Текст книги "Неопознанная педагогика. Калмыкия. Страна между двумя берегами"

Я выбрал математику, к которой был абсолютно не способен.

ИДИ В ТЕНЬ ПОД ДЕРЕВО

Ирина Дмитриевна Кавкишева сделала педагогическую карьеру, прошла по ступенькам от учителя, завуча, до заместителя министра. И вот, говорит она, иногда думаешь – а нужно ли это все, что мы тут делаем, бумаги наши, циркуляры – школе? Не живет ли она по каким-то своим, независимым от нас законам, и если развивается – то тоже – по-своему. «Как вы думаете?» – спрашивает меня Ирина Дмитриевна.

Я вспоминаю вычитанную в одной умной книжке старинную историю. Она, кажется, не об образовании, но…

В конце 18 – начале 19-го века в лесоводстве Пруссии пришли к выводу, что наибольшие доходы можно получить от норвежской ели. И стали выращивать эту елку, высаживая в армейском порядке деревья одного вида и возраста, а все остальное, что было в живом лесу, – спиливали и срубали. Первая генерация «научного леса» дала превосходные результаты: росла прибыль, лесом было удобно управлять – лесничий мог даже не покидать конторы. Но со второй генерацией… начались досадные недоразумения.

Исчез подлесок, бурелом, сухостой, – почва стала истощаться и беднеть. В старом живом лесу штормовой лесоповал валил деревья одного возраста, но могли устоять другие. В смешанном разнообразном лесу эпидемия вредителей точила деревья одного вида, но выживали остальные.

А в научно выращенном лесу картина получилась совершенная иная.

И с лесом было покончено. В немецком языке даже появилось специальное выражение: Waldsterben – «Смерть леса».

Прошло двести лет, но вопрос остался. Чего мы хотим: простого, понятного «научного лесоводства» или сложного и разнообразного, живого леса образования?

В 80-е перестроечные годы Ирина Дмитриевна работала завучем, и хорошо помнит те романтические времена. Тогдашний министр, он был живой человек, приходил в школу и говорил ей: «Ну, что ты сидишь с детьми в кабинете у глобуса – иди в тень под дерево, поговори с ними, посмотри на небо». И она пыталась объяснить им, найти слова, – чтобы дети вышли из душного, ограниченного четырьмя стенами класса. А министр приезжал снова и в этот раз не смотрел на детей с учителем под деревом, его интересовало уже другое. Почему, спрашивал он, ты бегаешь с учениками в тесном спортзале, иди на улицу. Но, отвечала она, сегодня же двенадцать градусов, санитарные нормы, санпины… «А, – говорил министр, махнув рукой, – иди на улицу…».

Мы Ириной Дмитриевной сидим в ее кабинете в министерстве образования, пьем калмыцкий чай.

Первому президенту республики Илюмжинову уже за пятьдесят. Теперь он президент ФИДЕ по шахматам, со штаб-квартирой в Европе. Про Илюмжинова Ирина Дмитриевна говорит, что это необычный человек. Пришел во власть в тридцатилетнем возрасте, был уже миллионер. Неординарная личность. Делал то, что другому человеку в голову бы не пришло. И самое удивительное, – получалось. Вот же они, Нью-Васюки, или буддийские храмы, возродившиеся в Калмыкии.

Время было такое, размышляю я. В Якутии подняли науку и образование. А в Калмыкии – шахматы и хурулы…

В кабинет к замминистру заглядывает коллега, профессор университета. Занимается этнопедагогикой. А нужна ли она сегодня? «У нее, – говорит про коллегу Ирина Дмитриевна, – акцент в речи, и обороты такие, мы, когда вместе учились, – смеялись. А потом поняли, что это сохранилась родная речь…»

В кабинете замминистра на стене – фотография народного поэта Давида Кугультинова.

 
…Я помню прошлое. Я помню
Свой голод. Больше я не мог.
И русская старушка,
Помню
Мне хлеба сунула кусок.
………………………..
Хотелось мне, ее не зная
Воскликнуть:»Бабушка родная!»
Хотелось петь, кричать «Ура!»,
Рукой в кармане ощущая
Существование добра.
 

По профессии Ирина Дмитриевна – учитель русского языка и литературы, по призванию завуч, по должности заместитель министра, – калмыцкому образованию повезло. Всех директоров школ в лицо знает. Не то, что на прусской картинке.

КАЛМЫКИ БОЯТСЯ ЛЕСА

Я думал, что с министром, к которому меня привела заместитель, пойдет разговор официальный: стандарты, бюджеты… Но Лариса Борисовна Васильева – министр образования, культуры и науки, зампред правительства республики Калмыкия – женщина с необычной внешностью, не похожая на чиновницу (впрочем, я их мало видел) заговорила о другом.

«…Что меня беспокоит, Анатолий Маркович. Мы пытаемся сохранить культурный слой – он во многом утерян. Были мастеровитые люди…Но у нас, к сожалению, нет, как вы рассказываете, в Якутии, – поселков мастеров. Более того, философия калмыков устроена так, что они последний скот продадут, но ребенок получит высшее образование и будет заниматься интеллектуальным трудом. А ремеслом – редко. Практически у нас считанное количество мастеров. Резьба по кости, ювелирное дело есть, но, как правило, дети, нет, этим не занимаются. Преемственность утрачена. Есть возможность уйти в сферу интеллектуального труда. А ремесло – это ведь все равно физический труд. Ту же кошму валяют, но кошма это физический труд.

И получается, что мастер учит чужих людей, а своих детей – нет. Я почему об этом говорю, я же еще министр культуры, – поясняет она. – А это же нарушение – утрата ремесла, традиции, уклада жизни…А ведь народные мастера еще сочиняют, пишут, и читают стихи, наш «Джангар», они же сказители-джангарчи…»

Слушая министра, я пометил в блокноте: связь между утерей ремесла, угасанием традиции. И чем-то еще…

«…Я говорю своим: ремесло это часть традиции, уклада жизни, который калмыки четыреста лет назад принесли в Россию. И пока не восстановим ремесла, мы не возродим традицию. От того, что искусственно насаждаем калмыцкий язык в школе, дети не станут носителями языка».

И еще ее волнует…

«О выселении народа можно не читать книг, поговорите с любым калмыком и калмычкой, прошло по судьбе каждого. Тогда кучками расселили калмыков по всей Сибири. Оторвали от естественной среды. Бросили туда, где калмыки никогда не жили. До сих пор – вы будете смеяться – калмыки боятся леса. Привыкли – степь, все видно, зверек каждый. И генетически этот страх даже в детях. Я повезла сына в санаторий в Подмосковье, он говорит:»мама, мне страшно». У нас же – солнце, степь, трава, все видно…

Когда наши мужчины попали в Сибирь на лесоповал, для них это был шок – они в жизни не рубили, у нас палки ни одной нет… Вернулись в 1953 году и до шестьдесят третьего все скончались. Дедушка мужа был узником Широклага, вернулся инвалидом. У бабушки было одиннадцать детей, в Сибири только четверо выжило. В вагонах погибали многие. И по-русски же не говорили, не понимали, что творилось. Им сказали: собирай детей – и в машину. В вагоне разрешали открывать дверь только чтобы выбрасывать трупы.

…Хотя, знаете, удивительно, мой папа до сих пор вспоминает сибиряков, их помощь. И в Казахстане, куда сослали калмыков, тоже было кого вспоминать добрым словом. Там находилась ленинградская элита, образованная, – свекровь получила прекрасное образование.

Папа говорил – я был отличником в Сибири, учительница меня подкармливала сладеньким чем-нибудь, батончиком, и все понимали, что отличником быть хорошо…»

Слушая министра Ларису Борисовну, я вспомнил уникальную закономерность отечественной истории: там, где политссыльные – всплеск грамотности. Тюрьма и ссылка – проверенный способ развития образования в России.

«НАМ КУЛЬТУРА НЕ ПОЗВОЛЯЕТ»

Калмыцкая история втекает в русскую, но не всегда из нее вытекает. Приемником Чингисхана в степях Калмыкии считался хан Дондук-Даши. В восемнадцатом веке он ввел беспрецедентный закон о всеобщем образовании мальчиков. Не выполнить закон было нельзя – у калмыков не было тюрем, но налагались крупные штрафы скотом.

От Дондук-Даши произошли князья, помещики Дондуковы, Корсаковы… В русской истории нередко можно обнаружить «калмыцкий след». Один из них – знаменитая «ледовая свадьба», которую устроила царица Анна Иоанновна придворной калмыцкой карлице Бужениновой (для чего между адмиралтейством и Зимним дворцом в несколько дней был выстроен ледовый дворец). Карлица попросила Анну Иоанновну: вот уж, матушка, годы идут, а мужа нету. Царица поглядела на двухметрового женатого гренадера и отдала карлице в мужья. У них были дети…

Подсчитано, что калмыки в России участвовали в шестидесяти малых и больших войнах, подавляли крестьянские бунты (порой участвуя в них), воевали с мусульманами, использовались в военных действиях за границей. Карл XII, чья позеленевшая от времени фигура с указывающей куда-то рукой, стоит сегодня в скверике Стокгольма, – хоть и проиграл войну с Россией, но отбил у русских несколько воинов. И в качестве зрелища для двора решил устроить «шествие народов и племен». Шли представители разных племен России, за солдатами-казаками вдруг показались,… тут возникло всеобщее оживление, – шесть воинов. По рядам пронеслось: «кольмыки, кольмыки…» Публика была изумлена, до этого думали, что калмыки это людоеды…

Известно, что эти воины женились на шведках и приняли христианство. И поздней, когда русские войска снова встретились со шведами, наши увидели среди них необычные монгольские лица, штурман Брант, например, происходил из этих калмыцких пленных.

Калмыки уральские, донские, запорожские, новочеркасские – были рассеяны по всей территории России. А когда возникала необходимость, собирались в полки, и доходили в сражениях до Парижа.

Екатерина II опрометчиво расселила немцев на территории калмыков. Те, кочуя, разрушали германские дома. Немцы стали вести военные действия, но затем все кончилось миром. Калмыки показали бывшим противникам грязи, соляные источники, и немцы в бутылках отправляли лечебные воды в Германию. Вывезли туда и часть северных калмыков – дербетов. Жители Германии поначалу восприняли калмыков как призраков (те мчались на скачках со страшной скоростью), но спустя два месяца калмыки уже сносно изъяснялись по-немецки…

И никогда не теряли своего достоинства.

Среди народов России лишь калмыки не были крепостными. Лев Гумилев выделил два народа: калмыков и североамериканских индейцев, предпочитатавших рабству смерть. Шапку калмыки «не ломали» даже перед царем, говорили:»нам культура не позволяет».

У этого народа огромная тяга к образованию. Не знаю, насколько это верно, но говорят, что еще недавно в московских и петербургских вузах студенты-калмыки по удельному весу занимали второе место. Ходит байка, что когда ректор МГУ Садовничий спросил, зачем вводите платное обучение, ему ответили: «А вы хотите, чтобы одни евреи и калмыки учились?»

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ, ЗАВТРА

Кто знает, что будет? Уж точно не президенты и не учителя, – носители завтрашнего не они. О нем можно почерпнуть только в одном месте – в детской голове. В ученических проектах, – задуманных и осуществленных, там, по-моему, надо искать ростки возможностей, тропинки альтернатив.

Путешествуя по разным районам Калмыкии, я собрал кучу исследовательских и практических работ учеников, порой, изумляющих, о чем расскажу поздней. Но мне бы хотелось, чтобы в этой книжке детские работы составили стержень повествования, стали одним из его пластов – «завтра». Посмотрим, что из этого получится. Вот, например…

КУДА ОНИ ЧЕШУТ?

Необыкновенно интересное исследование провела ученица гимназии из г. Лагани Маргарита Покопаева (под руководством учительницы русского языка и литературы Е.Г.Горяевой). Работа ученицы называется «Сленг как форма самовыражения личности подростка».

Маргарита, что случается крайне редко, дружески приоткрывает для взрослых особый язык (а с ним – уникальный мир) человека переходного возраста – подростка. По-моему, это все равно, что волшебник согласился бы раскрыть тайну волшебства. Не знаю, уж как учительница уговорила.

Конечно, что-то Маргарита взяла из взрослых книжек, где написано про молодежную культуру. «…Это свой, ни на что не похожий мир. Он отличается от взрослого экспрессивной, порой даже резкой и грубой манерой выражать свои мысли, чувства; словесным абсурдом, который могут употреблять только молодые люди, смелые и решительные, настроенные против всего мира и создавшие свой неповторимый мир…».

Девочка выделила разные группы сленга или жаргона, частью которого – молодежный сленг. Например: армейский жаргон («дед», «салага»), жаргон моряков, спортивный жаргон, жаргон людей, связанных с музыкальной средой («плешак», «фанера», «жлоб с деревянной мордой»), жаргон «новых русских», представителей криминальных структур («популяное в России – «братан», «брателло», «кинуть», «наехать»). Жаргон рокеров, жаргон байкеров, жаргон хиппи, уличный жаргон («бабки, кинты, клево, фиолетово» – а когда-то, во времена юных родителей Маргариты – «телка», а еще раньше, когда дедушки и бабушки были молодыми – «кадр», «кадрить»). В данной классификации школьный жаргон («училка», «немка», «репа») – представляет часть этого мира.

Как образуется сленг, заинтересовалась Маргарита, откуда он берется?

И обнаружила источники.

Компьютерные технологии («вирусняк, глючит, фотожаба»).

Компьютерные игры, видео, мультфильмы («гильда», «нуб» – начинающий игрок, «манчить» – повышать уровень, «раснуть» – оживить).

Музыкальная масскультура, не всегда хорошего вкуса («попса», «попсятина» – популярная музыка, «дарк» – тяжелая музыка, «свежак» – новая).

Иностранные языки («фифти-фифти», «пардон», «аллес-нормаллес»).

Уличный жаргон, уголовная лексика («фраер», «мусор», «замочить», «грохнуть») – все это источники сленга.

Проведя систематизацию, Маргарита вместе со своей любимой учительницей (предполагаю, что молодой и красивой) составила таблицу школьного жаргона. В нем – названия школьных предметов («физра», «инглиш», «био»), оценок («параша», «двояк», «тройбан», «пятак»), содержание свободного времени учащегося средней школы («дискач», «скачки»), виды учебной работы («контроша», «домашка», «лабораторка»), ну и, конечно, учителя («дирик», «физичка» и прочие)

Из девяностых годов тоже доносятся влияния: Клево! Прикольно! Лох, облом…

Для чего нужен сленг?

Маргарита и ее друзья, понимающие взрослые, – отвечают.

Сленг делает речь более краткой, эмоционально выразительной.

Служит опознавательным знаком, поясняя, что этот человек принадлежит к определенной социальной группе.

А что касается языка подростков, то он далеко не всегда понятен учителям и родителям. Так и задумано, – «зашифроваться» – ради сохранения автономии – от «чужаков», главным образом, старших.

Но вот что примечательно. Исследование Маргариты показывает, что наиболее развитые и толковые ребята менее склонны к употреблению сленга. Им претит уродование родного языка. К тому же, «успешных в учебе, не так достают предки, и нет особой нужды шифроваться…»

Во всех школах всегда были такие слова, которые понятны любому человеку. И пока на свете существуют ученики, учителя и надоевшее всем досмерти, но продолжающее мурыжить детей классно-урочное обучение, – будут, видимо, «домашки», «училка», «сменка»… Хотя в каждой школе имеются и свои особенные, нигде больше не употребляемые выражения. «Наши родители, – передает школьно-исторические сведения Маргарита, – называли экзамен, клаузорную работу, от немецкого klausur – «кляузой». Каждый понедельник на уроке русского у них был зрительный экзамен – «зрилка», учителя назначали школьников-лаборантов – «лабов».

«…Сленг нельзя ни запретить, ни отменить. Он меняется с течением времени… Даже государственные деятели высокого ранга используют в своих выступлениях сленговые выражения…»

У Маргариты и ее учительницы свой взгляд на вещи.

«Сленг, как и язык, меняется с течением времени. Сленг – это часть языка, от нее не избавишься. Сленг – это игра, маска, попытка преодолеть обыденность. Сленг не может быть основой национальной культуры. Сленг сводит общение к примитивной коммуникации. Засилие сленга сегодня связано с гипертрофией материальных ценностей, резкого делением общества на богатых и бедных, меняющимися отношениями между людьми…»

«Молодежь все чаще сталкивается с безразличием, грубостью, злостью, – пишет ученица. – А это приводит к протесту, он выражается в повышенном использовании сленга при общении».

Но – «общение со сверстниками, а также друзьями старшего возраста продолжает быть значимым», – подает нам надежду Маргарита.

Здесь надо было бы поставить точку, но я не могу удержаться.

Вот фрагмент составленного ученицей толкового словаря «Школьный сленг». В нем есть разъяснения для взрослых, но что-то и так понятно.

…Предки. Училки. Менты…

Ботать – работать.

Ботаник – ученик-отличник, который учит все уроки (что не спасает, вспоминаю я в скобках московский случай, от стрельбы в преподавателя).

Короче, типа, прикинь, не тормози…

Быковать – нападать, быть агрессивным. Врубаться – понимать, догадываться, вникать. Запороть – сломать, испортить. Зажигать – заводить, разогревать публику. Западать – влюбляться, сильно увлекаться чем-то.

Кенты – парни, ребята.

Клава – компьютерная клавиатура.

Медляк – медленный танец.

Наезжать. Обломаться. Прикольнуться. Сбацать. Скинуть (скопировать программу на дискету). Слизывать (списывать, заниматься плагиатом (чем, как известно, так любят заниматься сегодня взрослые дяди и тети).

Стукач. Тусовка. Улет. Фары (глаза). Фигня. Чапать (уходить). Чесать (убегать)…

От чего они тащатся, угорают, наши дети? Куда они от нас чешут?

И какую «шпору» заготавливают впрок на экзамен жизни?

ДЕНЬ ВТОРОЙ, ВЧЕРА

По сравнению с русской историей, в сенях которой стоят злополучные грабли, на которые вечно наступают, – калмыцкая история поучительна.

Это не значит, что потомки не повторяют ошибок предков, но мне кажется, они ведут себя более осмотрительно. Возможно, это особенность маленьких народов, которых угораздило поселиться рядом с разудалистым большим. Впрочем, соседство бывает и полезным. Через историю малого народа можно лучше понять большого. Продолжим постепенно, издалека калмыцкую историю, где миф перемешан с хроникой, сказка с былью. Расскажем про воинственные времена, когда калмыки не были тихими.

КУРГАН ПОБЕДЫ

В Элисте мне подарили редкую книгу: «Военное прошлое наших калмыков» (изданные в 1912 году труды Ставропольской Ученой Архивной Комиссии). Автор, русский человек, рассказывая о доблестных страницах военной истории калмыков в России, задается, по-видимому, очень тревожавшим его, больным вопросом. Почему, спрашивает он, сильный, здоровый народ, имевший крепкую военную организацию, во многих случаях превосходившую противника, этот отважный, героически храбрый народ с переходом за Волгу, в какие-нибудь три столетия поник головой, погряз в пьянстве и вымирает. Автор пытается понять, каковы причины угасания народа за столь исторически короткий срок, и приходит к выводу, что одной из причин «были те нескончаемые войны, которыми сопровождался уклад гражданских отношений на Кавказе, куда судьба бросила калмыков».

Поэтому военное прошлое калмыков в России, о котором я узнал из этой старинной книги и других источников, вряд ли стоит представлять в розовом цвете, хотя калмыкам есть, чем гордиться. Издавно они считались блестящими воинами – хроники свидетельствуют, что XV–XVI вв. некий ойратский хан с двадцатью пятью тысячами калмыков разгромил полумиллионную армию китайцев и захватил в плен императора.

В России калмыцкая военная история начинается с 1630 года, когда предки калмыков приходят в южную Сибирь, а затем в приволжские степи. Официально заявляют о себе, просятся в подданство, и с окончанием Смутного времени получают «жалованную грамоту» царя Михаила Федоровича.

В заволжских степях жизнь калмыков протекала бурно, в столкновениях с соседями, в раздорах между владетельными князьями. В первой половине XVII столетия племена объединяются в «ойратский союз», а чуть позже, в 1672 году на исторической арене появляется знаменитый хан Аюка.

Это был выдающийся воин и тонкий политик, его правление считается блестящим периодом калмыцкой орды в России. В первый же год правления он разбивает в пух и прах войско непобедимого Аблая, громит под Перекопом крымцев и берет в плен брата Азовского Паши. Аюка-хан воюет за Уралом, гонит киргиз-кайсаков, покоряет туркмен Мангишлакского полуострова, и «становится твердой ногой по обе стороны Волги».

Петр I устанавливает с Аюкой дружеские отношения и отправляет к нему посольство с просьбой охранять русские пределы. Снабжает Аюку пушками, порохом и свинцом. Дарит золотую саблю. Между царем и ханом заключается договор…

Согласно ему, калмыки сохраняют право добровольного вступления в русскую службу. У них свои обычаи, свое старинное знамя. Аюка с полками участвует в усмирении Астраханского бунта (1706), берет в плен знаменитого Булавина, поднявшего восстание на Дону. Участвует в войне со шведами. Громит кубанского мурзу, захватывая в 1717 г. более 30 000 дымов татар. В 1722 году, во время войны с Персией, Аюка отправляет на помощь русским 40 000 конницы…

В итоге, калмыки становятся пограничным войском. Русское правительство искусно пользуется военными услугами, прощая калмыкам мелкие провинности, грабежи и разорения, ласкает и награждает подарками (Анна Иоанновна, например, жалует внуку и любимцу хана Аюки – Дондок Омбо, соболиную шубу и драгоценное оружие).

И было за что. При Дондуке калмыки сыграли едва ли не решающую роль в русско-турецкой войне 1735–1736 гг.

Война началась с кровопролития на Кубани.

Черкесы и кабардинцы напали на русские слабые укрепления и села. Тогда калмыки пришли на Кубань и вырезали ногайцев. Потом двинулись на Зеленчук. «Страх перед калмыцким нашествием был так велик, что ногайцы, десять тысяч кибиток которых стояли в верховьях Зеленчука, поспешили передаться в русское подданство и спасли себя тем, что немедленно выселились в русские приделы на Куму и Терек…Богатый, густо населенный край Кубани, от ее истоков до устья, в две недели был превращен в пустыню. Огонь истребил все города, становища и аулы…После ухода Омбо некому было прибирать валявшиеся трупы».

Никто, никакие силы турок не могли остановить калмыков. Янычары – лучшее турецкое войско, некрасовцы – отважные храбрецы, бежали в ужасе перед калмыками в плавни Кубанского устья.

«Богатейший турецкий город Темрюк не смогла защитить его крепость, снабженная превосходной артиллерией. Калмыки не оставили в городе камня на камне, а гарнизон крепости, состоявший из янычар, был весь вырезан.

Черкесские племена адыги спаслись от истребления лишь тем, что ушли в горы, куда калмыки не могли проникнуть…»

Военная мощь калмыков изумляет.

24 апреля 1769 года: битва на реке Калаус закубанцев и русских, на стороне которых 20-ти тысячная конница калмыцкого хана Убаши. «Небольшого роста, черномазые, скуластые, но ловкие, как черти, калмыки превосходили в наездничестве все азиатские народы и представляли собою противников опасных и грозных».

Путешествовавший по Кавказу за сто лет до этого Ламберти, упоминает об амазонках, бившихся с войсками Дадиана Мингрельского. Этими амазонками были калмыцкие женщины, сражавшиеся наравне с мужьями.

На месте побоищ насыпали курганы, называя их «Курган Победы», «Курган Пиршества». Эти курганы сохранялись в Ставропольских степях в начале прошлого века, может, и сейчас они есть…

Калмыки всегда стояли на страже державы. Когда русское правительство, посчитало, что этого недостаточно и ограничило калмыков в правах, а хан Убаша увел в Китай сто тысяч кибиток, почти сто семьдесят тысяч душ, последствия ухода калмыков сказались незамедлительно. Не было покоя Северному Кавказу…

Калмыки были нужны России.

Павел I лично покровительствовал калмыкам, защищая от местных властей. Строго указывал подчиненному.

«1 августа 1800 г., № 450-й

Господин генерал от кавалерии Орлов 1-й.

Повелеваю вам не вмешиваться никак в дела калмыцких орд, поелику хочу Я, чтобы оные зависели от Меня непосредственно, под опасением для вас, а в противном случае, лишение чинов и всего Моего гнева».

Павел предлагает калмыкам самим избрать себе начальника, быть независимыми от донцов, зависеть прямо от Государя, переписываться лично с ним…

И ведь переписывались.

«..Нашему любезному братскому иррегулярному войску.

Верность ваша и усердие, к Нам оказываемые во всех случаях, заслуживают Монаршее Наше благоволение, в знак признательности коего жалуем вам семь знамен…»

Да еще другому генералу разъяснял, что на этих знаменах – крест, «а они, быв некрещеные, могут от оного быть в сумнении, то растолкуйте им («братским иноверцам»), что сей крест до их веры совсем не касается, а находится на знаменах, принадлежащих гербу Нашему…»

Каково? Император Павел, говорят, был страшный солдафон. Но по тонкости отношения к национальным вопросам сравнимо ли с нынешними дуболомами?

КАЛМЫКИ С ЭПОЛЕТАМИ

1812 год, манифест Александра I: «Неприятель вступил в пределы НАШИ и продолжает нести оружие свое внутрь России…»

Калмыки встают на защиту отечества. Быстро, невзирая на погодные условия и отсутствие дорог, собирают ополчение. Как и по всей России, вносятся пожертвования. Жертвовали «для пользы отечества» лошадьми, рогатым скотом, деньгами – и все сверх необходимого возвращалось обратно жертвователям, вместе с благодарственной «Высочайшей грамотой Калмыцкому и Туркменскому народу». (Сейчас это кажется немыслимым – представьте, что собраны народные средства, а излишек власть, не разворовав, возвращает с благодарностью людям!).

Калмыцкие полки были быстро снаряжены и одеты в общее с казацкими войсками обмундирование. Национальным оставался только цвет платья – темно-синий, шапка и сапоги (в конце войны, при вхождении в Париж, штаб и обер-офицеры Второго калмыцкого полка по примеру других войск были награждены за отличие серебряными эполетами). У калмыков имелось два знамени, старинных, сохранившихся со времен, когда предки воевали в Джунгарии. Знамена шелковые, темного цвета.

На одном изображен святой воин – всадник Дайчи-Тангри на белом коне – помощник в сражениях и победах. В руке – древко знамени, на котором начертаны святые слова. Лицо всадника абсолютно спокойно, вся фигура выражает полное спокойствие, ни малейшего военного задора – символ бесстрашия и самообладания в минуты опасности. Всадник без меча, и стрелы покоятся в его колчане.

Рядом другой воин, «Окон-Тенгри» – символ разрушения и беспощадного мщения. Путь всадника – кровавая река, вокруг сверкают молнии.

«Кто будет носить эти тарни, – начертаны на знамени заклинания бурханов, – тот будет крепок, как железо, как лодка для плавания в море, как путеводная звезда при темной ночи, как панцырь на войне, как большая гора при ветре…»

Ополчение двигалось на Калугу и гнало с собой на войну быков, овец, лошадей и верблюдов. Нужны были пастбища для прокорма. А в селах, где останавливались на ночлег, выделяли места, где мало травы, а то и болота – в результате между калмыками, крестьянами и исправниками случались «споры и озлобление».

Раз, описывет автор книги о военном прошлом, шли калмыки из деревни Дракино, что под Серпуховым, мирно, никого не трогая, вдруг появляется какой-то дьячок, кричит, матерится, ругается на калмыков, урядник, «огорчась на сие», ударяет его плетью, дьячок скрывается в дом, а потом, когда калмыки отъезжают, выскакивает и ударяет внезапно урядника по голове рычагом, и убивает насмерть. Да притом народ дьячка, которого казаки скручивают, отбивает и прячет.

А мы думали, отечественная война – сплошь героическое?…

Но вот, наконец, наши калмыцкие полки прибывают в Калужскую губернию, и наступают боевые действия.

Воевали вместе с атаманом Платовым, Денисом Давыдовым, Кутузовым… Брали высоты, мосты, редуты. От отрядов калмыков, с диким криком несущихся на верблюдах, – в ужасе, бросая пушки, разбегался француз…

Сохранилась калмыцкая песня тех времен: «Французы в четверть носа, не трудно их побить…» (автор слов, очевидно, имел в виду французские носы – существенно уступавшие в ширину плоским калмыцким).

В течение всего похода калмыки сражались с удивительной стойкостью и мужеством, невзирая на примитивное оружие (далеко не у всех были ружья, гусарские карабины с крючками, чаще калмыки использовали лук и стрелы). А вступали в бой с первоклассными войсками того времени, руководимыми знаменитыми французскими полководцами. Среди списков отличившихся калмыцких воинов указывается полковой командир Тюменев. Он «подвел к неприятелю в близкое расстояние должным порядком полк…сделал удар в дротики, расстроив противустоящего неприятеля, и с великим уроном поражал…и затем во всеобщем ударе отлично и усердно к победе спошествовал…».

А вот о другом лице, нижнем чине.

«…В общем ударе на неприятеля мужественно бросился на кавалерию неприятельскую, прикрывавшую орудия, опрокинул ее и отбил пушку».

Командование отмечало выдающуюся личную храбрость и бесстрашие калмыков-воинов.

Сохранились архивные свидетельства о непрерывных сражениях калмыцких отрядов под Дмитровым, под Волоколамском, в Рузе, при преследовании неприятеля от Москвы к Смоленску, «имея по тракту беспрерывные сражения», под городом Вильно, за границей – в Тильзите, «под командою генерал-адьютанта Кутузова», «в Берлине при вытеснении неприятеля и занятии оного», «а равно в генеральном сражении под Бауценом», и далее, и далее – до Парижа…

Первый Астраханский полк вел Джамбо Тайши Тундутов, во главе второго стоял заслуживший на войне чин подполковника, князь Сербеждаб Тюмень.

Сохранились многочисленные свидетельства о наградах калмыцких воинов – «Высочайших грамотах», золотых саблях «за храбрость», орденах, чинах…

Но что стало с калмыками после войны? Да то же, что и с русскими (часть которых вышла на Сенатскую площадь). Героев Отечественной обуздали. С 1825 года распространили на них крепостное право, чего прежде калмыки не знали (оно продержалось до конца столетия и было отменено у калмыков на 30 лет позже, чем у других народов Империи).

Главное же, действовала эта тревожавшая автора книги причина, вследствие которой сильный здоровый народ за исторически короткий срок поник головой…

«Немало, – пишет автор, – пролито крови на Кавказе в 18 веке, и не одна тысяча русских воинов (солдат и казаков) нашла славную смерть на наших степях. Но рядом с этим надо отдать дань и калмыкам, которые в русское дело на Кавказе вложили все свои силы, всю душу и, может быть, эти именно войны, уничтожив среди них массу лучших людей, и сделали тот надлом в народе, который привел его на степень жалкого существования… Геройство – удел немногих, и война берет именно лучших людей, более крепких душою и телом».

Автор книги, изданной в 1912 году, заканчивает ее словами: «Прошлое минуло невозвратно. Но славные тени его призывают народ к будущему…С верой в свои силы и надеждой на поддержку русского народа, калмык не сойдет бесследно с исторической сцены».