Текст книги "Неопознанная педагогика. Калмыкия. Страна между двумя берегами"

«…Российская Федерация долгое время не подписывала Конвенцию, которую к тому времени уже подписали 172 страны. И только после длительных переговоров, все-таки, присоединилась…

Настал момент, когда можно активно работать по реализации Конвеции. Во многих странах созданы Национальные Комитеты, в России же… деятельность сводится только к сбору информации. Такое пассивное отношение я объясняю тем, что проблема опустынивания не признана в России одной из приоритетных…»

А поэтому, отмечает директор Всероссийского НИИ агролесомелеорации, доктор сельскохозяйственных наук, академик РАСХН К.Н.Кулик (Волгоград), «при сохраняющейся неадаптивной бесконтрольной эксплуатации кормовых угодий, высокой непрофильной нагрузки на экосистемы, формируется основа для очередной крупной и разрушительной вспышки деградации…»

Она коснется людей.

«…Процессы опустынивания, которые мы сейчас наблюдаем, – предупреждают ученые, – это колоссальные проблемы. При дальнейшем углублении они могут стать причиной оттока населения в другие регионы. Это не только экологичекие, это социально-экономические проблемы. Они скажутся на всей стране».

Что же делать? Возможно ли, после стольких потерь восстановить пастбища? Можно ли обратить пустыню назад? Вернуть плодородие?»

Ответ профессионального сообшества – можно, но дело это долгое и трудное. Нужна комплексная кропотливая работа.

Аэросев или наземный посев песчаного овса – кустарника, зацепляющегося в пустыне.

Оставление земли под пар, террасирование или сохранение растительности вдоль русла водотоков…

Нужны кадры специалистов, которые сильно деградировали, нужна сеть постоянных питомников и семенных плантаций.

Преодоление низкого технического и культурного уровня оросительных систем.

Восстановление «опустыненных водоемов» – замечательных озер и водохранилищ, которые когда-то снабжали питьевой водой поселки, использовались для полива фруктовых садов, парников, огородов, а теперь стали не пригодными для хозяйственного использования. Питающие их пресные воды перехватываются, между тем, как искусственные водоемы служат местами гнездования птиц, внесенных в Красные книги. Здесь на пролете останавливаются тысячные стаи…

Может, думаю я, – и люди остановятся?

Или уже поздно, произошла катастрофа, – «опустынивание человека», его души, интеллекта, памяти…

БЕЛАЯ ОВЦА С ЧЕРНОЙ ГОЛОВОЙ

А эта овца с круглыми копытами, не выбивающая дернины, где она?

Специалист-овцевод, профессор М.С. Зулаев из Элисты дает справку: курдючные овцы в Калмыкии появились вместе с предками, которые пришли из Джунгарии. К началу 1942 года численность курдючных овец превышала 940 тысяч голов. По мере приближения фронта они были эвакуированы, пропали без вести, а после депортации калмыков, оставшиеся в живых овцы стали называться астраханскими.

В 1988 году была организована первая экспедиционная поездка в Астраханскую область, в Гурьевскую и Уральскую области Казахстана, – места высылки калмыков, для поиска и возвращения этой овцы на родину. Первый завоз курдючных овец с признаками калмыцкой породы был из Гурьевской области в количестве 50 маток и 9 баранов-производителей. Их отправили в экспериментальные хозяйства, и потом понемногу, почти ежегодно завозили овец с признаками калмыцкой породы.

В 2010–2011 гг. экспедиционное обследование хозяйств в шести районах Калмыкии выявило более 16 тысяч курдючных калмыцких овец, черноголовых, с белой и рыжей шерстью, и круглыми копытами.

Их необходимо сохранить и усовершенствовать, в этом, считают калмыцкие ученые, наш долг перед предками и потомками.

Может, овца нам поможет.

НА РАЗВИЛКЕ ДОРОГИ

Возвращаемся в село Берин, а оттуда в Элисту. «Волков тут много появилось во время чеченской войны, – сообщает наш добровольный проводник, школьный директор Сарынг. – Сейчас по краю села ходят, по краю. А раньше служба была, у нас совхоз давал за волка – овцу. Сейчас перестал давать. Бывает, приезжают люди, охотятся, – экстрим-туризм. А у нас этой зимой небывалые морозы были, 43°, дети в школе не учились. И в это время москвичи приехали по первому снегу, на «Буране». Ночевали на точке. Водка замерзла. Мороз с ветром, получается, за пятьдесят. У нас такой ветер, при девятнадцати как тридцать. Открытая степь… Если бы не волки, у нас бы охота не выжила. Из-за волков на ночь коровы приходят в дом. Раньше по прохладе паслись, днем приходили, а сейчас все наоборот. Ну, верблюды волкам и ветру не подвержены…»

В общем, экстрим, – что там туризм, экстрим – жизнь. Колодцы в песках. Люди не рассчитывают ни на кого, кроме себя. Тут у них пожар был, мужчины вышли, и остановили. «Вон, лес, – показывает Сарынг, – вязы, тополя мы посадили, но все засохло. Только побеги новые. Вот лес. Для нас это лес».

Возвращаемся по крутым горкам на директорском автомобиле. Сарынг по специальности учитель труда, «трудовик», – круто водит свою «десятку». «У него верхняя подвеска», – с завистью говорит министерский водитель Валентин, оказавшийся в этом путешествии пассажиром.

Вышли, сфотографировали пустыню. «Движущиеся пески, – говорит Шолдоев, – ветер сюда, песок туда. Я побоялся там ехать. Соперника лучше переоценить, чем недооценить» – «Как в шахматах» – «Да…Тем более, соперник серьезный»

Добираемся до села. В доме Сарынга пообедаем, пересядим на свою машину, не предназначенную для пустыни, и засветло докатим как-нибудь до трассы.

Дочка Сарынга, первоклассница, вернулась из школы и смеется, смеется, отхохачивается. Значит, все хорошо. Показывает дневник, в нем кружок-наклейка «отлично». Родственница-подружка тоже показывает кружки в тетрадке:»cпасибо за старание», «молодец». И все уже про эту школу понятно…

Тепло прощаемся с хозяевами.

Сарынг Ульянович провожает нас до развилки дороги, а дальше сами.

ДАГЕСТАНСКАЯ ПЕСНЯ

Ехали, ехали, и приехали.

Кругом барханы.

Еле заметная дорога, по которой мы двигались, – пропала.

Стали вспоминать, как Сарынг объяснял: держитесь параллельно щебенке, тот бархан надо объехать слева, этот – справа.

Вроде ясно.

Оказывается, не совсем.

Вернулись назад к развилке.

Вот здесь мы свернули направо, значит, нам налево.

Свернули – снова тупик. Никакой дороги. Пустыня. Может, не та развилка, проехали?

Есть, явно присутствует параллель между путешествием человека и историей. Ведь и в истории, если не знаешь местности, живешь, под собою не чуя страну, – проскочишь историческую развилку. И будешь кружить, кружить по пустыне, созданной своими руками.

Надежда на проводника, а он, как на грех, не подходит к мобильнику. Или тут связи нет? У Моисея, когда он водил свой народ, – была…

…Ветер. Песок течет как вода. Надо возвращаться. Но и назад нет пути. Где же развилка, которую мы проскочили?

Вдали что-то похожее на строения, может быть, «точка»? Оставляю водителя Валентина с министерской машиной и, стараясь не упускать ее из виду, бреду на точку. Перебираюсь через барханы, карабкаюсь.

Нежданный экстрим. Хотел приключений – вот они.

Точка, казавшаяся близкой, отодвигается все дальше, недосягаемая как мираж.

У меня пересыхает в горле. Вы блуждали когда-нибудь по пустыне?

Однажды я был в Сахаре. Автобус остановился на десять минут, я сделал несколько шагов в сторону от шоссе, и вдруг пахнуло таким адским жаром. Был месяц март, сорок четыре градуса в тени…В Калмыкии летом пятьдесят. Как же вы тут живете? – спрашивают их. А мы, пошучивают, не выходим из тени.

…Мне повезло: до цели я добрел, не упуская из виду машину. Вот и точка. Ветхий домик, дверь заперта. Ветер треплет целлофан в окне. Никого.

Пустая точка.

Теперь я буду знать, что на свете существуют пустые и заполненные, живые точки. А, может, и запятые. Синтаксис родной речи, которая журчит как ручей, или молчит как высохшее русло…

Песок течет как вода. Песок в глазах, на языке. Желтизна.

Начинает смеркаться.

Я возвращаюсь к машине, где, пригорюнившись, сидит крутой водитель (по трассе) Валентин. И мы уже настраиваемся на ночевку (хотя, что толку, ночью ли, днем – кто тут появится?), как вдруг – может, за наши испытания, к нам спешит удача. По барханам прыгает мотоциклист. Мы орем, машем руками. Вот она, наша судьба в лице местного чабана. Повернула к нам, показала дорогу.

Все эта история со Смушково и окрестностями – неплохой аргумент, – как вы думаете? – против закрытия маленьких школ, детских садиков, фельдшерских пунктов в селах и деревнях. Тем, кто в этом сомневается, рекомендую очутиться в пустыне.

Когда-то, исследуя жизненные ситуации, в которые попадают человеческие сообщества, – я выделил самую сложную ситуацию, где все с «минусом» (и с традициями глухо, и с современной жизнью). Образно назвал ее «социокультурной пустыней». И как все обернулось! Без всякой социокультурной!

Стремительно, за какие-нибудь двадцать лет. В то время, как Япония, а за ней «молодые драконы» юго-восточной Азии, Китай, рванули в процветающее общество, и становятся оазисами цивилизации и культуры, – в Россию пришла Пустыня…

Она повсюду. Теперь, когда мы уже вывернули на трассу, я понимаю, что все эти холмы и холмики по обеим сторонам дороги, песчаные и заросшие травой – все это пустыня. Она совсем близко.

 
…Он думал, я за золото служу,
Он видел мою преданность в глазах.
Он думал, я ему принадлежу
А жизнь его была в моих руках…
 

Мчимся мы под лезгинку, раздающуюся из магнитофона.

Кавказ близко. Справа – синие просторы. Бараны перебежали дорогу, чуть не врезались!

Вспомнилось: каменные взоры овец, любопытствующие и пугливые глаза верблюдов.

На гряде холмиков вдоль дороги сидят и сурово взирают степные орлы…

Хриплый голос поет под лезгинку:

 
Расплаты час к тебе уже грядет.
Блеснет слеза, но поздно покаянье.
Плач о-о моя душа…
Причастье – воздаянье…
 

Вечер. На горизонте из проема сгустившихся облаков низвергаются снопы света, расходятся, образуя купол, небесную кибитку кочевника. Что мы, как ни вечные кочевники?

И опять – белые с розовой, кровяной жилкой озера, солончаки. Осенняя буро-желтая степь. Как пахнет она…Дышишь и не надышишься, пьешь свежий, чуть горьковатый полынный напиток, и не напьешься.

Но теперь я понимаю – эти песчаные гряды, заросшие холмики – знак надвигающейся беды. Равнина степи горбатится под напором всепроникающей пустыни. Степь будет лысеть и горбатиться, пока не превратится в безвременье, где свистит ветер, течет песок…

Пустыня – не внешний враг, которого придумывают для оправдания бед и нищеты народа, жаждущиеп абсолютной власти. Она не приходит со стороны, она здесь, под тонким слоем почвы, ждет своего часа. Вытоптал траву, сковырнул корни… А ветер довершил дело, нанес барханов. И вот оно, застывшее в безвременье песчаное море…

Глубже или поверхностней, дальше или ближе – под нами пустыня, грозящая, если что, – вылезти на поверхность и поглотить тех, кто уже стал варварами, занести города и селения…

 
«…Он думал, я ему принадлежу,
А жизнь его была в моих руках…»
 

«Что это за песня? – спросил я у Валентина. – Дагестанская», – ответил он с уважением к песне.

ЗАВТРА

Из исследовательского проекта Олега Настаева, Цаганаманская гимназия.

«…Упадок многих процветавших древних цивилизаций был вызван не внешними врагами, а медленным экологическим самоубийством – неспособностью сохранить земельные и водные ресурсы. Северная Африка, некогда снабжавшая зерном Римскую империю, теперь по большей части представляет собой пустыню. Возможно, эта катастрофа сыграла важную роль в подрыве жизнеспособности Древнего Рима. Ученые считают, что упадок некогда процветавшей в Центральной Америке культуры Майя, был вызван потерей плодородия почвы вследствие эрозии…»

Олег подумал, что не стоит ждать, изучил проблемы землепользования в родном районе, и пришел к выводу: дело близко к тому, от чего погиб древний Рим и Майя…

Надо что-то делать.

Но что школьники, учителя и родители могут сделать против пустыни, съедающей Смушково, Берегин и другие пока еще населенные пункты? Оказывается, могут.

ЭКСПЕДИЦИЯ ДЛЯ БУДУЩИХ ГРАЖДАН

Это была первая в истории современной России караванная экспедиция на верблюдах. Она получила название «По следам Великого шелкового пути», и ее организовал знаменитый путешественник Федор Конюхов. Экспедиция прошла в два этапа: первый, в 2002 г. по территории Калмыкии, Астрахани, Дагистана, Ставропольского края, Волгоградской области, а в 2009 г. из Улан-Батора по маршруту Монголия-Калмыкия. В международной экспедиции вместе с учеными-археологами, экологами, медиками, биологами участвовали 12 школьников поселка Цаган-Аман. Вот фрагмент отчета в то время старшеклассницы – Гиляны Улюджаевой.

«…В экспедиции были задействованы 13 верблюдов в возрасте от 3 до 9 лет и десять лошадей калмыцкой породы, выращенных в селе Бергин Юстинского района.

Маршрут был разбит на участки с суточными переходами 30–40 км. Общая протяженность маршрута составила 1500 км.

Наблюдения проводились с помощью бинокля, кроме того велись фотосъемки и видеосъемки. Во время дневных маршрутов регистрировались все встреченные виды растений и животных.

…В ходе движения каравана мы иногда отклонялись от основного маршрута, чтобы осмотреть интересные стадбища и урочища. А в населенных пунктах проводили опрос местного населения».

Ребята имели собственные задания. Вот некоторые выводы, сделанные учениками.

«Считаем, что необходимо принять Закон о степи, в котором бы оговаривались взаимоотношения человека с природой, его обязанности по отношению к земле».

«…Дни, проведенные в составе экспедиции, – заключает Гиляна, – стали откровением для большинства учащихся. Мы увидели и ощутили не только физическую, природную сущность нашей республики, но ее духовные начала. И это главное, что дала экспедиция будущим гражданам Калмыкии…»

Глава 7
Ушедшее море

СЕГОДНЯ, ДЕНЬ СЕДЬМОЙ

У въезда в Лагань нас встретили представители администрации, и пока ехали, рассказывали: район компактный, восемьдесят километров в диаметре. Живет 19 тысяч человек, в городе – семь тысяч. Пять сел. Население – калмыки, русские, татары, дагестанцы-даргинцы…

Когда-то была развитая промышленная инфраструктура: машиностроительный завод, рыбокомбинат, мясокомбинат, пятнадцать строительных организаций. В 30-е годы приезжал Микоян (до сих пор помнят) и Киров, чье имя носит городской парк (от него мало что осталось). Были рыболовецкие колхозы – «Красный моряк», «Каспиец», и совхоз «Красинский. А когда море стало уходить (оно уходит раз в пятьдесят лет) – рыбаки переквалифицировались в бахчеводов. «У нас, – сказали хозяева района, – арбузы были 25 килограмм, а яблоки до Сибири доходили, и дальше».

Все, о чем они рассказывают, в прошлом времени.

В девяносто пятом году, после наводнения почва засолилась и процветание закончилось. Земли нет – отдали Дагестану в аренду, а обратно взять не могут. От нефтяной трубы ничего не имеют. Кирпичзавод стоит. «А какой был район в советское время, – повторяют встретившие меня руководители, – один из богатейших. Пушнину на золото меняли…»

В девяносто пятом году зверосовхоз смыло вместе со зверями.

«А наводнение не повторится?» – «Нет, море уходит…»

Море уходит. Молодежь уезжает. В школе детей уменьшилось наполовину.

Что-то с того времени еще осталось: газ, вода, твердые покрытия. Фабрично-заводские дома, построенные для рабочих. «А на машиностроительном заводе, – все впоминает начальник управления образованием и культуры Юрий Багаев, – я сам работал. Комплектующие поставляли из Горького, а у нас собирали, – автоклавы, автомагазины, автофуры – было много чабанских точек. Мастера были, слесари, токари, инструментальщики, деревообработчики. Профессиональное училище работало. Сейчас в сельских школах нет специальности тракториста, через пять лет некому будет пахать землю».

Хотя он и изображает катастрофическую картину, но сам что-то делает по мере возможностей. Заключили договор с университетом, создали в школах филиалы учебно-курсового комбината, подобрали опытных инструкторов, – и вот уже несколько рабочих мест возникло.

«КОГДА БЫ ЗНАЛИ, ИЗ КАКОГО СОРА…»

Если бы собрать людей, умеющих что-то делать лучше других, они бы научили еще кого-то. Все больше убеждаюсь: необходимо сообщество народных мастеров, связанных со школами, пронизывающих все общество, как в Якутии.

В Лагани мастера тоже встречаются. В районном доме культуры познакомился с талантливыми преподавателями прикладного искусства. У Светланы Гонтаревой сорок учеников, начиная с восьмилетнего возраста. Берет всех, занимается четыре раза в неделю рисунком, живописью, скульптурой и фигурной работой по гипсу. Это особая технология: делают рисунок-эскиз, пейзаж, скажем, или сказочная тема, готовят гипсовую форму, аккуратно прикладывают, прокалывают бумагу наколкой. А потом дети начинают вырезать – ближний план, дальний…

Работают и с местной глиной.

«Вот их творения», – показывает Светлана Анатольевна.

Елена Солганова учит детей создавать шедевры из соленого теста на картоне, из тополиного пуха на черной ткани. «Приклеивается?» – «Нет, просто под стеклом. Иголками, двумя медицинскими иголками. Сначала мылом наносят рисунок, а потом тополиным пухом». – «И так держится?» – «Да…Что-то не понравилось – зубной щеткой стираешь – и заново»

Другая мастерица, Светлана Державина, занимается с детьми соломкой. Сорняковыми травами, которые растут на просторах наших. «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…»

Вот из этого сора, с помощью горячей обработки, дети научились извлекать более восьмидесяти цветовых оттенков.

Делается это так: соломку замачивают, разрезают, убирают узелки, моют, выскабливают, снимают налет, а потом утюгом начинают выглаживать…

После этого дети с преподавателем сортируют соломку по цвету, фактуре, и компонуют свои работы.

«Вот эту буквально за двадцать минут девочка сделала из отходов. Мы собирали собор Василия Блаженного – а это василек получился из отходов, видите, изящный какой…»

Если долго держать утюг, то соломка получается коричневого цвета. А если обработать содой и подержать под утюгом немножко – получается золотистая. Замачивают в марганце, в соде, в стиральном порошке на сутки, или на полчаса. Получаются такие тонкие временные воздействия. Дети-художники поработали над эскизом, а потом начинают, как в шахматы, просчитывать ходы с соломкой…

МАЛЕНЬКИЙ КОНЦЕРТ

Местный ансамбль, которому уже полвека, показал танец буддистского божества – Зеленой тары.

Спели «ута-дун» – старинную протяжную калмыцкую песню, без сопровождения.

Бабушка в национальном костюме высказала благопожелания. На русском говорит с трудом, а как перешла на родной язык, – так живо, бодро заговорила! Благословила божеств. Пожилых людей. Детей. «У нее, – пояснили мне есть свой сборник стихов»

В районном доме культуры шесть народных коллективов.

Девушки танцевали, держа в руках лотосы.

На сцене появился сказитель. Признался, что начинающий джангарчи, хочет, чтобы из девяти школ хотя бы по два человека научились, было бы восемнадцать сказителей.

Эпос он не декламировал, а пел, и я представлял себе степь, всадника на коне…

За сказителем вышла бабушка, которая сама сочиняет музыку и слова, и спела про степь под саратовскую гармошку. Про скот, про овец, про море, про камыши, про рыбу… Бабушка старенькая, но в чертах ее лица видно благородство.

Концерт завершил школьный ансамбль. Девочка в красном, с черным нагрудником, и мальчик в черном, с красным нагрудником. Здорово у них получалось – мелкое дрожание в танце…

ПРОКУРАТУРА ПОД КРЫЛОМ

Спрашиваешь: что можно развивать в Лагани? Отвечают, как повсюду: туризм, охоту, рыбную ловлю.

Восьмиклассник Санал Катышев внес предложение, о котором мы уже рассказывали, – продавать песок. Его поддержала учительница физики Мира Дермяновна Батаева. «Помните, – сказала она ребятам, – мы читали в «Науке и жизни», что в мире мало песка, а в нем есть потребность…Может быть, действительно, продавать наш песок? Местные же, когда надо для строительства или ремонта, – покупают?» – «Да, – заметили в классе, – самосвал – тысяча»

«Государство должно взять под крыло школы, – спускает нас с неба на землю директор Лаганской гимназии Вера Павловна Спицкая. – А оно взяло под крыло суды, у нас здания судов дважды, трижды ремонтируют. Раньше суды, прокуратуры были незаметны. А теперь – школы, сады, больницы незаметны. Все наоборот. Но мы же растим будущее страны, почему она не берет под крыло свое будущее?»

Помалкивает страна, будто воды в рот набрала…

Каждые пятьдесят лет море отступает и наступает, принося с собой наводнения. Каспий опасен не только из-за погоды – из-за незнания.

После наводнения построили дамбу, и начали засоляться земли.

Старые люди говорят: надо пустить море по старым руслам. Они заросли, но существуют, их видно из космоса.

В море есть естественные лотосовые поля, в самом начале, где вода по грудь, растут цветы, активный период цветения – с середины августа. Цветущие лотосовые поля издают удивительный аромат.

ПРОГУЛКА ПО ГОРОДУ

Лагань не такой уж старый город, ему меньше ста пятидесяти. И он весь пропитан морем. Говорят, человек по имени Лаганка затерялся в море, его именем назвали остров, тогда Лагань была островом. Море отошло примерно триста лет назад, оставив естественный канал, протоку, соединяющую Лагань с морем. Море ушло, осталась протока, из нее выход в море. Пристани в городе, правда, уже нет, заросла камышом. Протока стремительно уменьшается и мелеет. Так что неизвестно, что будет дальше, не оторвется ли Лагань от моря, в котором вся ее жизнь и история.

Мы вошли на мостик, соединяющий два берега протоки. Этот мост много раз поднимали, но он все равно уходит, проваливается…

Камыши высотой в два с половиной человеческого роста. Их, объясняют мне, здесь никогда не было. И острова, вон того, видите, где чайки сидят. Когда было наводнение, вода доходила до городской площади. А сейчас вода уходит, и еще лет десять будет уходить…Не было бы наводнения, мы бы процветали, все бы у нас было, считают мои провожатые…

«Вот, – показывает начальник районного управления образования и культуры Юрий Багаев на ту сторону протоки, где, как гиганты мезозойской эры, – торчат остовы заводов. – А ведь я сам восемь лет там работал, при мне приходили станки с числовым программным управлением. Тысяча восемьсот человек было – только на одном машиностроительном, а рядом, видите, рыбокомбинат, мясокомбинат, до пятисот тонн в сезон обрабатывали».

На том берегу – останки города. Был разрушен целый промышленный город.

«Берега укрепили, – вспоминает его бывший житель. – Бутовым камнем укрепили берега, дорогу к заводам, которые работали, швейной фабрике. Железная дорога работала день и ночь…»

Слушая Багаева, я думаю про эти останки советской промышленности на том берегу протоки. Люди жалеют, грустят о прошлом, своей молодости, это понятно. Но какова, в действительности, была та жизнь? Казалось, что поступающие на завод станки с ЧПУ – верх прогресса, а в Европе и Америке это был уже прошлый день…

Можно ли было наполнить другой начинкой коробки советских фабрик и заводов? Чем стала бы страна, если бы оставалось все как есть?

История не знает сослагательного наклонения.

ПО ПРОТОКЕ

Идем на катере в Каспий. Вода в протоке зеленая, застойная. «Дамба искусственная, – объясняют мне, – поставили в наводнение, а теперь она мешает…Ветер дует, вода уходит, протока, бывает, по колено. Вообще, все делается, знаете через что…»

Капитана суденышка, на котором мы отправились в плавание, зовут Александром Юрьевичем Красномеровым, спокойный бывалый человек. Рассказывает, что изменилось в мореплавании. Всюду контроль, вместо одной инспекции – пять, – и всем давай.

Вода становится чище и темнее – ближе к морю.

Подплываем к посту пограничного контроля – деревянному строению с облупленной синей краской. Капитан привязывает трос, и начальник районного управления образования поднимается с нашими документами отметиться. Лают собаки, вышка, правда, смотровая, не лагерная, но бог ты мой, та же стилистика…

Наш старый облупленный катер кашляет, но тарахтит. До моря сорок километров. По левому берегу протоки в осоке, в человеческий рост стоят накренившиеся столбы. «Видите, там было освещение, и все осталось под наводнением…»

Начальник образования и культуры сменил капитана за рулем, пока тот отлучился. Если что, смеется Багаев, профессия есть.

На накренившихся в осоке столбах сидят журавли. Поднялись и полетели…А вот жирные чайки, мы все ближе и ближе к морю.

Я поговорил с капитаном. Он на пенсии, как и катер. Тарахтит пока. По паспорту 29 кэмэ в час, а так, от силы – 18. Старый…Сорок килограмм краски на него надо, чтобы покрасить. Винта нет поворотного, турбина старая, «зазор во». Когда маленький зазор, он едет, а когда такой, показывает капитан пальцами, то он сам молотит, на себя работает. У нас организация еще ничего, говорит капитан про свою контору с такими, вот, катерами.

Оклад капитана – пять тысяч триста, «нет, поправился он, – пять тысяч тридцать» (я выматерился про себя – 5030! – у капитана?). Государственное бюджетное учреждение «Севгафтрыбвод», федерального подчинения, приписано к Астрахани. «Если бы было республиканского подчинения, вообще сгинули бы, – смеется капитан. – Молодые не идут работать – все сбежали в Москву. Детей всех выгнали» – «Политика…» – вздыхает начальник образования и культуры. Здесь на суденышке, идущем в море, легче общаться, рассказывать о себе.

Автобиография Багаева такая. Окончил техникум в Москве, вернулся в Лагань, пошел рабочим на завод, думал теорию с практикой совместить. А на заводе был свой УПК. Начальство Багаева вызывает, говорит – нужен человек с высшим образованием. И отправляет учиться в Калмыцкий государственный университет – по инженерной специальности, информатике, программированию, сельскохозяйственному труду, агрономии, психологии, педагогике – на все случаи жизни. Получил диплом. Приехал на завод в девяносто втором году. Пошел в техотдел, там собрались пятеро парней, все с высшим образованием. Хотели чего-то нового. На заводе собирали автолавки, фургоны, и они их разрисовывали. Видят, продукция не идет. Сделали календарь, отпечатали тысячу экземпляров («Может быть, видели когда-нибудь календарь – там наше предприятие?»). Занялись рекламой. А дальше завод начал разваливаться. И Багаев ушел (вот где пригодилось – «на все случаи жизни») – работать учителем, заведовать домом для пожилых людей. Потом в администрации работал в отделе молодежи и спорта, начальником отдела образования…Новый глава района предлагал в мэры. Он отказался – неинтересно. Ему, говорит, с детства хотелось учителем работать. Тогда иди в школу, сказал глава. И он пошел – директором сельской школы. А потом пришел прежний руководитель района, и его вернули в команду…

Капитан опять отошел по надобности, и дал мне порулить. Дело, казалось бы, нехитрое – руль вправо, руль влево. Вот только корабль грозит в берег врезаться. С непривычки зигзагами идет, как пьяный. Пока сообразишь, что надо держать руль посередине.

И так по протоке мы вышли в открытое море.

ИВАН КАРАУЛ

В море мы встретили лодку с двумя рыбаками, отцом и сыном. Обветренные лица, покрасневшие от воды, загрубевшие руки. Иногда сутками не видят берега. Получают от хозяина гроши: 14 рублей за килограмм сома, 17 рублей – за фазана, в то время как на рынке – сто…Добыча на дне лодки – четверо суток лова, объяснили рыбаки. Капитан наш вздохнул. «Обиделось море, – сказал, – рыбы совсем нет. Чувствует, что за нее не платят, на халяву попадаться не хочет…».

Отца-рыбака зовут Анатолием Александровичем, фамилия Баруздин, сына – Александром. Он кончил школу и пошел в море. А отец ходил и до школы. Скоро пойдет и внук…

Стоим, среди синего моря, разговариваем.

До наводнения отец работал в зверосовхозе, потом все предприятия, весь народ – ушел в море. «В море, – заметил капитан, – а потом в Москву»

Выгоды никакой. На это все возьмут бензин – и весь заработок. Улов сдают частному предпринимателю – он выкупает квоту и расплачивается.

На дне лодки то, что попалось в открытом море. Сазан, щука, сом, красноперка, карась, лещ – в былые времена за рыбу не считали… Отец говорит, что передаст это дело внуку, он окончит школу, институт, придет через двадцать-тридцать лет в море, и рыба появится.

Каспий уходит, но когда ты в нем, – как будто уходишь с ним, чтобы вернуться снова. Каждые полвека, каждый век, уходит и приходит море, и дует моряна, и рыбаки идут в путину.

До наводнения у них были «байды», шести, двенадцатиметровые, деревянные катера, с двумя навесными моторами. «Там соответственно, и ловля» – добавляет сын. – «Стоит одну белугу поймать, – говорит отец, – она окупает и байду, и мотор. А сейчас? Белуга, осетр сюда даже не заходят. Море уходит, и все, видимо, уходят. А самим ловбилет получить нереально» – «А скооперироваться и билет выкупить?» – задаю наивный вопрос я. – «Бесполезно, – вмешивается капитан, – не дадут. Нас ловят как рыбу, четверо-пятеро проверяющих…»Погоды не было, поэтому отец с сыном возвращаются домой. Ветер не тот, не дает работать. Вот когда дует моряна, тогда идет рыба. Капитан поясняет: «Когда норд-вест, – бесполезно, рыба заляжет. Барометр в голове сработает».

… Четырнадцать рублей за килограмм сома, семнадцать – за фазана, а за мелочь – шесть…Пару лет назад еще были цены более-менее, говорят рыбаки. Потом предприниматели-сборщики улова – резко снизили. Рыбаки бастовали в поселках. Людей доголо раздели, надо кричать «караул!». Рыбаки обращались в правительство, писали, телевидение приезжало – ничего. Перед путиной обещали – выходите, цены поднимем. Вышли – ни-че-го.

То же, что полтораста лет назад, думаю я, вспоминая записки о каспийском рыбацком промысле. Самые оплачиваемыми должностями были, как и сегодня, надзиратели, охранники, а самыми низкооплачиваемыми – «неводные рабочие».

…Мы прощаемся с рыбаками и плывем дальше. Вон, остров Иван Караул, показывают мне на что-то чернеющее в морской дали. Там часовня. Хотели трикотажную фабрику открыть, работающую с помощью воды, на солнечных батареях. Закачивали шлангом воду, и она шла как водопад, давала энергию. Фабрику построили, и станки стояли, уже вязали, и вся система работала через солнечные батареи. Завозили людей на фабрику в начале двухтысячных. Но – заглохло. На острове живет один сторож и сторожит дачные домики.

«Ну, теперь зарастет проект, нерентабельно» – замечает капитан. – И зачем на острове? Когда лед, туда не доберешься. Только на вертолете».

То есть, прожект.

Что же это – или все сломать, растащить, одни остовы. Или выстроить на острове посреди моря-океяна чудо-фабрику, которая почудит, и заглохнет.