Текст книги "Грозовой перевал"

Вопреки всем моим желаньям меня уломали уехать из Громотевичной Горы и сопроводить ее сюда. Маленькому Хэртону было уже почти пять годков, и я едва начала учить его буквам. Расставались мы в печали, однако слезы Кэтрин лились горше наших. Когда я отказалась уезжать, а она уразумела, что мольбы меня не трогают, она побежала плакаться мужу и брату. Первый предложил мне наищедрейшее жалованье; второй велел паковать вещи: ему, сказал он, женщины в доме без надобности, раз хозяйки больше нет, а что до Хэртона, его воспитаньем вскорости займется викарий. То бишь мне иного выбора не осталось – только сделать, как велено. Я сказала хозяину, что он разогнал от себя всех приличных людей и теперь еще скорей полетит в пропасть; поцеловала Хэртона, попрощалась; и с тех самых пор этот дитятко мне чужой – очень чудно́м так думать, но не сомневаюсь, что он совершенно позабыл и про Эллен Дин, и про то, что был для нее всех на свете драгоценнее, как и она для него!

* * *

Тут посреди своей истории экономка глянула на часы над камином и в изумлении узрела, что минутная стрелка уже отмерила половину второго. О том, чтобы остаться со мной хоть секундою дольше, она и слышать не пожелала; правду сказать, я и сам уже склонялся отсрочить продолжение ее повествованья. Она удалилась почивать, я еще час-другой предавался раздумьям, а теперь, собравшись с духом, тоже отправлюсь, невзирая на мучительную вялость в голове и членах.

Глава X

Восхитительное начало затворничества! Четыре недели мучаешься, ворочаешься и недужишь! Ах, эти хладные ветра, и суровые северные небеса, и непроходимые дороги, и нерасторопные сельские хирурги! И ах, это однообразье человеческих обликов! а что хуже всего прочего, ужасный намек Кеннета – мол, не стоит ожидать, что я выйду из дома до весны!

Только что мне оказал честь господин Хитклифф – пришел меня навестить. С неделю назад прислал мне связку куропаток – последних в сезоне. Негодяй! В недуге моем он не вовсе не повинен, и я всерьез порывался ему о том объявить. Но увы! как обидеть человека, коему хватило великодушья добрый час просидеть у моего одра, в беседе не касаясь пилюль и зелий, волдырей и пиявок? Нынче мне существенно полегчало. Для чтения я еще слишком слаб, и однако не отказался бы чем-нибудь себя потешить. Не позвать ли госпожу Дин? Пусть закончит свою повесть. Основные повороты – до того, как история прервалась, – я не забыл. Да-да: помнится, герой сбежал, и три года о нем не было ни слуху ни духу; героиня же вышла замуж. Позвоню, пожалуй; экономка обрадуется, что я способен к бодрым речам. Госпожа Дин пришла.

– Вам, сэр, лекарства принимать только через двадцать минут, – начала было она.

– Долой, долой лекарства! – отвечал я. – Я желаю…

– Доктор сказал, от порошков уже пора отказаться.

– С дорогою душой! Не перебивайте. Подойдите, сядьте здесь. Пальцем не смейте тронуть этот горький строй флаконов. Извлеките из кармана вязанье – вот и славно, – а теперь продолжите историю господина Хитклиффа, с той минуты, на коей остановились, и по сегодняшний день. Он завершил свое образованье на континенте и возвратился джентльменом? Или стал стипендиатом в колледже, или бежал в Америку и добился почестей, пуская кровь приемной своей стране? Или не мешкая сколотил состояние, промышляя на больших дорогах Англии?

– Вполне вероятно, он вкусил понемногу всех этих занятий, господин Локвуд, но я не поручусь. Я уже говорила: я не знаю, где он раздобыл деньги, и мне неведомо, какими средствами он спас свой ум от дикарского невежества, в коем тот погряз; но, с вашего позволенья, продолжу я по-своему, раз уж вы считаете, что это вас развлечет и не утомит. Вам нынче полегчало?

– Значительно.

– Отрадно слышать.

* * *

Мы с юной госпожой Кэтрин прибыли в Скворечный Усад и, к приятному моему разочарованию, ее поведенье там превзошло самые смелые мои ожиданья. Господина Линтона она, казалось, любила без памяти; и даже к сестре его питала превеликую нежность. Оба они, разумеется, заботливо о ней хлопотали. Не терновник покорился жимолости, но жимолость обвила терновник. Никаких взаимных уступок: один стоял во весь рост, другой покорно склонился; да и кто будет груб и невоздержан, не встречая ни сопротивления, ни равнодушия? Я замечала, что господин Эдгар всеми глубинами души своей страшился пробудить ее вспыльчивость. От жены он это скрывал; однако, слыша, как я отвечаю ей резкостью, или видя, как другая прислуга ворчит в ответ на ее царственное распоряженье, он выказывал тревогу нахмуренной гримасой неудовольствия, что никогда не омрачало его лица, ежели перечили ему самому. Не раз и не два он строго выговаривал мне за нахальство, уверяя, что удар кинжалом не причиняет ему такой боли, как зрелище супруги в расстройстве. Дабы не огорчать доброго хозяина, от обидчивости я до известной степени отучилась, и полгода порох лежал себе в подполе, безвинный, как песок речной, ибо никакой огонь к нему не подбирался и запалить не мог. С Кэтрин приключались временами полосы хандры и малоречивости; муж сочувственно помалкивал, относя их на счет перемен ее здоровья, вызванных опасной болезнью, ибо прежде склонности к унынию духа за нею не замечалось. Когда вновь выглядывало солнышко, Эдгар в ответ тоже сиял. Я, пожалуй, готова утверждать, что оба они жили в глубоком и растущем счастии.

Кое закончилось. Что ж, коли разобраться, каждый из нас неизбежно печется о себе, а кроткие и великодушные всего-то лучше оправдывают свое себялюбие, нежели властные; и закончилось сие, когда обстоятельства побудили обоих постичь, что интересы друг друга для них – не наиважнейшее соображенье. В теплый сентябрьский вечер я возвращалась из сада с тяжелой корзиной собранных яблок. Смеркалось, луна выглянула из-за высокой дворовой ограды, и по углам многочисленных пристроек затаились расплывчатые тени. Я сгрузила свое бремя на ступени подле кухонной двери, решив передохнуть, и несколько раз втянула сладкий ласковый воздух; глаза мои были обращены к луне, а спина ко входу, и тут позади меня чей-то голос промолвил: «Нелли, это ты?»

Низким басом произнесены были эти слова и чужеземным тоном; однако имя мое прозвучало знакомым как будто манером. Желая узнать, кто говорит, я обернулась в страхе: двери-то были затворены, и я не заметила, чтобы кто-то приблизился к ступеням. На крыльце что-то шевельнулось; шагнув туда, я различила высокого мужчину в темном наряде, с темным же лицом и волосами. Он боком прислонялся к стене и держался за щеколду, будто намеревался открыть дверь. «Это еще кто? – подумала я. – Господин Эрншо? Да нет. Голос ни капельки не похож».

«Я тут жду уже час, – продолжал он под моим взглядом, – и уже час вокруг все словно мертво. Я не посмел войти. Ты меня не узнаешь? Вглядись – ты же знаешь меня!»

Луна озарила его черты: щеки впалы и наполовину закрыты черными усами с бородою; брови нависшие, глаза посажены глубоко, и их ни с чем не спутаешь. Глаза-то я и припомнила.

«Да вы что?! – воскликнула я, гадая, не визитер ли из иного мира предо мною, и в изумлении всплеснула руками. – Да вы что! вы вернулись? Это правда вы? Правда?»

«Да, Хитклифф, – отвечал он, переведя взгляд с меня на окна, что отражали множество мерцающих лун, но не испускали света изнутри. – Они дома? где она? Нелли, ты мне не рада! не пугайся же так. Она здесь? Говори! Я хочу перемолвиться словом с нею – с твоей хозяйкой. Иди скажи, что ее желает видеть некто из Гиммертона».

«Как она это примет? – не умолкала я. – Как поступит? Такой сюрприз смутил меня – а она вообще рассудка лишится! Да вы и впрямь Хитклифф! Но вы переменились! Нет, это решительно непостижимо. Вы уходили в солдаты?»

«Иди передай мое послание, – нетерпеливо перебил он. – Пока не передашь, меня терзают муки преисподней!»

Он поднял щеколду, и я ступила в дом, однако, подойдя к дверям салона, где сидели господин и госпожа Линтоны, оказалась не в силах сделать более ни шагу. В конце концов я выдумала предлог – спросить, не надо ли им зажечь свечи, – и открыла дверь.

Они сидели рядышком на окне, коего створка распахнута была до самой стены; в окне, позади сада и заросшего зеленого парка, виднелась долина Гиммертона, и почти до самой вершины ее завивалась долгая полоса тумана (вы, вероятно, и сами заметили: там, как минуете церковь, ручей, что бежит от болот, вливается в речку, что течет по глену). Над серебристым маревом вздымалась Громотевичная Гора; впрочем, прежний дом наш оставался незрим – он несколько скособочен на дальний склон. И салон, и насельники его, и сцена пред их взором были замечательно безмятежны. Душа моя противилась данному мне поручению, и я, спросив о свечах, чуть вовсе не ушла, так ни слова и не вымолвив, но, уразумев собственную глупость, принуждена была возвратиться и пробормотать: «Там, мэм, к вам человек из Гиммертона».

«Чего ему надо?» – осведомилась госпожа Линтон.

«Я не спрашивала», – ответила я.

«Ты задвинь портьеры, Нелли, – сказала она, – и неси чай. Я скоро вернусь».

И она вышла; господин Эдгар между тем беспечно поинтересовался, кто пришел.

«Гость нежданный, – отвечала я. – Наш Хитклифф – вы его помните, сэр, он прежде жил у господина Эрншо».

«Как?! этот цыган… пахарь этот? – вскричал он. – Что ж ты не сказала Кэтрин?»

«Тш-ш! не зовите его так, хозяин, – ответила я. – Она ужас как огорчится, коли услышит. Она чуть от горя не умерла, когда он сбежал. Думается мне, как он вернулся, у нее праздник наступил».

Господин Линтон подошел к дальнему окну, что выходило во двор. Раскрыл его и высунулся. Надо полагать, они были прямо под окном, ибо он тотчас вскричал: «Не стой там, голубушка! Введи человека внутрь, если у него дело к тебе». Вскоре я услышала стук щеколды, и Кэтрин взлетела по лестнице, задыхаясь и обезумев; в таком возбуждении, что и радости-то не распознать: взглянуть на лицо – скорей подумаешь, будто ужасная катастрофа приключилась.

«Ах, Эдгар, Эдгар! – пролепетала она, бросившись ему на шею. – Ой, Эдгар, милый мой! Хитклифф вернулся… он вернулся!» – И объятья ее превратились в хватку удава.

«Ну полноте, полноте, – рассердился ее супруг. – Меня-то за что душить? Я и не думал никогда, что он такое расчудесное сокровище. Чего же ради так неистовствовать?»

«Я знаю, что он вам не нравился, – отвечала она, слегка пригасив пламя восторга. – Но ради меня вы должны отныне подружиться. Я позову его в дом?»

«Сюда? – переспросил он. – В салон, к нам?»

«А куда же?» – удивилась она.

Господин Линтон в досаде скривился и предположил, что Хитклиффа сообразнее пригласить в кухню. Госпожа Линтон воззрилась на него насмешливо – не то злилась, не то смеялась над его брезгливостью.

«Нет, – помолчав, промолвила она. – Я в кухне сидеть не могу. Эллен, поставь здесь два стола; один для хозяина и госпожи Изабеллы, раз уж они у нас дворяне, другой – для нас с Хитклиффом, ибо мы низкого происхожденья. Вас это удовлетворит, голубчик? Или разжечь камин в другой комнате? Если так, прикажите. Я побегу за моим гостем. Ах, какая великая радость – боюсь, не обманна ли!»

И госпожа Линтон собралась было снова бежать, однако Эдгар ее удержал.

«Лучше ты пригласи его в дом, – обратился он ко мне. – И, Кэтрин, будьте любезны радоваться, не впадая в абсурд. Незачем всем домочадцам видеть, как вы приветствуете беглого слугу, точно брата родного».

Я сошла вниз и отыскала Хитклиффа у крыльца, где он явно ожидал приглашения войти. Под моим водительством он направился в дом без лишних слов, и я завела его к хозяину с хозяйкой – судя по раскрасневшимся щекам, те успели горячо поспорить. Но хозяйка, едва в дверях возник ее друг, засияла светом иного чувства; кинулась к нему, взяла его за руки и подвела к Линтону, а затем схватила артачащиеся пальцы мужа и впихнула их Хитклиффу в ладонь. Теперь, когда того заливал свет очага и свечей, я еще больше изумилась его преображению. Он вырос крепким, высоким, хорошо сложенным мужчиною; подле него хозяин мой смотрелся хрупким и юным. Держался Хитклифф очень прямо – похоже было, что в армии побывал. Лицо его куда как сильнее повзрослело выраженьем своим и чеканностью черт, нежели облик господина Линтона; былого вырождения не осталось ни следа. Отчасти усмиренная ярость таилась в насупленных бровях и глазах, полыхавших черным огнем, однако ярость эта была укрощена; держался он даже с достоинством и вовсе избавился от грубости, хотя и утонченностью не обзавелся. Эдгар удивлением не уступал, а то и превосходил меня: с минуту он молчал, не в силах подобрать надлежащего обращения к этому, как он выразился, пахарю. Хитклифф выпустил изящную руку моего хозяина и стоял, взирая на него невозмутимо, покуда тот не решил заговорить.

«Присядьте, сэр, – в конце концов произнес Эдгар. – Госпожа Линтон, вспоминая прежние времена, желает, чтобы я принял вас сердечно; меня же, разумеется, тешит любое событье, доставляющее радость ей».

«Как и меня, – отвечал Хитклифф, – особенно если к событию этому я причастен и сам. Я охотно побуду у вас час-другой».

И он сел против Кэтрин, а та сверлила его взглядом, точно боялась, что он испарится, ежели она отведет глаза. На нее он смотрел нечасто – ему хватало редкого взгляда мельком; но всякий раз глаза его все увереннее сверкали неприкрытым упоеньем, кое он черпал из ее упоенья. Оба так были поглощены взаимной радостью, что и не думали смущаться. Чего не скажешь о господине Эдгаре – тот побледнел от чистейшей досады, каковая достигла пика, едва супруга его поднялась, прошлась по ковру, вновь стиснула руки Хитклиффа и засмеялась так, словно тронулась умом.

«Я завтра сочту, что мне это привиделось во сне! – вскричала она. – Я не смогу поверить, что вновь видела тебя, и касалась тебя, и говорила с тобою. И однако же, бессердечный Хитклифф! ты не заслуживаешь подобного гостеприимства. На три года исчез и замолк, ни единого разу обо мне не думал!»

«Немногим чаще, нежели ты думала обо мне, – пробурчал он. – Я лишь недавно узнал о твоем замужестве, Кэти; поджидая во дворе, я измыслил такой план: разок мимолетно увидеть твое лицо – твой удивленный, вероятно, взгляд и притворную радость; а затем свести счеты с Хиндли и отвратить законную кару, наложив руки на себя. Твой прием изгнал подобные мысли; но берегись, если в следующий раз ты встретишь меня другой гримасою! Нет уж, больше ты меня не прогонишь. А ты правда меня жалела, а? Что ж, и не без причин. Моя жизнь полна была горькой борьбы с тех пор, как я в последний раз слышал твой голос; и ты обязана меня простить, ибо я боролся только ради тебя!»

«Кэтрин, если ты не хочешь пить чай холодным, прошу тебя, садись за стол, – перебил их Линтон, стараясь соблюсти непринужденный тон и должную меру вежливости. – Господину Хитклиффу еще долго возвращаться пешком туда, где он нынче заночует, а я хочу пить».

Она встала к чайнику; на звонок сошла юная госпожа Изабелла; затем, придвинув им стулья, я вышла. Трапеза длилась едва ли десять минут, а чашка Кэтрин так и не наполнилась – госпожа не могла ни есть, ни пить. Эдгар плеснул себе в блюдце и не проглотил ни куска. Гость в тот вечер пробыл не дольше часа. Когда он уходил, я спросила, не в Гиммертон ли он направляется.

«Нет, в Громотевичную Гору, – отвечал он. – Господин Эрншо пригласил меня, когда я навестил его нынче утром».

Господин Эрншо пригласил его! и он навестил господина Эрншо! После его ухода я мучительно обдумывала эту фразу. Уж не лицемерит ли он? вернулся к нам, дабы украдкою вершить дурные дела? Я все размышляла; в глубине души моей затаилось подозренье, что лучше бы Хитклиффу было не возвращаться никогда.

Посреди ночи я очнулась от первой дремы, поскольку госпожа Линтон вплыла в мою спальню, уселась у постели и разбудила меня, подергав за волосы.

«Не могу уснуть, Эллен, – пояснила она в рассуждении извиниться. – И хочу, чтобы в счастии моем мне составил общество кто-нибудь живой! Эдгар дуется – я рада тому, к чему сам он не питает интереса; не желает рта открыть, разве только извергает совершенно вздорные и глупые речи; заявил, что я жестока и себялюбива, раз хочу поговорить, когда ему так неможется и охота спать. Чуть слово поперек скажешь – ему беспременно неможется! Я два слова произнесла в похвалу Хитклиффу, а Эдгар заплакал то ли от мигрени, то ли от ревности; ну, я встала и ушла».

«Что проку хвалить ему Хитклиффа? – ответила я. – Мальчишками они друг друга не выносили, и Хитклиффу тоже отвратительно будет слушать похвалы вашему супругу; такова уж природа человеческая. Не мучайте господина Линтона Хитклиффом, ежели не желаете довести их до открытой ссоры».

«Но это разве не признак великой слабости? – не отступила она. – Вот я не завидую; мне не бывает обидно, что у Изабеллы белокурые волосы и белая кожа, что она изысканна и элегантна, а вся семья души в ней не чает. Даже ты, Нелли, иногда, если мы с Изабеллой спорим, тотчас встаешь на ее сторону, а я уступаю, как глупая матушка; зову ее голубушкой и льщу ей, лишь бы она пребывала в добром расположении духа. Ее брату приятно видеть, что мы сердечно дружим, а сие приятно мне. Но они очень похожи: избалованные дети, полагают, будто весь мир создан их благоденствия ради, и хотя я потворствую обоим, мне все же представляется, что резкая отповедь пошла бы им на пользу».

«Вы ошибаетесь, госпожа Линтон, – сказала я. – Это они потворствуют вам: уж я-то знаю, что было бы, кабы они вам не потворствовали. Вы можете мирволить любому их быстротечному капризу, ибо дело их – предугадывать всякое ваше желанье. Вы, однако, можете рассориться из-за того, что первостепенно для обеих сторон, и тогда те, кого вы почитаете за слабых, выкажут упрямство, достойное вас».

«И мы тогда подеремся до смерти, а, Нелли? – рассмеялась она. – Вот уж нет! Говорю тебе, я верю в любовь Линтона – мне представляется, убей я его, он все равно не пожелает мщенья».

Я посоветовала за такую привязанность ценить его только пуще.

«Я и ценю, – отвечала она, – но зачем же он ноет по пустякам? Это ребячество; надо было не слезами исходить, когда я сказала, что Хитклифф теперь достоин всевозможного уважения и первому джентльмену округи почетно будет с ним сдружиться, – надо было все это сказать мне самому и радоваться из сопереживанья. Он должен приучиться к Хитклиффу, да и симпатию к нему питать вполне резонно: у Хитклиффа имеются против Эдгара возраженья, и однако вел он себя великолепно!»

«А что думаете о его визите в Громотевичную Гору? – спросила я. – Он сплошь исправился, с какой стороны ни взгляни – прямо заправский христианин, направо и налево протягивает врагам руку дружбы!»

«Он всё объяснил, – сказала она. – Я тоже в недоумении. Он сказал, что пришел добыть сведения обо мне у тебя, полагая, что ты по-прежнему живешь там; а Джозеф доложил Хиндли, и тот вышел и взялся расспрашивать, чем Хитклифф занимался да как жил, и в конце концов пожелал ввести его в дом. Там некие люди сидели за картами; Хитклифф составил им общество; брат мой проиграл ему кое-какие деньги, обнаружил, что сам Хитклифф в деньгах купается, пригласил его зайти вновь ввечеру, и Хитклифф на это дал согласие. Хиндли опрометчив и в выборе знакомцев неосмотрителен; ему и в голову не пришло поразмыслить, что стоило бы усомниться в человеке, коего он так подло притеснял. Хитклифф, впрочем, утверждает, что главный его резон возобновить знакомство с давним своим тираном – желанье поселиться от Усада вблизи, дабы пешком приходить сюда, и привязанность к дому, где некогда мы жили вместе; я же надеюсь, что, если он поселится там, а не в Гиммертоне, я смогу видеться с ним чаще. Он собирается щедро уплатить за дозволенье жить в Громотевичной Горе; не сомневаюсь, что алчность моего брата побудит его согласиться на такие условия; он всегда был жаден, хотя то, что одной рукой хватает, другой выкидывает на ветер».

«Ничего себе жилище выбрал юноша! – сказала я. – И вы не страшитесь последствий, госпожа Линтон?»

«За своего друга – ничуть не страшусь, – отвечала она. – Голова у него светлая, она убережет его от беды; за Хиндли – слегка, но падать ему дальше некуда, а от физической пагубы его уберегу я. Нынешний вечер примирил меня с Господом и человечеством! Я свирепо бунтовала против Провиденья. Ах, до чего горькое горе я сносила, Нелли! Знай этот человек, сколь глубоко было мое горе, – постыдился бы, едва оно рассеялось, напускать туману праздной своей вздорностью. По доброте я терпела горе одна; выкажи я муки, что так часто меня терзали, он бы выучился грезить об их утолении с не меньшей страстью. Впрочем, все позади, и я не стану мстить ему за несуразность; отныне я способна вынести всё! Пусть жесточайшее существо на земле ударит меня по щеке – я не только подставлю другую, но и испрошу прощения за то, что его рассердила; а в доказательство я сию же минуту пойду мириться с Эдгаром. Доброй ночи! Я ангел!»

И с этим самодовольным убежденьем она удалилась, а назавтра было очевидно, что свое намеренье она успешно осуществила: господин Линтон не только отбросил всякую сварливость (хотя задор и жизнерадостность Кэтрин, похоже, все одно угнетали его дух), но и ни словом не возразил, когда супруга вместе с Изабеллой собралась в Громотевичную Гору; Кэтрин же вознаградила его таким цветеньем любезности и любви, что дом на несколько дней обернулся раем: это негасимое солнышко грело и хозяина, и слуг.

Хитклифф – мне отныне надлежит звать его господином Хитклиффом – попервоначалу дозволял себе визиты в Скворечный Усад с осторожностью; он словно прикидывал, насколько хозяин готов терпеть его вторжения. Кэтрин тоже почитала разумным умерять пыл восторга, принимая его; и мало-помалу он стал чаемым гостем. Сдержанность, отличавшую Хитклиффа в юные годы, он во многом сохранил, и она споспешествовала унимать любые яркие изъявления чувств. Тревоги моего хозяина были до поры убаюканы, а дальнейшие события нашли им покамест иное примененье.

Новым источником его бед стало непредвиденное несчастье: у Изабеллы Линтон развилось внезапное и неодолимое влеченье к нашему через силу принимаемому визитеру. Изабелла тогда была очаровательной юной леди восемнадцати лет, манерами незрелой, однако с развитым умом, развитыми чувствами, а ежели ее рассердить, то и темперамент выказывала развитый. Эдгар сестру обожал, и ее невероятная сердечная склонность его ужасала. Мало того что союз с человеком без роду-племени позорен – еще ведь надо и о собственности подумать: наследовали ее потомки мужеского полу, и владенья Линтонов могли перейти к эдакой вот личности; в придачу Эдгару хватало разуменья прозревать нрав Хитклиффа – понимать, что, хотя тот изменился обликом, душа его переменам не подвластна и не подвержена. А души этой хозяин страшился и с дурными предчувствиями отшатывался от мысли вручить Изабеллу эдакой душе на попеченье. Он бы отпрядывал тем более, кабы знал, что привязанность сестры его расцвела непрошено и дарована была тому, кто ни в коей мере не отвечал на нее взаимным чувством; едва узнав о ее цветенье, всю вину Эдгар возложил на Хитклиффа и его коварные планы.

Некоторое время мы все отмечали, что юная госпожа Линтон неведомо почему волнуется и тоскует. Она часто горячилась и изнуряла всех; огрызалась на Кэтрин и постоянно ее изводила, неминуемо рискуя истощить небеспредельное невесткино терпенье. До известной степени мы извиняли это хворью: Изабелла чахла и сохла у нас на глазах. Но в один прекрасный день она раскапризничалась на диво – отказывалась от завтрака, сетовала на слуг, не делающих, что им велено, на хозяйку, что низвела ее в собственном доме до пустого места, на Эдгара, что совсем ее позабросил, на простуду, кою она подхватила, потому как не затворили дверь, на нас, кто сугубо ей назло не подкинул дров в камин салона, и высказывала сотню придирок еще мелочнее, покуда Кэтрин категорически не потребовала, чтобы Изабелла легла в постель, не отчитала золовку от души и не пригрозила послать за доктором. Заслышав про Кеннета, Изабелла тотчас воскликнула, что совершенно здорова, а несчастна лишь из-за жестокости Кэтрин.

«Как ты можешь говорить, что я жестока, избалованная ты злыдня?! – вскричала хозяйка, дивясь столь неразумному укору. – Да ты совсем разум теряешь. Когда это я была жестока, вот скажи мне?»

«Вчера, – прорыдала Изабелла, – и сейчас!»

«Вчера! – повторила ее невестка. – Это по какому случаю?»

«Мы гуляли на пустошах; ты мне велела идти, куда пожелаю, а сама пошла дальше с господином Хитклиффом!»

«И ты полагаешь, это жестоко? – засмеялась Кэтрин. – Я не имела в виду, что твое присутствие излишне. Нам было не важно, пойдешь ты с нами или нет; я просто подумала, что речи Хитклиффа тебя не развлекут».

«Нет, нет! – заплакала юная леди. – Ты хотела меня прогнать – ты же знала, что я хочу с вами!»

«Она вообще в своем уме? – уточнила госпожа Линтон у меня. – Изабелла, я повторю тебе нашу беседу слово в слово, а ты мне сообщи, если найдешь в ней очарованье».

«Беседа меня не интересует, – ответила та. – Я хотела быть с…»

«Итак?» – подзадорила ее Кэтрин, заметив, что золовка мнется.

«С ним; и нечего постоянно отсылать меня прочь! – продолжала та, вновь распалившись. – Ты как собака на сене, Кэти; хочешь, чтобы все любили только тебя одну!»

«Ах ты наглая мартышка! – изумилась госпожа Линтон. – Поверить не могу в такое идиотство! Быть не может, чтобы ты жаждала поклонения Хитклиффа… чтобы он был тебе приятен! Надеюсь, Изабелла, я тебя неверно поняла?»

«Ты поняла верно, – сказала влюбленная девочка. – Я его люблю – ты за всю жизнь так не любила Эдгара; и он бы тоже мог меня полюбить, если б ты ему позволила!»

«Ну, тогда я ни за какие царства земные не хочу быть на твоем месте! – объявила Кэтрин с жаром и, по видимости, искренне. – Нелли, помоги мне отговорить ее от этого безумия. Расскажи ей, кто таков Хитклифф – неукротимое существо, ни утонченности, ни воспитанья; безводная глушь, где всё утесы да утесник. Да я лучше выпущу канарейку посреди парка в зимний день, чем посоветую тебе подарить Хитклиффу сердце! Лишь одна есть причина тому, что в голове у тебя поселилась такая греза, дитя, – прискорбная неосведомленность о его нраве, и больше никаких сему причин нет. Умоляю, не воображай, будто суровая его наружность таит бездны великодушия и любви! Он не алмаз без огранки, не заскорузлая устрица, что в недрах своих таит жемчуг, – он свирепый, безжалостный хищник. Я никогда не говорю ему: “Оставь такого или сякого недруга в покое, ибо неблагородно и жестокосердно будет ему навредить”; нет, я говорю: “Оставь их в покое, ибо я не желаю им зла”; и если ты, Изабелла, обернешься докучливым бременем, он расплющит тебя, как воробьиное яйцо. Я знаю, что он не в силах питать расположение к любому Линтону; однако он вполне способен жениться на твоем состоянии и наследстве; грех алчности разрастается в его душе и не дает ему покоя. Вот каков его портрет – а ведь мы с ним друзья, и такие друзья, что, вздумай он всерьез тебя уловить, мне, пожалуй, надлежало бы смолчать и посмотреть, как ты угодишь в его западню».

Юная госпожа Линтон взирала на невестку в негодовании.

«Как не стыдно! как тебе не стыдно! – сердито твердила она. – Да с таким поганым другом и двадцати врагов не надо!»

«А! выходит, ты мне не веришь? – сказала Кэтрин. – Думаешь, я из злого себялюбия так говорю?»

«Ни капли не сомневаюсь, – отрезала Изабелла, – и мне гадостно это видеть!»

«Ну и пожалуйста! – рявкнула Кэтрин. – Раз душа просит – попробуй сама; я умываю руки, раз доводы мои – ничто против беззастенчивого твоего нахальства…»

«И я должна страдать от ее эгоизма! – прорыдала Изабелла, когда госпожа Линтон вышла. – Все, все против меня; она замарала единственное мое утешенье. Но ведь она его оболгала, правда? Господин Хитклифф – вовсе не изверг; у него благородное и верное сердце, иначе как же он вспомнил о ней?»

«Выбросите его из головы, госпожа, – посоветовала я. – Эта птица сулит черные невзгоды. Госпожа Линтон выразилась сильно, и однако возразить я не могу. Она лучше знает его душу, чем я, да и любой другой; и она никогда не представила бы его хуже, нежели он есть. Честные люди своих деяний не скрывают. Как он жил? как разбогател? отчего остановился в Громотевичной Горе – у человека, коего презирает? Говорят, с его приезда у господина Эрншо все идет под откос. Ночи напролет они коротают вместе, и Хиндли занимает деньги под землю, и ничего не делает, лишь играет да пьет; всего неделю тому я слыхала – Джозеф мне рассказал, я его встретила в Гиммертоне: “Нелли, – говорит, – у нас в дому эдак вскоряк учинят кронерское дознатство. Один чутка палец се не откромсал – другому мешал, чтоб тот ся не зачекрыжил, как подтелка. Сам-т у нас, знашь, сё хотит на великий суд пойтить. Ни судей на лавке не боитси, ни Павла, ни Петра, ни Оанна с Матфеём, никогось, во как! Сё ему тронь-трава – хотит бесстыжное свое рыло им казать! И Хытклифф ентот, знашь, – тот ще хрукт! Щеритси да гогочет, сё ему потеха дьяволиная. Вон чогой, не бакулит в Усаде-то, как у нас славно заквартировал? А я те скажу: ввечеру подыметси, кости да бренди, ставни на замок, свечки жгут ажно до полудни; тутось дурень ентот к се в спальню, сех клянет да ругмя ругает, приличным людям от сорома токмо ухи затыкивать, а жох-то денежки считает, ест да спит, а опосля к соседу гостевать, с женкой его бакулить. Кэтрин-то он, вестимо, докладает, как золотишко ее батюшки к ему в мошну текёт, как сынок ее батюшки галопом к погибели дует и как сам вон поперед его бежит, ворота ему отмыкнуть!” Понимаете, госпожа, Джозеф – тот еще старый плут, да только не лгун; а ежели он не наврал о том, что Хитклифф там вытворяет, вы ж ни в жизнь не захотите эдакого мужа, правда?»

«Ты тоже со всеми сговорилась, Эллен! – отвечала она. – Не желаю слушать твою клевету. Какая у тебя злобная душа – уверять меня, будто нет в мире счастия!»

Преодолела бы она свое увлеченье, кабы никто не вмешался, или век бы его лелеяла, сказать вам не берусь; времени на раздумья ей толком и не выпало. Назавтра в городке по соседству случилось судейское заседанье, и хозяину пришлось отправиться туда; господин же Хитклифф, зная, что того дома нет, явился пораньше обычного. Кэтрин с Изабеллой сидели в библиотеке, обуянные взаимной неприязнью, однако молчали; последняя переживала, что накануне поступила опрометчиво и в мимолетном порыве страстей раскрыла тайные свои чувства; первая же по зрелом размышлении обиделась на компаньонку взаправду и вознамерилась, хоть дерзость оной и смешна, постараться, чтоб Изабелле стало не до смеха. Увидев, как под окном прошел Хитклифф, Кэтрин засмеялась. Я подметала перед камином и заметила, как на губах у госпожи заиграла озорная улыбка. Изабелла, погрузившись в раздумья или же в книгу, сидела, покуда не отворилась дверь, а тогда уже поздно стало бежать, что она с превеликой радостью бы сделала, выпади ей такая возможность.