Текст книги "Неопознанная педагогика. Калмыкия. Страна между двумя берегами"

ПОСЛЕ ПРАВОСЛАВНОЙ ШКОЛЫ ИДУТ В АРХЕОЛОГИЮ И МИЛИЦИЮ

Едем в русскую национальную школу имени Сергия Радонежского. Большое современное здание с высокими ступеньками. Признаюсь, я ожидал увидеть…Ничего подобного. «Добро пожаловать!» – написано на фронтоне гимназии по-русски и по-калмыцки, и встречали меня здесь русским караваем и калмыцким чаем. Школа – прекрасный пример культуры и толерантности.

Здесь интересуются не национальностью, а человеком. С четвертого класса ученики участвуют в олимпиадах по математике, шахматам, родному языку, а выпускники поступают в МГУ, Бауманский, лучшие вузы страны. Институтские преподаватели читают лекции, проводят с детьми занятия, очень много кружков, вообще, видно, – школа работает!

В школьном музее русской культуры, по которому меня водила восьмиклассница Света Курдюнова, я обратил внимание на «писало» – старинную палочку для письма, вырезанную из березы, которая в Калмыкии не растет (детей возили в Подмосковье, чтобы показать бересту). Рассмотрел ручки докомпьютерной эпохи (гусиным пером писал Пушкин, а пером павлина, говорят, царь). Пролистал народный календарь с выразительными названиями месяцев: сентябрь – хмурень, ревун, зоревник, октябрь – листопад, грязник, декабрь – стужало…

И при этом как-то сочетается: учебный иконостас от патриарха Алексия II, и подарки друзей из Тибета. В этой школе везде, даже в туалете, надписи по-русски и по-калмыцки.

Заходим в казачий класс, где в казачьей форме нас встречают четвероклассница Овадыкова Заяна (что значит, «судьба») и Эрендженов Санал, чье имя означает «радость» (в данный момент радости на лице у него не проявлялось но это от волнения).

Вот не знал, говорю, что девочки тоже одеваются в казачью форму. Казаки – защитники родины, но казачки еще и рукодельницы, объяснила мне учительница. Девочки учатся вышивать, шить, вязать вместе с родителями. Мальчики лепят пушечки и солдатиков 1812 года.

Ростовские казаки подарили музею обмундирование, саблю, палатку. Ученики казачьего класса выезжают на эподром, занимаются стрельбой, соревнуются, В школе проводят час юного казака, поддерживают связи с Донским казачеством. Ничему плохому их не учат, говорит мне учительница, «почитай отца, мать…»

«Нравится тебе тут?» – спрашиваю Санала Эрендженова. – «Очень».

Казачка Заяна Авадынова в четвертом классе прочитала «Гранатовый браслет» Куприна. Она из многодетной семьи, у них пятеро детей. А в семье Санала – трое… Директор школы Светлана Бадмаевна Савченко мельком заметила о воспитании: “Я им всем говорю, сделал доброе дело, – иди дальше…»

В актовом зале ученики показали слайды из жизни школы, а потом устроили концерт: 5-й «д» пел калмыцкие песни, здорово отплясывал казачий танец…Калмыцкого языка ребята не знают, но кричат «шаваш» – подзадоривают танцоров.

После концерта поинтересовался у старшеклассников, чем, по их мнению, отличается эта школа? Ответили: отношением учителей, комфортностью.

Куда собираются после окончания? В журналистику. В школу милиции (девочка). В психологию, археологию, лингвистику, Инженерами на производство, которого в стране пока нет, но…

И калмыцкая гимназия, и русская – школы светские, священники здесь не преподают. И мне показалось, что главное в этих учебных заведениях – воздух и гуманистическая почва, которая, уж не знаю, каким образом сохраняется в наше время. Как бы сберечь?

«ОДНА ЗАДАЧКА – НИКУДА НЕ ГОДИТСЯ…»

Сопровождающий меня в поездке внук привез, наконец, к своему знаменитому дедушке, – старейшему, еще со времен АПН СССР академику, педагогу-математику Первя Мучкаевичу Эрдниеву.

Хотя ему девяносто два года, и он инвалид войны, – недавно еще ходил, без ноги, читать лекции в университете.

Лицо без единой морщины, гладкое, улыбающееся.

– Вы в начальной школе работали? – спрашивает меня.

– Нет.

– Жалко… Повозишься с ними, семилетними, восьмилетними, – поймешь…

Биография академика такова. В 1941 году поступил в педучилище, но началась война, и на этом его образование тогда закончилось. Но после войны Эрдниев продолжил учебу. «Один правильный вывод я сделал, – говорит, – в педагогике надо идти нормальным путем».

Обычно бывшие фронтовики учились на заочном отделении, а Первя, несмотря на кормящую грудью жену (сразу после войны женился, появился сын), пошел на очное.

«Нормально, – говорит, – науку я подхватил из первых рук…»

Курс лекций по геометрии читал польский профессор Закан. «У него интересные задачи, вот, смотрите, – рисует Эрдниев два треугольника. – Высота и основания разные. Найти такую прямую, параллельную основанию, чтобы отсекала равные отрезки…Я решил: можно найти такую прямую. Профессор Закан удивился: как ты это решил?… Мне повезло, он бежал из Варшавы. Тогда много было польских педагогов. Их в Сибирь не сослали, и они работали…

Потом, – продолжает рассказывать свою научную биографию Эрдниев, – связался с Академией наук, слушал лекции академика Анохина – ученика Павлова. В русской науке тогда подняли на щит понятие: «обратная связь». Сделали направлением физиологии, и, работая в школе, я об этом слышал.

…Но из этого следовало… – академик Эрдниев лукаво улыбается, – вот что.

В математике есть понятие «обратная задача».

5 + 3 = 8

8 – 3 = 5…

Получается структура. Укрупнение. Упражнения… Так возникла моя кандидатская. Задача по «обратной связи»… Эта связь недостаточно оценивалась. Я послал статью в журнал «Математика в школе». Убедил, что это очень легко: ученик решает задачку, два-три значения – и усвоил…»

Защищался он в Москве.

«…Тогда же калмыки были сосланы, – говорит он о другом, а может быть, о том же самом. – Перемещение было ограничено. Комендатура следила – куда пошел.

…Да, дешевый способ решения задачи. Армии нужно мясо. Калмыков – в Сибирь. Скот отобрали, на мясокомбинат – и мясо на фронт. Я на белорусском направлении воевал… Мы своим скотом помогли в сорок третьем Красной армии. Это брехня, что – бандиты, предатели. Скот был нужен. Сталин Рузвельту руку пожал. Второй фронт открыли. Надо было кормить».

«Не понимаю, – говорю я академику Эрдниеву (я действительно не понимаю этот дикий способ решения задачи). – Зачем весь народ – в Сибирь? Могли же просто отобрать скот?» Он смеется: «Просто нельзя. Крестьянин же с топором…

Вот такая обстановка, – уточняет Эрдниев. – Скота много в степи. И как раз белорусский фронт. На Минск…Я тогда младшим лейтенантом служил. Так что своим скотом мы сильно помогли наступлению. Надо же накормить солдата куском мяса».

В общем, на войну он уходил из здешнего педучилища, а после войны продолжал образование в Барнауле, потом в Ставрополе работал в пединституте, когда стало возможно, в Элисте…Написал методические работы, серию книг для начальной школы, потом продолжил, с пятого класса по девятый. Издал учебник «Аналогия в задачах». Но, в основном, говорит, занимался начальной школой. И на базе его разработок человек двадцать защитили кандидатские диссертации…

В Академию педагогических наук он попал не сразу. На «педагогическом олимпе» восседали партработники и чиновники Минпроса, ученому надо было совершить нечто выдающееся, чтобы пробиться.

Приходилось, как и теперь, доказывать, что наука имеет право на существование. Рассказывают, один из вице-президентов АПН объяснялся в ЦК, выпрашивая разрешение на вакансию члена-корреспондента: «Понимаете, он – ученый, ну, можно хоть одного ученого…»

Эрдниев был из этих.

«Я, говорит, – контактировал с академиком Анохиным Петром Кузьмичем – правая рука академика Павлова. Зачем мне это было нужно? Да то, что они там делали, – это же физиологические основания обучения. Основы проблемы противопоставления… Оказывается, условный рефлекс возникает на основе двух раздражителей на небольшом промежутке. Мозг работает, когда сравнивает, когда включается механизм сопоставления. Отсюда я сделал вывод, и это есть в моих учебниках: сложение и вычитание надо изучать вместе, на одном уроке. То же самое дифференциал с интегралом».

«Укрупнение?» – «Да, минимум, две задачи, прямая и обратная. Вот в чем дело – пара задач, а не одна. Целый урок решать задачу на сложение – никуда не годится. Надо, чтобы и на вычитание…Человек, как и животное, имеет два глаза, два уха – это не случайно, весь мозг настроен на парное». Пара задач, пара раздражителей. Прямая и обратная задачи. Прямая и обратная теорема…» – убеждает меня, как когда-то своих оппонентов, Первя Мучкаевич.

Я пытаюсь объяснить ему, зачем приехал, он смеется: «Все сделано, дорогой товарищ, одно реагирует на другое, так что все захвачено», – говорит он, и я не понимаю, о чем, то ли его мысль путается, то ли моя.

«…Это же переворот в мировой науке. Нобелевская премия…» – говорит он про физиолога Павлова, который так неожиданно повлиял на его собственные открытия в педагогике.

Сколько прошло лет с того времени. Теперь это классика – эрдниевские «укрупненные дидактические единицы». Азы методики: на одном уроке дети осваивают сложение и вычитание, прямую и обратную теоремы. Как может быть по-другому? А ведь было, да и сейчас – во многих школах России изучают по отдельности.

«Это мне повезло, – повторяет он. – Из Сибири нас отправили на курсы в Москву, я слушал лекции Анохина. Думаю – вот оно…»

И – без перехода – о другом, как будто излагая «обратную теорему».

«…Мы удивлялись во время войны: Восточная Пруссия – полный порядок. Каждая склянка в ряд выстроена, дощечка на каждом дереве. Такой фриц хозяин. Рядом, через дорогу, латвийская деревня – грязь, как у нас в Элисте. Культура это же веками…»

«…Да… – возвращается он мыслью к обратной связи. Если бы приказом министра просвещения ввели требование – во всех школьных учебниках употреблять такие задачи. Реши задачу. Составь обратную. Тоже реши…

Я работал в Ставрополе в пединституте, приезжаю в Москву, к министру, говорю: привез новую методику. Тот вытаращил глаза. Послал к вице-президенту АПН Маркушевичу. Я тому докладываю: вот методика противопоставлений. Дайте мне любую московскую школу, я проведу урок. Разрешили. Провел два урока в присутствии инспектора. Тот отзвонил. Дали положительный отзыв. Корреспондент «Учительской газеты» написал статью. Мне в жизни повезло…».

Я спросил, как ему удается так хорошо выглядеть, в его возрасте.

«Основное тут» – показывает он рукой на голову.

Глава 4
Черные земли

ДЕНЬ ПЯТЫЙ. СЕГОДНЯ

Южнее излучины Волги, как сообщает Лев Гумилев, «лежит равнина, называемая Черные Земли, ибо зимой тонкий зимний покров мешается с пылью, и бывают черные вьюги. Эта степь с юга ограничена Тереком, который даже в нижнем течении внушает пусть не страх, но уважение…»

Мы едем с Арсланом по компасу Гумилева – на северо-восток.

ПОТОМКИ ОТСТАИВАЮТ ШКОЛЫ

Район называется Черноземельским. Через него гонят нефть, и за это, говорит Арслан, нас постоянно одаривают. «Чем?» – спрашиваю я. Он машет рукой. Ну, чем могут одарить сельские школы? В основном, маленькие – есть средние школы по двадцать-тридцать учеников. Но Калмыкия знаменита тем, что это единственный из восьмидесяти трех регион России, который не перешел на «подушевое финансирование». Поясним для читателя, не знакомого с этим «изобретением» модернизации: школа теперь получает средства в зависимости не от качества, а от количества учеников, что в значительной мере способствует уничтожению школ, а с ними и деревни.

И не ее одной. В Элисте я поинтересовался у молодого симпатичного директора профессионального лицея Санала Овшинова, есть ли к ним конкурс. «Нет, – ответил он, – учителя учеников из школ не отпускают…»

Их можно понять, самим надо выжить. Но в результате стоят пустые училища, где учат практическим профессиям. Подушевое финансирование ударило по ремеслам, мастерам, искусствам, традициям, не оставляя возможности в России научиться чему-нибудь руками.

Уж как калмыкам удалось вылезти из петли удушающего подушевого, не знаю, но потомки героев 1812 года отстояли школы, которые должны были исчезнуть.

Притом, это не север – разброс между населенными пунктами не более ста-двухсот километров. Поселковые дороги некачественные, но у многих – газели, уазики… «Мы, – посвящает меня в здешнюю педагогику Арслан, – не пошли на поводу федерального министерства, ни одну школу не сократили. Единственное, структурировали. Если в школе семь учеников, она становится отделением большей школы. В сельской местности наполняемость в классе 15 учеников, в городе – 25. Хотя есть и громадины: престижная гимназия в Элисте – полторы тысячи учеников, это равносильно общему количеству детей Черноземельского района, куда мы едем… Бывают, правда, и фантомы, – замечает он, – откроют школу, припишут сколько-то человек, которые учились когда-то, а в течение года они как бы «переходят» в другое место – мы искали и нашли по бумаге, куда они исчезли».

Одним словом, «реструктуризация», – черт, слово-то, какое, само за себя говорит, русский язык не обманешь…

Внук академика знает о «Вышке», которая все это придумала. Знает об исследованиях Джеймса Бартера, о мониторинге… «Бартер пишет, – говорит Арслан, – что в Англии провели мониторинг в начальной школе. Результаты не очень. Тогда ввели по новой методике изучение английского языка – повысилась осознанность, грамотность. Ввели еще занятия по математике, ежедневные, и это дало скачок – вообще, в развитии…»

Развивать бы надо детей в школе, господа, а не подсчитывать, сколько их.

Водитель Валентин поймал радиоволну, там сообщают, что опять упал спутник.

«…Где-то сбой произошел, – делает вывод Арслан. – Три спутника упало подряд. Неправильные расчеты. Потеряли спутники, не могут найти. Это же невозможно. Сбой где-то произошел…»

И давно, по-моему. Когда-то в архиве я нашел размышления членов комиссии Государственной думы 1915 года не только о том, как государство и общество влияют на школу, но и том, какое влияние оказывает устройство самой школы на государственную и общественную жизнь. Пришло в голову это им во время войны. «Война, – замечали депутаты Государственной Думы, – это «огненный экзамен», который держат перед лицом истории различные системы воспитания, обучения и образования».

Анализируя ход первой мировой, в Думе делали странные сопоставления. Детский сад кайзеровской Германии, который шумит, только когда это дозволено расписанием, двигается, когда раздается команда, играет, когда на дощечке значится: «игрушка», – и механический сомкнутый строй германских колонн, расстрел намеченных районов по квадратам, армия-машина, торжество государственного начала над личностью. Школьная песенка «Deutschland liber alles» («Германия превыше всего), система обучения, блестяще формирующая рационализм, рассудочность, рассудительность в ущерб жизни сердца – и чудовищные зверства на войне, отсутствие жалости и сострадания к ближнему… Задавали непривычные для государственных деятелей вопросы: какова связь между миллионными армиями Англии, формируемыми из добровольцев, и пестротой английских школ, предоставленных компетенции местных самоуправлений? Наличием в английском языке одного слова education, объединяющем «обучение» и «воспитание», частого употребления приставки self («само») – self-government – самоуправление, self-respect – самоуважение, self-control – самодисциплина?…

«И наши солдаты в 1812 году уступали французам, – те писали «письма Жозефине», то есть, были грамотными», – подтверждает исторические примеры Арслан – «Но это им не помогло» – замечаю я. Он пожимает плечами.

Тем не менее, английское «само» рифмуется с калмыцким»

«В России, – говорит Арслан, – демократии никогда не было. Но когда Петр I просил калмыков подготовить десять тысяч всадников, те очень быстро собирали их по селам. Не было воинской повинности. Не нуждались в муштре – у каждого калмыка была своя лошадь, своя сабля, свое ружье. Это решало исход боя».

Вот бы сегодня так на мирном фронте, думаю я. Нужно что-то решить – быстро собрали умные головы, умелые руки. Где их только взять?…

МИШЕЛЬ ЖУЛЬЕН, ЧИСТАЯ КАЛМЫЧКА

«У нас сегодня в республике, – подсчитывает Арслан, – примерно сто пятьдесят тысяч калмыков. А во всем мире – около миллиона. Пятьсот тысяч живет в Китае, в Синзянь-Уйгурском автономном округе. В свое время разработали программу возвращения 100 тысяч калмыков на родину, и руководители Китая были «за». Но проект не пошел, потому что желающих сюда перебраться не нашлось. Приехали, посмотрели. Единение-то единением, но…» – «Разница большая?» – «Даже не в уровне жизни – в отношении к человеку. О нем заботятся: «китайские калмыки» живут в новых домах в двадцать этажей, и при этом сохраняют традиционный образ жизни: летом кибитки, зимой – дома. У них сохранилось вертикальное письмо, старо-калмыцкая письменность. Ученые, учителя оттуда приезжают и преподают нам. Это потомки тех самых калмыков, которые после Указа Екатерины вернулись в Китай. А есть такие калмыки, которые вообще не кочевали. Как Китай существует 4000 лет, так они у него под боком… Приезжали калмыки и из Америки – много вывезли наших невест. Французские калмыки оказывали нашим медицинскую помощь. Но это поколение калмыков в разных местах мира уходит, а у молодежи уже такого тяготения к Калмыкии нет». – «Это я понимаю, – говорю Арслану, – в свое время занимался русской педагогической эмиграцией, были идеи и проекты. Но вообще-то, мы сами виноваты, устраивали конгрессы, зазывали, а потом сами же и отпугивали» – «Да, у нас тоже была инициатива – в девяносто седьмом году хотели собрать всемирный форум калмыков. Чтобы приехала молодежь – увидеть свои корни. Даже дату назначили. Но – не вышло. Указ почему-то не подписали».

«А если снова попробывать?» Арслан пожал плечами.

Хотя люди думают по-разному. «Все отзовутся, – ни капельки не сомневаясь, ответила в Элисте мне на тот же вопрос ректор институт повышения квалификации учителей Лилия Демьяновна Мунчинова. – Только нужно решение на самом высоком уровне…»

Нормальные люди в двадцать первом веке собирают не земли (это делает власть со средневековым мышлением), а мозги. И здоровый генофонд, который в России перебили и пропили.

Калмыки разыскивают в зарубежье родственников, особенно тех, кто эмигрировал после второй мировой войны. В Америке есть город Хауэл, рассказывает Арслан, там компактно проживает калмыцкая община, есть хурул. «Самое интересное, они сюда за невестами приезжали, так что их жены из Калмыкии».

И во Франции живут калмыки.

«Вот, мой брат, родился с врожденным пороком сердца. Когда приезжали соотечественники, моя мама занималась помощью многодетным семьям. Познакомилась с француженкой Жульен, которая вышла замуж за калмыка. Оказалась кардиологом, пригласила моего брата во Францию, сделала операцию. Жизнь висела на волоске, – спасла. Мишель Жульен, – чистая калмычка, потомок эмигрантов, которые в первую мировую попали во Францию и остались там. Потомки их – «палдыр», помесь. Они хотели моего брата женить на «палдырке» – дочке Мишель Жульен, и увести во Францию. А у него была девочка-калмычка, и он остался. Теперь жалеет… У нас много оттуда. Жан Жакаев, футболист французский. А он – калмык».

ОБСУДИЛИ с Арсланом возможность привлечения соотечественников к развитию образования, науки и культуры республики. За что зацепиться? Хотя бы за этих, со всего света, – стремящихся найти здесь невест. Очень интересный проект мог бы получиться, без всяких шуток. Личные связи, мотивы – серьезный стимул…

«…Мы в генах кочевники, – говорит Арслан, – поэтому едем на заработки, туда-сюда – кочевая жизнь. Но мы потеряли уклад, образ жизни, в отличие от монголов, которые ставят палатку, юрту – и переезжают. А у нас только мелькает в генах, – мы утеряли эту кибитку. Перестали носить национальную одежду. Я смотрю репортажи по TV про Монголию – и внутри переворачивается. Хочется все бросить и с нуля начать. Традиции их, язык – все понятно. Единственное, что у них между согласными стоят гласные. «Халимыг» – калмык. Они протягивают слова, а мы сжимаем – вот, единственная разница…»

«…Приезжал один профессор, синцзянский калмык, предложил провести реформу письменного языка на монгольский манер. Эту реформу Кирсан Илюмжинов поддержал, все газеты писали. Но два года попробовали – и вернулись к тому, как было. Почему? Неудобно же. У монголов удобно – с гласными как слышишь, так и пишешь. А у нас сложно – «умшлг». А если между этими согласными вставить аккуратно гласные, легче же читать. У нас дискуссия с коллегами, они понимают, что так лучше, но привыкли, двадцать лет работают по старой методике».

Старая методика, думаю я про страну, которая всех подозревает, все оглядывается назад, что-то там выкапывает… Враг не за океаном, а в голове, в низком уровне умственного развития и культуры. Лень и боязнь, как бы чего не вышло, держат нас в нынешнем состоянии. «Старая методика?» – переспрашиваю Арслана. – «Ну, да. Одиннадцать лет учатся, и никакого результата. Малая часть говорит, процентов десять, – замечает он о своем, глядя в окно, за которым – степь, отары… – И никто не бьет тревогу. Надо же что-то делать – нужна новая методика. А они по старой. И ругаются между собой, кто лучше пишет. И из-за этого не могут сесть вместе и написать учебник…»

В ДОЛИНЕ ПЛОСКОЙ, КАК ДОСКА

Степь до горизонта. Одна степь… Одинокое деревцо резко, рельефно выделяется на однообразном пейзаже. Степь местами еще зеленая. Но уже осень. С утра было прохладно. Потом встало белое-белое солнце, согрело мир. И зажарило…

Проехали Яшкуль. Проехали Цаган-Усн, от трассы справа. Вдоль дороги – большое стадо бурых, подсвечиваемых солнцем коров.

Немного кустарников, красноватая почва. Стада точками далеко вдали…

«Дагестан на своих автобусах гонит», – кивает водитель Валентин на несущиеся навстречу машины. – «Дорога на Дагестан идет?» – «Да…»

Мы едем в Черные земли…Слева и справа степь, желтеющая, с выстроившихся вдоль дороги каменно-песчаными грядами, пирамидками песка, похожими на макет египетской пирамиды, или хребет доисторического животного. «Корову сбил» – показывает водитель Валентин. На дороге лежит мертвая корова. Рядом, на обочине, подтянув под себя ноги, – лежит живая, может, подруга или друг. «Это уже третья по дороге» – замечает Валентин. Обычно, рассказывает, если происходит ДТП с участием коровы, и машина сильно повреждена, то хозяин отказывается, говорит, не моя корова. «Но тут, видно, быстро ехал, и сбил. Чабана на «семерке», видели? Сейчас быстро разделает, чтобы не пропало 24 тысячи» (столько стоит в этих краях корова).

…Овечья отара – как белые камни.

Птичий клин над степью слагается в геометрическую фигуру. Одиноко парит ястреб…

Проезжаем поселок Адык. Тут степь с «ежами» низкого кустарника.

Застывшие отары – то белые, то коричневые камни.

Редко блеснет вода. Приблизишься…белая гладь высохшего озера. Солончак.

Кажется, что степь однообразна, а приглядишься, и начинаешь различать вечные переходы цвета: от зеленого к рыжеватому, от того к желтому… Редкие, резко выделяющиеся в степи деревца. Одиноко парящий ястреб. Отары овец, застывшие как камни, клинья птиц, складывающиеся в геометрические фигуры, белые высохшие озера…

Впрочем, о калмыцкой степи емко, выразительно сказал поэт Семен Липкин.

 
В долине плоской, как доска,
Чернеют овцы и собаки —
Начертанные кем-то знаки
Неведомого языка.
 

Длинный, как у кометы, хвост пыли тянется от едущей по степи машины. Слева от дороги, где столпились дальнобойщики, – кафе, дом с башенкой, напоминающий мечеть, хозяин, видно, мусульманин. При въезде в Комсомольский магазины «Грозный», «Терек»…

За два с половиной часа догнали до райцентра.

КУДА ИНДЮКИ УХОДЯТ

«…Мы живем во времена исчезающего на глазах вида» – так охарактеризовал ситуацию в районе замглавы Александр Борисович Шагаев. Я вздрогнул, подумав, что это он о нас с вами.

Нет, пока о сайгаках. Двадцать человек – «сайгачий отряд» – пытается охранять древнюю степную антилопу от браконьеров, но ее численность все равно сокращается. Раньше земли, где живут сайгаки и люди, считались отборными, здесь никогда не было снежного покрова, поэтому сюда на зимовку перегоняли скот. Теперь Черные земли превращаются в единственную в Европе пустыню. «Но мы, – говорит замглавы, – не рассчитываем на помощь. Собираем семена песчаного овса и высаживаем. Мы тут живем…»

Калмыки перестали быть кочевниками, но все же в степи можно обнаружить людей, рассказывает он, которые живут на автономном обеспечении. Взяли пропеллер от самолета, два аккумулятора на 190 – и свет есть. Выкопали колодец. Мимо идет газ – поставили котел в степи, и используют.

Калмыцкая порода скота – своеобразная.

«У нас раньше свой скот был. Копыта имели такую структуру, что не вытаптывали растительного покрова. А в годы репрессий мы потеряли наших овец. Завезли других… А плодородный слой – двадцать сантиметров; если больше снял, – все: песок, пустыня…» (Опять промелькнула тема, но я ее все откладываю на потом).

А куда от нее уйдешь, она в географии, топонимике.

На картах 17 века территория от Каспийского моря и Терека до Самары и Саратова именовалась Калмыцкой степью. Нынешние Астраханская, Волгоградская области почти полностью входили в нее. Старинная топонимика была стерта после департации калмыков. Вместо Элисты появился город Степной, а Харгазыр – «черные земли», превратились в Комсомольский. Власть превращает людей в манкуртов, у которых нет памяти, или мы сами? В то время как на глазах одного поколения степь превращалась в пустыню, в правительстве рассмотрели десятки проектов ее преобразования. И сейчас рассматривают. «А пока мы все проектируем, рассматриваем, сколько сайгаков погибло…»

Разговор наш проходит в школе, в коридоре которой – картинная галерея. Написанная местными художниками история народа. «Сибирские морщины», «Выселение», «Мать-земля» (на картине изображена старая женщина, вернувшаяся после ссылки на родину). Портреты известных сказителей-джангарчи, иные, как Мукебен Масантов, погибли в сибирской ссылке.

Расспрашиваю детей, продолжая собирать имена. Булгун – «источник», Деря – «открытие», Нагола – «трава степная». И как чудно сходятся имена и судьбы. У кого-то, как в Кетченерах, вообще нет хозяйства, другое призвание и судьба, а у Цахуровой Наголы, чье имя пахнет степными травами – тысяча с лишним овец, которыми занимаются бабушка с дедушкой. «А ты что делаешь?» – «Смотрю, куда индюки уходят» – «А куда они уходят?» – «Далеко. В степь…»

ЗАВТРА

Дети из ученического научного общества «Черная земля» – наша надежда. Руководит этим сообществом уже тридцать лет Татьяна Михайловна Триго. Есть секции зоологии, ботаники, фенологии, лесного хозяйства, заповедного дела…Президент – ученица. Выпускники – биологи, этнографы, правоведы…

Я попал на заседание этого общества будущего, которое обсуждало, что делать с настоящим. Одиннадцатиклассница Инга Густомясова выступила с сообщением: «Совиные в условиях опустынивания в поселке Комсомольском». «Слух сов и их способность видеть в темноте уникальны» – сообщила Инга на основе наблюдений.

Но выводы исследования неутешительные.

В условиях опустынивания биоразнообразие в регионе уменьшилось на двести видов! На очереди двести первый – уникальная древняя антилопа сайгак, которую изучила десятиклассница Регина Мукабенова.

На опустынивание повлияла распашка степи, подтверждают в своих исследованиях ребята.

Чтобы образовался слой почвы в один сантиметр, требуются столетия. А уничтожен он может быть за один сезон. «После 50 % опустынивания наступает катастрофа» – высказался при обсуждении доклада ученицы заместитель директора заповедника «Черные земли» Иван Садыков.

Одиннадцатиклассница Луиза свое сообщение посвятила пословицам как «древнейшему жанру народного творчества». Она даргинка из Дагестана и озвучила пословицы на трех языках. В общем, смысл один: «Язык без костей», «Глаза боятся – руки делают…»

Как сохранить окружающую среду? Не превратить мир в пустыню? А свое здоровье – в труху… Казашка Алты Букенова, ее папа врач, в своем проекте показала, что лучшие лекарства – степные травы.

В гимназии учится 320 учеников, большинство, по-мнению учителей, – одаренные дети.

«Минипроекты» начинаются с начальных классов. «Я, – сказала мне прошедшая путь исследователя одиннадцатиклассница Амуланга Бадмаева (ее любимая тема – «Боевые знамена Калмыкии от Чингисхана до наших дней»), – отношусь к этому делу не столько серьезно, сколько с удовольствием. В английском языке есть выражение (она сказала, как это по-английски, да я забыл): «Меня прет».

Исследовательская работа, по мнению Амуланги, – не только копание в бумагах, а ответ на какие-то вопросы, – свои, родные. «Благодаря этому я перестала бояться».

Булгун Болдырева сопоставила английские, русские и калмыцкие поговорки. Neither hawk nor buzzard. Ни ястреб, ни канюк. Человек, характер которого не понятен.

«В тяжелые годы департации народа, – написала ученица в своей работе, – калмыцкие поговорки помогли выжить. Моя бабушка рассказывала, как она в ссылке на закате слушала пенье птиц…»В этой же школе я познакомился и с чеченским мальчиком Алиханом Алхастовым, вице-чемпионом Калмыкии по шахматам (помните его проект «Математика на шахматной доске»?). И Аней Горяевой, которая проследила взаимосвязь русской, немецкой, калмыцкой и французской культуры на основе личных имен. «Сами мы имени не выбираем, – написала она, – за нас его выбирают наши родители. Но узнать происхождение имен хочет каждый. Какие вымерли имена, какие живут. Какие будут жить…»

СЕГОДНЯ, УХОДЯЩЕЕ ВО ВЧЕРА

«ЗАМОЛВИТЕ СЛОВО ЗА НАШУ МАЛЕНЬКУЮ РЕСПУБЛИКУ»

«…Основа благополучия калмыка – скот. Запаха овечьего пота боялись ядовитые тарантулы. Запаха конского пота боялись змеи. Даже волки не подходят к овцам, от которых идет запах шерсти…Как хорошо в степи весной, среди цветущих тюльпанов. Мять траву считалось грехом. Лебеди означали верность – пара лебедей привязана друг к другу, как люди».

Так говорили нам, точно рассказывали сказку, пришедшие в гимназию старожилы поселка, супруги Манджиевы, приветливые люди.

Они объяснили мне, как читать по бараньей лопатке. Спели песню собственного сочинения – о поселке, который хорошеет. В нем живут люди разных национальностей: русские, калмыки, даргинцы, казахи, чеченцы…Дружба народов, словом, в наше жесткое время (впрочем, эту песню они написали раньше).

Алексею Манджиевичу Манджиеву – восемьдесят лет. Он, как и жена, учитель, заслуженный деятель культуры. Нина Качановна, когда муж пел, подыгрывала ему на домре, на двух струнах, вытянутых из бараньей кишки. Сын Аркадий Манджиев, – известный в республике композитор, другой сын, Борис, – руководитель театра. Все дети музыкальные. Как это получилось? Когда дети спали, мать играла на домре. И внуки пошли музыкальные…