Текст книги "Неопознанная педагогика. Калмыкия. Страна между двумя берегами"

Вдруг старожил неожиданно запел «Мама, милая мама…» Александра Аверкина, с которым и я когда-то сочинял песни. Оказывается, когда сын Аркадий был маленьким, молодые родители ездили по сенокосным точкам, пели эту песню…

За столом разговорились. Заместитель главы администрации района Александр Борисович Шагаев сказал простые, проникновенные слова. Про главную для них проблему – воду, которую возят в поселок из Ставропольского края. Про сайгака… «Мне обидно и хочется, чтобы вы замолвили слово за нашу маленькую степную республику – нельзя подходить ко всем с одной меркой. Тем более, нас осталось-то… Мы как сайгаки мамонтовой фауны, и все же не растеряли свою культуру, и хотим, чтобы сохранились наши школы, библиотеки, больницы…»

Замглавы Александр Борисович – один из этих «нас осталось-то». Дед его был фронтовиком и очевидцем секретной операции по выселению калмыцкого народа. Даже орденоносцев и героев Советского Союза снимали с фронта. Деда Шагаева не сняли, командир выдал солдата за бурята.

Родственники Шагаева строили «дорогу жизни» Кизляр-Астрахань. В Сибирь калмыков везли по только что построенному мосту через Волгу, еще не испытанному. На скорости, разогнавшись от двух паровозов, мчавшихся спереди и сзади, товарняк пошел по мосту. Мост выдержал. А если бы нет? Провели, таким образом, испытания.

Это происходило в следующий год после Сталинградской битвы. Если уж говорить правду о войне и о том времени, – то и об этом.

А учителям-ветеранам Маджиевым тогда было – ей четыре, а ему девять лет, – когда четверо детей, вместе с мамой, бабушкой и дедушкой были высланы в Сибирь. Они ехали три недели. Всех побрили «под Котовского», вспомнил старожил, а у калмыков не положено. Женщины плакали. Каждую остановку отодвигали двери: «Мертвые есть?» – и бросали трупы в задний вагон. Некоторые люди отстали от родственников. В Сибири страшные морозы. Печки не было. Ломали половицы о колено – и жгли. На Алтае селили по двадцать-тридцать-сорок человек в одном бараке, а потом расселяли по колхозам. Дети пошли в школу в 12–13 лет, – на ноги надеть нечего, одни валенки на семью.

Был голод, холод, сибирские морозы, к которым калмыки не приучены. Отправляли людей до Баренцового моря. Никто ничего не объяснял. Загрузили, выгрузили. Сказали – живите здесь.

ВЧЕРА

Эти страницы я откладывал, но больше не могу. Стоит прикоснуться к ним, все внутри горит. Слушаешь людей и не можешь уразуметь, как это могло случиться с ними, с нами, это было вчера, но шаг за шагом двигаемся к этому сегодня. Разве не видите? Что тогда будет завтра?

ВЫСЛАННЫЕ НАВЕЧНО

«…Мучаровой Марии Горяевне было тогда шестнадцать лет, по дороге в товарном вагоне умер отец. А поздней умерла мать Зои Бадмаевны Очировой, ей было тогда семь лет. Хотя в вагоне топилась «буржуйка», холодный ветер проникал через щели и не давал согреться. Девочка сидела, прижавшись к матери, и не могла понять, почему они так долго едут, и почему умирает так много людей. Но вот и конец пути: старики, женщины, детишки – немытые и несчастные, пропахшие мочой и помятые, вываливались из товарника, щурясь от яркого снега, повторяя тревожное и далекое, чужое слово «Сивр». Вот она, Сивр, – Сибирь… Мать на работах заболела, ее увезли в дом инвалидов, дочка попала в детский приемник…»

«…Можно ли забыть все, что пережили? – записывает ученица мысли то ли той, чудом выжившей, давно повзрослевшей девочки, то ли свои собственные. – С возрастом боль становится оголеннее, острее, в ней что-то глубоко личное, индивидуальное, и одновременно общее, народное».

«Выселенные, но не сломленные»

Дельгира Ходжигирова,

9-а класс, гимназия, г. Лагань

«Средняя наша человеческая память не удержала ни от XIX, ни от XVIII, ни от XVII века массовой насильственной пересылки народов», – пишет А.Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ»

От XX века удержала.

«За что? – спрашивал 28 декабря 1943 года, и позже, – каждый калмык.

«За что?» – спрашивали безвинные дети и седообразные старики.

«За что?» – меняясь в лице, кричали фронтовики.

Но никто не мог дать им вразумительного ответа. «Уверен, что на этот страшный вопрос вряд ли могли ответить и сами организаторы депортации калмыцкого народа, – пишет историк Владимир Убушаев, автор книги «Калмыки: выселение и возвращение. 1943–1957 гг. (Элиста, 1991 г.). – Изучая в архиве материалы так называемой «Особой папки Сталина», я в этом убедился твердо…Серьезных документов и материалов, на основе которых можно было подвергнуть наказанию целый народ, не было абсолютно и не могло быть».

А что же было?

КАВАЛЕРИЙСКИЙ ЭСКАДРОН

Курс на «великие переселения» был взят в конце 20-х годов. Вначале переселяли кулаков и членов семей, «спецпереселенцев», как их называли до 1934 года, но скоро состав выселяемых расширился. В соответствии со сталинской директивой «обострения классовой борьбы», внутренними врагами стали: поляки западных районов страны, корейцы Дальнего Востока, немцы Поволжья, чеченцы, карачаевцы, ингуши, балкарцы, крымские татары…Всего в 30-50-е годы департации подверглось 3,5 миллиона граждан разных народов СССР.

Для каждого находась причина. Для калмыков – измена родине, предательство, совершенное целым народом.

Сталинские фальшивки принимают за чистую монету и сегодня. Поэтому обращусь к книге другого авторитетного исследователя этой темы, историка Николая Бугай – «Операция «Улусы» (Элиста, 1991).

Предыстория обвинения калмыцкого народа такова.

Начав наступление в Крыму, немцы, воспользовавшись просчетами советского командования, в июле 1942 года вышли к Дону. Операция «Зигфрид» ставила целью прорыв на Кавказ и захват Бакинского нефтяного бассейна. Для защиты флангов и прикрытия тыла генералу-фельдмаршалу Паулюсу было необходимо достигнуть Волги в районе Сталинграда. В начале августа территория Калмыкии оказалась под напором наступавшей фашистской группировки. Несмотря на отчаянное сопротивление советских войск, в том числе 110-й отдельной Калмыцкой кавалерийской дивизии, пять из тринадцати улусов республики были оккупированы. В занятых районах был установлен режим жестокого террора и насилия. Воины-калмыки продолжали отважно сражаться с фашистами на фронтах Великой Отечественной. Но когда республика была освобождена, верховной властью СССР было выдвинуто обвинение калмыков в поголовном сотрудничестве с гитлеровскими оккупантами и предательстве ими интересов Родины. Этот миф основывался на том, что будто бы летом 1942 года 110-я Отдельная калмыцкая кавалерийская дивизия в полном составе сдалась в плен.

В действительности, кавалеристы совершили подвиг. По иронии судьбы, первые красноармейцы, упомянутые в берлинской прессе за «сумасшедший героизм», были представителями народности из дельты Волги – калмыками. Нацисты вынуждены были признать, что по какой-то непонятной причине из этой «низшей расы» вышли герои войны (Анна-Луиза Стронг, «Народы Советского Союза», Нью-Йорк, 1945).

Снаряженная за счет народных средств (как и в Отечественную войну 1812 года), калмыцкая дивизия отважно сражалась на Дону в июле 1942 года, сдерживая отступление наших войск. В течение двенадцати суток на линии фронта от станицы Багаевской до станицы Семикаракорской враг атаковал части дивизии силами немецкой пехоты и танковой группы, и беспрерывно бомбил авиацией с воздуха. Тем не менее, фашистские части на этом участке фронта так и не смогли пройти. Одному из героев, сержанту Эрдни Деликову, который истекая кровью, с двумя оторванными ногами, продолжал вести огонь по гитлеровцам, крича «Бейте фашистских гадов! Калмыки не отступают!» – посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Были и другие…

Большинство калмыцких кавалеристов полегли на поле брани. А после того как в дивиции осталось одиннадцать процентов личного состава, его передали на пополнение частей 4-го гвардейского Кубанского кавалерийского корпуса.

Так были ли за обвинением в предательстве целого народа хоть какие-то факты? Да…Окупационные власти вели беседы со стариками, обещая помочь в организации хозяйств калмыков на основе частной собственности, в создании калмыцкого национального правительства. Был сформирован «добровольный кавалерийский эскадрон» в составе 150 человек.

Этого «кремлевскому горцу» и окружавшим его «тонкошеим вождям» оказалось вполне достаточно.

Наступили тяжелые времена, о которых поздней напишет Давид Кугультинов:

 
«В то время гнев несправедливый, дикий
Нас подавил…И свет для нас потух
И даже слово самое – «калмыки»
Произносить боялись люди вслух».
 

За день до департации «всесоюзным старостой» Калининым был подписан Указ № 115/144 «О ликвидации Калмыцкой АССР и образовании Астраханской области в составе РСФСР». Согласно Указу, около 120 тысяч граждан калмыцкой национальности выселяли в Сибирь.

Тайная операция носила кодовое название «Улусы». Руководил операцией комиссар госбезопасности 3-го ранга генерал-майор Маркеев. Лично Берия была утверждена «Инструкция», в ней указывалось, что операции подвергаются все жители Калмыцкой АССР по национальности калмыки и женщины русской национальности, состоящие в замужестве с ними.

Операция была детально спланирована и организована.

Перед ее началом уполномоченные были обязаны «оцепить населенные пункты, организовать войсковые засады в балках и на тропах, ведущих в соседние районы по заранее разработанному плану». Операция начиналась одновременно во всех без исключения населенных пунктах Калмыкии – на рассвете, рано утром (как будто по образцу нападения фашистов в сорок первом), – с тем, чтобы вывезти до наступления темноты спецконтингент на железнодорожные станции.

Ключевая роль в операции отводилась 3-му Ордена Красного Знамени отдельному мотострелковому полку войск НКВД СССР, прошедшему закалку в выселении карачаевского и других народов. Против безоружных стариков, женщин и детей были выставлены 4 пушечных орудия, 18 минометов, 116 ручных и станковых пулеметов… Для перевозок использовалось 1255 машин. НКВД и НКГБ СССР командировали в Калмыкию около трех тысяч сотрудников. В целом, в небольшую республику для департации маленького народа было мобилизовано не менее 10 тысяч воинского контингента (и это в разгар войны, когда каждый солдат и командир были позарез нужны истекавшему кровью фронту).

«КАК ВЫ ПОВЕДЕТЕ СЕБЯ ТАМ, В СИБИРИ…»

Сохранились документальные свидетельства о том, как объясняли калмыцкому руководству высылку народа прибывшие из Москвы миссионеры. Вот фрагмент из книги историка Владимира Убушаева.

…Накануне выселения калмыков, в Элисту прибыл на короткое время заместитель наркома ВД СССР генерал И.А.Серов. Он приказал собрать на 4-м этаже «Красного дома» руководящий партийно-советский состав республики. «Совещание было назначено на 9 часов вечера у первого секретаря обкома Легкомидова. Нас всех удивило то, что днем сам первый секретарь звонил лично по внутреннему телефону руководящим работникам в Элисте и приглашал к себе на совещание, – вспоминал бывший управляющий делами Совнаркома КАССР С.-Г. М.Манджиев… На душе было неспокойно.

Сходив домой на ужин, я немного раньше назначенного времени явился к Легкомидову. Войдя в его приемную, с удивлением заметил 2-х автоматчиков и майора госбезопасности у входа в кабинет. А в самом кабинете вместо стульев были расставлены длинные скамейки, а у стола первого секретаря, горестно обхватив голову руками, сидел председатель Совнаркома Н.Л.Гаряев, на краешке скамьи с понурым видом расположился Е. Кокшунов, тогдашний второй секретарь обкома. Нам стало понятно, что им сообщили какие-то плохие вести.

Через некоторое время дверь в кабинет распахнулась настежь, у входа встали два полковника, затем стремительно вошел генерал Серов, навстречу которому выбежал наш Легкомидов. Серов, быстро пройдя к столу первого секретаря, не стал садиться, а, стоя у стола, сразу нам объявил: «По Указу Президиума Верховного Совета СССР Калмыцкая АССР ликвидируется, а сами калмыки выселяются в Сибирь». Больше он не счел нужным объяснять и спросил, есть ли к нему вопросы. Поскольку мы не могли опомниться от такого известия, то все долго молчали. Дорджи Гахаев спросил у Серова:»На каком основании выселяется калмыцкий народ в целом?». На этот вопрос Серов сказал: «Ваша дивизия целиком разбежалась и ушла к немцам». Затем, некоторое время помолчав, вдруг сказал, махнув рукой. – И этот ваш Городовиков». Совершенно было непонятно, что он имел под этим в виду.

И снова поднядся Д.Гахаев с вопросом: «Как быть с членством в партии?» На этот вопрос Серов грубо отрезал: «Все будет зависеть от вас самих. Как вы поведете себя там в Сибири»

Так закончилось наше, так называемое, совещание…»

Выразительный портрет руководителей того времени. Целый народ выселяют в Сибирь, а они спрашивают о членстве в партии…

ЛЮДЕЙ СГОНЯЛИ КАК СКОТ

Подготовка операции «Улусы» проходила в глубокой тайне. Однако население догадывалось, что неслучайно на так называемый «отдых» в Калмыкию понаехало отовсюду столько военных, да еще на больших грузовых машинах. «Даже наш однорукий старый дед Бадаха, – замечает историк Владимир Убушаев, – единственный взрослый мужчина в нашей семье, – подсчитав количество прибывших автомашин в наш хотон и число жителей в нем, уверенно считал, что машины и военные приехали перевозить нас с родных мест, и поэтому заставил женщин упаковать в мешки самые необходимые вещи и уложить их под кроватью…»

Департация проводилась в несколько этапов.

Первый, начавшийся ранним утром 28 декабря 1943 года, закончился под новый год, и охватил более 93 тысяч калмыцкого населения, проживавшего на территории Республики.

В марте 1944-го были выселены в Сибирь калмыки из Ростовской области.

Затем – из Сталинградской.

Заключительный этап карательной операции был направлен против воевавших на фронтах солдат и офицеров-калмыков. Фронтовиков, орденоносцев, героев Советского Союза передавали НКВД и сгоняли на Урал, в Молотовскую область, в Широковский исправительно-трудовой лагерь…

Но это еще не все.

На опустевшей родине прочесывали калмыцкие степи, выискивая случайно оставшихся людей. Согласно секретному приказу Берии от 15 апреля 1944 года принимались «меры по «зачистке» (вот откуда этот термин в сегодняшней жизни! – А.Ц.) калмыков. В домах проходил обыск «оружия, иностранной валюты, антисоветсткой литературы…» (и вот откуда этот гэбэшный перечень в хрущевские, брежневские и андроповские годы).

Были департированы все калмыки из Москвы и других городов. Журналисты, сотрудники ТАСС, депутаты Верховного Совета СССР, – все. Из районов Северного Кавказа выселялись калмыки, известные под именем «терские». В разных уголках необъятной родины, жившие по-одиночке, отдельными семьями калмыки, ждали своей участи. Молча несли на себе печать заклейменного народа и «вздрагивали каждый раз при неожиданном стуке в дверь, появлении незнакомого лица и вопроса о национальной принадлежности при заполнении личных документов…»

Ложью были инструкции НКВД о том, что на сбор семей дается 12 часов.

«…Придя в этот день на рассвете в калмыкие семьи, опергруппа НКВД на сборы вещей в далекие стылые края давала не более часа, а где и 20–30 минут. Все зависело от доброй или злой воли военных. Что мог собрать вконец растерявшийся и убитый горем человек? Да и как можно было за это время что-то собрать? Как определить и выбрать самое нужное? Многие вышли из дома с детьми, в чем были обуты и одеты: без теплых вещей, без пищи, не взяв ничего с собой. Это была верная гибель в пути».

Иногда военные помогали растерянным людям.

«Помню, – пишет автор, – как в нашем доме в хотоне Утта-Номрун два пожилых солдата, родом откуда-то из Сибири, после проведенного обыска сами помогали заталкивать обратно в мешки теплые вещи… шубы отца…посоветовали упаковать швейную машинку, ставшую для нашей семьи в сибирской глубинке кормилицей. Пока мы с солдатами собирали в мешки вещи, молодой офицер, пришедший во главе опергруппы, ни во что не вмешивался, взял патефон и, уйдя с ним в дом дяди, с интересом слушал калмыцкие песни…».

Примеры человеческого отношения к участи бедных выселенцев были. Но больше было других примеров.

Людей сгоняли как скот. Житель села Чапур Улан-Хольского улуса Б.Э. Тугульчиев, единственный из своей многочисленной семьи, оставшийся в живых в Сибири, испытал это на своей шкуре. «Рано утром военные ворвались в наш дом, когда мы еще спали. Подняв нас всех с постели, начали кричать на отца и мать, чтобы скорее нас, детей, одели и вывели на улицу. Не дав возможности собрать вещи, погнали нас, как скот, к сборному пункту. Помню только, как отец тащил меня на себе».

РОДИНА В ОЦЕПЛЕНИИ

В каждом хотоне, поселке, городе существовал сборный пункт, куда сгонялись выселяемые калмыцкие семьи. В Элисте таким пунктом был кинотеатр «Родина», огороженный канатом и оцепленный конвоем. «В ту ночь, – вспоминает Галина Алексеевна Бадминова, – мой отец, тогда нарком юстиции республики, вернулся домой не один. Его сопровождал оперсотрудник госбезопасности. Нас всех разбудили, и отец сказал, что надо срочно собираться… Этой же ночью нас повели к кинотеатру «Родина». Там было уже немало калмыцких семей. Продержали в кинотеатре два дня. За пределы никуда не выпускали – к нам были приставлены солдаты охраны (не напоминает ли «Норд-ост»? – А.Ц.) На третий день, когда собрали всех проживающих в Элисте калмыков, подогнали к кинотеатру «Родина» крытые брезентом большие грузовые машины… Кто плакал, а многие, молча, с болью, недоумением и тревогой смотрели друг другу в глаза. Было страшно. Что такое война, эвакуация, лишения, мы уже знали, но то, что свалилось нежданно-негаданно, было, видимо, еще страшнее, потому что умом этого нам было не понять. Глазами я отыскала в толпе свою близкую подружку Розу Собачкину, дочь секретаря обкома партии. Она прямо рвалась через конвой, старалась дотянуться, чтобы пожать на прощание руку…»

«…На улицах всех ждут огромные американские военные машины, – свидетельствует писатель А.Балакаев (это были те самые знаменитые «студебеккеры», что поставлялись союзниками по линдлизу, – могли ли американцы представить себе, для каких целей? – А.Ц.). – Старушек и стариков, женщин и детей, словно арестантов, вооруженные до зубов солдаты выталкивают из насиженных мест, родных домов, где жили их предки и откуда на фронт ушли сыновья, мужья и отцы. Всем приказывают садиться в машины, но никто не может забраться за высокие борта…Солдаты хватают за руки и за ноги, бросают в кузов. Я раньше никогда не видел такую дикость, грубость, жестокость. Это верно. Но не менее верным и преданным оказывается скот. Ох, как скорбно и тоскливо, печально и жалобно мычали коровы, блеяли овцы, ржали лошади, плакали верблюды: от этой какафонии становится жутко и страшно, в жилах стынет кровь…»

«…Занимаясь сбором материалов для этой книги, – пишет ее автор Владимир Убушаев, – таких невеселых рассказов, похожих один на другой, пришлось выслушать и записать сотни. От них становится жутко любому. Жутко было и мне, испытавшему вместе с нашей семьей трагедию своего народа…»

Огромные машины, набитые людьми, двигались к железной дороге. «…По пути следования на железнодорожную станцию Котельниково одна машина перевернулась, и погибли сразу две девчонки, которых так и оставили возле дороги. Все грузовые машины были покрыты толстым, плотным брезентом и при движении выхлопные газы душили людей, а солдаты сопровождения, сидящие сзади в кузове машины, не разрешали открывать брезент. В результате у многих началась рвота, от головокружения начали валиться и падать, в первую очередь, дети…»

Алексей Балакаев рассказывает, как на 3-й разъезд железной дороги Астрахань-Кизляр, сооруженной руками калмыков, свезли всех чабанов и гуртоправов, стоянки которых были разбросаны на обширной территории. «…Я, – отмечает он, – не хочу подробно описывать, когда тронулся с места наш эшелон, как за нами гурьбой бросился скот, как до последнего дыхания бежали собаки и замертво падали на рельсах. Я только хочу зафиксировать, каково бывает народу, целому народу, покидать родную землю и могилы предков – старушки и женщины голосили и причитали, будто их режут или колют штыком на глазах родимых детей, старики и подростки, стиснув зубы и зажав до крови пальцы в кулак, мрачно и угрюмо молчали, чтобы не усугубить и так растерзанные и раздираемые болью сердца матерей…»

ВАГОННЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

В каждый железнодорожный эшелон загружалось не менее двух тысяч спецконтингента, из расчета 40–50 человек на двухосный вагон, при размещении арестантов в два яруса. Горячая пища должна была выдаваться раз в сутки, кипяток – два раза. В санитарный вагон, в основном, складывали трупы людей, умерших по дороге, медперсонала не было…

Никакими словами не передать страдания людей, – жалких инвалидов, немощных стариков, беспомощных детей, которые неделями душились в наглухо закрытых, холодных, грязных вагонах, тысячами умирали от холода, голода и болезней в дороге, а затем их выбрасывали на безвестных сибирских полустанках. «Детская память оставила во мне навсегда, – пишет историк Владимир Убушаев, – жуткие «вагонные» впечатления: мать безутешно рыдает над умирающим ребенком, по утрам в вагоне натыкаешься на окоченевшие трупы, укутанный тряпьем человек медленно погибает…Сохранившиеся в архивах рапорты комендантов эшелонов свидетельствуют о том, что самый высокий процент погибших приходился на воспаление легких и дистрофию…».

«…На станции нас затолкали в «телятники», с грохотом закрылась дверь. Поезд тронулся, – вспоминает инженер Б.Царенов. – Вагон дырявый, кругом сквозняки, люди сгрудились вокруг печки-буржуйки. Но она не всегда была горячей. Я помню, что мы ехали долго, было очень голодно… Кто-то из семей взял с собой козу. Мучаясь от голода, взрослым пришлось ее зарезать. Ели в сплошной темноте, запивали водой. На следующий день многие заболели. Я видел, как умирал, корябая под ногтями, старик…»

Во многих вагонах мужчины сооружали нары, куда помещали стариков и детей, а более крепкие и молодые размещались на полу. По-видимому, народ даже в момент своей самой великой трагедии стремится сохранить своих стариков, давших ему жизнь, и детей, которые будут продолжать его корень и дадут ему будущее…

Но в пути погибали целыми семьями, никто не оставался в роду, некому было продолжить историю предков.

«Мне врезалась в память, – пишет автор, – трагедия одной семьи, ужасная и безысходная. Семьи, имевшей глубокие корни в прошлом калмыцкого народа, его военной службе на благо Русского государства…»

И рассказывает о судьбе одного человека из станицы Платоновской, с необычным именем Пятеш Пранцузов. Его прадед участвовал в Отечественной войне 1812 года. Провожая на войну, односельчане справили прадеду лошадь, седло, саблю и одежду, и отправили с ним беглого верблюда, который не раз выручал калмыцких воинов, разгоняя французов в жарких сражениях. Верблюд вместе с воином благополучно вернулся в хотон и дожил до старости. Прадед женился и назвал сына Пранцузом, откуда пошла их фамилия.

И вот правнук, Пятиш Пранцузов, благополучно пережил три российские революции, первую мировую, гражданскую, голод 1921 года, еще более страшный голод 1932–1933 годов и дожил до департации… 28 декабря 1943 года семья Патиша с четырьми голыми и босыми детьми была выселена в Сибирь, в далекое село Масловка Омской области. «Слепой глава семьи, его больная жена и заболевшие в пути малые дети, не вынеся лишений, умерли сразу по приезду на новое место один за другим. Некому было даже их похоронить в разваленной заброшенной избушке, так и пролежали до весны, пока не приехал новый комендант и не приказал закопать, завалив их вместе с прогнившей избушкой. Так трагически сгинули в неизвестность в сибирских лесах потомки славного героя далекой войны, мужественного защитника России…»

Сосланные в Сибирь, сирые и голодные, люди шли зарабатывать трудодни в колхоз. А можно ли было прожить в те годы на колхозные трудодни, если у самих сибиряков есть в деревне было нечего? Многие поумирали от голода и холода…Сколько таких сотен, тысяч трагедий хранит память калмыков! Не перечесть их никому.

«Так умерла весной 1944 года после болезни, – пишет автор книги, – моя бабушка Аака в глухой сибирской деревушке нижний Коен, не дождавшись своего старшего сына Басанга, который…был выслан вместе с рыбаками в Новосибирск…»

«…Более благосклонной была судьба Николая Болдыревича, отца Героя Советского Союза В.Н.Очирова. Его рассказ пронизан чувством огромной благодарности к человеку высокой души и большой теплоты, ставшему для него вторым отцом и наставником – начальнику станции 9-го разъезда (что под Улан-Холом) Илье Антоновичу Довгань. Не побоявшись сотрудников НКВД, он потребовал отпустить к нему трех калмыцких ребят, работавших на разъезде, пожить в его теплом доме, и организовал им за это время нормальные условия в одном из отходивших товарников. Так ребята прожили в тепле до 31 декабря 1943 года, до момента отправления, и были снабжены И.А.Довганем мешком муки, чаем и махоркой на дорогу. Благодаря его человеческому участию, ребята-калмыки благополучно добрались до нового места расселения и выжили сносно тяжелый путь в суровую Сибирь». Не правда ли, напоминает поступок немецкого инженера Шиндлера, спасшего 1000 евреев от фашистских лагерей смерти – вспомним знаменитый фильм Стивена Спилберга «Список Шиндлера». Этому Довганю место в аллее, подобной той, что существует в Иерусалиме для «праведников народов мира».

«…Нельзя без слез читать те места рассказа-письма Н.Б.Очирова, где он рассказывает, как перед отправлением железнодорожного эшелона с калмыками старая больная женщина легла на рельсы и просила ее не трогать, пока поезд не наедет на нее.

Другая картина, которую увидел молодой парнишка. Как-то пройдя в хвост своего эшелона под Астраханью, он сильно испугался, увидев два двухосных вагона, уже забитых до отказа окоченевшими трупами за тот короткий путь, который они успели проехать от станции Улан-Хол».

Согнанные под дулом автоматов и пулеметов с родных мест, загнанные как скот в тысячи телячьих вагонов, они двигались в том самом направлении, куда без малого два века назад уходили от бесправия из России калмыцкие кибитки, а теперь насильственно переселялись вождями СССР. И двигались они по той самой железной дороге, которую во время войны сами же построили на всенародной стройке, перевыполняя нормы. Думали, что для фронта. А их первыми повезли по этой дороге, в качестве эксперимента, – опробывать мост через Волгу. «Помню, как наш состав медленно продвигался по мосту, как громко молились старухи и старики, чтобы бог нас простил и благополучно переправил…»

20 ЛЕТ – ЗА ПОХОРОНЫ МАТЕРИ!

В первые же недели пребывания в Сибири умерло 10 % спецпереселенцев, констатирует другой калмыцкий историк, Николай Бугай. Отмечались эпидемии сыпного тифа, полная неприспособленность людей к суровому климату, непривычным условиям… Людей размещали в лютый мороз, без теплой одежды и обуви, – в шалашах, амбарах. Местные партийные и хозяйственные органы считали, что трудоустройство калмыков – дело органов НКВД. В ходе операции эшелоны часто прибывали не в те районы, куда планировалось: прибудут в район ссылки калмыков, а там уже сосланные немцы… Спецпереселенцы попадали в Ямало-Нененский и Ханты-Мансийский округа, в северные районы, на рудники Якутии, в Казахстан…

Снятые с фронта воины-герои, были отправлены в уральские лагеря. «За что? – спрашивали фронтовики. «Меня, как и многих наших земляков, не переставала терзать мысль: «За что?» – приводит историк Владимир Убушаев письмо фронтовика Ш.Цабекова, попавшего в Широклаг, на строительстве ГРЭС на реке Косьва, в Уральские горы. Его выживший земляк Я.С.Джамбинов вспоминал, что их поместили в полуземляные бараки, где до этого жили зэки. Не убрали даже ограждение из колючей проволоки, сторожевые вышки. Основными орудиями вчерашних фронтовиков стали ломы, кирки, лопаты и тачки. Работали от зари до зари, получая пайку: ржавую селедку, кусок черного хлеба с привкусом полыни, соленую помидорину. «Вечерами, – пишет другой фронтовик, поэт Кугультинов, – саднило сердце, и было нестерпимо больно. Но гораздо сильнее боли физической я ощущал боль моральную»

«…Мы, фронтовики не понимали, за что нас наказали, чувствовали, случилось что-то ужасное, непоправимое» – вспоминал Б.Очиров. – Потом узнали, что наши семьи как «фашистское охвостье» сослали в Сибирь. Поникли головы даже у самых мужественных…»

…А в Сибири шла раздача людей по хозяйствам. Как на невольничьем рынке: приезжали председатели колхозов, приглядывались, приценивались, изучали спецпереселенцев, сговарившись, грузили в сани и отправлялись в путь. «От многих семей, где было много маленьких детей и стариков, председатель отказывался, пока районная тройка не заставит забрать калмыков в свое хозяйство».

И в то же время…Ошельмованный, изгнанный народ выстоял в борьбе с жестоким роком только потому, – считает переживший эту трагедию историк, – что смог опереться на помощь и поддержку сибиряков, русских людей. Они делили с калмыками «и судьбу, и хлеб».

Ну, вначале, вспоминали бывшие спецпереселенцы, некоторые в деревне побаивались, смотрели через окошко, – ходили слухи, что приехали одноглазые людоеды. Но потом, «увидев и поговорив, женщина сжалилась над нами и пустила к себе на квартиру, где и так было тесно ей с детьми…Простая сибирячка, сама нуждаясь, делилась с нами всем, что имела» – вспоминает В.Н.Нахатинова.

«…Неизгладим в памяти, – пишет В.Егоринов из конезавода «Ут-Сала» Ики-Бурульского района, попавший с братьями в Сибирь в двухлетнем возрасте, – образ моей первой учительницы Александры Андреевны Едуновой, которая специально оставляла меня после уроков, чтобы положить в мою тряпичную сумку краюшку хлеба или сухарь. Однажды насильно надела на мои ноги свои чулки, видя, как я в сорокоградусный мороз хожу в порванных кирзовых сапогах. Потом месяц она шила из разных тряпок для меня шапку. Разве можно это когда-нибудь забыть?»

Обычные люди, сибиряки, стремились облегчить печальную участь калмыков, помогали, чем могли. А ведь даже простое человеческое участие «к врагам народа» было небезопасным. Раз в десять дней спецкоменданты-оперсотрудники НКВД проводили учет спецпереселенцев, зорко следили за их поведением.

Бывший сержант 248 стрелковой дивизии 28-й армии, впоследствии заслуженный работник культуры РСФСР Я.С.Джамбинов вспоминал о жизни спецпереселенца в колхозе в Красноярском крае. «Унизительной процедурой для нас была ежемесячная регистрация в комендатуре. Особенно горько было на душе являться на регистрацию в день «Сталинской конституции». Джамбинов долгие годы, проявляя терпение к издевательствам, работал в сибирском селе учителем. Учителем же работала и преподаватель одной из Усть-Абаканских школ Л.Сухаринова, учившая детей поволжских немцев, других врагов-народов, и отмечашаяся в комендатуре.