Текст книги "В центре циклона"

– Огурец каперсами?! Звучит заманчиво! Но как вы научились готовить оливье? – удивилась Агата.

Поль пояснил, что рецепт ему подсказала Варя, и она же помогала ему готовить сегодняшний праздничный обед.

– Поль, вы превзошли сами себя! – воскликнула Агата. – И выглядит и пахнет все фантастически вкусно!

Капитан подливал всем вина и без устали травил свои любимые пиратские байки.

«Какой странный Новый год, – вздохнула Агата, – море, яхта, тропические фрукты, рассказы о пиратах… Еще год назад я и представить не могла, что следующий Новый год буду встречать вот так, с этими людьми». Она посмотрела на сидящих рядом с ней за столом Ивана и Варю, причем на Варю с особенной нежностью – за этот месяц девушка стала для нее все равно что сестрой (так бывает – иногда обстоятельства складываются так, что чужой человек в одночасье становится для тебя самым близким).

– Иван, а вы любите Новый год? – спросила Агата.

Иван пожал плечами:

– Не знаю. Кажется, когда-то любил, но это было давно, в прошлой жизни. В прошлой жизни вообще много чего осталось. Наверное – все.

Агата печально улыбнулась – вот тут она его понимает, и у нее в прошлой жизни осталось «наверное, все». Ей вдруг вспомнились те детские новогодние праздники из ее далекого прошлого. Новый год в их семье всегда любили. В зале ставили большую, под потолок елку, мама пекла торт, и все-все, даже кот Буся получали в этот день подарки. Чудесный свет тех новогодних дней долго-долго сиял ей сквозь годы. Став взрослой, она постаралась передать то волшебное ощущение праздника и чуда своему сыну Николаю. Как бы она ни была занята, но сценарий на Новый год всегда был неизменен: елка, подарки, торт, и на Колины каникулы отложить все дела, чтобы провести их с сыном. Агата вздохнула: стоило ей вспомнить про Колю – сердце кольнуло, как и всегда, когда она вспоминала о нем.

Предупредив, что скоро вернется, она ушла к себе в каюту. Агата включила ноутбук и позвонила сыну.

Коля ответил сразу, но по его сбивчивому тону и рассеянному взгляду Агата поняла, что она позвонила не вовремя. Так и оказалось – Коля с женой ждали в гости родителей Джейн, и им явно сейчас было не до нее. Словно оправдываясь, Агата сказала, что хотела поздравить его с Новым годом.

– Да, мама, – кивнул Коля, – и я тебя поздравляю. И Джейн.

Колина жена Джейн помахала рукой, выдала типичную американскую улыбку – ослепительные зубы и ни грана искренности, и куда-то умчалась.

Коля выглядел напряженным – его тоже ждали неотложные дела, но поскольку он был вежливым человеком, он не мог закончить разговор просто так.

– Мама, а я как раз сегодня рассказывал Майклу про русский Новый год! Вы пока с ним поговорите, а я скоро вернусь, – Коля вышел из комнаты.

Увидев на экране своего внука Майкла, Агата пригляделась к мальчику – светленький, сероглазый, на Колю ничуть не похож. А на кого? Агата внутренне охнула: «он похож на своего прадеда – моего отца. Те же глаза, черты лица, и даже привычка смешно морщить брови. Как же я раньше этого не замечала!»

– Можно я буду звать тебя Мишей? – спросила Агата внука. – На русский лад?

Мальчик кивнул.

– Что у тебя нового, Миша? – поинтересовалась Агата.

Мальчик вдруг метнулся куда-то в сторону и исчез. Агата заволновалась – ну вот, и внуку не до нее… Но через минуту Миша прибежал и показал ей худого нескладного котенка. Котенок смешно дрыгал лапами, пытаясь удрать из Мишиных рук.

– Кто это у тебя? – удивилась Агата.

– Мы завели кота, мама, – сказал вернувшийся к экрану Коля, – Отгадай, как мы его назвали?

Агата пожала плечами – откуда же мне знать?!

– Помнишь, ты рассказывала, что у тебя в детстве был кот Буся? – рассмеялся сын. – Мы назвали его…

– Буся! – с забавным американским акцентом прокричал в камеру мальчик.

– Это хорошо, – улыбнулась Агата сквозь слезы, – С Новым годом, Миша!

Внук, чуть запинаясь, на русском, ответил ей: – С Новым годом!

Агате захотелось погладить экран рукой и коснуться Миши. Теперь она знала, что маленький американец Майкл, так похожий на прадеда, став взрослым, сохранит свою русскую идентичность (в конце концов, нашу русскую природу ничем не перешибешь).

– Ма, а в Москве холодно? – спросил Коля.

Агата растерялась – не может же она сказать, что она на Карибах?! И про яхту она не может ему рассказать, и про свой диагноз, и про то, что этот Новый год последний в ее жизни. Нет, конечно, рано или поздно она расскажет ему обо всем, и попрощается с ним, но не сейчас… Не сейчас.

– Да, – твердо сказала Агата, – в Москве холодно, идет снег.

– А на Красной площади голубые ели, и скоро пробьют куранты, – вздохнул Коля. Что-то в нем вдруг промелькнуло такое детское – от того мальчика Коли. Может потому, что в Новый год все мы немного дети…

– Мама, я хотел сказать, – Коля замялся – он не привык говорить ей нежности, – я люблю тебя. Очень люблю.

Много ли надо матери? Однажды услышать слова, которые означают, что ее жизнь прожита не зря.

Захватив с собой фотоаппарат, Агата вышла на палубу – солнце уже опускалось в море, и она хотела успеть запечатлеть последний в этом году закат. Агата долго прицеливалась камерой, пытаясь поймать идеальный кадр. Куривший неподалеку Поль, с улыбкой наблюдал за ней.

Агата успела снять прекрасный багровый закат, навсегда сохранить его на снимке, и он тихо догорел. На море опустилась ночь. Огромные южные звезды освещали путь белоснежной «Liberte».

Капитан рассказывал Агате о звездах, читал ей карту звездного неба. В какой-то миг Агата махнула рукой в небо, и сказала: – Я скоро буду там…

Поль кивнул. Понял он ее, или нет, Агата не знала, но это было неважно.

Море земное и небесное – полное звезд, сливались в одно, год уходил.

«Мой последний Новый год», – подумала Агата.

Глава 12

Могла ли представить Варенька-молекула, что однажды ей придется встречать Новый год в Карибских морях?! Нет, конечно – она ведь не пиратка, и не какой-нибудь олигарх, она вообще прежде никуда дальше Москвы не выбиралась, ну разве что в детстве к дедушке с бабушкой на дачу полоть грядки, а тут на тебе – такие – то «грядки» в виде моря и экзотических островов! Вот и выходит, что все можно рассчитать, объяснить научно, спрогнозировать и предусмотреть, все, кроме полной непредсказуемости жизни и некой загадочной иррациональной силы, управляющей вселенной. И это открытие, пожалуй, было главным откровением Вареньки в этом странном путешествии.

Вообще сегодняшний праздник казался Варе отчасти нереальным – ну потому что у русского человека образ правильного Нового года крепко встроен в сознание, и Карибы в него не входят. А вот заснеженная Москва и елки на площадях, – да. Стоит только закрыть глаза, и ты увидишь старый московский дворик и снег, снег…

Проскочить по январям назад – в детство, вспомнить те чудесные новогодние праздники, какие для них с Зоей устраивали родители, и милые, дорогие сердцу, истории. Например, о том, как маленькая Зоя как-то под Новый год опрокинула елку и расплакалась, потому что боялась, что ее будут ругать из-за разбившихся елочных игрушек, а Варя тогда, чтобы ее успокоить, взяла вину на себя и сказала родителям, что это она уронила елку. Или вот еще: однажды на Новый год семилетняя Зоя подарила ей подарок – маленький кактус в горшочке. Чтобы его купить, Зоя долго копила деньги. Варя даже прослезилась, поняв, сколько нежности и любви в этом колючем кактусе; в тот новогодний вечер, рядом с младшей сестрой она была абсолютно счастлива.

Хорошее было время, и все – все тогда были живы.

Интересно – из каких элементов состоит счастье? Какова его формула? Варя знала все химические формулы и могла определить химический состав всего на свете, за исключением этой тончайшей материи.

Она смахнула слезу.

– Не реветь, – строго сказал Иван.

Варя вздрогнула – он подошел незаметно.

– Такое дело – по случаю Нового года истерики отменяются, – усмехнулся Иван.

Варя улыбнулась сквозь слезы: – Да я и не собиралась, просто подумала о Москве, о родителях… Вспомнила наше с сестрой детство.

* * *

Тина протянула Зое новогодние подарки: вкусности, милые женские безделушки, и свой главный подарок – картину, которую она вчера купила на рождественской ярмарке.

Вчера, только увидев эту необыкновенную картину, Тина загорелась желанием ее купить. Картина представлялась ей иллюстрацией к волшебным рассказам Грина: на берегу моря, всматриваясь вдаль, стояла девушка, ветер развевал ей волосы, море вздымалось, и где-то вдалеке плыл корабль. Среди зимней выстуженной Москвы картина казалась настоящим чудом – островком моря, солнца, счастья; она обладала тем невероятным эффектом, каким обладает морская раковина – поднесешь к уху и услышишь, почувствуешь море. Полотно стоило дорого, и все-таки Тина его купила, уже зная, кому его подарит.

Зоя долго смотрела на подарок, потом подняла на Тину изумленные глаза: – Море? Знаешь, я ведь никогда не была на море…

– А теперь море всегда будет с тобой, – улыбнулась Тина.

– Спасибо, – серьезно сказала Зоя и, поставив холст на больничный подоконник, попросила Тину что-нибудь ей рассказать.

Тина могла рассказывать, о чем угодно – об управлении вселенной силой мысли, о красивых физических теориях Кира, о своих кошках, о Егоре Осипове – Зоя была благодарным слушателем, она слушала Тину очень внимательно, не перебивая.

Когда Тина замолчала, Зоя достала из кармана деревянный гребешок и попросила: – Пожалуйста, расчеши мне волосы! Так всегда делала мама, а потом Варя.

Тина перебирала гребешком длинные тяжелые волосы Зои: – Ты красивая, Зоя!

В волнах золотых волос засияли голубые глаза Зои; настоящие голубые озера, но сколько в них было печали, а иногда на дне мелькал страх…

– Ты любишь Новый год, Зоя? – спросила Тина.

Зоя кивнула: о, да, люблю.

Тина обрадовалась, но тут же где-то в районе сердца ее кольнуло: Новый год, праздники, а эти бедняги здесь в больнице, словно выключены из жизни.

Зоя коснулась рукой подаренной Тиной картины и вздохнула: – Не знаю, разрешат ли мне повесить ее в палате?!

– А что, могут не разрешить?

– Да. Но тогда я буду прятать ее под подушкой. Так даже лучше – я буду слышать, как шумит море, и разговаривать с Варей. Варя ведь сейчас на море?

Тина сникла – слова Зои разрывали ей сердце.

– Как ты думаешь, я когда-нибудь выйду отсюда? – вдруг спросила Зоя.

На минуту, только на минуту Тина замешкалась, потом твердо сказала: – Да. Выйдешь.

– Вы с Варей меня заберете? – в Зоиных глазах загорелось что-то новое. Может быть, это была надежда.

Тина сжала ее руку.

– А что мы будем делать, когда я уйду из больницы?

– Ну как что?! – улыбнулась Тина. – Гулять по городу, есть мороженое, смотреть кино…

– Кино-мороженое-гулять, – как-то быстро, скороговоркой проговорила Зоя и закивала: – да-да, я все это люблю.

– И мы обязательно поедем к морю! – Тинины слова звучали, как клятва.

В комнату заглянула медсестра: – Зоя, пора прощаться с гостями.

Зоина улыбка сошла с лица.

– А теперь я должна идти? – то ли вопросительно, то ли утвердительно – самой себе сказала Зоя. Голубые озера погасли.

Тина обняла Зою – она бы очень хотела забрать ее прямо сейчас, но…

Тина вышла во двор больницы, снег сыпал как из ведра.

Все время пока Тина стояла на остановке и ждала автобуса, она думала о том, как помочь Зое. «Лечат ли ее здесь? Даже если лечат, очевидно, что лечение не помогает. Возможно, Зое помогло бы что-то нетрадиционное, вроде того, что мы используем в агентстве? Может, придумать для нее какой-то сценарий перезагрузки? Я выясню, что все-таки с ней случилось, и поговорю с Кайгородской – Ая должна нам помочь. В конце концов, я пообещала Зое вытащить ее отсюда».

Тина села в подошедший автобус, и поехала домой.

На самом деле все, чего Тина хотела в Новый год от вселенной – так это встретить Новый год вдвоем с Егором. При этом ни о чем особенном она и не мечтала – да хоть бы они с Егором просто сидели вместе, слушали музыку, или она бы смотрела, как Егор пишет свой роман, а потом бы тихонечко ушла… Тина просила у вселенной так немного, но даже это не исполнилось.

…Когда Егор открыл ей дверь, Тина, уже по выражению его усталого недовольного лица, сразу поняла, что их общий Новый год отменяется. В ту же минуту Егор подтвердил ее догадку – да, отменяется. Правда, он деликатно сказал, что вообще отменил для себя праздник, но Тине от его деликатной отговорки легче не стало. В довершении ко всему, зайдя в его комнату, она увидела на экране телевизора… застывшее лицо Аи. Поняв, что перед ее приходом Егор смотрел какие-то записи с участием Аи, Тина совсем сникла: «Да он просто помешан на ней!».

На душе у нее чуть просветлело только, когда на прощание Егор подарил ей новогодний подарок – красивый ежедневник и дорогую ручку; на самом деле она бы обрадовалась любой мелочи, подаренной Егором, хоть магниту на холодильник, лишь бы это был подарок Егора, лишь бы получить подтверждение того, что он думал о ней.

Тина вернулась к себе в квартиру и раскрыла ежедневник: дорогая кожа, желтоватые, как – будто состаренные страницы – красивый! Из ежедневника вдруг выпала маленькая открытка. Тина подняла ее, прочла и почувствовала такую боль, будто ее сейчас как бабочку прокололи острой иглой. «С Новым годом, Ая…» – было написано в открытке, и это означало, что подарок предназначался не ей, а другой – обожаемой Егором Ае. Тина разорвала открытку на мелкие кусочки – такие же, на какие разорвали ее сердце. Она легла на диван и заплакала.

Настенные часы тикали, новый год подбирался все ближе. В какой – то миг Тина приподнялась с дивана и посмотрела на часы – до Нового года оставалось всего ничего. И тут ее телефон запиликал – пришло смс от Кирилла.

«Моя дорогая сестренка, – писал Кир, – раз уж в этой версии вселенной идет снег, и люди отмечают Новый год – я поздравляю тебя с праздником! Хотя вполне возможно, что в других ее вариантах, Нового года в принципе не бывает. Как бы там ни было, знай, что в любых версиях вселенной без исключения – я всегда буду твоим другом».

* * *

Конец декабря

Подмосковье

Утром, выйдя на кухню и увидев на календаре сегодняшнюю дату, Рубанов вздохнул: стало быть, – тридцать первое… Про то, что тридцать первого декабря нормальные люди отмечают Новый год, Рубанов помнил, в этом случае логический ряд выстраивался сразу: елка, оливье, шампанское.

При этом настроения у него, конечно, не было никакого – и на елку с шампанским не хватит, а тут еще предстояла пытка «Щелкунчиком»!

Рубанов выглянул в окно – во дворе Ксения кормила собак. Сергей поставил чайник на плиту, сел за стол, пригорюнился.

На кухню вошла зарумянившаяся с мороза Ксения. Она улыбнулась Сергею, словно была несказанно рада его видеть.

– Здрасьте, здрасьте, – пробубнил Рубанов, не разделяя ее радости.

– Между прочим, сегодня Новый год! – со значением, как – будто она сообщала исключительно важную вещь, сказала Ксения, снимая с плиты попыхивающий чайник.

Рубанов, чтобы поддержать беседу, спросил, как она обычно отмечает Новый год.

– А я теперь его вообще не отмечаю, – призналась Ксения.

Сергей вскинул на нее удивленные глаза – почему?

– Я всегда ждала от этого праздника чего-то чудесного, невероятного, но мои ожидания никогда не сбывались, понимаете? И я отчаялась ждать, устала обманываться. Теперь ничего не жду – ложусь спать и все. Так легче. Просто все сразу встало на свои места.

Сергей пожал плечами – ну может и правильно.

– Мой Новый год – это «Щелкунчик», – грустно улыбнулась Ксения, – для меня этот спектакль – единственная составляющая праздника. Кстати, нам пора собираться в театр!

…Рубанов оценивающе разглядывал принаряженную Ксению: синее бархатное платье в стиле провинциальный шик, туфельки за пять копеек, не слишком подходящая для торжественного выхода, сумочка… Однако отсутствие внешнего лоска в Ксении с лихвой перекрывала какая-то произошедшая перемена в ее внешности. Ну конечно – глаза! Барышня сняла очки. В первый раз Сергей увидел ее без очков.

Ксения объяснила ему, что вчера купила себе линзы.

Рубанов одобрительно кивнул: – Да, без очков гораздо лучше. Вот еще волосы…

– А что волосы?

Сергей вытащил из ее волос заколку: – Вот так красиво!

Серо-голубые глаза Ксении сияли, волосы волнами покрывали точеные плечи. «Эх, ее бы приодеть, – вдруг подумал Рубанов, – и желательно не в том магазине, где мы покупали мне одежду. Ведь красивая женщина…»

Рубанов никогда не был особым поклонником балета, но в данном случае он благосклонно счел, что балет с детишками оказался довольно милым: симпатичные Маша, Щелкунчик, фея драже и даже мыши. И тем более детишки так стараются, а их бабушки с дедушками прямо ладоши отбили «бурными аплодисментами».

Ну ладно, с балетом все было понятно, но вот что изрядно удивило Сергея – так это реакция Ксении на происходящее. Ксения смотрела спектакль – замерев, не дыша, распахнув глаза и душу. «Чудная, – подумал Рубанов, уставившись на свою спутницу, – вроде не девочка, а вот надо же – умиляется, как ребенок. Интересно, она просто странная или больная на всю голову?»

В перерыве спектакля Ксения предложила ему сходить в буфет. Сергей было запротестовал, но Ксения проявила настойчивость: «пожалуйста, это же часть праздничной программы!», и буквально потащила его за собой. Кстати, когда в буфете Ксения заказала для них бутерброды с икрой и два бокала шампанского, Сергей рефлекторно – привычным движением хозяина жизни потянулся к внутреннему карману пиджака за бумажником, и – осекся. В карманах – тянись не тянись – ничего не было. Однако же жест – инстинктивный, устойчивый, говорил о том, что когда-то Рубанов знавал лучшие времена.

После спектакля снежными улочками возвращались домой. В новогодний вечер в этом маленьком дремотном городке было весьма оживленно – люди сновали туда-сюда в предпраздничной суете, толпились в магазинах.

Ксения остановилась у одного из магазинов, и попросила ее подождать: «Николай, я забегу купить мандарины и торт к Новому году».

В окно магазина Рубанов видел, как Ксения выбирает торт, кладет в корзинку мандарины. Он даже увидел, как она вдруг неизвестно чему улыбнулась, видимо, подумав о чем-то приятном. Сергею было почему-то жаль Ксению, особенно после ее признания в том, что она давно перестала отмечать Новый год и ждать от него чего-то необыкновенного. Конечно, Рубанов и сам не принадлежал к числу людей верящих в дедов морозов и в мешки с чудесами, но все-таки Ксения – молодая женщина, и ей положено радоваться праздникам и верить во всякие там новогодние сказки, и, кстати сказать, в любовь. «Что ж, неужели не нашлось нормального мужика для такой хорошей женщины? – вздохнул Сергей. – Чтобы он при ней был такой… Санта-Клаус, исполняющий все ее желания?»

Впрочем, Рубанов уже понял, что жизнь не особенно баловала Ксению – какая-то она явно была… не долюбленная. И может быть поэтому, Сергею захотелось сделать для нее что-то хорошее. Прямо сейчас. Ну хоть какое-нибудь маленькое чудо, или сюрприз. Но вот незадача – в настоящее время миллионер Сергей Петрович Рубанов, привыкший дарить любовницам королевские подарки – машины, бриллианты, меха, не мог купить Ксении даже эти самые чертовые мандарины. Он вообще ничего сейчас не мог. Рубанов угрюмо засопел, заерзал – ну хоть что-нибудь придумать?! Оглянувшись, он вдруг заприметил, что на другой стороне площади продают елки. Рубанов двинул к елочной ярмарке, рассудив, что сейчас, вечером тридцать первого декабря елки уже все равно никому не нужны, и можно попытаться разжиться деревом «за просто так».

«Елочный» продавец – приземистый мужик лет пятидесяти, совершенно не походил на доброго продавца рождественской ярмарки – вид у него был довольно зверский, и лицо исключительно неприветливое (на этом морозе мужик замерз, как собака, и эти елки видел уже в гробу). Притопывая от холода, мужик осатанело смотрел на прохожих: мало того, что елочный бизнес оказался убыточным, да еще за эти дни он все время промерзал до самых костей.

Рубанов подошел к продавцу: – Слышь, друг, такое дело… Подари мне дерево, а?!

– Ты чо? – вылупился продавец. – С каких щей я тебе должен что-то дарить?!

– А давай считать, что ты этот… Дед Мороз, и делаешь в Новый год добрые дела?! – не растерялся Рубанов.

– Я не Дед Мороз, – покачал головой хмурый мужик, – я – «ЧП Исакович».

– Ну ладно, пусть будет ЧП, – не стал спорить Рубанов, – но ведь человек из ЧП тоже может быть добрым человеком?! Слышь, Исакович, будь другом – подари мне елку? Ну хоть самую кривую и лысую. Понимаешь, у меня ни денег, ни счастья, ни дома, ни даже памяти, и все что будет хорошего в моей жизни – только эта елка.

Елочный мужик ошалело глядел на Рубанова минуту-другую, потом схватил здоровенную разлапистую ель и сунул ее Сергею: – А, ладно, держи, братан. Согласен быть твоим персональным Дедом Морозом.

Увидев Николая с елкой, Ксения сначала изумилась, а потом вдруг… заплакала.

– Что такое? – испугался Рубанов. Признаться, женских слез он на дух не выносил. – Я сделал что – то не то?

– Это я от радости, – улыбнулась Ксения сквозь слезы, – надо же – елка, просто чудо какое-то. Я ведь елку последний раз ставила еще, когда была жива моя мама.

…Рубанов тащил елку и пакет с мандаринами, Ксения чуть отставала от него на шаг (Сергей был гораздо выше ее и ходил быстрее, не имея привычки подстраивать шаг под кого-то). Неожиданно Ксения остановилась, как вкопанная, и Рубанов был вынужден притормозить.

– Николай, а я, знаете, что, подумала… – начала Ксения.

Рубанов придержал сползающую с плеча елку: – Ну откуда же мне знать?!

– Я подумала, что, может, наш встреча совсем не случайность? – застенчиво сказала Ксения. – Потом знаете, я в случайности вообще не верю.

Рубанов уставился на нее – в каком смысле?

– Может, кому-то было нужно, чтобы вы оказались… – она запнулась, – там, где оказались, и чтобы мы с вами встретились.

– Кому было нужно? – хмыкнул Рубанов.

– Судьбе. Некому небесному диспетчеру…

– Уж я бы этому небесному диспетчеру устроил бы такой разбор полетов! – в сердцах буркнул Рубанов и погрозил кому-то вверх елкой, как кулаком.

Дома Ксения взялась за праздничные приготовления: «Николай, у меня на антресолях есть старые, еще от мамы, елочные игрушки… Вы мне поможете их достать?» Рубанов с готовностью слазил на антресоли, достал ящик с игрушками, установил елку, и по просьбе Ксении нахлобучил на елочную макушку большую красную звезду.

Пока они наряжали елку, Рубанов спросил Ксению, что за фотографии висят у нее на стенах. Ну положим, Толстого с Достоевским он признал (и судя по довольной улыбке Ксении, заработал себе очко), а вот этот мужик? Наверное, отец? Или дед?

– Это же Архип Иванович! – рассмеялась Ксения.

– Твой прадед? – не понял Рубанов.

– Это Архип Иванович Куинджи! Мой любимый художник! – Ксения схватила Рубанова за руку и потянула к столу. – Вот видите, Николай, у меня над столом висят его репродукции? Вот моя любимая «Ночь на Днепре». Понимаете, когда я смотрю на эту картину, мне хочется уйти в эту ночь, раствориться в ней. Вы только посмотрите, какой здесь волшебный фантастический свет! Картина же светится! Сколько лет прошло, а Архипа Ивановича обвиняют в том, что он добавлял в свои краски фосфор. А это не фосфор, это – обычная магия, волшебство, обыкновенное чудо таланта!

Рубанов смотрел на Ксению, словно бы видел ее в первый раз – у нее самой лицо сейчас светилось. И какой-то особенный свет лился из глаз. Обычная магия?

– А еще, кроме своего несомненного таланта, Архип Иванович был прекрасным человеком, – вздохнула Ксения, – он многим помогал, и все свое состояние завещал братьям-художникам. Знаете, я часто хожу в Третьяковку – к Архипу Ивановичу в гости… Смешно?

– Нет, – серьезно сказал Рубанов. Теперь он действительно не находил странности Ксении смешными или нелепыми, а ее саму перестал считать малохольной.

Наряженная елка переливалась огнями (а спасибо тебе, добрый человек Исакович!), на столе стояло блюдо с мандаринами и салатами – все, как у людей! Рубанов сидел во главе стола, как хозяин дома, и не сказать, что он по-прежнему чувствовал себя потерянным.

Ксения завершала последние праздничные хлопоты, но вдруг вскинулась – спохватилась:

– Ой, Николай, у меня же есть для вас новогодний подарок!

С каким-то небывалым трепетом она протянула ему книгу: – Вот… раритетное издание стихов моего любимого Гумилева. Эта книга мне особенно дорога, можно сказать – от души отрываю…

– Может тогда не надо? – испугался Рубанов.

– Вам – мне не жалко. Я хочу, чтобы она была у вас… у тебя, – Ксения покраснела.

Рубанов держал в руках книгу – в жизни Сергея, давно не удивлявшегося самым дорогим и экзотическим подаркам, этот, наверное, был самым странным и трогательным.

– А у меня нет для тебя подарка, – Рубанов развел руками.

Ксения улыбнулась: – Да, пустяки. Вон ты мне какую чудесную елку подарил!

Тихий новогодний вечер, снег за окнами, свечи. Удивительно – Рубанов так и не помнил ни своего имени, ни своей прошлой жизни, но какое-то далекое, казалось, давно забытое воспоминание, может быть, из детства, вдруг шевельнулось в нем, и Сергей подумал, что да – он ничего про себя не знает, но, в конце концов, каким бы ни было его прошлое, и чтобы ни случилось в будущем, сейчас ему хорошо. В настоящем.

Он поделился своей мыслью с Ксенией, и она благодарно отозвалась – сказала, что, по – сути, мы и есть только сейчас – в настоящем.

Сергей кивнул – ему нравилось это настоящее.

* * *

Семен Чеботарев стоял во дворе дома Ксении. В ее освещенные окна на первом этаже было видно все, что происходит в квартире. Ксения в милом платье в горошек хлопотала на кухне; заварочный чайник в цветах, чашки, блюдца, пироги – живописная картина домашнего уюта. Семену было приятно наблюдать за Ксенией, – с некоторых пор она вызывала у него симпатию, но когда на кухню вошел «недоделанный принц» Рубанов, Семен чуть не крякнул с досады.

Чеботарев вдруг поймал себя на мысли, что хочет быть на месте этого… недоделанного; чтобы вот такая светловолосая женщина с лучистыми глазами и в платье в горошек, наливала ему чай из цветастого заварочного чайника по утрам, и чтобы впереди у них был целый день, и целая жизнь.

Увидев, что «недоделанный» подошел к Ксении и обнял ее, Семен неожиданно почувствовал необъяснимую ярость. А когда он увидел, что Ксения обвила руками шею Рубанова – задохнулся от какой-то боли. Боль вообще была такая, словно Семену со всей силы дали в поддых.

Чеботарев отошел от окон, присел на лавку у соседнего подъезда, огляделся по сторонам. Во дворе сидели два пса – в стиле домино: черно-белый и бело-черный. Дурные и очень несчастные. К ночи похолодало, а идти псам явно было некуда. Бело-черный даже завыл от тоски. «Как я тебя понимаю, брателла, – вздохнул Семен, – я бы и сам сейчас повыл на луну».

Чеботарев и впрямь сейчас ощущал себя неприкаянным и бездомным. На всем белом свете его никто нигде не ждал. В эти последние часы старого года он чувствовал запредельное одиночество и тоску.

В окнах Ксении вдруг погас свет. Семен достал пачку сигарет и нервно закурил. У него почему-то было недоброе предчувствие, и уверенность в том, что счастливого конца в истории Ксении и Рубанова не будет, что вскоре случится что-то непредвиденное, чего эти его коллеги – прости господи, криэйторы, предвидеть никак не могли.