Текст книги "Неопознанная педагогика. Калмыкия. Страна между двумя берегами"

«Дорога», по-калмыцки «хаалh». Длительный, трудный путь, путешествие.

Не только связь между двумя точками в пространстве и времени.

Путь мифологического героя начинается от дома, с подножия горы и заканчивается там, «где сходятся высшие сакральные ценности мира», – вычитал я в фундаментальном труде «Калмыки».

Путь, который соединяет полюса: свое и чужое, близкое и далекое, видимое и невидимое…

Он может быть извилист, крут, перпендикулярен земной поверхности. В Калмыкии нет гор, но есть слово «оод», обозначающее движение «вверх», куда устремляется не только душа, покинувшая тело. Отправление в путь, каким бы он ни был – всегда движение вверх. Путь в газовую камеру Януша Корчака с детьми – разве путь вниз?

Вертикаль связана с горизонталью. В калмыцкой традиции «правильное» движение (по направлению движения солнца) равнозначно подъему. А возвращение – подобно спуску по вертикали (в языке есть понятие, означающее «направлять скот в сторону дома, спускать его»). Но куда же тут, в степи, можно спускать? Может быть, это эхо иных ландшафтов, исторической родины калмыков? (и в языке якутов (саха) тоже немало слов, которые не могли возникнуть в Арктике – откуда там взяться тигру или дракону?)

В фольклоре запечатлена «физика пути». Центростремительное движение к родине, кибитке, родному дому. Оно легче и быстрей – лошадь со всадником не нуждается в понукании, сама спешит в родные места. А центробежное движение – освоение чужого пространства, преодоление преград, борьба; таков путь богатырей, отправляющихся в дальние края. Движение от центра круга – двора, хотона, территории кочевки – к перефирии, таит в себе опасность, оно ломает традиционный порядок.

Дорога, уходящая вдаль линейно, отдаляющая человека от сакрального центра, – что это такое, в отличие от традиционного круга кочевника? Похоже, что это История. От нее никуда не денешься, как от судьбы. Опасная дорога, в калмыцкой культуре она имеет отрицательную характеристику. Этнографы утверждают, что до сегодняшнего дня в народе хранится память о расположении жилища вдали от дороги (Сравним степные калмыцкие поселения с гулаговскими лагпунктами, стоявшими прямо на колымской трассе).

Представления калмыков о пути сказочны. Считалось, что по дороге летают зловредные духи, «шулмусы». Они оборотни, могут принять женский и мужской облик, запрыгнуть в движущуюся телегу. Движение по реке тоже носило мифологический характер: из Астрахани в сторону Царицына – вверх, обратно – вниз. Считались и сегодня считаются нежелательными частые переезды из дома в дом, съемное жилье, – до вселения его следует очистить от прежней жизни.

И все-таки, лучшее, что можно пожелать путнику: цаhан хаал, белого пути. Истинного, благополучного, завершающегося обретением счастья…

СЕГОДНЯ

В ГОСТЯХ У ДЯДИ

«Мендуит», здравствуйте!» – говорит он, встречая нас, угощая калмыцким чаем.

Живет Дурджин Нандышев на окраине райцентра, в собственном доме, можно, сказать, в деревне.

Дядя Арслана – личность разносторонняя. Во-первых, охотник. У него пять норных собак разных пород, включая таксу. Охотится на зайца, степную лисицу, волка, шакала. Иногда, говорит, заходит кабан. Мех приносит только лиса, остальное – для души.

Затем, он сельский хозяин. У него семьдесят овец («это мало», – говорит дядя), четыре лошади, четыре коровы. У курдючной овцы на хвосте запас жира; когда бескормица, она как верблюд, им питается. Раньше в калмыцкий чай клали курдюк, Пушкин попробовал, написал: «Не пробовал в мире гаже напитка» – смеется дядя, Дурджин Батмаевич, и жира в калмыцкий чай мне не кладет.

«Мы, – говорит он, отошли от традиционного питания. Осталось только мясо. Один друг, молодой парень, привез из Китая кюрдючный сушеный творог – так живут китайцы» – «А эвенки сушат мясо в дорогу, оно легкое» – сообщаю я, человек Севера. – «Вот-вот» – радостно откликается дядя.

Летом пили калмыцкий чай. Зимой ели мясо. Раньше у людей зубы были хорошие – сахар не ели.

…Затем, он, как и все калмыки, историк поневоле. Как относится к Сталину? Наверное, говорит он, не найдешь на свете ни одного калмыка, который бы его любил. В детстве пели: «Аав Сталин закагр» («По приказу дедушки Сталина…»). Какой страх был, когда вернулись из Сибири… «Нас, – говорит дядя, – здорово раскидали. Хотели уничтожить, видно. Калмыцкая лошадь ушла в Казахстан. Когда во дворе в детстве обзывали «калмыком» – драться начинали».

Многие калмыки, пересказывает он то, что шепотом передавали старшие, – не приняли революцию. Но так получилось: одни на стороне красных, другие – белых. В конной атаке побеждал тот, кто быстрее летел на врага. А калмыки бежали на конях с той и другой стороны, и, встретившись,…останавливались.

Сели, поговорили, разбежались.

А их хотели столкнуть.

Так же, как сегодня, думаю я, – русских и грузин, украинцев и русских…

Наконец, дядя Дурджин – коневод и народный мастер. Занимается изделиями из конского волоса, выделывает кожу, шкуру, шерсть. «В советское время все было коллективно… А я на точке, стоянке чабанской, научился кнут плести, вот такой», – показывает мне свое изделие. – Кто живет на точках, – умеют», – говорит он.

Раз услышал, что в Тугтуне дедушка плетет из кожи кнуты, уздечки – поехал к нему на курсы усовершенствования (понимал, что должен научиться, пока жив этот дедушка). А бабушка-соседка показала, как валять кошму. Еще человек, из другого села, научил, как выделывать кожи, – шкуру замачивают на кислом молоке, счищают менздру… «Все, что ручное, – говорит Дурджин, – очень долгое дело, тяжелое».

Кроме того, он – потенциальный инноватор.

Туризм развивается, обсуждали мы с дядей, племянником и начальником районного управления образованием намечающиеся перспективы. Население Севера едет по федеральной трассе через Калмыкию на юга, в Сочи. Обычный маршрут: Москва, Волгоград, хурулы, музеи, азиатские кочевники. Заезжают только в Элисту. А надо организовать что-то по пути и в сторону (дороги же есть, даже в села – гравийка) – хотя бы конные прогулки, ремесла.

Это элементарно. Один предприниматель двух верблюдов поставил – люди фотографируются…

На охоту можно приглашать. Есть села, где держат лотосы. Сегодня туризм стихийный, а если продумать программу, организовать? Есть грязевые озера, в поселке Соленом, например, озеро – людей туда просто привозят. А достаточно поставить палатку, двух санитаров… «Мы не предприниматели» – вздыхает дядя.

Это как сказать, думаю я. В Вилюйском округе Якутии две сельские школы, расположенные на обочине трассы Якутск-Мирный, скооперировались и открыли чайную, дом-музей рыбака. А потом постепенно, стали подключать народ из четырех районов. Выпустили путеводитель по достопримечательностям, поставили экологические баннеры, устроили праздник, разыгрывают для проезжих эпос Олонхо – и это не калмыцкая асфальтированная дорога, а якутская, больше похожая на лунную поверхность.

Подобные дела людей и создают зачатки инфраструктуры, рабочие места, разнообразие деятельности, которой не хватает кетченеровским выпускникам. Поэтому, размышляем мы, нужен проект, который складывает предпринимательские узлы, шаг за шагом. И школа, образование – могут быть активной силой. Можно даже подтянуть к проекту ребят с высшим образованием – с чабанских «точек».

Мы с дядей тут же набросали, что предложить туристам, едущим по федеральной трассе через Калмыкию «на юга». Вот что у нас получилось.

Ремесла (показ и продажа изделий):

• шерсть;

• кожа;

• конский волос;

• вышивка.

«Хальмг утх бюсэ» – калмыцкие ножи, пояса с серебряной отделкой.

Национальная одежда (если ввести моду надевать в праздники калмыцкую одежду, на нее появится спрос; сейчас, говорит дядя, наряды заказывают заграницей, артисты просят).

Охота на лис, зайцев, на кабанов, на водоплавающих в камышах.

Рыбалка (в степи много речек, рыба экологически чистая – сазан, карась, щука…)

Показ миниферм (из города не видно).

Разыгрывание (по примеру Якутии) – калмыцкого героического эпоса Джангара, слушание сказителей-джангарчи.

Путеводители по местности (тут много чего можно увидеть интересного, с 1943 года бродят по степи дикие ишаки).

Посмотреть и сфотографироваться с верблюдами.

Экотуризм – приезжают городские жители и погружаются в сельскую среду, в то, что взращивается; покушать с грядки, подойти к корове, попить молоко.

Надо еще подумать, решили мы с дядей и племянником, список открытый…

Героическую эпопею Джангар, подаренную мне Дурджином, я читал на русском языке, в переводе Семена Липкина – признаюсь, это единственный эпос, который я прочел с начала до конца, испытав невиданную сладость от чтения. В Джангаре сорок глав, пятьдесят вариантов. Эта книга прославляет подвиги героев страны Бумба, считается, пояснил мне дядя-джангарчи, что это наша страна, где люди найдут счастье. Реки молочные текут. Богатыри воюют и пируют.

Дядя рассказывал мне о Джангаре под аккомпанемент двухструнной домбры (музыкальные инструменты – тоже для любознательных туристов) – самой любимой и распространенной у калмыков.

«Я сравнивал наш эпос с эпосами других народов. Что мне нравится? – размышляет дядя Дурджин Батмаевич. – У нас богатырь не всегда выигрывает сражение. Бывает, проигрывает. Ошибается. Как в жизни – всегда найдется кто-то, кто тебя умней, сильней».

Калмыцкий эпос возник шестьсот лет назад на Алтае, в западной Монголии, что считается колыбелью калмыков. Сегодня с ней тесная связь. Подписан договор. В Калмыкию из Монголии привезли юрты для распространения. Но не пошло. «У нас нет кочевников», – замечает дядя.

Ведет в гимназии кружок по ремеслам и традициям, так что еще он педагог.

У калмыков, говорит Дурджин, очень много правил: как себя вести в этом случае, в другом. Как держать руки. «Мы все это утеряли…»

В Степном Уложении Чингисхана («наша конституция», – говорит он) все это написано. Даже напечатано на двух языках. «А в советское время, если я в автобусе начинал говорить по-калмыцки, на меня смотрели как на дикого».

Сейчас, рассказывает Дурджин, пошла такая политика, создают общества, будоражат, чтобы люди общались на родном языке. Но ведь все газеты, телевидение, национальные школы – это обучение на русском! Методика преподавания калмыцкого языка архаична. Идет дискуссия, что лучше: преподавать как иностранный язык, или по учебнику, рассчитанному на человека, знающего калмыцкий.

«Лошадей не успел показать» – спохватывается дядя.

Стемнело.

Он берет в руки Джангар и подписывает мне эпос на старокалмыцком.

У него несколько высших образований. Заканчивал биофак в Калмыцком государственном университете в Элисте, медицинский институт в Ставрополе, потом еще учился – краеведению, природопользованию… «В нашей маленькой степи надо быть универсалом» – смеется он и добавляет: «это все нужно для воспитания не калмыка – человека…»

ЗАВТРА

На обратной дороге в Элисту останавливаемся в степи. Ночное небо, звездное, густое как калмыцкий чай. Ковш Большой медведицы – прямо над землей, кажется, возьми и зачерпни.

Давайте зачерпнем из детских светлых голов. Вот пара ученических проектов…

ДРАГОЦЕННОСТЬ КАЛМЫКИИ

«Мы живем на берегу Каспийского моря, в Лагани, где постоянно дуют ветры. Наши земляки страдают от песчаных бурь, покрывающих пылью дома, деревья. Возле домов образуются песчаные заносы, которые мешают людям пройти к дому, детям трудно ездить на велосипедах. Зная эти трудности, мы решили исследовать проблему песчаных заносов. Нам хотелось найти способы защиты от них, и таким образом помочь землякам».

Для этого Санал Катышев, ученик 8-б класса гимназии (его исследовательский проект называется «Ветер и песок в Лагани»;научный руководитель – учительница физики Мира Дермяновна Боваева). предпринял вот что. Он изготовил из пластиковых бутылок трубу, использовал различные парикмахерские фены – и провел эксперименты, определив скорость ветра, скорость, при которой начинает двигаться песок, зависимость скорости песка от скорости ветра…

И с помощью простейшего оборудования и законов школьной физики Санал сделал удивительные выводы.

Например, такой. «…Причиной песчаных заносов является исключительно передвижение ветром песчинок по поверхности земли». А значит, пришел к выводу ученик, нет смысла, как это нередко делают, строить громоздкие сооружения. «Ограждать путь необходимо только лишь от песка, несущегося по поверхности песчных площадей – поземок».

Другое предложение восьмиклассника: строить улицы в населенных пунктах Калмыкии не абы как, а вдоль направления движения ветра.

Практические соображения, основанные на лабораторном эксперименте и умной голове.

Как остановить песок? Можно кустарниками, деревьями, или заборами… Но какими? Проведя эксперимент (труба из пластмассовых бутылок, фены, линейки), Санал доказал – «заборы лучше делать с просветами, чем глухие».

Как вам вывод? По-моему, имеет более широкое значение, не только о заносах…

Ученика заинтересовали песчаные барханы: как они возникли? Почему их количество увеличивается? Откуда, вообще, появился в Калмыкии песок?

«Каспийское море отступало не раз и оставляло песчаное дно. На этом дне и находится наша Калмыкия…Ветер – постоянный спутник жителей. Причина ветра – разница давлений между морем и землей. А там, где встречаются песок и ветер, появляются дюны… а в пустынях – барханы».

Как «строится» бархан?

«…Он начинается с небольшого песчаного бугорка, образовавшегося возле камня или растения, там, где ветер, несущий миллионы песчинок, замедляя бег, расстается со своей ношей. У такого препятствия постепенно возникает небольшой песчаный холм, который сам становится преградой для ветра. Если направление ветра сохраняется достаточно долго, то холм растет. Его наветренный склон делается пологим и вогнутым, а подветренный – круглым, выпуклым. Так возникает бархан».

А вот как бархан двигается.

«По его отлогому склону песчинки, увлеченные ветром, поднимаются к гребню и скатываются вниз, на противоположную сторону песчаного холма…»

Физика Санала напоминает поэзию.

Но вот неожиданный практический вывод.

«Песок, на самом деле, – ценнейший материал, он необходим при изготовлении бетона, асфальта и кирпича, строительно-дорожных материалов, которые используются во всем мире. Но запасы песка не бесконечны. Во Франции, например, песчаные карьеры почти исчерпаны, а рыть новые практически невозможно: оставшиеся залежи песка либо находятся в охраняемых заповедниках, заказниках, либо, затронув их, человек может погубить подземные водоносные горизонты. В других странах положение не лучше. И-за добычи песка практически исчезли под морскими волнами 24 острова Индонезии».

Какой выход? Санал анализирует приводимые в литературе способы добычи песка, и показывает, что практически все они нарушают экологический баланс. Отсюда рождается идея.

«…В связи с этим можно назвать песок драгоценностью Калмыкии. Може быть, через несколько десятков лет у нас будут покупать песок за большие деньги другие страны…».

Ничего себе! Продавать пустыню? Хотя говорил же кто-то из великих по другому поводу: «Эта идея недостаточно безумна, чтобы быть верной».

САЙГАКИ СПАСАЮТСЯ БЕГСТВОМ

Вот еще проект, вернее, ученическая подсказка к нему.

Регина Мукабенова, 10 класс, Черноземельский район, поселок Комсомольский.

«…В нашей степи живет антилопа-сайгак, древнее животное. 50 тысяч лет назад, он жил бок о бок с мамонтами и шерстистыми носорогами. Это живое ископаемое. Их всего осталось 20 тысяч.

Летом и зимой сайгаки питаются травами. От морозов и буранов их тело защищено густой шерстью, волоски шерсти внутри пустые, с воздухом, и поэтому они очень теплые, как пуховики у людей. Сайгаки заранее предчувствуют буран, пургу, сильный ливень. Они постоянно в пути, пасутся на ходу, скусывают верхушки растений и бредут дальше. И в этом великая мудрость природы, которая позаботилась о том, чтобы животные не выедали в одном месте всю траву сразу.

Вожак – сильный, старый и опытный самец с могучими, красиво изогнутыми рогами. У сайгаков хорошее зрение и обоняние, а слух развит плохо. Они спасаются от врагов стремительным бегством со скоростью 80 км в час. При быстром беге сайгак держит голову низко и весь окутан облаком пыли, а зимой снегом…

Первые меры по сохранению сайгака в Калмыкии люди приняли более 360 лет назад. В 1640 году, вскоре после переселения из Джунгарии в низовья Волги, на совете ойратов-калмыков утвердили специальный закон о «зонах покоя» для сайгаков, в пределах которых запрещалось охотиться и выпасать скот.

Чтобы не вытаптывать траву, люди разводили овец, коров, верблюдов и лошадей такой породы, что копыта у них как бы «на подушечках». На таких копытах скот не вытаптывал степь, только примнет травку, а она выпрямится.

У богатырей в эпосе «Джангар» обувь без каблуков с загнутым носком – чтобы не портить землю, – тонко замечает ученица. – Нам надо не утерять их опыт…»

Вчера сыпется сквозь пальцы как песок, и сегодня втекает в завтра. Дети подсказывают нам: мы, и никто более, отвечаем за то, что с нами происходит.

Глава 3
Русский роман с калмыцкой концовкой

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ, ВЧЕРА

Странное путешествие, получается: утром отправляемся из Элисты километров за сто, двести, а к ночи возвращаемся в шахматную гостиницу. Как будто участвуем в турнире, где между партиями – перерыв. Я попросил, если можно, не возвращаться, двигаться дальше. Обещали: когда заедем за триста километров…

Калмыкия, в общем-то, маленькая по территории в сравнении с иными краями. Маленькая, да чем-то притягивает, ни одна замечательная историческая личность мимо не проедет.

ГОВОРЯЩАЯ ГЕОГРАФИЯ

Не могу объяснить, почему, – но ни о какой части отечества (кроме разве Грузии?) не писали так много русские, и не только русские писатели, как о Калмыкии. Отчего так? Из-за невеликого расстояния от столиц (все же не Сибирь). Или по пути на вечные военные передряги, на Кавказ, все равно не проедешь мимо калмыцких степей?

Пушкин целые страницы выписывал из трудов монаха Иакинфа Бичурина, разных трудов по истории калмыков. И сказочка, которую рассказывает у него Пугачев в «Капитанской дочке» – калмыцкая. «…Нет, брат ворон: чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст!…»

А это уж – точно известно – навеяно встречей Александра Сергеевича в пути.

 
Прощай, любезная калмычка!
Чуть-чуть, назло моих затей,
Меня похвальная привычка
Не увлекла среди степей
Вслед за кибиткою твоей…
 

Но и до Пушкина писали, встречаясь с калмыками, если не в степи, так в Париже. Герой Отечественной войны 1812 года, поэт– декабрист Федор Глинка запомнил: Я видел как коня степного/На Сену пить водил калмык/И в Тюильри у часового/Блестел, как дома, русский штык!

Гоголь в середине 30-х годов XIX века задумал книгу «Земля и люди», и писал графу Орлову: «Нам нужно живое изображение России, та существенная, говорящая география (выделено мной – А.Ц.), начертанная сильным живым слогом…такую книгу (мне всегда казалось) мог составить только такой писатель, который умеет схватывать верно и выставлять сильно и выпукло черты и свойства народа, а всякую местность со всеми ее красками выставлять так живо, поставлять так ярко, чтобы они навсегда оставались в глазах, в одно слитное целое…»

И Гоголь пишет для этой будущей «говорящей географии» параграф – «Калмыки».

«…Кочевья их, среди степей рассеянные, имеют вид унывный. Крик верблюдов, смешанный с лошадиным ржаньем, коровьим мычаньем и блеяньем овец, дико разит непривыкшие уши»

«… Вшей и блох (калмык) носит с собой страшное множество, тем более, что верит в переселение душ и никогда не бьет их, но если поймает, кладет осторожно возле себя».

…Несмотря, однако ж, на…бедность жизни, тощие и почти не производящие степи, калмык здоров, строен и гибок. Быстроглаз и видит далеко…Нравом гостеприимен и подельчив. В обращении ровен…»

«…Как родится калмыченок, отец его или бабка выходит тотчас из кибитки и, что первое попадется ему на глаза, тем называет ребенка. Волга, топор, собачий помет, ложка, старуха, если попадется русский чиновник приехавший, то именем его чина…»

Русский писатель и путешественник Василий Немирович-Данченко, брат знаменитого театрального деятеля, сравнивает калмыков с греками: «…Эллинские юноши едва ли красивее боролись на олимпийских играх…»

Сергей Есенин называет калмыцкие кибитки «стадом деревянных черепах».

 
…Сми-ирно-о!
Сотники казачьих отрядов,
Готовьтесь в поход!
Нынче ночью, как дикие звери,
Калмыки всем скопом орд
Изменили Российской империи,
И угнали с собой весь скот.
…Он ушел, этот смуглый монголец,
Дай же бог ему добрый путь.
Хорошо, что от наших околиц
Он без боли сумел повернуть…
 

(Из поэмы «Пугачев»)

Илья Ефимович Репин, выросший в украинской слободе, заселенной калмыками, был свидетелем объездки диких лошадей. Запало на всю жизнь: «Калмык с лошадью – одна душа».

Иван Бунин в «Записных книжках» передает слова своего приятеля, известного земского деятеля и писателя, ближайшего сотрудника Комиссии при Деникине по расследованию большевистских злодеяний: «когда пришла наша «великая и бескровная революция», и вся Россия потонула в повальном грабеже, одни только калмыки остались совершенно непричастны ему. Являются к ним агитаторы с настойчивым призывом «грабить награбленное» – калмыки только головами трясут: «Бог этого не велит!» Их объявляют контрреволюционерами, хватают, заточают – они не сдаются. Публикуются свирепейшие декреты – «за распространение среди калмыцкого народа лозунгов, противодействующих проведению в жизнь революционной борьбы, семьи виновных будут истребляемы поголовно, начиная с семилетнего возраста!» – калмыки не сдаются и тут. «Революционное крестьянство» захватывает земли, отведенные царским правительством для кочевий калмыков, и их пастбищ, – калмыки принуждены двигаться, куда глаза глядят для спасения скота от голодной смерти, идут все к югу и к югу. Но по дороге они все время попадают в полосы военных действий, в «сферы влияния» большевиков – и снова лишаются и собственных жизней и скота…. гибнут, дохнут в пути от голода и беспризорности. Так, изнемогая от лишений и разорения, скучиваясь и подвергаясь разным эпидемиям, калмыки доходят до берегов Черного моря и там останавливаются огромными станами, стоят, ждут, что придут какие-то корабли за ними, – и мрут, мрут от голода…Говорят, их погибло только на черноморских берегах не менее пятидесяти тысяч! – записывает Бунин слова очевидца злодеяний большевиков, не предполагая о том, что будет двадцать лет спустя. – …Целыми вагонами доставляли нам в Ростов и богов их – оскверненных, часто на куски разбитых, в похабных надписях Будд. От жертвенников, от кумирней не осталось теперь, может быть, ни единого следа…»

Но жизнь берет свое, и опять прут цветы, трава. Паустовский, побываший в Калмыкии в начале 30-х годов корреспондентом «Правды», записал.

«…Магический свет звезд – до них, казалось, можно было дотронуться рукой – дымился над нами. Звезды лежали в густых травах, и яркость их напоминала далекие автомобильные огни. Тишина достигала мучительного предела.

На рассвете нас разбудил гром жаворонков. В чистейших далях узкой полосой белела дорога. Птицы пили росу, разбрызгивая ее фонтанами.

Степной калмык подошел к нам от далекой, едва заметной кибитки, положил ладони на толстые шины грузовика – так кладут руки на голову детей – и засмеялся.

– Хорош верблюд! – сказал он, и желтое солнце просветило до самого дна его старинные темные зрачки. – Летом ходит, зимой ходит, не линяет!

Он сел на корточки перед машиной и застыл в молитвенном созерцании».

Тянуло что-то сюда писателей – калмыцкая степь ли, культура, история…

Валентин Пикуль в романе-хронике времен Анны Иоанновны «Слово и дело» дает замечательный исторический портрет Федора Калмыка (Алексея Егоровича Егорова), «русского Рафаэля», как его называли в Италии, академика (уволенного под конец жизни от службы своенравным Николаем I), учителя Карла Брюллова. Художник Калмык писал «Богородицу» с жены Веры Ивановны, а с дочерей своих – ангелов…

Пикуль написал и историческую новеллу о «московском златоусте», легендарном адвокате Федоре Никифоровиче Плевако – со скуластым лицом, хрипловатым, чуть пришептывающим голосом – он был наполовину калмык (отца, польского революционера, сослали в Сибирь, там встретил калмычку, которая родила ему сына).

Пушкин, конечно, был первым в оценке необыкновенной привлекательности калмычек. Но не последним оказался советский поэт, в молодости учитель, Ярослав Смеляков, рискнувший заметить вслед за Александром Сергеевичем: «…Курить, обламывая спички, – /одна из тягостных забот./Прощай, любезная калмычка./Уже отходит самолет…/…Твой взгляд, лукавый и бывалый,/В меня, усталого от школ,/Как будто лезвие кинжала,/По ручку самую вошел…»

ПРИКЛЮЧЕНИЯ Д´АРТАНЬЯНА В КАЛМЫКИИ

И все же, не в обиду русским писателям, наиболее обаятельно написал о калмыках француз. Знаменитый автор «Трех мушкетеров» побывал в России в 1858 году и оставил семь томов описания своего путешествия – «От Парижа до Астрахани» и «Кавказ». Во время путешествия Дюма побывал в гостях у героя Отечественной войны 1812 года калмыцкого князя Сербеджаба Тюменя. Вот выдержки из путевых заметок Дюма, подаренных мне в национальной библиотеке в Элисте…

ДЮМА вспоминает курьезную историю о том, как в 1814 году князь Тюмень, двоюродный дедушка ныне правящего князя, приехал в Париж в свите императора Александра. Он пожелал, чтобы его портрет нарисовал известный французский художник Изабе. Тот сделал большое количество сеансов, и князь Тюмень затосковал.

«Ну что ж, – сказал Изабе, пришлите ко мне из вашей свиты любого, кого пожелаете, и я закончу портрет уже с ним, вместо того, чтоб дописывать с вами: это ничего не меняет»

Князь велел одному из своих калмыков попозировать художнику и в итоге получил вполне похожий на самого себя портрет»

И ВОТ сорок лет спустя Дюма отправляется в гости к внуку.

Путешествие проходило на пироскафе «Верблюд». Сопровождавшие Дюма дамы, одна из которых была сестрой княгини Тюмень, говорили и писали по-французски, как француженки («за исключением княжны Грушки, которая плохо знала и русский…).

Дюма описывает плавание по Волге и торжественную встречу на левом берегу, который «был усеян калмыками обоего пола и всех оттенков. Дебаркадер был осенен знаменами, и при нашем появлении артиллерия князя, состоявшая из четырех камнеметных мортир, произвела залп.

Наш пароход ответил выстрелом из двух небольших пушек…

…Я заранее осведомился об особенностях этикета. Поскольку праздник давался в мою честь, я должен был подойти прямо к князю, обнять его и потереться своим носом о его нос, что означает: «Я желаю вам всяческого благополучия!»…

«Я горжусь своей ловкостью, – отмечает чуть ниже Дюма, – и не без причин: как известно, нос не является выдающейся частью лица у калмыков; не так-то просто отыскать эту деталь…»

«…Одеяние княгини состояло из платья персидской ткани, вытканной золотом, поверх которого была надета шелковая туника, ниспадавшая до колен; глубокий вырез спереди открывал корсаж платья, весь расшитый жемчужинами и бриллиантами…один край шапки опускался до основания шеи, а другой был загнут на уровне уха, что придавало княгине чертовски кокетливый и даже несколько вызывающий вид. Поспешим добавить, что княжне едва исполнилось двадцать лет, что у нее были прелестные глаза китаянки, что ниже носа, который можно было упрекнуть лишь в том, что он не слишком выдавался вперед, открывался рот: алые губы скрывали жемчужины зубов, своей белизной способные затмить белизну корсажа.

Я преклонил колено, не зная требует ли того этикет…Мне до смерти хотелось пожелать княгине Тюмень всяческого благополучия, потеревшись своим носом о ее нос.

Двенадцать придворных дам не шелохнулись, они только скосили глаза, шесть левых направо, а шесть правых налево, чтобы не потерять меня из виду…»

Перед завтраком все едут в храм – дамы и гости на колясках, князь и телохранители – верхом на лошадях. Остаются двенадцать придворных дам, по-прежнему сохраняющих неподвижность, «напоминая кукол на палочках».

«…Но стоило княгине произнести какое-то слово, позволявшее им расстаться с неподвижностью, как они издали радостный вопль. Подобрали между ног свои парчовые юбки, так что перед оказался сзади, а задняя часть спереди, взялись за поводья, вспрыгнули в седла, не прибегая к помощи стремян, и нисколько не смущаясь тем, что их ноги оголились до колен, так как на них были простые полусапожки, помчались бешеным галопом, издавая дикие крики, которые, казалось, выражали живейшую радость…»

Когда князь и гости переступили порог храма, рассказывает Дюма, раздался ужасный, ошеломляющий, невероятный грохот.

«В сравнении с ним вой подземных адских труб из «Роберта-Дьявола» показался бы нежными аккордами флейт и гобоев; этот грохот производили десятка два музыкантов, располагавшихся лицом друг к другу в основном проходе пагоды, который вел к главному алтарю.

Каждый из них дул во все легкие и стучал изо всех сил.

Те, кто стучал, – стучали в тамтамы, барабаны и кимволы; те, кто дул, – дули в трубы, огромные морские раковины и особые длиннющие, в дюжину футов, трубы. От подобного гвалта немудрено рехнуться».

Поэтому статистика в отношении этих необыкновенных виртуозов такова, сообщает Дюма: «те, кто дует в обычные трубы, могут заниматься этим делом в среднем шесть лет; те, кто дует в морские раковины, – самое большее четыре года; те, кто дует в гигантские трубы, не выдерживают и двух лет. По истечении этих сроков все они начинают харкать кровью; им выделяют пенсию и отпаивают кумысом…»

«…Калмыцкое духовенство, по всей вероятности, самое счастливое и самое ленивое из всех духовенств…оно пользуется всеми возможными привилегиями…освобождено от всяких повинностей и не платит налогов. Народ должен следить, чтобы священники ни в чем не испытывали нужды. Священник, имеющий на женщину особые виды, приходит ночью и особым образом скребется в стенку ее войлочного шатра. И всем кажется, что рядом бродит какое-то животное, которое надо прогнать. Тогда женщина берет в руки палку и выходит наружу, а поскольку все домашние дела находятся в ее ведении, муж предоставляет ей исполнить свои обязанности…

Когда калмычка должна вот-вот родить, она извещает об этом священников; они спешат на помощь и, встав перед дверью, умоляют Далай-Ламу оказать милость новорожденному. Муж берет палку – часто это бывает та самая палка, которой жена прогоняла животное, копошащееся у стенки шатра, – и начинает размахивать ею, отгоняя зловредных духов…»