Текст книги "В центре циклона"

Сейчас на моих глазах погибает – задыхается в смертельном отчаянии Агата, и если я не смогу хоть что-то для нее сделать, моя собственная жизнь окажется бессмысленной. Надо честно признать, что пока у меня ничего не получается, и мне, как психологу и криэйтору агентства – грош цена; правда, в данном случае речь идет о специфической помощи, к тому же Агата отнюдь не расположена ее принять. Агата замкнута в своем одиночестве и боли – естественная реакция человека на смертельный диагноз. Все мы, так или иначе, верим в собственное бессмертие, и закономерно испытываем экзистенциальный страх, узнав о «конечности» нашего пребывания в мире. Думаю, что и я сама в случае неизлечимой болезни, тоже впала бы в отчаяние и цеплялась за жизнь, несмотря на недавние мысли о самоубийстве.

Люди, узнавшие о своей смертельной болезни, переживают пять стадий психологической реакции: стадию шока и отрицания, гнева на весь мир (восприятие болезни, как наказания или приговора), стадию «торговли» с попытками выторговать у судьбы отмену «наказания», стадию депрессии и, наконец, их последняя психологическая реакция – смирение. Но проблема в том, что до последней – доходят далеко не все. Очевидно, что когда Агату впервые привезли в агентство, она отчаянно переживала первые две стадии, чем и объяснялась ее раздражительность и даже агрессия в наш адрес. А теперь Агата остро проживает четвертую – она запечатана в собственном горе. Наша задача – помочь ей прийти к смирению и принятию своего состояния. Да, мы не можем отменить ее смерть (чудес не бывает даже в агентстве, специализирующемся на них), но мы хотя бы должны помочь ей увидеть свет в конце тоннеля и помочь понять, что этим тоннелем ничто не кончается.

Думаю, что в случае Агаты, ее подавленное состояние усугубляется еще и тем, что она – абсолютный интроверт и переживает беду внутри себя. Известно, что рак зачастую поражает «хороших людей», которые стремятся производить на окружающих положительное впечатление; да и опухоли у таких пациентов растут быстрее (такие люди просто не позволяют себе «эмоциональной разрядки» и выплесков, и тратят на соответствие своему положительному образу в глазах окружающих, слишком много жизненной энергии). Агате необходимо выговориться, излить душу, ее нужно «разговорить». Мы должны поговорить начистоту, мне надо пробиться, продраться к ней, при этом не допустив ни одной фальшивой интонации, ни одного неверного слова. Мне кажется, что в каком-то смысле я сейчас стою на берегу и вижу, как на моих глазах тонет человек. Мне нужно любой ценой помочь Агате выбраться – подать руку, вытащить ее на сушу. Просто мы либо выберемся на берег, либо пойдем на дно вместе».

* * *

Это был долгий и сложный разговор. Как – будто они на самом деле стояли на разных берегах широкой бурной реки (услышать друг друга так непросто!), и Ая, пытаясь перекричать ветер и шум волн, рассказывала Агате о себе. О детстве, смерти матери, годах, проведенных в доме тетки, отчуждении отца, неспособности любить, о своем синдроме «отложенной жизни». И главное признание – в том, что под ее «ладным костюмчиком» живет больная, измотанная, уставшая душа.

Инъекция искренности в вены – мощное средство. Эффект всегда шоковый. Что-то особенное мелькнуло в глазах Агаты, и в ее голосе появились совсем другие интонации – теплеет, теплеет, мы возвращаемся с полюса.

Оказалось, что у них много общего: две женщины разного возраста, разной судьбы болели одной и той же болезнью – неврозом отложенной жизни, страхом перед жизнью.

– Я думала над вашими словами, – вздохнула Агата, – помните, вы говорили, что если человек теряет смысл, радость жизни, ее вкус, его организм может ответить на это серьезными проблемами, к примеру, болезнью? Наверное, в моем случае так и произошло. Еще до болезни я перестала радоваться. Меня ничто не радовало, я, можно сказать, жила по инерции. Заведенный круг: работа, кредиты, в выходные поговорить с сыном и его семьей, вечером – сериал – лучший друг одиноких девушек, одним словом – привычное монотонное существование. Испытывать радость или даже просто удовольствие я давно перестала, словно бы у меня этот орган, отвечающий за радость, ампутировали. А может, вообще когда-то не встроили в мою программу.

Ая кивнула – уж ей – то это состояние было знакомо не в теории; на собственной шкуре – до отчаяния, до содранных в кровь фибр души, она знала, что значит жить без радости, задыхаться без нее, как без кислорода. Она объяснила Агате, что у психологов подобное состояние называется ангедонией – утратой способности получать удовольствие.

– Понимаете, Агата, такая странная штука: у здоровых людей отделы мозга, связанные с удовольствием, больше напрягаются, чтобы создать негативные эмоции, а у больных ангедонией, напротив, реакция на неприятные воспоминания возникает проще, словно в их мозге есть странная установка на негатив.

– Как – будто в наш организм проник какой-то поганючий вирус, и отравляет нам жизнь? – усмехнулась Агата.

– Ну, можно сказать и так, – согласилась Ая. – При социальной и физической ангедонии человек теряет интерес к общению, сексу, еде, музыке – да к чему угодно, в том числе даже к тому, что когда-то являлось для него источником удовольствия. Такие, как мы, живут в разреженном пространстве, да? Знаете, я тоже не помню, чтобы в последние годы меня что-то радовало. Я равнодушна к еде, музыке и прочим человеческим радостям. Подозреваю, что окружающие считают меня «замороженной» и бесчувственной, и в каком-то смысле, так оно и есть.

В глазах Агаты отразилось сочувствие: – В вашем возрасте – это особенно печально. Что касается меня, то я как-нибудь дотяну до своего финала, не отвлекаясь на такие пустяки, как радость и удовольствия, тем более, что для меня скоро вообще все закончится.

– Нет, Агата, вы не должны так думать. Отныне у вас нет времени на то, чтобы откладывать жизнь, вам пора начать жить. Именно сейчас вы должны учиться получать радость.

Агата пожала плечами: – Разве этому можно научиться?

– Можно. Если встречать каждый день, представляя, что это, как сказала психолог Элизабет Лукас, «первый день твоей оставшейся жизни». И проживать его так… Нужно попробовать найти источники радости в чем угодно, используя зрение, вкус, осязание, обоняние. Я предлагаю вам эксперимент: заведите тетрадь – пусть это будет ваш дневник радости, и записывайте в него приятные события каждого дня. Просто перечисляйте все хорошее, что с вами случилось: впечатления, ощущения, запахи-звуки-пестрые красивые картинки жизни. Пожалуйста, дайте себе шанс!

Агата нахмурилась:

– Я вам что, подопытная крыска? Значит, я буду судорожно искать, чему бы мне порадоваться, высасывать какие-то жалкие крохи радости из моей скомканной жизни, а вы будете за мной наблюдать?! Так?

Ая покачала головой:

– Нет, Агата. Я хочу пройти этот путь вместе с вами. Я тоже вступаю в эксперимент и буду, как вы говорите, «высасывать жалкие крохи радости» из своей жизни. Я постараюсь вернуть себе способность испытывать чистую бытийную радость. Не знаю, что из этого получится, но я, как говорил герой одного хорошего фильма «хотя бы попробую». Давайте попробуем вместе?

Агата молчала. Нет, это не интернет – связь подвисла, просто Агата была так удивлена, что не знала, что сказать этой странной женщине-психологу. Наконец она выдавила:

– Ну, вместе так вместе!

Ая улыбнулась.

В этот вечер две женщины в разных частях земного шара завели тетради с одинаковым названием «Дневник моей радости».

Глава 9

Конец декабря

Москва

В Москве Даниле стало еще хуже. Казалось бы, что как раз здесь ему могло полегчать – все-таки он уехал с Урала, покинул материнскую квартиру, где все напоминало ему о матери и взывало к чувству вины, но именно в Москве боль Данилы разрослась до размеров вселенной и не давала ему дышать.

Данила слонялся по квартире, изнемогая от тоски. О том, чтобы поехать на работу в агентство у него и мыслей не возникало, сейчас он не мог вмешиваться в чьи-то судьбы, придумывать сценарии «перезагрузки сознания» для других людей, поскольку его собственная жизнь катилась под откос. Пустоту – такую, что хоть застрелиться, засасывающую в воронку отчаяния, ничто бы не заполнило – не помогла ни выпитая бутылка коньяка, ни концерт любимой группы, запущенный на СD – ничто. Давясь отчаянием и пустотой, Данила вдруг вспомнил о подружке Лизе: грудастая, миленькая, и все время смеется, будто наелась смешинок из кулька, – может, она сможет заполнить собой эту ужасную пустоту? Он потянулся за телефоном, чтобы позвонить Лизе и… набрал номер Кайгородской.

– Привет, Кайгородская, – выдохнул в трубку Данила.

– Привет, – ответила Ая в своей обычной замороженной манере.

Будь Данила трезвым он, вероятно, постарался бы как-то правильно выстроить диалог (тем более, что Кайгородская – дамочка с претензиями, это не милашка Лиза – к ней нужен особый подход), но поскольку он был пьян и несчастен, особого подхода он искать не стал, и простодушно ляпнул:

– Кайгородская, помоги, а? Долг платежом красен. Помнишь, тебе было плохо, и ты ко мне пришла? А теперь мне так хреново, что просто убить себя головой об стену.

– Чем я могу тебе помочь? – спросила женщина-эскимо Кайгородская.

– Ты можешь ко мне приехать?

– Если честно, у меня на этот вечер были другие планы.

– Ая, пожалуйста, – промычал Данила, – очень нужна помощь, хэлп. Я буквально тону.

– В алкоголе? – усмехнулась Ая. – Что у тебя случилось?

– У меня умерла мать, – выдавил Данила и почувствовал, что его трясет.

– Я сейчас приеду, – быстро сказала Ая.

* * *

Когда пьяный Данила открыл ей дверь, Ая едва не отшатнулась. Бородатого красавчика было не узнать: осунулся, волосы взъерошены, футболка не свежая, под глазами темные тени, взгляд больной.

– Сколько ты выпил, от тебя же несет за версту? – ужаснулась Ая.

Данила только горестно пожал плечами.

Ая прошла в комнату и застыла – всюду был дикий бардак, буквально некуда сесть. Данила подскочил к дивану, расчистил от мусора квадратик места для Аи, и насильно ее усадил. Ая коснулась руки Данилы: «соболезную твоему горю…»

Данила сел рядом с ней и тихо сказал: – Мне очень плохо. Очень.

Ая вздохнула – грустно видеть взрослого сильного мужчину в состоянии крайней растерянности; к тому же она понимала, что он теперь чувствует.

– Ну и что мне посоветует психолог? – спросил Данила.

– Давай забудем о том, что я психолог… Расскажи мне, как другу, о чем хочешь.

Это был словесный поток, перемежаемый матом и криками – Данилу будто прорвало, а потом он вдруг разом замолчал, словно его вырубили, и Ая увидела, что его плечи трясутся. Она обняла его, и они просто сидели так в тишине.

– Понимаешь, теперь я не смогу сказать ей, как много она для меня значила, – выдохнул Данила, – я – чертов сукин сын, так ничего и не успел.

– Понимаю… Знаешь, я тоже не успела сказать своей матери, как сильно я ее люблю. И теперь ничего не исправишь. Но может быть, они нас слышат сейчас?

– Думаешь? – в глазах Данилы отразилась надежда. Помолчав, он вскинулся: – Хочешь выпить?

Ая улыбнулась: – Я не пью.

– Да ну? – усмехнулся Данила. – А раньше, бывало, надиралась. Помню, как однажды тащил тебя из ночного клуба!

– Ладно, давай, – сдалась Ая. В конце концов, может, это тоже своеобразная помощь – выпить с человеком, когда ему паршиво?!

Данила достал вторую рюмку и налил Ае коньяка. Выпив, она сморщилась: какой крепкий коньяк, все внутри обожгло.

– Прикинь, а ты ведь меня там, в уральском лесу, спасла! – неожиданно выпалил Данила.

Ая застыла с рюмкой в руке: – В каком смысле?

– Я замерзал, а ты прилетела ко мне в образе ледяной девы, хотела меня поцеловать и забрать в вечность! – Данила пьяно икнул. – А я так разозлился на тебя (если честно – ты всегда меня раздражаешь), что эта злость дала мне силы сопротивляться. Я вылез из машины и пошел за помощью. Вот и выходит, что ты меня спасла!

Ая взглянула на Данилу с некоторым испугом и уж точно – неподдельным сочувствием, и выдавила: – Ну, видишь, как хорошо получилось. Еще чем-нибудь я могу тебе помочь?

– Можешь. Думаю, секс мне сейчас бы пошел на пользу.

– Обойдешься, – отрезала Ая.

– Ну нет, так нет, – кивнул Данила, – можно в другой раз. Тогда давай поговорим?

– Вот это – пожалуйста.

А что она ему могла такого сказать, кроме того, что в жизни бывают ситуации, когда ты становишься «непоправимо несчастен»? И ничего с этим не поделать, можно лишь переживать горе – честно, на разрыв, распластавшись под поездом, обрушившейся на тебя, пустившей жизнь под откос, трагедии.

– Возможно, единственное условие твоего возвращения в жизнь – вытеснение горя путем переключения, в психологическом плане – на чужие проблемы, а в христианском смысле – это забота о ближнем, Данила. Все просто – если тебе плохо, помоги кому-то… Тебе сейчас нужно, как можно скорее вернуться на работу, заняться делом. Чтобы завтра пришел в офис, понял? В конце концов, сценарий, за который ты отвечаешь в агентстве, так и остался нереализованным.

– Какой сценарий? – захлопал глазами Данила.

– Дело «Принц и нищий», помнишь? – терпеливо подсказала Ая. – Твой подопечный миллионер нуждается в помощи. Нужно возвращаться в агентство, господин директор! И вообще, чем раньше встанешь – тем лучше. В жизни, как на ринге – когда боксер падает, рефери начинает считать, и нужно встать любой ценой, пока он не досчитал до десяти. Такова жизнь, дружок. Пора вставать.

– Ладно, – согласился Данила и потянулся за бутылкой. Опрокинув рюмку, оказавшуюся для него фатальной, он вдруг повалился на диван, опустил голову Ае на колени и заснул.

У него была тяжелая голова, темные вьющиеся кудри, длинные ресницы. Ая коснулась рукой его волос, улыбнулась: красавчик!

Она гладила Данилу по голове, и шептала, словно бы он сейчас не спал, а слышал ее: «ничего, ничего, все образуется». Так когда-то, в ее детстве, делала Дина; Ая клала голову матери на колени, а Дина гладила ее по голове и повторяла: ничего, все образуется.

У Аи затекли колени, но она продолжала сидеть. Данила всхлипнул во сне совершенно по-детски; Ая усмехнулась: вот ведь, такой большой и такой… дурак. Но она подумала об этом совершенно беззлобно, с какой-то даже странной нежностью. А потом она осторожно высвободилась, укрыла Данилу одеялом и ушла.

История повторялась.

* * *

Проснувшись утром и вспомнив события вчерашнего вечера: визит снежной королевы Кайгородской, их разговор, а главное, то, как он весь вечер плакался ей в жилетку – буквально омыл ее слезами! Данила смутился и почувствовал глухое раздражение. Разозлился он, разумеется, не столько на Аю, сколько на самого себя: «тоже мне – мужик, а разнюнился, как барышня!» Как бы там ни было, но Кайгородская действительно вызывала в нем сильные эмоции (в чем он, кстати, вчера ей спьяну признался – недаром говорят: «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке»); во – всяком случае, вспомнив ее вчерашние слова о том, что ему нужно вернуться на работу, Данила занервничал. Припомнилась ему и ее метафора про боксерский ринг, и про отстукиваемый рефери-жизнью контрольный счет. А между тем, все так и есть – вот он сейчас валяется на ринге поверженный и слабый, а счет идет. Рефери стоит над ним и считает: один, три, пять… И нужно найти в себе силы, чтобы встать. Девять… Данила встал с дивана – в конце концов, у него еще осталось много дел в этой жизни: горемыки из агентства, нуждающиеся в помощи, и неразгаданные семейные тайны (он должен отыскать некого Макса, писавшего его матери).

Данила побрился, надел костюм и поехал в агентство.

В коридоре офиса, он столкнулся с Кайгородской. Ая – строгое отрешенное лицо, элегантный жакет, и огромные – зырк-зырк-глазища, увидев его, остановилась.

– Здрасьте, – сказал Данила.

– Привет, – кивнула Ая. Причем в ее бездонных «зырк-зырк» отразилось сочувствие.

«Ну нет, только не жалость, еще чего!» – вспыхнул Данила. Подумав, что пусть лучше она разозлится, чем будет его жалеть, он нарочито развязно брякнул: – Слышь, Кайгородская, а у нас вчера что-нибудь было?

– Ты о чем? – не поняла Ая.

– Ну секс, любовь, разговор по душам? – усмехнулся Данила.

«Зырк-зырк» зажглись гневом. – Какой же ты клоун! Смотри, больше не буду тебя спасать.

– Ладно, не злись, – попросил Данила, – на самом деле я, конечно, благодарен тебе за вчерашнее.

Легкое быстрое движение – на мгновение она сжала его руку: – Держись, Даня, держись… – И – отвернулась, возвращаясь в привычный образ непроницаемой Аи. Тем более, что навстречу им уже шли Егор с Тиной.

Рабочий день начался с совещания в общем зале. Услышав Аю, призывающую всех обсудить сценарий перезагрузки сознания для нового героя агентства Сергея Рубанова, Данила сморщился – происходящее казалось ему теперь нереальным и далеким; агентство, чудеса, необходимость вытаскивать тараканов из голов клиентов… Да гори оно все синим пламенем!

– Ты меня вообще слышишь, Сумароков? – ласково спросила Данилу Ая. – Пожалуйста, соберись!

Данила вздохнул: – Ладно, ладно, сейчас соберусь. Ну, так что там с нашим миллионером?

– Кризис среднего возраста, ценностей и смыслов, – улыбнулась Ая, – Сергей говорит, что у него столько денег, что они стали для него чистой абстракцией, и жалуется, что его больше нечем удивить – «в сухом остатке лишь пресыщенность и усталость».

– С жиру бесится, сволочь! – подал голос Чеботарев.

Ая наградила Чеботарева строгим взглядом и продолжила:

– Рубанов уверяет, что он готов поменять свою жизнь даже на жизнь бродяги. Его дословное признание: «Уж лучше жизнь на какой-нибудь помойке, но чтобы с эмоциями, чувствами и желаниями».

* * *

Агентство чудес «Четверг»

Дело «Принц и нищий»

Обведя свой статусный кабинет глазами, сорокадвухлетний директор преуспевающей компании «ЛМ Интернешл» Сергей Рубанов почувствовал, как к горлу подступает привычная тошнота. Переговоры с бизнес-партнером, совещание с акционерами, и вдобавок бесконечные звонки любовницы Лели – как же его все, вообще все достало!

В кабинет заглянула секретарша – возрастная, грамотная, услужливая. «Сделать вам кофе, Сергей Петрович?»

– Лучше сразу яду, – усмехнулся Сергей Петрович и, прихватив с собой бутылку коньяка, ушел из офиса посреди рабочего дня.

Опять помпезный ресторан и ставшие привычными – что-то вроде застольной песни – стенания Сергея: «Эх, мне бы новую жизнь, как все осточертело, уж лучше любая помойка, хочу тургеневскую женщину».

Приятель Рубанова Костя, давно привыкший к моноспектаклям Сергея, молча кивал и подливал приятелю коньяк.

…Жалуясь товарищу, Сергей еще не знал, что не пройдет и недели, как после такой же попойки с Костей в ресторане, набравшись коньяка «под дичь» и причитания о неудавшейся жизни, простившись с другом, он выйдет из ресторана, сядет в свою машину и… отключится. Проснется он уже в новой жизни и в новом статусе.

Костя, Леля, и сотрудники компании «ЛМ Интернешл» получат от Сергея Рубанова лишь краткое смс «уехал на две недели, потому что все достало».

Памятуя о психологическом состоянии Сергея в последнее время, ни содержание смс, ни сам поступок Рубанова никого не удивит. Костя лишь пожмет плечами: «чудак ты, Серега!», сотрудники вздохнут с облегчением, а Леля недовольно зашевелит «накачанными рыбьими губами»: «да ты сам всех достал, Рубанов!»

– Подведем черту, что нам нужно? Нам нужно поместить Рубанова в непривычные условия, устроить ему этакий жизненный кульбит «из принцев» в нищие, вывезти за пределы Садового кольца и бросить на произвол судьбы в мусорном баке какого-нибудь провинциального городка – подытожил Данила, – пусть выбирается, как может. Заодно и почувствует, что деньги – отнюдь не абстракция, особенно когда их у тебя нет вообще. Итак, мы забираем у клиента его документы, бумажник и память о прошлой жизни. Иными словами, для чистоты эксперимента нам нужно обеспечить ему гарантированную амнезию. Предлагаю взболтать ему такой милый коктейль, чтобы от него наш капризный Рубанов вырубился на пару суток, а главное, чтобы он недели на две потерял память, – чтобы башка у него была пустая, как бильярдный шар.

– Но это же криминал! – Тина в ужасе всплеснула руками.

– Ну так для пользы дела! – невозмутимо уточнил Чеботарев, поддерживая Данилу.

Сотрудники агентства смотрели на Аю – окончательное решение было за ней. Ая колебалась.

Увидев сомнение на ее лице, Семен внес предложение: – Можно обойтись и без коктейля, и вообще без химии! Предлагаю старинный дедовский способ.

– Какой? – заинтересовалась Тина.

– Шарахнуть Рубанова по башке чем-то тяжелым – долго не придет в себя, – усмехнулся Семен, – и уж точно не вспомнит, как его звать и чьих он будет.

– Так, ладно, остановимся на… – Ая запнулась и, сделав над собой видимое усилие, закончила фразу, – э… лекарственном составе. Разумеется, с гарантией того, что состав не причинит вред здоровью нашего героя. А вы, Семен, будете присматривать за Рубановым во время проведения эксперимента, чтобы обеспечить его безопасность.

Семен кивнул: – Уж я присмотрю, можете не сомневаться.

– Теперь нужно найти правильную помойку, – вскинулся Данила, – все, как клиент заказывал. А вторым желанием Рубанова была «правильная тургеневская женщина»! Нам нужна женщина!

– Данила, пока тебя не было – женщину мы нашли, – сказал Кирилл. – Ксения Полякова, тридцать шесть лет, музейный работник, специалист по древнерусской письменности.

* * *

Шерше ля фам. Ищите женщину

Ксения Полякова

Когда Ксюша была маленькой, за прочитанную книгу мама давала ей конфету; и если бы уже взрослой Ксении Поляковой продолжали давать по конфете за каждую прочитанную книгу – не хватило бы и целой кондитерской фабрики.

«И первым было слово…» В случае Ксении первым, с чего для нее начался мир, действительно было слово. Впервые сумев сложить из разрозненных букв целое слово, пятилетняя Ксения испытала дикий восторг – вот сейчас, на ее глазах рождалась целая вселенная идей, смыслов и новых возможностей. Вскоре за новыми словами, смыслами и идеями Ксения потянулась в огромный, занимавший половину материнской комнаты книжный шкаф, забитый ее мамой под завязку «библиотекой всемирной литературы». Надо сказать, что Ксюшина мама – интеллигентная учительница русского языка и литературы с не сложившейся личной жизнью, всячески приветствовала любовь дочери к чтению (она и своим ученикам пыталась привить любовь к литературе, но это удавалось ей не так хорошо, как в случае с Ксенией).

– Ксюша, читай, читай! Книги – это целый мир! Человек с богатым внутренним миром должен прочесть много книг! – говорила мама, подкладывая дочери книги и конфеты.

И Ксюша – маленький книжный червячок – читала запойно, с упоением, можно сказать, поселившись в книжном шкафу, ставшем ее любимой комнатой.

Страница за страницей, книга за книгой, от нижних полок шкафа к верхним – Ксюша взрослела, но по-прежнему ее главным увлечением оставались книги, а со временем они стали для нее неким заменителем реальности. В то время как ее ровесники бестолково слонялись по дворам, пинали мяч или бегали на дискотеки, Ксения странствовала вместе с Одиссеем, пересекала океаны с героями Жюль Верна, переживала за героинь романов Джейн Остин и сестер Бронте, зачитывалась стихами великих поэтов, и даже сама пробовала писать стихи. При этом общения как такового, в реальной жизни у нее не было; но одиночество ее не тяготило, – разве заскучаешь, когда еще не прочитано столько книг?

Годам к семнадцати она превратилась в тихую интеллигентную девушку – мечтательный взгляд серо-голубых глаз за толстыми стеклами очков (близорукость, как неизбежная плата за любовь к чтению), в руках – книга. Подруг у нее не завелось (кто знает, отчего и зачем они заводятся или не заводятся); с парнями тоже не сложилось. При этом Ксения была не бесчувственной барышней, а очень даже эмоциональной и влюбчивой. Другое дело, что влюблялась она преимущественно в литературных героев – принца датского Гамлета, к примеру, князя Льва Мышкина, или Андрея Болконского (каждый был по-своему прекрасен и заставлял трепетать Ксюшино сердце).

Конечно, временами, отрываясь от очередной книги, юная Ксения поглядывала в сторону сверстников, но эти парни сильно уступали в благородстве, и проигрывали в прочих душевных качествах князю Мышкину. У них был не тот масштаб личности, а главное, никто из них не разделял ее увлечения, да что там – пламенной любви к литературе. Ее ровесники в массе своей читали только хэштеги к фоткам в социальных сетях, и магазинные вывески.

Так и получалось, что все свои нерастраченные чувства Ксения отдавала героям любимых книг, и лишь однажды – когда она училась на третьем курсе института (намереваясь в будущем стать специалистом по древнерусской письменности), ее сердцем завладел не литературный персонаж, а реальный мужчина (точнее, девятнадцатилетний юноша).

В тот день Ксения ехала в вагоне метро, и перечитывала в сотый, уже кажется раз, любимого «Евгения Онегина». Где-то на прочтении третьей главы она неожиданно поймала на себе внимательный взгляд стоявшего над ней светловолосого парня. Ксения украдкой посмотрела на незнакомца и углубилась в чтение. А на четвертой главе парень вдруг склонился над ней и сказал:

– Девушка, вы мне очень нравитесь. Давайте познакомимся?

Ксения замерла, мгновенно загадав, что если незнакомца зовут Евгений, как героя книги, которую она держит в руках – это знак судьбы!

– Меня зовут Евгений! – представился парень.

Молодые люди стали встречаться. И все у Ксении с Евгением было хорошо, за исключением того досадного, с точки зрения Ксении, обстоятельства, что Евгений не разбирался в литературе. При этом он отнюдь не был темным необразованным человеком – нет, он учился на юридическом факультете университета, и знал, как подозревала Ксения, УК Российской Федерации наизусть. Однако умея без запинки перечислить статьи уголовного кодекса, Евгений, увы, не отличал Пушкина от Лермонтова, и даже – какой ужас! – Толстого от Достоевского. В день, когда Ксения поняла это, ее объяла великая скорбь. Хотя день поначалу казался прекрасным: прогулка с любимым мужчиной в солнечном парке, цветущая сирень, вкуснейший пломбир в стаканчиках, одним словом – полная идиллия, и вдруг все оказалось испорчено. А Ксения всего-то спросила у возлюбленного, кого из писателей он предпочитает – Толстого или Достоевского.

Услышав ее вопрос, Евгений пожал плечами: – Ксюш, да некогда мне читать беллетристику. Я читаю книги по праву и криминологии.

У Ксении закололо сердце – ну как же так?! Тем не менее, она решила простить Евгению эту зияющую дыру в его внутреннем мире, и помочь ему восполнить пробелы в его образовании. На следующее свидание она пришла с Достоевским – не с самим Федором Михайловичем, разумеется, а с его романом «Идиот», и торжественно протянула «Идиота» в дар Евгению. Без энтузиазма, но все же, Евгений его принял.

Когда Ксения через неделю спросила, понравился ли ему роман, Евгений неосмотрительно кивнул. Ксения обрадовалась и решила укрепить результат двухтомником «Войны и мира».

Увидев увесистые «кирпичи» классика, Евгений попробовал отшутиться: – Ксюш, ты серьезно? Да кто сейчас читает длинные романы? – Но увидев погрустневшее лицо Ксении, пожал плечами: – Ладно, давай свои кирпичи.

Толстого Евгений еще как-то выдержал (читать, конечно, не стал, но хотя бы сделал вид, что прочел – зачем же расстраивать девушку?), а вот почему-то на Тургеневе сломался, вспылил: «Может, хватит грузить? У тебя что, комплекс учительницы?»

А через неделю они расстались. Евгений, как говорят – без объяснения причин, сообщил о том, что им лучше расстаться. И все – точка. Через две недели Ксения увидела его в обществе другой девушки; спутница Евгения была красива, и с виду немного легкомысленна (Ксения даже предположила, что эта девушка тоже не читала Тургенева). Легкомысленная девушка и Евгений шли, держась за руки, Евгений что-то нашептывал подруге на ухо (явно не уголовный кодекс, потому что девушка прямо заливалась смехом от этих его нашептываний).

Сердце Ксении было разбито. Прибежав домой, она проревела целый вечер – как несправедлив мир, и как коварны мужчины! а потом взяла с полки роман «Гордость и предубеждение» и попробовала заглушить боль с помощью любимой книги.

Три месяца после разрыва с Евгением Ксения страдала, но вскоре, вышедший новый роман любимой писательницы немного смягчил ее горе, а потом подоспела новинка от другого, не менее интересного автора, да и в заветной «библиотеке всемирной литературы», любовно собранной ее мамой, было много книг, которые хотелось перечитывать. И Ксения рассудила, что, может, и к лучшему, что они с Евгением расстались? Тем более, Евгений никогда не читал Бродского, а фамилию Борхес считал названием заразной болезни. А разве можно построить семейное счастье с таким человеком?

С тех пор минули годы. Ксения стала взрослой женщиной и специалистом по древнерусской письменности в одном из музеев. Ее квартира все так же, как при покойной маме, забита книгами, и Ксения все так же проводит вечера и выходные за чтением. Лампа, плед, печеньки и чай с лимоном – что еще нужно женщине для счастья? Нет, конечно, для счастья женщине нужно еще много чего – много других разнообразных смыслов, но это если думать о них и проживать жизнь в этой реальности, а если уйти в придуманные книжные миры (тем более, их так много – хоть всю жизнь по ним гуляй, не заскучаешь), то больше ничего и не надо. Ксения доказала это своей жизнью.

– Немного гротескный образ сложился, – присвистнул Данила, выслушав рассказ Аи, – неужели такие тетеньки еще встречаются?

– Представь себе – в изобилии, – усмехнулась Ая, – в каждом городе, и боюсь, на каждой улице живет такая… специалист по древнерусской письменности, которая сама немного… древность. Она заядлая книжница, сочиняет стихи, любит театр, посещает оперу и балет («Щелкунчик» – зэ бест всех времен и народов), и не умеет контактировать с внешним миром. Как психолог, я бы посоветовала ее матушке в свое время обращать куда больше внимания на развитие у дочери навыков коммуникации с реальным миром, но теперь уже поздно – девочка выросла и потерялась в книжном зазеркалье. Ну так что, как она вам? Что скажете, Семен?

Чеботарев долго всматривался в лицо женщины, появившейся на экране; про таких говорят: звезд с неба не хватает, да, не красавица, но миловидная – застенчивая улыбка, длинные волосы, серые глаза за толстыми стеклами очков. И вообще не всем же звезды хватать – их и не хватит на всех. Короче, она подойдет… Хотя не факт, что «недоделанному принцу» она понравится, но попробовать можно.