Текст книги "Кристальный пик"

– Нет, что ты! Мы просто спим вместе. То есть спим, как все живые существа спят, а не как мужчина с женщиной. С Сердца так повелось, привыкли в одном гнезде жить… то есть комнате… Вот и ночуем друг у дружки. Ничего более! Я до сих пор всегда сама его целую, а не он меня, что уж говорить о… возлежании.

– Ой, да ладно! Неужто он совсем не пристает к тебе?

Я растерянно покачала головой. Негодование, с которым Матти нахмурилась и перебросила за спину длинные волосы, заставило меня задуматься. А ведь и вправду: Солярис едва оказывает мне какие-то знаки внимания, если этого не делаю я сама. О намеках на его желание физической близости не было и речи. Более того: стоило мне представить это, как становилось смешно. Солярис и заигрывание? Солярис и откровенные ласки? Ха-ха!

– Не думаю, что дело в тебе или в том, что вы слишком долго были друзьями. Скорее, у Соляриса просто небогатый опыт с женщинами. Внешне-то он хорош собой, как Совиный Принц, но вот характер похуже терновой колючки. – Матти принялась утешать меня, хихикая. – Однажды все само произойдет. Расскажешь мне потом? – Она наклонилась и шутливо дернула меня за одну из кос. Лишь потому, что Матти сама заплела мне их, те не распустилась – мои прически же вечно рассыпались от любых лишних движений, слабые и небрежные. – В Столице много слухов ходит, каковы драконы, как мужья. Слышала, будто у них два отростка вместо одного, как у ящериц, а еще они якобы извергаются не семенем, а…

– Матти!

– Что такое, драгоценная госпожа? Я же об одолжении тебя прошу! Мне нужно знать, вдруг Вельгар и впрямь заглянет в Дейрдре, а там и до того самого дойдет…

– Матти, перестань!

Я вскочила с подоконника под ее смех и повернулась спиной, чтоб она не видела, насколько сильно ей удалось меня смутить.

– Ну вот, уже гораздо лучше! – Матти начала дразниться, обмахиваясь руками, как обмахивалась я, пытаясь остудить горящее лицо. И меня вдруг озарило: так вот чего она тему эту щекотливую завела ни с того ни с сего! – Что скажешь, смогла я тебя растормошить? А то сидела, ни живая ни мертвая, будто на супружеской измене подловили. Теперь и к Солярису идти можно, хоть не подумает, что ты заболела чем или отравилась. Эй, смотри, опоздаешь, драгоценная госпожа!

Я взглянула на часы: стрелка почти миновала полдень! Пускай и ненадолго, но Матти и впрямь удалось отвлечь меня, да так ловко, что я и думать забыла обо всех неприятностях. От этого тяжесть в груди немного отпустила, и даже дышать сделалось легче. Вот зачем нужны сестры – чтобы напоминать о всяких бестолковых вещах, когда тонешь в вещах серьезных.

Заколов лунной фибулой Неры темно-зеленый плащ, я схватила карты, перекинула через плечо узелок с королевскими угощениями и мертвой тисовой ветвью, одолженной у Ллеу, а затем спешно покинула чертоги. Замок встретил меня вязкой тишиной и запахом амброзии, благовония с которыми жгли слуги на комнатных алтарях всю ночь напролет, молясь богам о спасении и милости. Хускарлов на постах стало больше, а вот чувства защищенности – меньше. Как можно ощущать себя в безопасности где бы то ни было, когда есть тот, кто умеет менять лики, словно одежду? Пройди мимо стражи двойник Соляриса, они и ухом не поведут, а пройди мимо них мой двойник – сами отворят ему двери.

– Ты опоздала на семь минут, – сказал Сол, хотя здесь, на краю макового поля, где он меня ждал, неоткуда было знать время наверняка.

Его новое одеяние выглядело далеко не так празднично, как вчера: однотонная рубашка без рукавов из бязи, стоившая на рынке не больше десятка яиц; такие же простые штаны и ремни с ножнами, в каких воины обычно носили мечи, а Сол – флягу с мятной водой и пару хлебных лепешек на случай, если мне вдруг подурнеет из-за сахарной болезни (чего, конечно, никогда не случалось). Судя по тому, что у него при себе даже сумки не было, Солярис был оптимистичен и считал, будто поиски Хагалаз не затянутся надолго.

Маковые цветы колыхались от ветра, как волны. Солярис гладил их когтями, сидя на корточках, пока ждал меня, из-за чего несколько из цветков раскрылись еще больше от его тепла.

– Зачем тебе карты? – спросил он и кивнул на сложенные пергаменты у меня под мышкой, которые я не успела запихнуть в узелок по пути.

– Кристальный пик, – ответила я, и Сол вопросительно нахмурился. – Раз отправляемся к Хагалаз, собираюсь спросить у нее, не знает ли она случаем, где нам велено искать Совиного Принца. Есть у меня несколько догадок, но без вёльвы не проверить…

– Понятно. – Голос у Сола оставался пресным. Он выпрямился и перевел взгляд мне на плечо, где болтался кожаный мешок. – А там что?

– Ветка тиса и дары. Тоже для Хагалаз, – снова ответила я и последовала за Солом к Рубиновому лесу на другом конце макового поля, когда он развернулся и двинулся туда без предупреждения. – Нам с Матти показалось, что будет правильным принести ей гостинцев в знак благодарности. Да и кто знает, сколько нам придется искать ее. Возможно, мы успеем проголодаться.

Солярис цокнул языком. Почему-то он был уверен, что, если мы отправимся в Рубиновый лес без лошадей и только вдвоем, нам не придется плутать в нем неделю, как в прошлый раз, ибо Лес неприветлив лишь к чужакам, но всегда с радушием встречает старых знакомых. По мнению Сола, завидев наше смирение и добрые намерения, Лес должен был быстро привести нас куда нужно – к ветхой хижине из прогнивающих досок, где на окнах раскачивались связки сушеных трав, а на крыльце мигали амулеты и кристаллы, хранящие солнечный свет. А если даже Рубиновый лес не проявит к нам такого снисхождения, это наверняка сделает юркая кошка с белоснежной шерсткой, Хозяйка. Ведь кто ищет, тот всегда находит – одно из правил сейда. В общем, несомненно, Хагалаз откликнется на зов.

По крайней мере, Солярис продолжал убеждать меня в этом, пока мы пересекали маковое поле. С тревогой оглядываясь на темно-синий замок, оставшийся позади, я постаралась ему поверить.

Сколько бы поворотов Колеса не миновало, сколько бы трагедий и катастроф не пережил континент, сколько бы королей не умерло и не воскресло, Рубиновый лес никогда не менялся. Стоило нам переступить его кромку, как повеяло осенней прохладой: я тут же завернулась плотнее в плащ, радуясь, что взяла его с собой. Зимой тут можно было укрыться от мороза, а летом – от жары. Красные остроконечные листья почти не двигались, будто в лесу не было ветра, и даже птицы не пели. Лес был полностью немым и выглядел, как бумажная декорация, неестественно спокойный, даже мертвый. И хотя я знала, что на самом деле он не мертв вовсе, а даже поживее других лесов будет, я все равно чувствовала себя здесь, как в Безмолвном павильоне среди забальзамированных трупов. Толстые корни деревьев, выступающие над землей, напоминали бездыханные тела, усеявшие поле боя, а массивные градины красного янтаря, стекающего по стволам – их кровь.

Очень скоро травянистая роща обступила нас таким плотным кольцом, что между ветвями не осталось просветов. Верхом на лошади такая прогулка переносилась куда легче. Сейчас же, ступая по хлюпающей земле и красным лужам на своих двоих, я то и дело ловила себя на мысли, что буквально иду по костям.

– Что у тебя с рукой?

Я заметила льняную повязку под коротким рукавом, обернутую вокруг предплечья Сола, лишь когда взялась за его протянутую ладонь, чтобы перебраться через бурелом: тот начался спустя час нашего пути. Повязка лежала плотно, не успела поистрепаться. Видимо, наложили недавно. Темно-красное пятно, расползшееся по ее краям, наводило на тревожные мысли. Солярис всегда исцелялся достаточно быстро, чтобы никакие перевязки ему не требовались. Что же случилось на этот раз?

– Ничего особенного. Заходил к Гектору, а он со своим мастером, эля налакавшимся, что-то не поделил. Полез разнимать их, и тот как ткнет в меня кочергой, полудурок криворукий.

За столько лет, проведенных среди людей, Солярис научился врать так же искусно, как они. Не было даже смысла пытаться раскусить его ложь, ибо это то же самое, что пробовать разгрызть железный самородок голыми зубами. Поэтому я лишь подозрительно хмыкнула, но успокоилась, когда Сол стянул при мне повязку, дабы я не накручивала себя зря: под той действительно уже не было следов. Значит, и впрямь ничего серьезного.

Небо высоко над головой помогало не теряться во времени. Несмотря на ясную погоду, солнце в Рубиновый лес проникало с трудом: верхушки высоких деревьев разбивали падающие лучи, как стекло, баюкая тьму и не желая с ней расставаться. Все, что нам оставалось – иногда задирать голову, чтобы проверить, не близится ли вечер.

В какой-то момент я вдруг поняла, что мы с Солом слишком долго молчим. Иногда он предупреждал меня, что впереди крутой овраг, придерживал под локоть или переносил на руках, дабы я не упала и не испачкалась. Несколько раз Солярис даже поинтересовался, не нужен ли мне отдых и питье, а однажды ни с того ни с сего присел на необтесанный пень, протянул мне хлебную лепешку и отказался идти дальше, пока я не прожую ее до последней крошки. Словом, Сол вел себя, как обычно. И именно это было странно.

– Похоже, в один день и впрямь не уложимся, – признал Сол неохотно, глядя на сливовые облака, какими затянуло небо еще спустя пять часов наших поисков. К тому моменту мы наконец-то вышли к устью знакомой чистой реки, возле которой не раз останавливались на ночлег по пути в Дану. – Будем разжигать костер. Авось вёльва заметит дым и сама явится.

Он остановился возле упавшего дерева, покрытого мхом и порослями плюща, и принялся копошиться под ним, отбирая сухие и короткие ветви. Затем, сложив их устойчивой пирамидкой, прошел до реки и наклонился к воде, чтобы всполоснуть испачканные в багряном соке и жимолости руки. Наблюдая за ним, так и не обмолвившимся за весь день ни словом о летнем Эсбате, я наконец-то решилась.

– Поцелуешь меня? – спросила я, сбросив узелок рядом с хворостом, и притихла в ожидании ответа.

Сол не повернулся, но плескать руки в реке перестал. По воде побежали круги.

– А ты что, вчера не нацеловалась?

Я беззвучно застонала. Выходит, Мелихор с Матти были правы.

Вспомнив напутствие последней, я невольно зарделась и прислонилась к клену, надеясь спрятаться за ним. На том, единственном из всех деревьев вдоль берега, пробивались не только багряные, но и темно-зеленые листья. Я осторожно потерла их пальцами, очертила угловатые края и торчащие ветки – тоже зеленые. Хороший знак. Должно быть, защитный сейд Хагалаз, который сохраняет реку чистой, сосредотачивается где-то поблизости.

– Это все? – спросил Солярис, взбудораженный моим затянувшимся молчанием даже больше, чем вопросом. Глаза его недобро потемнели, будто в них собрались все лесные тени. За время нашего пути он ничуть не устал, не вспотел и даже не помял своих светлых одежд. Однако стоило мне заговорить с ним о личном, как Сол покрылся несвойственным ему румянцем, будто разом с лигу пробежал. – Больше ничего узнать не хочешь?

– Хочу. Ты злишься на меня?

– С чего ты решила, что я злюсь?

– Ну… Сложно не разозлиться, когда узнаешь, что кто-то, кто тебе дорог, танцевал и целовался с кем-то другим. К тому же у тебя ведь сокровищный синдром…

– Нет у меня никакого синдрома! – огрызнулся Сол, перебив меня, но я упрямо продолжила:

– Да и я бы на твоем месте тоже злилась, оно вполне понятно. Потому и хотела попросить прощения… Я была очень глупа, раз позволила себя обмануть и сразу не поняла, что передо мной не ты. Это ужасное, ужасное предательство с моей стороны после всего, что ты сделал ради меня. Тот поцелуй…

– Что ты несешь, Рубин? Какое предательство? – фыркнул Солярис, выбираясь из мелководья ручья. По его рукам, увитым голубыми венами от сжатых кулаков, струилась речная вода. Холодная, она пахла тиной и полевыми цветами, в то время как кожа Сола пахла мускусом и огнем. Точно олицетворение двух его сторон, что всегда боролись меж собою – человек и дракон, друг и враг, возлюбленный и сородич. – Подумаешь, поцеловала кого-то! Ты моя ширен и ничья более. Я получу тысячу твоих поцелуев, куда более нежных и страстных, если только захочу этого.

Почти восемнадцать лет мы с Солярисом были неразлучны. Почти восемнадцать лет я изучала его, но никак не могла изучить до конца. То и дело забывала, что, пережив столько боли физической, он давно не замечает боль душевную. Что иногда он и вовсе не испытывает боль там, где ее испытал бы любой другой. Или что Сол никогда не ревнует – он защищает свое. Ведь Солярис дракон, не человек, потому и злится по-драконьи – тронешь сокровища и будешь мертв, ведь это вор виноват, что посягнул на них, а не золото, которое блестит.

Солярис медленно приблизился, и я сама не заметила, как попятилась под его натиском и прижалась спиной к багряно-зеленому клену. Лишь когда агатовые когти подцепили мое лицо за подбородок, поднимая вверх, я убедилась, что все это время мы и впрямь говорили о совершенно разных вещах.

– Я злюсь, но вовсе не на тебя, рыбья ты кость. Я злюсь на то, что эта погань посмела меня повторить! Меня! Я Солярис, рожденный в Рок Солнца, жемчужный дракон и королевский зверь. А оно решило, что способно заменить меня? Стать мной? До чего самонадеянно! Уверен, ты бы легко раскусила его истинную подлую натуру в два счета, если бы не хмель и не темнота. То всего лишь пустоцвет. Интересно, чей лик он примет, когда я разорву его на части и сожгу дотла.

Вокруг резко потеплело: жар тела Соляриса согревал снаружи, а жар его слов – изнутри. Острые когти переставали быть такими уж острыми, когда касались меня. Сол бережно перебрал ими мои косы, а затем притянул к себе за затылок, и уютное урчание, похожее на кошачье, завибрировало в его груди. Несколько минут мы просто стояли так, обнявшись под листвой рубиновых деревьев, и мои руки, покоящиеся вместе с головой у него под шеей, наконец-то перестали мелко дрожать, как дрожали с той самой минуты, когда был сорван летний Эсбат.

– Он коснулся тебя, драгоценная госпожа, без твоего разрешения, – прошептал Солярис мне на ухо, и его дыхание, словно сладкий мед, обещающий спасение от жажды, заставило меня потянуться навстречу. – За это я убью его, а не из ревности.

– Оно только у тебя есть, – напомнила я. – Мое разрешение. Воспользуйся им. Пожалуйста.

Должно быть, я звучала жалко, умоляя Сола поцеловать меня, потому что он впервые не колебался ни секунды. Длинные белоснежные ресницы защекотали мне щеки, когтистые пальцы спустились на бедра, а рот прижался к моему рту. И хотя целовал меня Сол так же, как и всегда, – мягкие губы, острые зубы, едва осмеливающийся касаться язык, – что-то изменилось. Отчего-то мне показалось, что Сол не только злится, но и боится тоже – не за себя, а за меня. За то, что может произойти, если это нечто снова посягнет на меня, подберется так близко, а никто и не заметит. Мы оба знали, что рано или поздно это произойдет, ведь Совиный Принц нас предупреждал. Ведь это свойство всякого зла – возвращаться.

Солярис осторожно прижал меня к клену, и дышать стало еще тяжелее. Мои пальцы, спустившись с жемчужных волос, нащупали шнурки однотонной рубахи и чешуйки, царапающиеся под ними.

– Ой, как неловко-то!

Обычно Солярис отскакивал, стоило кому-то застать нас вместе, но сейчас же прижался лишь теснее и, отодвинув назад рукой, загородил собою. Губы его горели, пульсировали красным цветом, похожие на королевские маки на белом мраморе окаменевшего лица. Нам обоим, случайно потерявшимся друг в друге, потребовалась почти минута, чтобы прийти в себя и признать в неказистой тени у реки женщину, а в женщине – старую знакомую вёльву.

– Хагалаз! – выдохнула я с ликованием. Нашлась!

– Милые бранятся – только тешатся, да? – ощерилась она, продолжая наполнять плетеную корзинку корнеплодами и древесными грибами, которые отковыривала со стволов деревьев прямо ногтями. Под ногти, длинные и закрученные, уже забились кора и грязь. – До чего отрадно видеть молодых! Прямо душа поет! А уж когда союз такой красивый, необычный… Дракон и человек. Хорошая из вас сказка получится, добрая, поучительная. Вы никак на свадьбу пригласить меня пришли, а? Или стряслось что? Просто так ведь обо мне и не вспомните!

Белая кошка с золотыми глазами выскочила из чащи, приветливо мяукнула и в один прыжок очутилась у Хагалаз на плече. Хвост, длинный и гладкий, словно узкая шелковая лента, обвился вокруг ее шеи поверх амулетов из беличьих черепков. Как и Рубиновый лес, что был ее вечным пристанищем, Хагалаз тоже не изменилась: все такая же белоглазая, точно лишенная зрачков, с синими губами и угольными узорами по лицу, обрамленному полуседыми волосами. Не зря Матти отказалась от затеи дарить ей платья, ведь даже сейчас, собирая лесные гостинцы, Хагалаз разгуливала босиком, и юбка с разрезом волочилась за ней по земле, расшитая рунами, какие покрывали и ее руки, и шею, и даже лодыжки. Маттиола бы точно пришла от такого в ужас! Не говоря уже о лоскуте пурпурной ткани, которой Хагалаз обвязывала грудь: судя по золотой тесьме, образующий дейрдреанский герб, она пошила себе наряд прямо из моего родового гобелена.

– Свадьбу в месяц нектара празднуют, уж поздно для нее, – произнес Солярис, медленно отпуская меня, но по-прежнему вглядываясь в чащу вокруг.

– Ах, значит, все-таки стряслось что-то. – Хагалаз повесила корзинку на локоть и придирчиво осмотрела ее содержимое, раскачиваясь на пятках. – Что ж, думаю, этого вполне хватит для сытного ужина, чтобы аж трое смогли наесться.

– Я своей кровью за еду и кров снова платить не стану, – предупредил Солярис.

Хагалаз обиженно фыркнула.

– Значит, ужин будет только на одного. Тогда тем более хватит!

Хозяйка спрыгнула на пень, протяжно мяукнула и дернула хвостом, будто приглашая пойти за Хагалаз – та уже юркнула в чащу, не собираясь нас дожидаться. Прекрасно помня о том, как она любит ускользать и играть в догонялки, мы с Солом подхватили брошенный узелок и, забыв про хворост, помчались за ней.

На скрюченных ветвях позвякивали талисманы из розового кварца и соломенные куколки, смахивающие на те, что плела Тесея, но не простые и уж точно не для детских забав. Стоило неосторожно задеть их плечом, как Рубиновый лес рассыпался в звоне, похожем на мелодию колокольчиков. Листья будто смеялись, игривые, как дети, и дразнились нам вслед. А иногда вместо смеха слышался лязг мечей и топоров: вместе с кровью тысячи воинов корни деревьев вобрали в себя их предсмертные воспоминания. Чего только не видывал этот лес за века своей жизни! Но еще больше, несомненно, видела его истинная хозяйка, чья тень убегала от нас в сумерках.

Бережно отодвигая ветки с талисманами рукой, чтобы, не дай боги, не повредить их, я то и дело спотыкалась о кочки или проваливалась на ухабах, хоть и старалась ступать за Солярисом шаг в шаг. К тому моменту, как чаща расступилась перед очищенной опушкой, даже на моей костяной ладони не осталось живого места от колючек и заноз.

Рубиновые деревья, – клены, вязы, дубы, – обступали хижину Хагалаз, как бдительная стража, и ни лесная прохлада, ни тени, ни люди не смогли бы пройти мимо них без ее разрешения. Именно поэтому сама хижина, ветхая и с двускатной крышей, покрытой глиной с необтесанными белыми булыжниками вместо черепицы, не запиралась даже в отсутствие хозяйки. Дверь скрипела и раскачивалась, как будто тоже звала нас в гости. На гвоздях вдоль крыльца болтались блестящие латунные украшения с жемчугом и грачиными перьями, заставляя меня задуматься, откуда Хагалаз берет столь редкие материалы, если не выходит из леса и более не принимает учеников (не принимает ли?..).

Невольно косясь на неглубокую черную яму в земле с обугленными в ней поленьями, я пересекла поляну и взобралась на крыльцо рука об руку с Солом. Подумать только: это все, что осталось от того дня, когда я обменяла человеческую кожу на драконью чешую. Ритуальное кострище и длинная черта вдоль поляны по самой кромке, похожая на трещину, которую оставил первый удар моего хвоста сразу после превращения.

– Присаживайтесь, гости дорогие! Бульона? Чая? Не обращайте внимания на беспорядок. Я никогда не убираю.

Хагалаз усадила нас обоих за стол практически насильно: подвела к скамье и надавила на плечи с силой, несвойственной женщинам ее лет. То, что она назвала беспорядком, на самом деле граничило с хаосом. Всюду громоздилась посуда и хозяйственная утварь: в маслобойке пенилось масло, в бочке созревала домашняя настойка, на поломанной прялке висело недотканное покрывало, а из ступок тянуло свежестью руты и сладостью бузинных ягод. Если принюхаться, то от них веяло еще и железом, напоминающим запах крови – так пахли только ягоды, выросшие в Рубиновом лесу. Однако Хагалаз утверждала, что не употребляет здешние растения, не защищенные сейдом, в пищу… Значит, в ступках томился отнюдь не какой-нибудь соус или варенье.

Отодвинув ступки подальше, я незаметно отодвинула от себя и железные спицы для вязания с булавками, какие в деревнях нередко использовали не только для того, чтобы закалывать одежду или волосы, но и в качестве оберегов. Все это добро благополучно пачкало дейрдреанский гобелен, который Хагалаз все еще использовала вместо скатерти. Не в силах смотреть на это, я перевела взгляд на створчатые окна, покрытые толстым слоем пыли, и заметила, что растений в горшках на них поубавилось: остались лишь кустики зверобоя, белены и душицы. Не то летом Хагалаз предпочитала домашним травам дикорастущие, не то к сейду взывала слишком часто.

– На, угощайся! А то слюной весь стол мне запачкаешь. Вижу же, как носом водишь и на котелок поглядываешь, хе-хе. Вкусно я готовлю, да? Соскучился по моей стряпне?

Хагалаз расшевелила кочергой фарфоровое пламя в очаге, белое и полупрозрачное. Дождавшись, когда чугунный котелок над ним забулькает и засвистит, подбрасывая крышку, она перелила его содержимое в миску и поставила ее перед Солом. Вот только смотрел он все это время на котелок не потому, что проголодался, а потому, что в котелке что-то барахталось и скреблось еще с той самой минуты, как мы вошли.

Промычав невнятное «Спасибо», Солярис уставился на бледно-зеленый бульон, в котором плавали дольки картофеля и редиски. Выглядел он вполне съедобно, но я все равно пересела от Сола на другой конец скамьи, чтобы Хагалаз ненароком не решила, будто я тоже хочу попробовать ее супец. Однако надеяться, что мне удастся избежать ее гостеприимства, было глупо: спустя несколько минут закипел еще один горшок и передо мной очутилась дымящаяся пиала. К счастью, это был всего лишь чай.

В замке его тоже иногда подавали вместе с жирными блюдами вроде баранины, чтобы помог растопить масло в желудке. Я сделала настороженный глоток и причмокнула губами, сравнивая послевкусие – горькое, свежее, как древесная живица. Кажется, то и впрямь была она, разведенная крутым кипятком. На дне плавали зеленые иголки и ягоды малины, засушенные с прошлого лета, а щепотка липового меда превращала чай практически в десерт, хоть и своеобразный.

– Там случайно нет цикуты? – спросил Солярис, щелкнув ногтем по моей пиале, и в голосе его уж точно разлилось побольше яда, чем в моем напитке.

– Ты чем-то недоволен, дракон? – Хагалаз зловеще сверкнула на него белой пеленой в глазах. – Я жизнь твоей ширен спасла, хоть и отняла ее сначала! Да, это был риск, но где его нет, когда речь заходит о проклятиях? Ты благодарить меня должен, в ноги кланяться! Ишь, избалованный какой! Мало того что уже в третий раз сам ко мне приходишь и спасибо ни разу не сказал, так нос еще воротишь.

– Солярис!

Я тоже шикнула на него, вспыхнув. Не хватало еще, чтобы Хагалаз решила, будто мы заявились сюда отчитывать и попрекать ее за оказанную помощь! Тем более что цикуту я тогда приняла почти добровольно, по нужде – иначе Сола было не заставить меня убить. Очевидно, вспомнив об этом и о том, зачем мы здесь, он резко присмирел. Посмотрел сначала на меня, потом на Хагалаз и глубоко вздохнул, будто храбрился перед тем, как опустить голову и сказать:

– Каюсь. Я проявил неуважение, шутка была неуместна. Спасибо, что помогла Рубин, когда она нуждалась в этом. За все спасибо. И за твою изумительно вкусную похлебку тоже.

Солярис неумело улыбнулся, из-за чего его верхние клыки смешно зацепились за нижнюю губу, и приподнял тарелку супа. Наблюдая, как он делает щедрый глоток бульона, от которого еще минуту назад плевался, Хагалаз снова подобрела и просияла в ответ, демонстрируя зубы почти такие же острые, какие были у Сола.

– Хороший мальчик, – похвалила она. – Ну так что? Зачем вы пожаловали ко мне? Вряд ли для того, чтобы смуту здесь наводить да чаи гонять.

– Хагалаз! Хозяйка Рубинового леса, вёльва и жрица Волчьей Госпожи, – заговорила я, откашлявшись, и встала из-за стола, забыв, что мы так и не выразили ей свое почтение должным образом. Хагалаз тем временем уже размешивала черпаком новый суп из наструганных грибов и корнеплодов в глиняном горшке, над которым, облизываясь, свешивалась белая кошка, усевшись на каминной полке. – Я в неоплатном долгу перед тобой, ибо это твой сейд помог мне выжить и остановить Рок Солнца. Несомненно, он искусен и неповторим, ни один другой сейд не превзошел бы его, но…

– Но? – сощурилась Хагалаз.

– Но что-то пошло не так.

И я робко вытянула из-под заколки красную прядь, ставшую такой приметной, что мне было тяжко смотреть на себя в зеркало.

Больше всего на свете я боялась, что Хагалаз погонит нас из дома если не проклятиями, то веником, особенно когда я пустилась в запутанные объяснения. Начать я решила с того самого дня, как умерла, потому поведала абсолютно обо всем, о чем только можно было: о встрече с Совиным Принцем и его напутствии; о спокойных днях, прерванных неизведанной болезнью посевов и плодов, грозящих голодом селянам; о гибели двух тысяч хирдманов и увядшей Свадебной роще; о притворщике, ворующем лица, и о той песне, что, похоже, слышу, когда он где-то рядом. Я все-все рассказала ей, несмотря на то, как Сол сжал губы от обиды, когда понял, что есть вещи, в которые я даже его не посвятила. Он терпеливо черпал ложкой бульон и выливал его обратно, делая вид, что ест – благо, Хагалаз была слишком увлечена моим рассказом, чтобы заметить это.

– И вот еще, – закончила я наконец, выкладывая на свободный краешек стола тисовую ветвь, такую опавшую и ссохшуюся, будто она пережила с десяток зим, не увидев ни одного лета. – Так теперь выглядит священное древо в Столице. Так выглядит Увядание, которое пришло на землю после Рока Солнца.

Хагалаз швырнула черпак за бумажную ширму, которая разделяла ее кухню с постелью и ночным горшком, отряхнулась и приблизилась к столу. Все то время, что я говорила, она только кивала изредка. Однако стоило ей дотронуться до тисовой ветки кончиком грязного пальца, как Хагалаз тут же подскочила, заохала и выставила перед собой руки, будто ветвь могла на нее напрыгнуть.

– Какая дикость! Это же труп богини. Зачем ты его сюда притащила?

– Труп богини? – переспросила я, пряча ветвь обратно в узелок, когда Хагалаз красноречиво смахнула ее со стола веником, брезгливо морщась. – Что это значит?

– То и значит! Кроличья Невеста умерла, вот и гибнет все живое. Без нее природа тоже жить не хочет.

Цокнув языком, Хагалаз сняла моток старой ткани с дверцы поваренного шкафа, опустила его в бочонок с дождевой водой и принялась почти яростно оттирать ту часть стола, где лежал тис, словно я и впрямь запачкала его мертвечиной.

Вправо-влево. Вправо-влево. Я следила за ее руками, драющими стол, и пыталась сосредоточиться, опустившись обратно на скамью. Голова разболелась, как от хмеля, и лишь спокойное лицо Соляриса, давящегося своим несчастным супом, заставило меня взять себя в руки. Раз он не паникует, то и я не должна. Но ведь…

– Как такое может быть? – спросила я, когда залпом опрокинула свою пиалу, а затем еще одну, поднесенную Хагалаз, и наконец-то вернула себе дар речи. – Боги ведь бессмертны…

– Скажи, дракон, – Хагалаз обратила взор белых глаз на притихшего Сола. – Ваш род ведь засыпает, когда стареет, так? То жизнь или смерть?

Сол оторвался от своей похлебки, – я неожиданно заметила, что миска все-таки опустела на треть, – и задумчиво постучал ониксовыми когтями по ложке.

– Ни то и ни другое. Это окаменение. У него нет иных имен, и сравнивать с жизнью или смертью неверно, но… В понимании людей это, пожалуй, больше смерть, чем жизнь.

Хагалаз довольно кивнула и снова повернулась ко мне, стоя к фарфоровому очагу спиной. Искристое свечение, расходящееся от пламени, обрамляло ее силуэт, как вторая одежда.

– Есть вещи похуже смерти и получше жизни, принцесса. Боги не умирают в привычном понимании этих слов, но жить все равно могут перестать. То другие состояния, в коих и измеряется истинная вечность. Людям этого не понять. Потому и зови то, что случилось с Кроличьей Невестой, смертью – не прогадаешь. Ибо плохо все, очень плохо… Это не из-за моего сейда случилось, нет-нет-нет. Это из-за Старшего Сенджу. Сколько не учила его, все равно дракон есть дракон, тьфу! Что, говоришь, напутствовал тебе там птичий мальчик?

– Встретиться с ним на Кристальном пике, – прошептала я, растерянная.

Хагалаз всплеснула руками так, что чуть не перевернула прялку, стоящую под окном. На той висел пятнистый, будто шкура какого-то животного, недотканный плащ. Нити пушистого куделя, тянущиеся вокруг колеса, запутались в спицах, как нити наших с Солом судеб. Хагалаз задела их пальцами, перебрала, и в дымоходе волком завыл пробужденный ветер.

– Так почему ты все еще не там? Чего у меня расселась?

– Я не знаю, где он.

– Так уж и не знаешь?

– Не знаю…

– Где твоя мать с птичьим принцем повстречалась? – спросила Хагалаз вдруг. – Где упала с лошади, а очутилась в сиде? Где, легенды гласят, мир наш истончается, рвется, образуя дыры, как колодцы? Этого ты тоже не знаешь, а, принцесса?

Правда кольнула изнутри, как и то, что Хагалаз по-прежнему звала меня принцессой, не ведая об участи моего отца, а потому вгоняя меня в ностальгию по прошлому и тоску. Хагалаз же взялась за железную булавку и принялась вертеть в руках, поддевая и распутывая нити куделя. Решив не испытывать ее терпение, я медленно развернула ту из карт, что изображала Дану, и придавила ее края пустыми посудами, чтоб она не свернулась на столе. Хагалаз, не отрываясь от прялки, перегнулась через стол.

– Все ты знаешь, принцесса, – ощерилась она, оказавшись ко мне так близко, что я невольно вдохнула ее горький земляной запах. В груди заныло, будто вместе с ним я вдохнула в себя сейд. – В Надлунный мир тебе нужно, вот куда. Там Кристальный пик.