Текст книги "Неопознанная педагогика. Калмыкия. Страна между двумя берегами"

«…Когда мы вошли во двор замка, мы увидели, что он заполнен народом: собралось более трехсот калмыков.

Князь приготовил для них праздничный обед в честь моего приезда; он распорядился, чтобы закололи лошадь, двух коров и двадцать баранов… Для нас князь велел зарезать молодого верблюда и шестимесячного жеребенка. Филе, отбивные котлеты, окорока из этих молодых животных составляли основные блюда нашего завтрака, к тому же подавались куры, бараны, дрофы и дичь…

За десертом…грянуло троекратное «ура», и все выпили за мое здоровье…Мой бокал показался князю слишком скромным, чтобы достойно ответить на такое всеобщее воодушевление; мне принесли кубок в оправе из серебра и опрокинули в него целую бутылку шампанского, полагая, что я вполне могу выпить за здоровье одиннадцати тысяч калмыков тринадцатую часть того, что выпил Бассомпьер за здоровье тринадцати кантонов; я одним махом опустошил свой кубок, и мой подвиг заслужил бурную овацию, которая, однако, не вызвала во мне желания его повторить.

Поистине в этой трапезе было что-то гомерическое!»

О преимуществах калмыков в сравнении с французами.

«…Приз оспаривали сто лошадей со всадниками и всадницами, ибо в Калмыкии женщины достигли равноправия, которого тщетно добиваются француженки».

«…Вам следует знать, что в Калмыкии нет двух вещей, отравляющих нашу жизнь: домовладельцев и квартирной платы…Никто не платит ни за землю, ни за воздух. Каждый имеет право на свое место под солнцем, если только оно не занято кем-то другим».

О специфических блюдах местного приготовления, к некоторым из которых Дюма отнесся так же, как Пушкин.

«Вскоре нам предложили выпить калмыцкого чаю. О, что это был за чай!… Никогда, заявляю я вам, напиток более отвратительный не вызывал такого отвращения у христианина. Я думал, что меня отравили…»

«…За чаем последовала водка из кумыса; но теперь, наученный горьким опытом, я едва пригубил этого зелья, изобразил на своем лице довольную мину, дабы сделать хозяину приятное, и поставил чашку на землю с таким расчетом, чтобы первым же своим движением ее опрокинуть».

Культурная программа включала устроенное для гостей зрелище кочевых перемещений калмыков, соколиную охоту на лебедей, фортепиано, французскую кадриль и русские пляски.

«Я спросил у князя, не будет ли это противоречить калмыцкому этикету, если придворные дамы станцуют вместе с княгиней. Князь был в таком настроении, что шел на любые уступки, у него можно было попросить конституцию для народа – и он, не колеблясь, предоставил бы ее…»

После диких невиданных танцев, во время которых все танцующие наступали друг другу на ноги, смеялись, кричали и плакали от радости, гостя попросили написать в альбом стихи, обращенные к княгине, «которые бы засвидетельствовали грядущим потомкам, что я и впрямь посетил проездом имение князя Тюменя». К удивлению Дюма в доме нашелся «альбом от Жиру, белый, девственно чистый, как пианино, изготовленное Эраром…». Правда, желая вылить перед сном на свое тело возможно большее количество воды, Дюма ни обнаружил ее ни в горшках, ни в лоханях, стоявших по углам комнаты и искрившихся лазурью и золотом. Мыться во дворце было, видимо, не принято…

На другой день состоялись феерическое укрощение диких лошадей и верблюжьи скачки, а в заключение – поединок борцов, в котором знаменитый романист боролся с князем, и вышел победителем. Затем хозяин и гость искупались в Волге, в октябре уже подернутой льдом. И опять ужасный ужин, «казалось, приготовленный для героев Илиады или титанов из «Гигантомахии»…»

На прощанье «мы с князем потерлись носами друг о друга, но на сей раз с остервенением. Три подхода и со слезами на глазах. Княгиня плакала – простодушно, бесхитростно, наивно, – повторяя фразу, произнесенную ею накануне: «О любезный друг моего сердца, я никогда так не веселилась!»

…Мортиры князя возобновили стрельбу, им ответили корабельные пушки; заискрились бенгальские огни, и мы увидели как вся эта толпа, и без того имевшая довольно красочный вид, становится то зеленой, то голубой, то красной, в зависимости от того, какие вспыхивают огни…

Князь заставил нас дать слово, что мы вернемся. Вернуться в Калмыкию: почему бы и нет?»

…На той стороне реки, в казацкой станице, Дюма сердечно распрощался с сокольничьим, которого князь прикомандировал к путешественникам. «В лице этого представителя калмыцкой расы, – замечает Дюма», – я простился с Россией Рюрика и Ивана Грозного»…

СЕГОДНЯ

В Национальной библиотеке в Элисте есть комната, куда родители приводят детей, и сотрудники библиотеки, родители читают с детьми книжки и играют…Очень похоже на то, что видел в Эспо, в муниципальной библиотеке Финляндии. Вообще, в Элисте замечательные музеи и библиотеки, все туда рвутся, из Италии одному человеку пишет родственник – ну, уже открыли библиотеку? Когда?

Еще одна примечательная деталь: на улицах на рекламных баннерах изображены человеческие лица. Не членов партии и правительства. А народного поэта. Олимпийского бронзового чемпиона по греко-римской борьбе. «А это наш учитель. Смотрите, смотрите, наш ученик!» – показывает мне лица на баннерах Светлана Ивановна, учитель истории и обществоведения.

Мы ездим по учебным заведениям – тоже вроде путешествия.

ИЩЕМ ПРИНЦЕСС, БАБУШЕК И СЕСТЕР

В вестибюле калмыцкой национальной гимназии я не заметил флага и гимна (которые, конечно, были), но увидел десять «белых добродетелей», ежедневно встречающих ученика.

«Не убивай, но уважай жизнь»

«Не лги, говори правду бесстрашно, но дружелюбно»

«Не трать время на болтовню, говори о деле или молчи»…

Не знаю, у всех ли, получается соблюдать заповеди, написанные на русском, калмыцком и старокалмыцком языках. К их освоению в гимназии относятся с чувством юмора.

В калмыцком языке, с ходу объяснили мне учителя, есть редуцированные, а есть краткие гласные. «Ке²длмин» – работа. А пишется «Ке²длмн», без гласной «и», «мы не всегда думаем о работе» – засмеялись учителя.

В языке – скрытое содержание. Речь быстрая, экспрессивная. В монгольской письменности гласные сохранены, и в бурятской тоже, а в калмыцкой письменности – скрыты, как в иврите. Но это результат не эволюционного исторического развития, а октябрьской революции: по-нескольку раз меняли алфавит, скакали с кириллицы на латиницу, и обратно.

Во время беседы с учителями подошли гимназистки, надели мне на шею «хадк» – белый шарф, символ чистоты, и преподнесли калмыцкий чай. В отличие от Дюма, я не пил его с мукой, солью и бараньим жиром, и чай мне понравился. Пару слов о калмыцком молочном чае, информацию о котором я почерпнул у детей. Его происхождение связывают с религиозным реформатором Цзонхава. Однажды он занемог и обратился к лекарю. Тот прописал напиток, назвав его божественным, и рекомендовал употреблять в течение недели. Исполнив указания лекаря, Цзонхава избавился от недуга. И на радостях повелел верующим поставить лампадку бурхану, прибавить к своему возрасту один год и приготовить исцеливший его напиток, названный позже «джомба».

О ритуале приготовления и поднесения чая рассказывать не буду, но девочки, которые мне это продемонстрировали, считают, что стоило бы соблюдать эти и правила сегодня. И почему нет? – общеизвестны народы, которые строго придерживаются чайной церемонии, но это не мешает их бурному развитию.

«Вообще, наших девушек хорошо воспитывали, учили правилам поведения, они были хранителями очага… И мы, – говорит директор гимназии Екатерина Николаевна Ченкураева, – решили это продолжить и создали нойхна сургаль – «школу принцесс».

Школу открывала известный в Калмыкии этнопедагог, профессор Мукаева. Пригласили знаменитых калмыцких артистов, художников. Приехали соплеменники с исторической родины… «Среди них – наша принцесса, потомок джанханской династии, полковник китайской армии, ее зовут Сувен, что означает «жемчужина». – «Молодая?» – «Нет уже в летах. Но дети видели – какая осанка спины, как держится, сразу видно, человек благородных кровей. И армия, я думаю, помогает…»

«…А самое главное, – продолжает директор, – в нашей гимназии действует институт «эйч» – бабушек. Вот есть же проблема, вы сами заметили: прабабушки говорят дома по-калмыцки, бабушки наполовину – только с мамами и папами, а те с детьми уже по-калмыцки не разговаривают. А мы попытались создать калмыцкую семью: дети, мамы, бабушки-эйчи. Эти эйчи приходят в школу, сад, и рассказывают на калмыцком языке сказки, играют в игры, в которые когда-то сами детьми играли. Мы пригласили бабушек, сначала просто бабушек-знатоков, а потом стали приглашать бабушек с педагогическим образованием, которые к тому же, могут и спеть, и потанцевать.

Но сейчас бабушек очень трудно найти, вы же понимаете, зарплата учителя небольшая. Поэтому мы ищем сейчас сестру – «эгче». Сестру легче найти – она помоложе, к тому же наш университет готовит кадры учителей родного языка…»

БАБУШКА ЭТНОПЕДАГОГИКИ

Тут мы ненадолго покинем гимназию и заглянем в Калмыцкий государственный университет, на кафедру педагогики, где работает упомянутая первая в республике калмычка-профессор Очир Джогаевна Мукаева. Ее любовно называют «эджин» – «бабушка калмыцкой педагогики».

Народная педагогика пережила немало. Сотрудники лаборатории, которой заведует Очир Джогаевна, рассказывали, как во время департации, в декабре сорок третьего года, от людей требовали уничтожить, сжечь национальную одежду, музыкальные инструменты, книги. Но несколько человек, русских людей, сложили запрещенные вещи в ящик, заколотили, и написали на фанерной крышке, что это не калмыцкие, а казахские вещи (с риском для собственной жизни, потому что если бы узнало НКВД, этих людей расстреляли) – и, таким образом, сохранили кусочек национальной культуры.

То есть, говорили мне в лаборатории этнопедагогики, не только калмыки, но и русские, люди разных национальностей, которые тут жили, спасали, поддерживали калмыков. И отсюда вывод: когда мы, люди разных культур, пытаемся поддержать друг друга – получается поликультурное…

Не в каких-то там лозунгах, в обычной жизни. На Северном Кавказе, в Дагестане любят пить калмыцкий чай, это значит, через человеческое общение можно решать проблемы. «Твои глаза, конечно, узки,/ и плосок нос, и лоб широк,/ Ты не лепечешь по-французски,/ ты шелком не сжимаешь ног…».

«Загорелся, когда увидел молодую калмычку. Правда, чай ему не понравился, написал, «ничего гаже нет калмыцкого чая» – заметил кто-то из сотрудников лаборатории этнопедагогики о вкусах Пушкина, и все рассмеялись.

А вот Петру I возглас калмыков «Ур-ра», вперед, – понравился, и он подхватил его. До этого, в битве под Полтавой, русские кричали «Виват!». А калмыки – «уралан», в бою коротко – «ура».

Перепетиями судьбы они многое утеряли: военное искусство, степь, ремесла, верблюдоводство, родной язык…

«Бабушка калмыцкой этнопедагогики», профессор Мукаева говорит: «Умирающий язык…» Она считает, что этнопедагогика это наука даже не о возрождении и развитии, а спасении народа. В государственном университете в Элисте по-калмыцки свободно говорит один только ректор Бадма Салаев. Его в университете называют опорой, надеждой и спасением языка. Думают над проектом: как сделать, чтобы другие заговорили? Личным примером только? Чтобы проректор заговорил? Нет… Решили попробовать через буддизм. Через молитвы на родном языке. «Я хочу, – говорит профессор Мукаева, – распространить в школах: ты молишься по-калмыцки, ты должен знать язык. Я умру, кто продолжит?…Язык это главное. Как научить говорить так, как говорит Бадма? И как от этнопедагогики, монокультурного, – перейти к поликультурному? Много языков, много музыки, много труда. Как перейти к освоению культуры других народов? Мир один, а народ многообразен… Единство – это калмыцкий язык, за который я плачу. Многообразие – это народы… Мои калмыки, мой внучонок будет жить в многомерном мире. Но основа, все-таки, родной язык, без которого невозможно национальное самосознание».

Одна женщина, дочь белого офицера, пишет бабушке этнопедагогики из дальнего зарубежья. Она пишет: сейчас нет национального самосознания, а у нас в зарубежье оно было. Ее зовут Калмына Ремилева, профессор из Мюнхена…

Лаборатория в Калмыцком университете, кстати, возникла по инициативе удивительного, прекрасного человека, с которым меня связали какие-то особенные, близкие отношения в конце его жизни. Геннадий Никандрович Волков был основателем этнопедагогики как науки, и последние годы жил и работал в Калмыкии. В Элисте будет открыт научно-образовательный центр имени академика Волкова, установлена памятная доска на доме. Съедутся ученики из разных краев России и мира…

ВСЕ В ГОЛОВЕ

О родном языке думают не только бабушки и дедушки.

Виталий Боков – молодой человек, лидер общественной организации «Иткыл». Выпускник петербургского университета. Один из тех ребят, с горящими глазами, которые, как рассказывал мне Арслан Эрдниев, не ждут помощи от государства, сами действуют.

«У меня, – произносит Боков то, что вроде стесняешься произносить вслух, а он – нет, – с детства была любовь к своему народу. У меня все было – престижная работа, квартира. Но любовь моя…Борьба для меня это выражение любви. С детства со мной говорили на русском языке. Я выучился, окончил школу, стал заниматься традициями, историей…мечтал джангарчи стать, сказителем. В студенческие годы организовал группу ребят по калмыцкой борьбе. Потом переехал домой. И основной деятельностью, вот уже несколько лет, стал «ИТКЫЛ», который деньги не приносит, – говорит Виталий, – но это – любовь».

Ничего особенного, они, кажется, не делают. Собирают творческих людей. Изучают язык, традиции, подвиги предков, привлекают к тому, что происходит в Калмыкии, внимание общественности. Реализуют проекты… Скоро откроют сайт: ИТКыл – Улан-Удэ, ИТКыл – Москва…

Культурно-просветительское общество на фоне наступающей пустыни и угасающего языка.

«Идея «ИТКыл» в трех буквах, – расшифровывает Виталий абривиатуру. – И – вера, Т – любовь – к степи, народу, языку, К – единство всех калмыков».

Главное, вера. Отсутствие веры в собственный народ мешает восстановить язык, поднять экономику. «Ограничение в голове, понимаете», – говорит лидер молодых образованных калмыков. «Все ограничения в голове», – повторяет он.

В их сообществе люди разных профессий, их объединяет желание практиковать любовь к своей земле. А язык – способ выражения этой любви. «Главную проблему языка видят в чем угодно, только не в себе, – говорит Виталий. – Кто знает родной язык, но не говорит на нем, – убивает народ. Кто не знает языка, и не приступает к его освоению, к делам, – тоже убивает народ. Нет никаких причин, чтобы не учить язык, не говорить на нем. Одни упирают на репрессии. Другие – на времена, когда стали стесняться разговаривать на своем языке. Третьи упирают на книги… Люди ищут кучу причин. У них ограничений – миллиард. «А зачем мне язык?»… Кто хочет, тот тысячи причин найдет – не в себе самом. Если нет веры, если нет главной мотивации – что это не временно, не себе в карман, – останется все как есть… Но если на языке заговорит – это мотивация. Если бы было так, что на работу нельзя устроиться без калмыцкого языка, – за два дня бы выучили. И еще, знаете, язык это же большой клад – народное творчество, то, что написано замечательными писателями – калмык никогда не прочувствует этого, если он без языка. Калмык никогда не поймет энергетику, дух воина – если не знает язык. Он не знает, чем жил народ, какие стихи писал, какой потрясающий эпос, не знает – и эту пустоту заполняет чем угодно. Нет духовной опоры. А если она есть…»

Молодой человек, идеалист, конечно. Но ведь именно такие возрождали мертвый язык иврит, создавали первые киббуцы в Израиле. А чем калмыцкая пустыня лучше, – ныне цветущей, – той?

«ЧТО-ТО ОН МНЕ БОРМОЧЕТ, Я НЕ ПОЙМУ»

Но спустимся от высоких материй на землю грешную.

Вернемся в гимназию.

Спрашиваю учеников и учителей: как по-калмыцки «степь». «Тек». А солнце? «Нарн». Туча – «иилн». «Дурк» – любовь.

«Ухан» – память. «Эмшт» – боль. «Геех» – утрата…

В первой половине дня уроки на родном языке: калмыцкая литература, музыка, изобразительное искусство, труд. Математика преподается по учебнику академика Эрдниева на двух языках: одна страничка задачника по-русски, другая – по-калмыцки.

Физика на русском. В старших классах, вообще, все на русском и английском…

Некоторые предметы изучают циклически: основы буддизма, например, – в шестом классе и в одиннадцатом, когда уже созрели. Калмыцкую письменность – «ясное письмо» осваивают с третьего класса по седьмой. Шахматы – с первого по пятый. Народные танцы и песни после обеда…

В гимназии есть и дошкольная ступень, куда набирают с двух половиной лет, создавая среду родной речи. В Элисте есть национальный детский сад и около трех десятков дошкольных групп, где погружают в национальную культуру. Позже мы заехали в садик, во дворе которого стояли плетень, кибитка, скульптуры знаковых животных Калмыкии. Дети носили одежду с разными цветами: один день с тюльпанами, другой – с лотосами… В группе четырехлеток воспитательница спрашивала: что это? «Энее бодма» – это мяч. Мяч какой? Мяч круглый. А еще какой? Он круглый, «ике» – большой. Большой-большой. Он прыгает.

Дети повторяли и прыгали.

В саду был семейный клуб для молодых родителей: вместе с детьми они учились родному языку, традициям, воспитатели консультировали их перед праздниками, как печь лепешки, какие обряды соблюдать. Ведь дети приходят в сад, что-то узнали, а родители не понимают. Говорят воспитателям: «что-то он мне бормочет тут, я не пойму».

Дети тянут за собой родителей.

И так со ступеньки на ступеньку.

«У нас в городе, – рассказывает директор гимназии, – есть национальный театр, он взял нас под свою крышу. Поэтому дети прекрасно танцуют, выезжают в Китай, Испанию, в этом году поехали в Польшу, и поляки увидели в исполнении наших детей танец 1812 года. Они там были так удивлены, подошли, фотографировались…»

ПРЕДКИ И ПОТОМКИ

Урок в девятом классе был подготовлен специально для нас, но не в этом дело. Важно, что происходило.

«…Как вы знаете, – говорит учительница, – в 1812 году калмыки выставили несколько полков, два из них – астраханские, под началом князей Джамбо Тундутова и Серибжаба Тюменя. В нашем классе учатся потомки участников той войны…»

И вот – я не слышал, чтобы такое было где-то, – выходит потомок-девочка, и рассказывает про своего дальнего предка, сотника, есаула Манка Талтаева, героя Отечественной войны. Его фамилия стоит в Указе императора Александра I, а орден Анны III степени вручал ему сам Кутузов…

Другой мальчик-потомок рассказал о своем предке по имени Беренкин Йондон, на той войне он был рядовым. Потомок прочитал отрывок из собственного сочинения: «Когда пламенеющие огромные облака надвигались с запада, он вспомнил битву с французами…». Показал старинный рисунок с изображением предка (неизвестный художник). «Представители нашего рода, – сообщил ученик, – пожертвовали сто тысяч рублей на памятник Беренкину. Ведь это очень важно – сохранить память…»

И так многие дети выходили к доске и рассказывали о своих предках из далеких времен. Просто рассказывали…

Материальных памятников того времени в Калмыкии не сохранилось, за исключением Хошеутовского хурула в селе Речном, это теперь Астраханская область. Храм построен после войны 1812 года в память героев. На каждом кирпиче стоит родовая печать полководца, князя Тюменя: выпуклое изображение луны со стрелой. «Мы с классом в прошлом году побывали там, – рассказывает ученик, – и такое ощущение, что все помещение как будто пропитано духом. Мы поставили свечки». – «Сейчас хурул не в лучшем состоянии, – говорит одноклассница, – но мы надеемся, что он обретет первоначальный вид».

Так передается память – о тех годах, и позднейших.

«В каждой семье, – включается директор гимназии в урок (да это и уроком в обычном смысле назвать нельзя – откровение), – есть «мирде», талисман. В 1943 году, когда выслали в Сибирь, мой дедушка взял с собой мирде, молитвенник, и вернулся с ним»

Бабушки, дедушки, их дети – все были в департации. «Молчат они?» – «Нет… Недавно моя мама ездила в Омскую область, где родилась. И соседи приняли ее за бабушку…»

У каждого что-то подобное (за скобкой федерального стандарта патриотического воспитания).

Семья девятиклассницы Анисы Леджиновой (потомка героя-есаула) дважды была репрессирована. Мама Санжи Базирова (потомка рядового Беренки Йондан) – тоже из Сибири…

Ну, не будем об этом тут. Давайте я вам лучше расскажу про игры предков, сохраняемые детьми.

ВЧЕРА ВПЕРЕМЕШКУ С СЕГОДНЯ

БЕГАЮЩИЙ ПОД ЛУНОЙ МАЛЬЧИК

Калмыки всегда любили лицедествовать, наряжаться, играть, – не только дети. Любимой игрой в народе были «дойные овцы», в ней участвовали отцы семейств. Весной, ночью, пока хозяин спал, нужно было незаметно смешать своих и чужих дойных овец. Если удавалось, – хозяин платил выкуп-угощение, если же участника игры застигали на месте, то сажали на лошадь задом наперед и отправляли восвояси, теперь угощение выкупал он.

Эту увлекательную игру мне посмотреть не удалось.

Но я видел другие забавы. Учительницы начальных классов Баир Ковалева, Вера Санджиева и их ученики показали мне старинную калмыцкую игру в кости, которыми служат подкопытные суставы задней ноги коровы – «альчики».

Каждая сторона кости имеет свое название:»горбик», «ямочка»…Двое детей участвуют в игре с трудно произносимым названием «бльвр тэльгм» (но вы не забыли, что многие гласные в калмыцком письме проглатываются?), что значит – отгадывание. Перед тем как бросить альчик, один спрашивает другого: какой стороной упадет? «Не угадал…»

Рядышком на коврике играют в игру с овечьими костями. Игра называется «морнэ урлдан» – скачки. Дети бросают кость, и в зависимости от того, как она упадет, делают ходы на картинке – один, два, или ничего – и таким образом учатся счету.

Ну, вот еще игры: «щелкание», выбивание одним альчиком других, «сколько сможешь»… – объяснили четвероклассники.

А одна девочка показала мне сложнейшую игру, которая называется «Нарнье шинджи» – тонкое мышление. Двенадцать или восемь альчиков надо исхитриться и надеть на пластинку из рога. При этом одни альчики, чтобы продвинуться дальше, надевают на кольца, а другие снимают. Очень тонкая умная работа. Чтобы надеть и снять двенадцать колец, нужно сделать 144 хода! «У нас первоклассники быстро учатся, – говорят учительницы. – За один месяц учения собирают восемь колец, есть такие».

Я расспрашиваю детей, как их зовут. Алтана – «прекрасная», Зула» – «лампада», Церен – «долгожитель»… Все знают смысл своих имен.

В старину, в древности, были такие же игры, и такие же дети играли в «бегающего под луной мальчика».

Разбивались на две группы, став друг против друга, держась за руки. Один говорил: «Бегающий под луной мальчик, играющий на прекрасном бишкюре мальчик! Бегающий под солнцем мальчик, играющий на тонком бишкюре мальчик! Бегающий под звездами мальчик, играющий на чудесном бишкюре мальчик! Беги сюда, мальчик с ближнего края!»

И мальчик срывался и бежал, стараясь разорвать цепь сомкнутых рук…

ЖЕНИХИ И НЕВЕСТЫ

Со второго класса дети учатся играть на домре – музыкальном инструменте с двумя струнами, на нем играют на свадьбе.

В четвертом классе осваивают обычаи сватовства.

Дети показали, как это происходит.

Девочки («хозяева») сидят за столом. К ним приходят мальчики («гости») с подарками. В коробочках: мясо, сладости, мучные изделия. Невеста подает чай. Гости обращаются к хозяевам по-калмыцки, произносят благопожелание. «Мы не знаем, – лукаво говорят хозяева, – по какой причине вы пришли» – «Наш сын, отвечают гости, – любит вашу дочь. – «Вы знаете, ребята, – перебивает эту сцену учительница, – в старые времена у невесты не спрашивали согласия. А теперь мы живем по-современному – спросить надо».

«Они любят друг друга» – заверяют гости» – «Ну тогда, – отвечают хозяева, – мы согласны».

Просят гостей: покажите еду, которую вы привезли (те разворачивают коробочки).

Потом благославляют: «Пусть наши молодые живут счастливо. Чтобы жизнь у них была светлая и прекрасная. Чтобы подарили нам детей, внуков. Чтобы светило солнце, чтобы они были счастливы…»

После этого хозяева и гости договариваются, сколько и чего конкретно надо принести на свадьбу. Поздней пойдут в хурул и определят «благополучный день» для свадебной церемонии. Оденутся соответствующим образом: у каждого рода есть свои цветы, желтые, например, или голубые, и каждая девочка знает, какими цветами убраться. Знает, что заплетать надо одну косу, а две – знак замужней женщины, бабушки.

Когда гости собираются домой, происходит обмен подарками. Мужчине дарят рубашку, пиджак, а женщине – платок, ткань. Благодарят друг друга. Говорят, что будут носить, и одежда не будет изнашиваться.

Есть такая хорошая пословица: «Погода плохая приходит и сама же уходит». Дождь был и ушел… Гости были и уходят.

«Нам пора идти» – говорят гости.

В конце все танцуют и поют: «Пусть е желания ваши исполнятся. Пусть ваши помыслы будут чисты. Будьте счастливы…»

Все обнимаются. И гости – уходят…

На меня этот обычай, разыгранный четвероклассниками, произвел впечатление. А на вас?

РОМАНТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ

Раз уж такое дело, расскажу, как было не в игре, а на самом деле.

В XVII–XIX веках, сообщает историк М.М. Батмаев, жестко учитывали кровные связи. Брак считался невозможным до десятого колена по отцовской линии, а некоторые информаторы утверждали, что до 49-го! («до забвения родственных отношений»).

Родство по женской линии особого значения не имело.

Обычным делом считалось брать в жены вдову близкого родственника: брату доставалась жена умершего брата, сыну – вдова отца, отец брал вдову сына. То, что у них уже были жены, этому не мешало. Зависело от имущественного положения: чем человек богаче, тем больше жен.

Хотя в их наследовании имелся определенный порядок. Авторы девятнадцатого столетия утверждали, что отцу после смерти сына можно было жениться на снохе, а племяннику после смерти дяди – на тете, родной сестре матери. Однако под вопросом для исследователей остались следующие браки: на падчерице, на сестре мачехи, на кормилице, на молочной сестре, свекра на невестке, зятя на теще. В единичных случаях, полагают ученые, наверное, можно было.

Удивительна история некой Даши-Бюрень, жены старшего сына хана Аюки. Она последовательно выходила замуж за трех братьев, ханских сыновей Гунчжаба, Гунделека и Чакдоржаба. После смерти последнего ее руки стали добиваться сыновья бывших мужей, а также их дядя Церен-Дундук (соперничество подогревалось тем, что под временным управлением невесты находилось 5 тысяч кибиток).

Даши-Бюрень больше ни за кого не хотела выходить, у нее был малолетний сын, которому она мечтала со временем передать владения. Кроме того, ей надоело переходить из рук в руки, и при личной встрече с астраханским губернатором она заявила, что была замужем столько раз, а счастья так и не видела. Вскоре ее разорил пасынок Чидан, сын Досанга (который короткое время тоже был женат на ней). Русская администрация наказала Чидана, но за него заступилось влиятельное калмыцкое лицо, заявив: «У нас вера такая, берут мачех и бросают».

Даши-Бюрень стала первой калмыцкой владелицей, побывавшей при дворе в Москве, несколько раз представлялась императрице Анне Иоанновне. Та, как известно, тоже вела далеко не аскетичный образ жизни, и Даши-Бюрель ей понравилась. Впрочем, при сборах в обратный путь Даши заболела оспой и умерла в январе 1732 года, не увидев больше ни сына, ни родных степей…

Исследователи отмечают, что брачная практика калмыков был необычайно разнообразна: был, например, «покупной» брак, «отработкой», обменный брак, утробный или колыбельный сговор, брак умыканием и прочие.

Во всех случаях невеста играла активную роль. В письме из прошлого читаем: «а потом вышла замуж за человека, с которым по достоинству его прокладное (в смысле, прохладное) и веселое житье имела…»

В сухой, изнуряющей степи – кто откажется?

Романтическую историю поведал Н.Нефедьев, бывший в 1832–1833 гг. в командировке в калмыцких улусах. Бедный калмык влюбился в девушку, просватанную за богатого, и накануне свадьбы, в сумерках, когда она собирала кизяк, похитил ее. «…Отцы романтической четы и несчастный жених просили пристава отыскать похитителя и похищенную, навлекшую, впрочем, на себя подозрение в согласии на побег; но все усилия и поиски остались бесполезными», – записал этнограф. Его уверяли, что беглецы скрываются в дальних камышовых зарослях Кумы или на побережье Каспия. Исследователя заинтересовал возможный рацион их питания. Оказалось, что пищей могут служить лошади, на которых они уехали.

Дело происходило в ноябре месяце, морозы достигали 15–20 градусов. Нефедьев не без изумления замечает, что подобные обстоятельства достаточны были «для прохлаждения самых пылких ощущений и под покровом калмыцкой кибитки». Но провести дни и ночи, недели под открытым небом, и лакомиться одним конским мясом, – «это доказательство такой любви, которая не испортила бы ни одного чувствительного романа».

Увы, таковой не написан до сих пор.

Но примечательно поведение незадачливого жениха.

Оказывается, он совершенно не испытывал гнева, у него не было желания отомстить похитителю и невесте, подозреваемой в измене. Он по-прежнему сохранял намерение, отыскав сбежавшую невесту, жениться на ней, если она даст согласие. «В противном случае жених должен был получить от счастливого соперника вознаграждение за понесенные во время сватовства расходы» («Подробные сведения о волжских калмыках, собранные на месте Н. А. Нефедьевым». СПб., 1834).

Невест похищали и без их согласия.

Влюбленный калмык приглашал удалых приятелей, проникал в хотон возлюбленной, и без всяких церемоний отнимал ее у родных, увозил в степь. А через некоторое время искал примирения с родителями невесты, чем обычно и оканчивалось.

Похоже на русский роман, только, по-моему, там другая концовка.

В калмыцком романе свои особенности.

Похищали не только с согласия невесты, но и ее родителей, которые таким образом сокращали расходы на свадьбу.

Умыкания «уводом» имели большой размах. Как свидетельствуют хроники, в конце семнадцатого века, во время междуусобных столкновений один дербеткий князек подговорил 530 человек с семьями и скотом бежать в подданство к русскому царю, на Дон. Самое интересное, что многие бежавшие калмыки оставили своих жен, и бежали с чужими.

P.S. В этой романтической Истории можно было бы поставить точку, если бы не моя знакомая-гастробайтер, правда, не калмычка, а киргизка с китайской кровью. У нее вполне образованные родители: мама – учитель русского языка и литературы, отец – дипломированный инженер. В семье пять детей, все девочки. Умыкание невест, уверяет знакомая, и сейчас обычное дело. Когда ей было двадцать лет, молодой мужчина, спортсмен, в маске, похитил ее с улицы, запихнул в машину и увез, не спрашивая согласия. Его лицо она увидела за несколько минут до свадьбы. Через некоторое время они пришли к ее родителям и помирились. Правда, затем муж поссорился на дороге с патрульной службой и убил двух милиционеров. Высшую меру наказания заменили пожизненным заключением. Она носила ему передачи и была верна до того момента, пока не выяснилось, что у мужа, сидевшего в тюрьме, уже другая молодая жена, с которой он познакомился по переписке, и двое маленьких детей. При этом он не соглашался дать развод старой (сейчас ей тридцать два года).