Текст книги "Когда бьет восемь склянок"

Глава 5
Среда, сумерки – 20.40

Среди множества смешных и ни на чем не основанных представлений, распространяемых людьми, не ведающими того, о чем они болтают, есть одно, особенное, специально для слабоумных, а именно представление о том, что утонуть – значит избрать самый мирный, легкий, чуть ли даже ни приятный вид смерти. Это не так. Это ужасная смерть. Могу утверждать так, потому что пробовал тонуть – и мне это ничуть не понравилось. Мне казалось, что голова раздулась, будто ее накачали сжатым воздухом, боль в ушах и главах была просто дикой, ноздри, рот и желудок полны морской воды, а мои разорванные легкие, казалось, кто-то облил бензином и поднес спичку. Может быть, если бы я открыл рот и, чтобы сократить затянувшуюся агонию, сделал бы глубокий вдох – последний в своей жизни, может быть, если бы я сделал это, конец наступил бы легко, мирно и приятно. Однако до конца дней я не поверю в это.

Проклятую дверь заклинило. После попаданий в фюзеляж, после удара о рифы, а затем о морское дно, было бы чудом, если бы ее не заклинило. Я толкал ее и тянул к себе, молотил кулаками. Она не двигалась. Кровь клокотала и шумела у меня в ушах, огненные тиски сдавили грудную клетку, крушили ребра, выжимали из легких жизнь. Я уперся ногами в приборную доску и вцепился в ручки двери. Я упирался ногами и выкручивал ручку с такой силой, на какую только способен человек, знающий, что его ждет смерть. Ручка отломилась, меня отбросило назад и вверх, в хвост фюзеляжа, и тут мои легкие не выдержали. Смерть не могла быть хуже этой агонии. Воздух вырвался из наполненного водой рта и ноздрей, и я сделал судорожный вдох, тот самый последний вдох, который должен наполнять легкие морской водой.

Но легкие не наполнились морской водой, они наполнились воздухом. Ядовитым сжатым воздухом, насыщенным парами бензина в масла, но тем не менее – воздухом. Уровень воды достигал шеи. Я сделал полдюжины глубоких вдохов, чтобы унять огонь в легких и шум в голове, а потом до предела протиснулся в хвостовую часть фюзеляжа. Теперь вода была по грудь. Я пошарил рукой в темноте, чтобы оценить имеющееся в моем распоряжении запасы воздуха. Точно судить было невозможно, но мне показалось, что его хватят минут на десять-пятнадцать, учитывая то, что он находится я сжатом виде.

Я двинулся влево поперек фюзеляжа, глубоко вздохнул в оттолкнулся. В восьми футах от кресла пилота должен быть пассажирский люк, может быть его дверцу удастся осилить, Я нашел ее – не дверцу, а дыру, где она должна была быть. Удар заклинивший одну дверцу, вышиб другую. Я вернулся в хвостовую часть и подкрепился несколькими глотками сжатого воздуха. Теперь он не показался мне столь замечательным, как в первый раз.

Теперь, когда я знал, что могу выбраться в любую минуту, я не спешил. Если что я отличает тех парней наверху, так это педантизм. Для них сделать работу наполовину все равно, что не сделать ее вообще, Сюда они могли добраться только на лодке, и теперь эта лодка наверняка кружит над тем местом, где упал вертолет, а ее экипаж не отмечает успех со стаканами в руках. Эти парни светят с обоих бортов факелами м прожекторами, выискивая какое-нибудь волнение на поверхности. И оружие у них наготове.

Я могу только гадать, сколько времени наверху будут ждать – в том, что ждать они будут, я не сомневался ни кинуты. Но я ничего не мог поделать с постоянно ухудшающимся воздухом. Просто удивительно, сколько времени может провести человек в столь душной, загрязненной обстановке – кислорода все еще оставалось на несколько минут. Я однако я не мог сидеть здесь бесконечно. Может быть, я и так уже ждал слишком долго?

Я постарался припомнить все, чему меня учили когда-то, когда я работал морским спасателем. Как долго я нахожусь под водой? Как глубоко? Сколько времени продолжалось погружение? Тогда я не ощущал хода времени. Может, погружение длилось секунд сорок. Где-то на пол пути я сделал последняя глоток воздуха, прежде чем погрузился в воду с годовой. Потом минуты полторы я боролся с дверцей. Минута на отдых, полминуты на поиски другого люка, а после этого, сколько еще? Шесть минут, семь? Не меньше семи. Значит всего около десяти минут. В горле появился твердых комок, стало трудно дышать.

Как глубоко погрузился вертолет? Это был вопрос жизни и смерти. Судя по давлению воздуха в кабине – достаточно глубоко. Но на сколько? Десять морских саженей? Пятнадцать? Двадцать? Я пытался мысленно представить карту побережья Торбея. В самом глубоком месте пролива доходило до восьмидесяти саженей, меня сбили ближе к берегу, стало быть, вполне могло быть, скажем, двадцать пять. Если его так – значит все. Финиш. Что говорят по этому поводу декомпрессионная таблица? Если человек пробыл на глубине тридцати саженей десять минут, он должен сделать при подъеме на поверхность остановку для декомпрессии не менее восемнадцати минут. Иначе азот, растворившийся в крови под давлением, вскипает и тогда… Даже если я находился на глубине двадцати саженей, то и тогда требовалась остановка на шесть минут – а если в мире было хоть что-то, в чем я был уверен на сто процентов, так это в том, что любые остановки не для меня. Я конченый человек. Мне оставалось только выбирать между муками компрессионной болезни и быстрой и верной гибелью от руки тех, кто ждал меня на поверхности. Я сделал несколько глубоких вдохов, стараясь вобрать весь оставшийся кислород в легкие, погрузился с головой в воду, преодолел расстояние до люка и устремился к поверхности.

Я потерял счет времени на пути вниз, я так же точно я потерял его, поднимаясь. Я плыл медленно, без рывков, расходуя всю энергию только для продвижения вверх но в то же время двигаясь не слишком энергично, чтобы экономно растрачивать запасы кислорода. Каждые несколько секунд я выпускал немного воздуха, совсем немного, чтобы слегка уменьшить давление в легких. Я смотрел вверх, но вода была черна, как чернила – надо мной, видимо, было саженей пятнадцать, слишком много, чтобы сюда проник хоть луч света. И вдруг незадолго до того, как запас воздуха был исчерпан, вода стала еще темнее, н я ударился головой о что-то твердое и неподвижное. Я ухватился за его что-то, подтянулся и оказался не поверхности, набрав полные легкие холодного, соленого замечательного воздуха. Я ждал мучительных приступов боли от декомпрессия, но их не было. По-видимому, я был на глубине не больше десяти саженей.

За последнее десять минут моему мозгу досталось не меньше, чем всему остальному телу, но он, видимо, пострадал сильнее, поскольку я никак не осознавал, за что держусь. Это был руль судна, и если еще оставались сомнения в этом, то достаточно было посмотреть на бледно фосфоресцирующую воду, которая разбегалась от двух медленно вращающихся винтов в паре футов от меня. Я вынырнул прямо под судном. Мне повезло – я мог попасть под один из винтов, который разрубил бы мне голову пополам. Даже и сейчас, если бы в машине дали полный назад, меня затянуло бы в водоворот, после чего я выглядел бы как после мясорубки. Но я прошел уже через такое, что бояться грядущего не было сил. Будем переживать неприятности в порядке их поступления.

Из своего укрытия я мог видеть освещенный прожектором риф – тот самый, о который мы разбились. Судно находилось ярдах в сорока от него, отрабатывая винтами против приливного течения и ветра. Прожектор обшаривал черную воду вокруг, на палубе никого не было видно, но мне не надо было объяснять, чем они там заняты – они наблюдали и ждали. Я не мог в темноте опознать судно, однако я подумал, что когда-нибудь смогу встретить его еще раз. Я вытащил из ножен на шее нож и сделал глубокую треугольную зарубку на задней кромке руля.

Вдруг послышались голоса. Я слышал голоса четырех человек, и мне не составило труда узнать каждый. Доживи я до мафусаиловых лет, и тогда я не смог бы забыть ни одного из них. – С твоей стороны ничего, Квиин? – Капитан Имри, организатор охоты на меня на борту «Нактсвилла».

– С этого борта ничего, капитан. – Я почувствовал, как у меня волосы шевелятся на голове. Квиин. Он же Дюрран. Мнимый таможенник. Человек, который почти задушил меня.

– А на твоей стороне, Жак? – снова спросил капитан Имри.

– Ничего, капитан. – Это пулеметчик. – Мы здесь уже восемь минут, пятнадцать минут с тех пор, как они пошли ко дну. У человека должны быть очень хорошие легкие, чтобы столько пробыть под водой, капитан.

– Ладно, хватит, – сказал Имри. – Сегодня ночью вы заработали премию. Крамер!

– Да, капитан Имри? – Голос такой же гортанный, как у капитана.

– Полный вперед. Вверх по проливу.

Я оттолкнулся и глубоко нырнул. Вода над головой вскипела в турбулентном фосфоресцирующем потоке. Оставаясь на глубине около десяти футов, я поплыл в рифу. Как долго я плыл, не знаю. Конечно, не больше минуты – мои легкие уже никуда не годились, даже в сравнении с тем, что они могли пятнадцать минут назад. Когда меня вынесло на поверхность, я натянул на голову воротник черной непромокаемой куртки.

Не стоило беспокоиться. Я видел только слабо мерцающий след уходящего судна и больше ничего. Прожекторы были погашены. Если капитан Имри считал, что дело сделано, значит оно было сделано. Судно шло в полной темноте без габаритных и навигационных огней.

Я повернулся и медленно поплыл к рифу. Добрался до камней и вцепился в них изо всех сил, что еще оставались в моем измученном теле. Я бы никогда не поверил, что какие-нибудь пятнадцать минут способны так выжать человека. Я оставался у рифа пять минут. Можно было торчать там хоть целый час, но время было не на моей стороне. Я опять соскользнул в воду и поплыл к берегу.

Три раза я пытался и три раза терпел неудачу, пытаясь перебраться через планшир «Фанркреста». Четыре фута, не больше. Всего четыре фута. Пустяк. Это йог бы осилить подросток. Но не Калверт. Калверт был уже старой, старой развалиной. Я позвал Ханслетта, но Ханслетт не выходил. Три раза я звал его, но он так и не вышел. «Файркрест» казался мрачным, покинутым и безжизненным. Куда он, черт побери, делся? Спит? Сошел на берег? Нет, сойти он не мог, он должен был оставаться на борту на случай каких-нибудь вестей от дядюшки Артура. Значит, спит, спит в своей каюте. Я почувствовал прилив гнева. Это было уж слишком, после того, что я испытал, его было слишком. Спит! Я закричал, что было сил, и стал колотить о стальной корпус судна рукояткой люгера. Но он не вышел.

Я сделал это с четвертой попытки. Рискованное было дело, но я сделал. Через несколько секунд я стоял, перегнувшись через планшир, держа в руке носовой конец от резиновой лодки. Я закрепил конец и отправился искать Ханслетта. У меня было что сказать ему.

Но я не мог этого сделать. Его не было на борту. Я обшарил «Файркрест» от носа до кормового рундука, но Ханслетта не было. Ни следов поспешного бегства, ни остатков еды или грязной посуды в камбузе, никаких следов борьбы – все чисто, все в полном порядке. Все как и должно быть. Вот только Ханслетта не было. Минуту или две я неподвижно сидел в салоне, пытаясь представить себе причины его отсутствия, но только минуту или две. Я ничего не придумал. Качаясь от усталости, вышел на верхнюю палубу, затащил резиновую лодку на борт. Никаких дурацких фокусов с якорной цепью, никакой маскировки – я не чувствовал себя способным на это, да и времени не было. Я выпустил из лодки воздух и засунул ее вместе с веслами в кормовой рундук. А если кто-нибудь появится на борту и начнет искать? Если кто-нибудь: офицер полиции, помощник комиссара или самый главный таможенник королевства, он сначала получит пулю в руку или, скажем, в ногу, а уж потом я выслушаю его объяснения. Если же это будет кто-либо из моих друзей, один из моих друзей с «Нантсвилла», то он получит пулю в лоб.

Я прошел в каюту и переоделся в сухое, не забыв и шотландский шарф. Кровоподтеки всех цветов радуги, которые Квиин оставил на моей шее, стали еще больше, мне пришлось обмотаться шарфом до самых ушей. Я посмотрел в зеркало. Казалось, на меня смотрит мой дедушка. Мой дедушка на смертном одре. Лицо покрылось восковой бледностью и осунулось, как лицо мертвеца. Капель крови не было, но сосновые иглы оставили свои следы, так что выглядел я, как человек, переболевший скоротечным лишаем, а чувствовал себя так, словно был болен скоротечной бубонной чумой…

Я проверил, находятся ли люгер и «лилипут» – они были упакованы в водонепроницаемый мешок после того, как мы покинули Даб Сгейр, – в рабочем состоянии. С ними все было в порядке. В салоне я плеснул себе на три пальца виски. Виски проскочило в глотку, как фокстерьер в нору за крысой – раз и там, и вторая порция прошла следом не замедлив. Старые замерзшие кровяные шарики встали на ноги и кое-как зашевелились. Это показалось мне обнадеживающим и я добавил еще немного, после чего они перешли на медленный галоп.

Послышался звук мотора.

Я поставил бутылку на место, выключил свет в салоне, хотя он был и незаметен снаружи из-за плотных вельветовых штор, и занял позицию за дверью салона. Я был почти уверен, что предосторожности излишни – десять против одного, что это Ханслетт, который возвращается с берега. Но почему он не взял шлюпку, подвешенную на корме? Возможно, кто-то подбросил его к берегу, а теперь возвращается обратно.

Лодочный мотор сбавил обороты и перешел на нейтраль, дал задний ход, потом снова нейтраль. Легкий удар и тихие голоса, я услышал, когда кто-то карабкался на борт, потом мотор заработал снова.

Над головой послышались шаги, посетитель – там был один человек – направляется к рулевой рубке. Пружинистые, уверенные шаги человека, который твердо знает, чего ему надо. Было только одно «но» – это не были шаги Ханслетта. Я прижался к переборке, достал люгер, снял его с предохранителя и приготовился встретить своего гостя в лучших традициях Хайленда, с которыми уже успел познакомиться.

Скрип открываемой двери рулевой рубки, потом более громкий скрип – дверь закрыли твердой рукой. Луч света от фонаря пришельца спускался – четыре ступеньки вниз от рулевой рубки к салону. Он потоптался на месте, луч обшаривал стены в поисках выключателя. Я вышел из-за двери и одновременно сделал три вещи; обхватил гостя за шею, уперся коленом ему в поясницу и вставил ствол люгера в ухо. Грубая выходка, но не слишком грубая, если это был мой приятель Квиин. По тому, как он застонал от боли, я понял, что это кто-то другой.

– Это не слуховой аппарат, ты уже, наверное, понял, приятель. Это люгер. Стоит легонько нажать, и ты уже в лучшем мире. Так что не выводи меня из себя.

Лучший мир не прельщал его. Он не стал выводить меня из себя. Из его глотки вырвался какой-то булькающий звук, словно он пытался что-то сказать или вздохнуть, но он не пытался вырваться. Я слегка уменьшил давление.

– Возьмись за выключатель левой рукой. Медленно.

Аккуратно.

Он все сделал очень медленно и аккуратно. Свет залил салон.

– Руки за голову. Еще выше. Он был образцовым пленником, этот тип, он делал все именно так, как ему приказывали. Я толкнул его вперед, на середину комнаты и велел посмотреть на меня.

Он был среднего роста, щегольски одетый: в пальто с воротником из астраханских смушек и меховой казацкой папахе. Хорошо ухоженная белая борода и усы, по центру бороды шла удивительно ровная полоса черных волос – такую мне доводилось видеть только однажды. Загорелое лицо покраснело – либо от гнева, либо от удушья. Думаю, что и от того, и от другого. Он опустил руки и без спроса уселся в кресло, вытащил монокль, вставил его в правый глаз и уставился на меня с холодным бешенством. Не отводя от него взгляда, я положил люгер в карман, нацедил в стакан виски и подал его дядюшке Артуру. Вице-адмиралу, сэру Артуру Эрнфорду-Джейсону, кавалеру ордена Вани 3-й степени и прочая, прочая.

– Я мог вас прикончить, сэр, – сказал я с укоризной.

– Да, вы могли меня прикончить. – Голос его звучал полузадушенно, пожалуй я приложил большее усилие, чем следовало. – Вы всегда так встречаете гостей, Калверт?

– У меня не бывает гостей, сэр. У меня нет друзей. По крайней мере на Западных территориях. У меня есть только враги. Я не ожидал увидеть вас здесь, сэр.

– Надеюсь, что так. После такого приема, остается надеяться, что не ожидали. – Он помассировал горло, выпил немного виски и откашлялся. – Я и сам не предполагал здесь оказаться. Вы знаете, сколько было на борту «Нантсвилла»?

– Думаю, около миллиона.

– Вот и я так думал. Восемь миллионов! Только подумайте, потерять восемь миллионов фунтов. Золото, которое переправлялось в Штаты, в подвалы Форта Нокс, обычно грузили малыми партиями, по 108 слитков за раз. В целях безопасности. Для надежности. На случай, если что не так. Но банк был уверен, что на этот раз все будет нормально, его агенты погнались за вознаграждением и поступили очень умно, погрузив четыреста сорок слитков сразу, никому ничего не сказав. Восемь миллионов. В Главке сходят с ума. И все валят на меня.

А теперь он прибыл сюда, чтобы все свалить на меня. Я сказал:

– Вы должны были мне сообщить об этом. О том, что появитесь здесь.

– Я пытался. Но вы нарушили предписанный график связи. Самое элементарное нарушение, Калверт, и самое серьезное. Поэтому я и понял, что ваши дела стали еще хуже. Поэтому я решил, что требуется мое присутствие. И поэтому я прибыл военным самолетом, а затем спасательным катером… – Должно быть, у него был самый быстроходный катер из всех, что а видел в заливе. – Где Ханслетт?

– Не знаю, сэр.

– Вы не знаете? – Он спросил самым спокойным невыразительным тоном – тем, который я терпеть не мог. – Вас не было на борту, не так ли?

– Да, сэр. Боюсь, его увезли силой. Пока не знаю, каким образом. Что вы делали последние два часа, сэр?

– Лучше вы это объясните. – Хоть бы он прекратил возиться с этим проклятым моноклем. Возможно, он носил его не из снобизма, он помогал ему сосредоточиться, но уж больно раздражала манерность, с какой он вставлял монокль в глаз. Сейчас меня все раздражало.

– Этот спасательный катер доставил вас сюда только сейчас. А должен был часа два назад. Почему вы тогда не появились у нас?

– Я появлялся. Мы чуть было не проскочили «Файркрест» в темноте, когда шли вдоль материка. На борту никого не было. Поэтому я решил пообедать. Но насколько я могу судить, на борту этой посудины ничего кроме фасоли нет.

– Отель «Колумбия» не предложит вам ничего другого. Разве что еще гренки к фасоли, если очень повезет. – «Колумбия» – это единственный отель на Торбее.

– Копченая форель, филе из вырезки и бутылка рейнвейна. Я обедал на борту «Шангри-Ла»… И все это с легким намеком на улыбку. Дядюшка Артур опять выставил свою ахиллесову пяту: он уважал титулы и богатство, баронет с доходом, выраженным семизначным числом, был для него так же хорош, как наследный принц.

– На «Шангри-Ла»? – Я уставился на него, потом сказал: Да, конечно, вы же мне говорили. Вы знакомы с леди Скурос. То есть вы знаете ее очень хорошо, а мужа достаточно неплохо. Как поживает наш старина Энтони?

– Прекрасно, – холодно сказал он. Чувства юмора у дядюшки Артура хватит на четверых, но только не в разговоре о титулованных миллионерах.

– А леди Скурос?

– Ну-н… – Он колебался.

– Не так прекрасно. Бледна, измучена, несчастна, с темными кругами под глазами. Почти такими же, как у меня. Ее муж плохо с ней обращается, очень плохо. Он ее изводит морально и физически. А на руках у нее следы от веревок. Почему у нее на руках следы от веревок, сэр Артур?

– Это невозможно. Просто фантастика. Я знал бывшую леди Скурос, которая умерла в этом году в больнице. Она…

– Она лечилась в психической лечебнице. Скурос был настолько любезен, что рассказал мае об этом.

– Ну и что? Она обожала его. Он обожал ее. Человек не может так измениться. Сэр Энтони… сэр Энтони – джентльмен.

– В самом деле? Расскажите, как он сделал свои последние миллионы. Вы видели леди Скурос, на так ли?

– Да, я ее видел, – медленно сказал он. – Она запоздала. Она пришла только ко второму блюду. – Он не видел в этом ничего примечательного. – Выглядела она неважно, на правом виске у нее был кровоподтек. Она сорвалась, взбираясь на борт из шлюпки и ударилась о планшир.

– Больше похоже, что она ударилась об своего мужа… Но вернемся к прошлому, к тому времени, когда вы в первый раз взошли на борт «Файркреста». Вы осмотрели судно?

– Я осмотрел его. Все, за исключением кормовой каюты. Она была закрыта. Я предположил, что вы прячете там что-то такое, что не хотели бы показывать случайным посетителям.

– Там было кое-что. То, что неслучайные посетители не хотели показывать вам, – медленно сказал я. – Ханслетт. Связанный Ханслетт. Они ждали сообщения о моей смерти, затем они убили Ханслетта или увезли с собой. Если бы сообщения о моей смерти не было, они дождались бы, пока я вернусь, и схватили меня тоже. Или убили бы нас обоих сразу. Ведь им ясно, что я знаю слишком много, чтобы оставаться живым. Им нужно много времени, чтобы вскрыть сейф на «Навтсвилле» и вытащить все эти тонны золота, а теперь они почуяли, что их время истекает. Сейчас они в отчаянии. Но пока они не сделали ни одной непоправимой ошибки.

– Они ждали сообщения о вашей смерти, – механически повторил дядюшка Артур. – Не понимаю.

– Речь идет о том вертолете, который вы прислали, сэр. Нас сбили вечером после захода солнца. Пилот мертв, а машина на дне моря. Они уверены, что я тоже мертв. – Теперь понятно. Я вижу, вы набираете темп, Калверт. – Почти никакой видимой реакции. Может он уже достаточно выпил к тому времени, но больше походило на то, что он ищет подходящую комбинацию, которая вернет меня в ряды безработных быстро и без особых затрат. Он зажег длинную манильскую сигару и задумчиво затянулся. – Когда мы вернемся в Лондон, напомните мне, чтобы я показал вам мой конфиденциальный рапорт на вас.

– Хорошо, сэр. – Пусть будет что будет.

– Я обедал с заместителем министра всего сорок восемь часов назад. Он спросил меня, между прочим, какая страна располагает лучшими агентами в Европе. Я не знал тогда, что ответить на этот вопрос. Но я сказал ему, кто, по моему мнению, является лучшим агентом в Европе. Филипп Калверт.

– Вы очень добры, сэр. – Если бы убрать бороду, стакан с виски, сигару и монокль, то по выражению его лица можно было бы попытаться угадать, что задумал он своим изощренным умом. – Но вы собирались выгнать меня с работы тридцать шесть часов назад.

– Если вы в это верите, – тепло сказал дядюшка Артур, – то поверите еще кое-чему. – Он выпустил облако вонючего дыма и продолжил. – Один из пунктов в рапорте о вас гласит: «Не годится для обычного расследования. Теряет интерес и быстро начинает скучать. Проявляет лучшие качества в экстремальных ситуациях. В этих случаях не имеет себе равных». Это официальный документ, Калверт. Мне не придется потом отрезать себе правую руку?

– Нет, сэр. Знаете, кто вы, сэр?

– Старый черт Макиавелли, – сказал дядюшка Артур с некоторым удовлетворением, – Вы поняли, что тут происходит?

– Да, сэр.

– Налейте мне еще виски, мой мальчик, на этот раз побольше, и расскажите мне, что произошло, что вы знаете, и что вы предполагаете. И я налил ему побольше виски и рассказал, что произошло, что я узнал, и столько из того, что я предполагал, сколько мне показалось разумным ему рассказать. Выслушав меня, он сказал:

– Итак, вы думаете, – Лох-Гурон?

– Должен быть, Лох-Гурон. Больше я нигде ни с кем не разговаривал и никто не мог меня увидеть. Кто-то узнал меня там. Или получил мое описание по радио. Именно по радио. Судно, которое караулило нас с Вильямсом, пришло из Торбея или откуда-то вблизи Торбея. Им бы понадобилось в пять раз больше времени, чем нам, чтобы добраться на судне из Лох-Гурона. Где-то здесь, на море или на суше, есть радиостанция. И где-то на Лох-Гуроне есть другая.

– Вы видели лодку университетской экспедиции на чужом берегу Лох-Гурова. Якобы университетская экспедиция. У них на борту мог быть передатчик.

– Нет, сэр. Видели бы вы этих чудаков с бородами… – Я встал, раздвинул шторы по обеим сторонам салона и снова сел. – Я сказал вам, что их лодка была повреждена. Она стояла на мертвом якоре, однако в ней было полно воды. Сами они ее не дырявили, естественным путем она тоже возникнуть не могла. Кто-то о них позаботился. Еще одно мелкое происшествие с малым судном, которые так часто происходят в этих местах.

– Зачем вы раздвинули шторы?

– Еще одно происшествие, сэр. Оно вот-вот произойдет. Однажды ночью на судне появятся люди. Ханслетт и я мертвы, думают эти люди. По крайней мере я мертв, а Ханслетт или мертв, или у них в руках. Нельзя оставлять. «Файркрест» без присмотра, это может вызвать подозрения, качнется расследование. Поэтому однажды ночью они появятся на судне, поднимут якорь и отведут «Файркрест» в пролив на буксире. А там они перережут приемный патрубок системы охлаждения, включат насос, подающий заборную воду, перейдут на свое судно я снимут шляпы, а тем временем «Файркрест» будет тонуть, чтобы присоединиться к вертолету. И все будет выглядеть очень невинно, ведь Ханслетт и я вполне могли сняться с якоря до восхода солнца…

– И воды пролива поглотят вас, – кивнул дядюшка Артур. – Вы уверены в этом, Калверт?

– На этот раз абсолютно.

– Тогда зачем вы раздвинули эти проклятые шторы?

– Похоронная команда не явится когда попало, они будут ждать своего часа. Лучшее время, чтобы затопить яхту в этих водах, во время прилива, а если вы хотите действовать наверняка, лучше дождаться высшей точки прилива, то есть часа ночи. Ну, а если кто-то примчится сюда сразу же после того, как я раздвинул шторы, то это будет веским доказательством того, что существует передатчик, о котором мы говорили, и наши приятели, которые на нем работают, находятся где-то рядом, на суше или на море.

– Почему это является доказательством? – сердито спросил дядюшка Артур. – Почему они должны примчаться?

– Они знают, что Ханслетт у них. По крайней мере я так предполагаю, потому что не могу придумать другой причины его отсутствия. Они знают, что я мертв, но не совсем уверены в этом. И вдруг они видят призывный свет в иллюминаторе. Что это, спросят они себя, Калверт воскрес из мертвых? Или третий коллега Калверта и Ханслетта, которого мы прозевали? Кто бы тут ни был, он должен замолчать. И замолчать немедленно. Вы бы не примчались?

– Не стоит так легкомысленно относиться к этой возможности, – выразил недовольство дядюшка Артур.

– Говоря вашими словами, сэр, если вы поверите в это, то поверите еще кое-чему.

– Сначала надо было посоветоваться со мной, Калверт. – Дядюшка Артур поерзал на своем месте – едва уловимое движение, выражение лица не изменилось. Он был прекрасным администратором, но вот оглушать человека одним ударом и сталкивать его со скалы – это было не совсем по его части. – Я же говорил вам, что приехал сюда только для проверки.

– Виноват, сэр Артур. Может вам лучше переделать рапорт? Я имею в виду ту часть, где говорится о лучшем в Европе.

– Вот ненормальный, – проворчал он. – Они нападут на нас из темноты, не так ли? Они уже на пути сюда. Вооруженные убийцы. Не должны ли мы подготовиться, чтобы защитить себя? Черт возьми, у меня ведь даже нет пистолета.

– Он может вам и не понадобиться. Если вы не согласитесь со мной. – Я протянул ему люгер. Он взял его, проверил обойму, убедился, что предохранитель сдвигается легко, и уселся, неловко держа пистолет в руке.

– Может, нам следует двигаться, Калверт? А то изображаем из себя неподвижные мишени.

– Их еще долго не будет. Ближайший дом или судно в миле к востоку отсюда. Им придется двигаться навстречу ветру и приливу, а мотором пользоваться они не могут. Если они идут на веслах, то им еще долго тащиться. Но ваше время уходит, сэр. Нам еще многое надо сделать за эту ночь. Ведь перевозки золота кончаются, не будут же они нападать на резиновые лодки после того, как взяли пять океанских кораблей. Так что вернемся к Лох-Гурону. Начнем с Мак-Ичерка – его действия выглядят подозрительно, уж очень рьяно он защищает свою недвижимость. И он так напуган, будто ему в спину смотрело полдюжины ружей, когда он столкнулся со мной. Слишком правдоподобно, чтобы быть правдой, профессионалы не будут так действовать.

– Может быть, профессионалы проверяли, как будет реагировать профессионал. Вы говорите, что он был испуган.

– А может, это пустой номер. Может, он причастен, но только косвенно. Тогда есть еще ловцы акул. У них есть лодки, есть недвижимость, они живут здесь не первый год и всем тут хорошо известны. Они на хорошей счету на побережье. Кроме того, есть еще Даб-Сгейр. Лорд Кирхсайд я его прекрасная дочь Сью.

– Леди Сьюзен, – сказал дядюшка Артур. Трудно было при столь безразличном, отсутствующем выражения изобразить холодный упрек, но ему это удалось. – Я знаю лорда Кирксайда, разумеется. – Его тон показывал, что было бы странным, если бы он его не знал. – И прав я или нет относительно сэра Энтони, но насчет лорда Кирксайда я уверен: он совершенно неспособен совершить что-нибудь нечестное или противозаконное.

– Я тоже. Он довольно суров с виду, но душа у него ангельская.

– А его дочь? Я ее никогда не встречал.

– Вполне современная девушка. Одета на современный лад, говорит по-современному: я смела, я все знаю, я могу за себя постоять. Но она совсем не смелая, просто симпатичная старомодная девчонка в модных одежках.

– Итак, их мы исключаем, – сказал с облегчением сэр Артур. – У нас остаются ловцы акул, экспедиция, несмотря на ваши насмешки, и Исх-Ичерн. Лично я за ловцов акул. Я не стал спорить. Пришло время подняться на палубу, и я сказал ему об этом.

– Теперь уже недолго?

– Думаю, что нет, сэр. Мы выключим свет в салоне – это будет очень некстати для них, если они попробуют заглянуть в окна. Мы включим аварийное освещение кают и мачтовый огонь. Это укажет им место расположения лодки. Корма будет освещена. А нос будет погружен во тьму. В этой темноте мы и скроемся.

– Мы будем в темноте? – Голос дядюшки Артура звучал не слишком уверенно.

– Вы встанете в рулевой рубке. Дверь в нее открывается наружу. Держитесь изнутри за ручку. Только очень легко. Как только почувствуете, что она поворачивается, очень медленно и бесшумно поворачивается, приготовьтесь. А как только дверь чуть-чуть приоткроется, ударьте в дверь, ногой со всей силы чуть ниже ручки. Если вы не сломаете ему нос или не перекинете его за борт, то по крайней мере выбьете половину зубов, А я позабочусь об остальных.

– Каким образом?

– Я буду на крыше салона. Там будет тень от мачты, и даже если они подойдут со стороны рулевой рубки, они не смогут разглядеть мой силуэт.