услышала его слова, прозвучавшие столь недвусмысленно; вновь по-кошачьи потянулась в кресле – изящная, тоненькая, лениво зевнула, и – перевела разговор.

– Кстати, как продвигается твой новый роман?

Егор усмехнулся:

– Роман не идет. Я застрял в начале, где-то между второй и третьей главой.

– Почему? – Ая вскинула на него серые сонные глаза.

– Видишь ли, он не может состояться, пока я не узнаю одну историю из прошлого своей главной героини.

Ая вздрогнула, лицо ее омрачилось.

– Ты обещала мне рассказать ту историю из своего детства, после встречи с Четвергом?!

– Пожалуйста, Егор, только не сегодня, – взмолилась Ая, – не в этот вечер.

– Ладно, – вздохнул Егор, – я подожду.

Он сел на колени рядом с ее креслом. Хрупкая, как у ребенка, рука Аи свешивалась с подлокотника; Егор взял ее руку и провел по ней губами.

– Мне кажется, или это уже было? – улыбнулась Ая.

Егор застыл.

– Помнится, в Праге мы остановились как раз на этом моменте, – ее хрипловатый голос звучал насмешливо. – Мы тогда решили, что нам лучше остаться друзьями. И я, представь, по-прежнему так считаю.

Егор выпустил ее руку, но не ушел, так и остался сидеть на коленях подле нее.

Ая коснулась его волос: – Ну-ну, Егор, это не стоит твоей печали.

В жесте, которым она взъерошила его волосы, было неожиданно много нежности.

– Не забрасывай свой роман, – попросила она. – Ты должен его написать.

– Ты так считаешь? – вскинулся Егор.

– Я так считаю. Ты напишешь его и посвятишь мне. Да?

Егор изумился: как она догадалась о посвящении, что уже стоит на первой странице? и кивнул: – Да, посвящу тебе.

– Мне кажется, в твоем романе будет какая-то новая правда о нас, которую мы пока не знаем, – тихо сказала Ая.

Солнце давно скрылось, на Москву опускался вечер, комнату заполняла темнота. Егор поднялся, выглянул в окно – на улице все так же шел снег, во дворе те же самые дети весело разламывали своего снеговика.

Ая подошла, встала у него за спиной, и на секунду – но этого было достаточно! – он почувствовал, как она прижалась к нему, словно обнимая.

Он резко обернулся, посмотрел ей в глаза.

– Я пойду, мне пора, – увернулась Ая и направилась к дверям.

Егор бросился за ней: – Я провожу тебя домой.

– Не надо, у тебя больной вид. Тебе лучше отлежаться, не выходить, иначе совсем разболеешься.

Егор упрямо заявил, что пойдет с ней: «к тому же мне нужно сейчас остудить голову!»

Они шли по ночной снежной Москве. К ночи изрядно похолодало, Егор заметил, что Ая замерзла и слегка подрагивает от холода. В какой-то миг он решительно взял ее заледеневшую руку и, поместив в свои ладони, стал отогревать.

– Ого, – удивилась Ая, – да от тебя жар, как от печки, наверное, и впрямь температура зашкаливает. – Она не сразу отняла руку, дала ему себя согреть, потом осторожно высвободилась: – Спасибо, я действительно согрелась, иди домой, Егор, выпей лекарства, отлежись.

В этот вечер, прощаясь с Аей, Егор подумал, что у него есть шанс, все-таки есть шанс растопить ее сердце.

Через весь замерзающий город он нес в себе ее слова: «Ты должен написать этот роман». По снежным площадям, улицам, сквозь последние дни декабря он нес ее слова, и они согревали его, как еще недавно он согревал руки Аи.

Вернувшись домой, он почувствовал, как его захлестывают волнение, эмоции, и тот самый жар (а может, это была поднявшаяся из-за простуды температура) разрастается в нем. В горячечном сознании Егора неожиданно промелькнуло видение: в окне появилось лицо Ледяной Девы Аи Кайгородской. Ая шепнула: «Ты посвятишь свою книгу – мне».

Егор придвинул печатную машинку и лихорадочно, словно в бреду, стал писать.

* * *

После встречи с Максом Четвергом Ая ждала, что он вскоре даст о себе знать – назначит свидание, или хотя бы выйдет с ней на связь в офисе агентства, однако прошло три дня, но Четверг молчал. Его молчание и безразличие уязвляли Аю. Странное дело – Четверг вызывал у нее весь спектр эмоций, кроме равнодушия – гнев, раздражение, страх, любопытство, и даже некое … притяжение. Впервые поняв, что Четверг притягивает ее как интереснейший персонаж и неординарная личность, Ая изумилась и даже разозлилась на себя, однако это необъяснимое влечение к нему подавить не смогла. Макс что-то скрывал от нее, с ним была связана тайна, интрига, и это притягивало Аю, как магнитом. При этом, чем больше проходило времени с их встречи, тем большую растерянность она ощущала – ей начинало казаться, что их разговор приснился ей, пригрезился в страшных снах или фантазиях, и что на самом деле его не было.

С того вечера внешне в ее жизни ничего не изменилось: работа в агентстве, тренировки в клубе, прогулки на Патриарших прудах, но при этом Ае казалось, что она так и осталась в замке Четверга и продолжает вести с ним диалог.

Между тем, декабрь грозил обернуться скорым Новым годом. За несколько дней до Нового года Ая встретилась с отцом.

Согласно раз и навсегда установленному правилу Борис приехал к ней домой. Увидев отца, Ая встревожилась – он выглядел больным и изможденным. Однако на ее вопрос все ли у него в порядке, Борис лаконично пожал плечами – в полном… Впрочем, она и не ждала другого ответа – в жизни Бориса Гойсмана всегда все было в полном – образцовом порядке.

Не выдержав, она все же решилась обратиться к нему: «Послушай, если у тебя есть какие-то проблемы, я могла бы попытаться помочь тебе?! Все-таки твоя дочь – психолог…»

Отец жестко – сталь в голосе и глазах – отрезал: «У меня нет никаких проблем, тем более психологических. У меня есть только нервы и принципы. Это все».

На этом действительно все – им предстоял сеанс игры в нарды, сопровождаемый распитием зеленого чая и полным молчанием, словно бы регламент их встреч был утвержден раз и навсегда – никакой импровизации. Впрочем, Ая решилась на одну импровизацию – спросила, будет ли отец отмечать грядущий Новый год.

– Я не отмечаю праздники, ты же знаешь, – усмехнулся Борис.

– Знаю, – кивнула Ая, – представь – я тоже. У нас много общего, да?

Борис промолчал, сконцентрировавшись на том, чтобы сделать верный ход в партии.

– Но может, мне пора познакомиться с твоей женой и сыном? – выдохнула Ая. – Все-таки этот мальчик – мой брат…

Отец невозмутимо показал ей расстановку на поле – не в ее пользу, и закончил разговор сухой репликой: – Не думаю, что это знакомство будет для тебя интересным.

После его слов в душе Аи еще больше что-то заледенело. Ну, разумеется, – ее предложение сочли неуместным, она не должна лезть в его жизнь. Отец ясно дал ей это понять. И так было всегда.

Проводив отца, она вернулась в гостиную и рывком опрокинула столик, за которым они только что сидели. Звон разбитых чашек и заварочного чайника, рассыпанные нарды… Разбитая жизнь.

Ее время разбилось в ночь смерти Дины. До смерти матери время, наполненное переживаниями, надеждами, маленькими детскими горестями и радостями, воспринималось Аей, как простой линейный процесс – и понималось как естественный переход из детства во взрослую жизнь. Ая знала, что вот сейчас она – девочка, а потом когда-нибудь она станет взрослой, скорее всего, выйдет замуж и у нее появятся дети. Ей все казалось понятным и логичным. Но после убийства Дины – время будто сломалось. Настоящего больше не было, будущего – тем более. Осталось только прошлое. И ничто больше не казалось понятным и логичным.

В состоянии разбитого, сломавшегося времени было трудно – невозможно жить, осколки больно царапали, впивались в душу. В тринадцать лет Ая впервые задумалась о самоубийстве. Она больше не могла выносить ледяную атмосферу дома своей тетки, которой ее отдали на воспитание.

Ая с детства знала, что у отца есть родная сестра, и что Дина ее терпеть не может, но до смерти матери она с тетей Эллой даже не была знакома. История «про злую тетю и сиротку» для Аи началась после смерти Дины. Прежде Ая читала о таком только в романах – какой-нибудь бедный смышленый сиротка попадает в дом богатых, черствых родственников и терпеливо, как и положено ангелу, сносит их дурное отношение и прочие невзгоды судьбы. Но оказалось, что такое случается и в реальной жизни. Тетя Элла вполне могла бы стать героиней какого-нибудь готического, вдребезги мрачного романа о том, как жестокосердная «старая дева» вынуждена принять на воспитание племянницу – сироту, мать которой она всю жизнь ненавидела. Борис фактически заставил сестру взять Аю к себе: «девочка будет жить с тобой, и это не обсуждается». Элла не могла отказать брату (в конце концов, Борис ее полностью обеспечивал), но и полюбить эту странную молчаливую девочку, так похожую внешне на свою взбалмошную мать, – уж увольте, – она тоже не могла.

Десятилетняя Ая физически ощущала, как ей холодно в огромной мрачной квартире Эллы. Тетя Элла была сдвинута на образцовом порядке дома и на воспитании племянницы, – ей всегда казалось, что в доме не достаточно чисто, и что Ая не достаточно хорошо воспитана. За первое Элла распекала штат прислуги, за второе – гувернанток, сменяющих друг друга в какой-то дурной карусели. И никакой теплоты, – тетку волновало лишь то, что ее племянница одета, здорова, и получает надлежащее образование.

Если тетка была недовольна Аей, что случалось часто, она поджимала губы и многозначительно, с осуждением восклицала: – Ну конечно, чего еще от тебя ждать?! Дурная кровь!

Ая знала, что тетя Элла имеет в виду Дину, и чувствовала себя виноватой за то, что в ней течет «дурная» материнская кровь. В подростковом возрасте опека тети Эллы, тяготы их совместного проживания и комплекс вины за свою дурную кровь довели Аю до полного отчаяния.

Она долго искала выход из создавшейся невыносимой ситуации, и в тринадцать лет его нашла. Выход показался простым – собрать все имеющиеся в доме лекарства, выпить их, и сказать всем «до свидания». Последнее, что Ая запомнила перед тем, как провалиться в пустоту, было перекошенное лицо тети Эллы, кричавшей: «что ты наделала, идиотка?!»

Очнувшись в реанимации, Ая подверглась пытке мучительного объяснения с теткой, сказавшей ей: «Ты эти свои штучки брось… Или хочешь кончить, как твоя сумасбродная мать?!» Ая попросила тетку не рассказывать о случившемся отцу, находящемуся в это время за границей. Тетя Элла пообещала, однако обещания не сдержала. Когда Борис вернулся из своей затянувшейся поездки, тетка ему все рассказала. Отец пришел в ярость и пригрозил определить Аю в психушку на принудительное лечение.

Следующую попытку покончить с собой Ая осуществила уже в сознательном возрасте, когда ее бросил любовник. После их разрыва ей казалось, что мир перевернулся. Это теперь тридцатилетняя психолог Кайгородская понимает, что в тот период она переживала так называемую «сепарационную» тревогу – тревогу приближения и отдаления в отношениях, которая регулирует наши отношения с другими людьми и вызывает страх утратить их расположение. Как правило, у взрослого человека нет острого страха, связанного с одиночеством, или страха, что его бросят, но в ее собственном случае, как сейчас понимает взрослая Ая, ее «идентичность взрослого человека» не сформировалась – в каком-то смысле она так и осталась той маленькой, смертельно напуганной девочкой, на глазах которой убили ее мать. Да, ее время разбилось в ту ночь, и девочка не повзрослела.

Когда Аю бросил любовник, и она вновь осталась одна – ее психологические проблемы обострились, и она предпочла решить их, как отчаявшийся, потерянный подросток – ножом по венам, чтобы заглушить боль. Аю спас тот самый любовник – он вернулся, чтобы забрать свои вещи, увидел ее, истекающую кровью, и вызвал «скорую помощь». Девушку спасли, но любовника она так и не вернула (ее эксцентричность и неуравновешенность, вероятно, лишь сильнее укрепили его во мнении, что им лучше расстаться). Ей же на память о той истории остался тонкий шрам, рассекающий запястье. Ну и третья неудавшаяся попытка, предпринятая три месяца назад, в октябре, осуществлению которой помешал звонок Макса Четверкова. Да-да, как ни крути, Макс тогда спас ей жизнь.

Три попытки – это уже явные суицидальные наклонности, однако теперь все изменилось. Ая перестала искать решение своих проблем в смерти, и поняла, что самоубийство в ее случае было бы капитуляцией; собственно, самоубийство – это всегда капитуляция и проявление слабости. А у нее другая задача – стать стойкой, научиться жить, тем более, что с некоторых пор она должна помогать учиться жить и другим, и в этом смысле работа в агентстве давала ей силы.

В этот период времени своей главной задачей в агентстве Ая считала помощь больной Агате.

* * *

Ая собрала осколки стекла и рассыпанные нарды, включила ноутбук и попросила Агату связаться с ней. Когда у путешественников появлялась связь, Ая по мессенджеру разговаривала с Иваном, Варей или самой Агатой, чтобы узнать о том, как проходит путешествие. Иногда во время этих сеансов связи Агата была чуть более открыта, иногда общение с ней складывалось не просто.

Сегодня же Агата была изрядно раздражена и воспринимала реплики Аи с нескрываемой иронией. Ая начала с того, что предложила отправить Агате электронную книгу врача Ле Шана, которую она сама сегодня закончила читать.

Услышав название книги, Агата усмехнулась:

– «Рак – поворотный момент в жизни»? Надо же… А поворот к чему? К смерти?

– Нет, скорее к другой жизни, – мягко сказала Ая, – осмысленной жизни. Видите ли, автор считает, что рак напрямую связан с внутренним состоянием человека. Если однажды человек перестаёт видеть в своей жизни смысл, то его организм может ответить на это сбоем «системы» – серьезным заболеванием. Потеря интереса к жизни, отсутствие смысла, отчаяние, ощущение безнадежности воздействуют на нашу иммунную систему, изменяют гормональное равновесие, и могут привести к росту атипичных клеток. В каком-то смысле это логично – когда что-то мешает тебе жить, – к тебе подбирается смерть…

– И что вы хотите этим сказать? Что я заболела, потому что в моей жизни не было смысла? – возмутилась Агата.

– Скорее то, что сейчас для вас открываются новые смыслы, и новые возможности. Знаете, я согласна с доктором Ле Шаном: любая серьезная болезнь может стать судьбоносным моментом в жизни. Серьезно заболев, человек осознает ограниченность своего физического бытия, но вместе с тем приходит понимание, что больше нельзя откладывать жизнь на потом, что нужно жить сегодня, сейчас, используя то ограниченное время, что нам отпущено. По сути, это – новый уровень сознания, на котором человек может осуществить то, о чём он всегда только мечтал. Зачастую за этим прозрением наступает исцеление, если не физическое, то – психологическое, духовное.

Агата раздраженно повела плечами:

– Я, видимо, должна быть вам благодарна за ваши бесценные советы и наставления? Но как раз благодарности я не испытываю. И, знаете, почему? Потому что я вам не верю. Вы говорите другим, какими они должны быть, бойко рассуждаете о смысле жизни, но при этом вы сами, извините за прямоту, не кажетесь мне счастливым человеком. Да, наверное, окружающие видят в вас успешного психолога, знающего ответы на все вопросы, но лично мне сдается, что это лишь ваш внешний образ – сродни удачному, хорошо подогнанному костюмчику, а под костюмчиком, очевидно, немало проблем. Мне кажется, что на самом деле, вы сами порядком запутались в жизни.

Ая выдержала пристальный, насмешливый взгляд Агаты: – Да, не буду скрывать – вы правы.

– Значит, я не ошиблась, – кивнула Агата. – Тогда, может, вам для начала разобраться с собственными проблемами?! – После этих слов она отключилась.

Агата ушла в свою жизнь и в свою скорую смерть. Ая растерянно смотрела на погасший экран. Никакой обиды на Агату из-за ее резкости, она, разумеется, не испытывала. Ее переполняли другие эмоции, из которых доминирующей был страх. Старые демоны вдруг высунулись из темноты, и злобно ощерились. Чтобы справиться с ними, Ая решила подвергнуть собственный страх анализу, обозначить самые болезненные «точки» – заговорить его, и обратилась к проверенному методу. Она открыла свой электронный дневник и стала писать.

Из дневника Аи Кайгородской

«Помню, как в наш первый рабочий день в агентстве Данила спросил нас, чего мы боимся больше всего (а Даня – то не так прост, как кажется – ведь и впрямь: скажи, чего ты боишься, и ты расскажешь о себе все). Разумеется, каждый ответил на этот вопрос по-своему: душку Тину страшила неразделенная любовь, Кирилл боялся оказаться ненужным, Иван – совершить что-то непоправимое. Понятно, что у каждого из нас своя «точка страха», обусловленная характером и судьбой. Что касается меня, то мои страхи – история моей жизни. На самом деле, после убийства Дины мой главный страх – не суметь спасти того, кто гибнет на твоих глазах.