Текст книги "Вечный зов. Том II"
Автор книги: Анатолий Иванов
Жанр: Литература 20 века, Классика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 31 (всего у книги 57 страниц)
– С шашлыками вашими! – бурчал он все чаще, обтирая платком мокрые, лоснящиеся щеки, стал подолгу заниматься утрами физкультурой.
– Це не поможет, – шевелил усами секретарь. – Туточки хорошая баба требовается. Да где взять…
– Разговорчики! – прикрикивал Полипов. – «Требовается»…
Да, Полина не давала ему зарасти жирком, думал он все чаще. Чего-чего, а тут она была на высоте. Как она там? С женой Антона Елизаветой Никандровной вместе работает теперь… С чего это жена Антона пошла работать? Жить, что ли, после смерти Антона не на что? И здоровье ведь ни к черту у нее.
Когда Полина сообщила о гибели Антона Савельева, какое-то странное чувство охватило Петра Петровича. Появление Антона с семьей в Шантаре его обеспокоило и напугало даже. Старое, которое он хотел или желал бы забыть, и без того напоминало о себе каждодневным присутствием рядом Полины, тем, что где-то жив еще Лахновский, иногда присылающий ей какие-то письма. А теперь вот еще и сам Антон объявился, и Лиза… И потому известие, что Антона больше нет на свете, его не то чтобы обрадовало – просто какая-то тяжесть, незримо лежавшая на плечах, сразу свалилась. Он испытывал и жалость к Антону, к Лизе, и одновременно приятное облегчение. Но то обстоятельство, что Лиза стала работать в библиотеке вместе с Полиной, что они будут видеться каждый день наедине, вдруг его опять насторожило, обеспокоило. «Хотя в общем что здесь особенно опасного? – размышлял он. – И все-таки… и все-таки лучше бы им не бывать вместе. А еще лучше… Здоровье-то у нее…»
Но на этом месте своих размышлений Петр Петрович обычно морщился, чувствовал раздражение, усилием воли заставлял себя думать о другом. Нет, смерти жене Антона он сознательно не желал. Но где-то в глубинах его существа, помимо разума и желания, все-таки само собой жило, затаившись, неприятное ожидание этого. И, ощущая такое, он усмехался про себя мрачно и желчно: «Чувство самосохранения, как у животного…» И нередко при этом раздумывал: да люди – животные… Нет-нет, пусть Лиза живет. Что она? Лахновекий вот бы окочурился! Живучий, как хорек, сволочь. Как все было бы славно и нормально, не попадись когда-то на его пути этот страшный человек. Совсем, совсем по-другому бы сложилась его, Петра Петровича Полипова, жизнь – жизнь преуспевающего большевика с дореволюционным партийным стажем. Хорошие, большие должности, материальное благополучие… Именно страх перед возможным разоблачением прошлого заставлял его в общем-то жить в тени, не особенно выпячиваться. А тут еще объявилась в его жизни Полина, дочь Свиридова, бывшего следователя белочешской контрразведки, в лапы которого бросил его Лахновский. Тут уж совсем не разгуляешься. И он, Полипов, из этого чувства самосохранения делал, видимо, такие поступки, которые и были причиной того, что он в скором времени вынужден был не по своей воле покинуть Новосибирск, оказался в Шантаре, в глубинном районе Сибири, на должности секретаря райкома партии, потом скатился еще ниже и вот в силу и вследствие в общем-то тех же обстоятельств оказался здесь, под Термезом, в забытом богом и чертом краю земли, где даже камни рассыпались в песок, прожженные беспощадным солнцем.
«Хорошая баба требовается…» – нередко всплывало почему-то в размягченном жарой мозгу Полипова, и он думал, что это бы хорошо, она ему давно требуется, и Рашидов, молчаливый долговязый узбек, обеспечил бы все это в лучшем виде, да только он не может себе позволить такого. Судьба, как он полагал, всю жизнь была не очень ласкова к нему, но сейчас повернулась более или менее благосклонной гранью – тут жарища и духота невыносимая, но не свистят же пули, не рвутся снаряды, – и будет просто неразумно испытывать ее. «Опять чувство самосохранения?!» – все-таки царапало где-то у него внутри неприятно. Но он отмахивался от этой мысли как от чужой и посторонней ему. Он думал иногда о Кружилине, о Субботине, вспоминал последний, очень неприятный разговор с секретарем обкома партии у себя в кабинете, в Шантаре. Вспоминал самое Шантару, эвакуированный завод, суматоху с его восстановлением, с размещением беженцев, – но все это казалось ему уже очень далеким, когда-то промелькнувшим в его жизни и навсегда ушедшим за какую-то грань, откуда ничто не может возвратиться.
Непривычная жара, расплавив мозги, как-то притупила у него и реальное восприятие действительности. Поэтому Полипов, когда однажды его вызвал к себе начальник политотдела дивизии и объявил, что получен приказ об откомандировании его в резерв политсостава одной из действующих армий Центрального фронта, не сразу сообразил, что военная судьба его круто меняется…
…В первой половине июля 1943 года Полипов уже в звании майора прибыл в расположение 215-й гвардейской стрелковой дивизии, действующей на орловском направлении, по всей форме доложился начальнику политотдела дивизии, затем начальнику штаба и комдиву. А спустя два часа принял дивизионную газету «За Родину!».
* * *
Дивизионка располагалась километрах в двух от передовой, в каком-то хуторе или бывшей колхозной бригаде, состоявшей из большого сарая и трех домов, два из которых недавно сгорели. Между сараем и уцелевшим домом торчал колодезный журавель. Сюда и подошел Полипов, достал воды и припал к помятому ведерку, обжигающему холодом губы.
– Товарищ майор… Полипов? – спросил молодой парнишка в погонах сержанта, появившийся из сарая.
– Я…
– Товарищ старший лейтенант! Новый ответредактор прибыл! – заорал сержант, как оказалось, водитель автофургона, в котором размещалось все типографское оборудование – печатная и бумагорезательная машины, наборные кассы.
Из дома, застегивая на ходу гимнастерку, брякая медалями, выскочил черный, как ворон, старший лейтенант, вытянулся.
– Товарищ майор! Сотрудники газеты «За Родину!» готовят очередной номер. Заместитель редактора старший лейтенант Горохов.
– Не сотрудники, а личный состав! – поправил Полипов, стараясь не глядеть на медали, на орден Красной Звезды с потрескавшейся эмалью, чувствуя неловкость и раздражение оттого, что его грудь пустынна, как осеннее поле, нет на ней ни ордена, ни хотя бы даже медали. – И потом – почему не попросите предъявить документы? Вы же меня не знаете.
– Так… звонил же начальник политотдела о вас, о вашем прибытии.
Действительно, недавно начальник политотдела дивизии, сообщив, где разыскать редакцию, обещал туда позвонить, чтоб ждали нового редактора, прибавив при этом: «Телефонная связь с газетой сегодня имеется. По прибытии в редакцию доложите».
– Все равно, – хмуро сказал Полипов. – Ну, пошли знакомиться с сотрудниками.
– Сейчас в наличии кроме меня наборщики и шофер. – Горохов кивнул на сарай. Дощатые ворота его были распахнуты, внутри виднелся черный автофургон. – Остальные с утра на передовой, собирают материал в номер. С минуты на минуту должны вернуться.
Полипов посмотрел на небо и, хотя в нем в тот день было пусто, тихо и мирно, подумал: «На передовой… Да, тут не Термез… Бывший редактор газеты погиб еще в марте, участвуя в атаке, рассказали в штабе дивизии. Хотел очерк написать о героическом поведении бойцов в бою». И ему теперь придется… Ну что ж, он покажет, обязан показать, раз ему рассказали о гибели бывшего редактора, что и он, Полипов, не из трусливого десятка. Только вот с писанием у него не очень легко и гладко получается. Не такое простое дело, оказывается…
– Значит, не готовится еще номер… – произнес Полипов и опять почувствовал раздражение, потому что Горохов, вскинув брови, возразил:
– Как же, раз там ребята… Самый свежий материал будет завтра в газете. Остальное все набрано или набирается. А я заканчиваю передовицу…
– Хорошо. Показывайте хозяйство.
Показывать особенно было нечего. В доме, где расположились на временное житье фронтовые журналисты, было грязно, тесно и неуютно. Это был, собственно, не дом, а большая изба с темными просторными сенями, где пахло дегтем, хомутами и какой-то прелью, валялись запыленные ящики и кадушки. В единственной комнате с побитыми стеклами окошек, в которые тек горячий запах полынных степей и залетали мухи, стояло два некрашеных крестьянских стола, по стенам развешаны в беспорядке потрепанные, видавшие виды шинели и плащ-палатки, на которых фронтовые журналисты спали где придется, на подоконниках валялись алюминиевые тарелки, кружки, в одном углу стояло два автомата, в другом – прикрытый стеганой телогрейкой радиоприемник.
Полипов оглядел все это, сел за скрипучий стол, за которым, видимо, только что работал Горохов, скользнул взглядом по листу бумаги, наполовину исписанному, спросил зачем-то:
– Пишущая машинка в редакции имеется?
– Никак нет, товарищ майор. Был худенький «Ундервудишка», да в него осколок попал, выбросили. Теперь с рукописного текста набираем. Ничего…
«Ничего…» – мысленно повторил Полипов и снова подумал, что это не Термез. Там редакция располагалась в сложенном из каменных плит здании. В прохладном полуподвале была типография, наверху в одной из комнат – редакция, в другой жили Рашидов, начальник типографии по званию старший сержант и двое наборщиков. Жилье творческого состава газеты находилось во дворе этого дома, все занимали по комнате, спали, правда, на деревянных топчанах, но зато на чистых простынях и настоящих подушках.
Полипов посидел, побарабанил пальцами по столу, молча поднялся, вышел из избы, зашагал к сараю. Возле стенки, на нежарком еще припеке, двое солдат в расстегнутых, без ремней, гимнастерках, установив на каких-то чурбаках наборные кассы, производили набор. Увидев офицеров, они, не выпуская из рук верстаток, вытянулись.
– Здравствуйте, товарищи, – сказал Полипов, стараясь своему голосу придать приветливость, оглядывая, однако, их осуждающе.
Наборщики враз ответили на приветствие.
– Вид-то какой у вас, – промолвил Полипов. – Нехорошо… Ремни хотя бы наденьте.
И зашел в сарай.
Там было довольно светло, в широкие проломы в стенах потоками лилось солнце.
Сержант, возвестивший о прибытии нового редактора, копался в моторе трофейного автофургона, рукава его гимнастерки были засучены по локоть.
– Что, ремонт? – спросил Полипов, оглядывая кабину.
– Никак нет, товарищ майор. Профилактика. Это трофейная драндулетина без профилактики не ездит.
– Давали нам новую машину ЗИС—5. Бывший редактор отказался. Правильно, по-моему. Эта крытая все же, – сказал Горохов. – От дождя, от снега… А раньше была полуторка, намучились.
Полипов на это ничего не ответил, обошел вокруг пузатую, неуклюжую машину, открыл дверные створки фургона, помятые, видимо когда-то сорванные взрывом, а теперь кое-как выправленные и приваренные к стенкам большими воротными петлями, по железной стремянке поднялся внутрь. Горохов проскочил вперед, зажег аккумуляторную лампочку. Полипов оглядел знакомое нехитрое типографское оборудование.
– Движка нет? – кивнул он на печатную машину, точно такую же допотопную «американку», какая была у них в Термезе.
– Никак нет. Вручную крутим. Да и чего с ним, с движком? Потаскай его… Сегодня мы здесь, завтра – неизвестно где. Бои начались. Это вот сегодня с утра спокойно…
– Бои начались, – проговорил Полипов как можно равнодушнее, делая вид, что война для него дело привычное, и опять испытывая раздражение оттого, что этот долговязый старший лейтенант знает, конечно, что он прибыл сюда из армейского резерва политсостава, видит и понимает, что ни в каких боях он еще не участвовал, передовой не нюхал…
Горохов стоял рядом и ждал вопросов, всем видом показывая, что готов ответить на любой.
На бумагорезательной машине лежало несколько газетных небольших листков. Полипов взял один из них.
– Это вчерашний номер, – сказал Горохов.
– Ага… – Полипов пробежал заголовки первой полосы, стал читать какую-то заметку. Читая, он поджимал губы, будто сомневаясь в подлинности напечатанного.
– Это мой материал, – сказал Горохов смущенно, полагая, что Полипову не понравился текст. – Написано, конечно, не ахти, но ребята…
Полипов молча положил газету, спустился из фургона по стремянке, вышел из сарая.
Небо по-прежнему было пустынным и чистым – ни дымка в нем, ни облачка. Полипов вспомнил последнее боевое учение в Термезской дивизии в условиях, приближенных к боевым, многозначительно поглядел на небо.
– Вот что, старший лейтенант, – проговорил он, угрюмо нахмурившись. – Здесь фронт, и бои, как вы справедливо отметили, начались. А если бомбардировщики налетят? В любое ж время боевые действия могут разгореться… А?
– Могут, товарищ майор, – подтвердил Горохов.
– Так что же вы?! – построже произнес Полипов. – У вас «Ундервуд» вон осколком пробило… Вы что, хотите дивизию без газеты оставить? Немедленно вывести машину из сарая и замаскировать. Тщательно. Кругом почти голая степь, а этот сарай – цели лучше и не придумаешь. Вон там я видел какой-то овражек… И для приемника оборудовать надежное место. Кто радист?
– Шофер наш, сержант Климов. По совместительству. Штатной единицы нет…
– Безобразие! – буркнул Полипов. – Начнутся боевые действия – телефонная связь сразу нарушится. Радист… или кто-нибудь всегда у рации должен быть!
Так началась служба Полипова на фронте. Началась не очень как-то складно; еще подходя к расположению редакции, он почувствовал, что естественные и простые отношения с новыми подчиненными ему будет наладить, видимо, не просто. В газете, как ему сказали в штабе дивизии, служат люди с большим фронтовым стажем или давно обстрелянные. А он покуда прохлаждался в глубоком тылу. Шагая по редким перелескам, потом по степи, пересекая неглубокие овражки и балки, чувствовал себя неуютно и каждую секунду был настороже. Линия фронта, всякие дивизионные службы остались позади, кругом безлюдье, и Полипова не покидала мысль, что в такой-то вот прифронтовой полосе вражеским разведчикам проще всего взять «языка». Вот дорога спускается в ложок, а там, на повороте, торчит куст. Выскочат из-за куста, сбоку, навалятся – и готово.
Изредка навстречу люди все-таки попадались. Прошел, козырнув на ходу, боец с автоматом, с перевязанной кистью левой руки, – видимо, возвращался из расположенного где-то неподалеку санбата. Проехал фанерный фургончик, обдав запахом свежевыпеченного хлеба, возница, пожилой солдат с морщинистым лицом, поравнявшись, скосил глаза на Полипова, молча и нехотя кивнул…
Полипов давно вынул пистолет из кобуры, снял с предохранителя, переложил в брюки и, подходя к подозрительному месту или завидя кого-то, совал на всякий случай руку в карман.
Всю дорогу в штаб дивизии и теперь вот сюда, к месту непосредственной службы, он думал о том, как ему с первых же минут поставить себя с подчиненными. Главное, размышлял он, сразу же создать атмосферу простоты и доверия. Люди в редакции, как он и предполагал и как подтвердили в штабе дивизии, бывалые, опаленные огнем. Может быть, по прибытии собрать всех, запросто представиться, искренне сказать, что вот, мол, ребята, человек я немолодой, но так судьба военная сложилась, что на фронте я еще не был, а вы волки стреляные, так что помогайте мне обвыкнуть. Делать, мол, нам общее дело, которое поручила в этот тяжкий час Родина… И всем такое его поведение, конечно, понравится. Да, только так и надо, решил в конце концов он.
Но решить-то решил, а получилось вон как. И все его планы и намерения, думал Полипов, сидя в грязной избе за столом и листая подшивку газеты, спутал и разрушил этот горластый сержант Климов, заоравший во всю силу: «Новый ответредактор прибыл!» Черт-те что! Так, помнится, ребятишки в Новониколаевске кричали на всю улицу, завидев бродячих артистов: «Циркачи приехали!» И сам он кричал. А тут еще эти брякающие медали Горохова! Не сам же он, Полипов, в тыл напросился, в этот проклятый Термез, где медалей не выдавали, где никого не награждали… Ну о чем думает сейчас этот Горохов? Сидит вон, нахохлился, как грач, забыв про свою передовицу. О том, что вот, мол, не успел заявиться новый ответственный редактор и уже устроил разгоняй, заставил укрыть автофургон, рацию… Но ведь он все сделал как положено.
Горохов действительно сидел за соседним столом молча, смотрел в начатую рукопись, но не писал, вертел в руках авторучку. Авторучка была у него хорошая, трофейная, ослепительно поблескивала никелированным наконечником. И этот блеск, как недавно звон медалей Горохова, опять вызвал у Полипова вспышку раздражения.
– Два дня живете здесь, а как… в свинарнике! – произнес он, захлопывая подшивку. – Надо хотя бы элементарную чистоту навести в помещении.
– Слушаюсь. Сейчас будет сделано, – хмуро сказал Горохов, встал и вышел.
«Что же это я?! – запоздало пытаясь взять себя в руки, подумал Полипов. – Теперь-то уж совсем… совсем не установить мне с ними контакта. Трудно мне будет здесь служить…»
Через день Полипов Петр Петрович, выпустив за своей подписью первый номер дивизионной газеты, получил звучную и неприличную кличку Триппер.
* * *
Кличку он эту получил благодаря фантазии литсотрудника Саши Березовского – никогда не унывающего младшего лейтенанта, толстощекого, румяного, как яблоко, начиненного энергией, словно порохом, который то и дело взрывался, любившего больше всего бывать на передовой во время боя, на самых жарких огневых позициях, и рассказывать о своих необыкновенных любовных приключениях. Материалы с передовой он всегда приносил самые нужные, делал их быстро и интересно, а любовным похождениям его никто не верил. Более того – в отношениях с женщинами он был робок и застенчив.
Когда вышел первый номер газеты, подписанный: «Ответственный редактор П.П. Полипов», Березовский воскликнул:
– Смотрите, ребята, что получается! Целых же три «пэ» в подписи!
– Ну и что?
– Фантазии нету! Мозги не работают, сахару мало едите. Три пэ… Сокращенно если – трип. А полностью?
– Полностью будет – триппер, товарищ младший лейтенант, – угрюмо, без улыбки, сказал сержант Климов, которого Полипов успел распечь за халатное отношение к машине, что было несправедливым, ибо за драндулетиной своей сержант ходил, как за малым ребенком.
Раскатился сдержанный, правда, хохоток, потому что присутствующий здесь же старший лейтенант Горохов обрезал Березовского и Климова:
– Будет вам.
Однако, взяв газетный листок, глянул на подпись и тоже улыбнулся, отходя.
На другое утро Березовский обратился к Полипову:
– Товарищ майор! Говорят, в нашу дивизию штрафная рота прибыла, в деревне Малые Балыки остановилась. Разрешите туда смотаться? Это недалеко.
– Зачем?
– Штрафная рота же… Интересно. Никогда не встречал штрафников. Разрешите в бой с ними сходить?
– Что за несерьезность такая! – сказал Полипов, повернувшись почему-то к Горохову. – Не хватало еще штрафников прославлять в газете. Мало разве настоящих героев, достойных освещения в печати? А штрафники – ото заключенные. Вы встречали когда-нибудь в прессе материалы о штрафниках?
– Да нет будто, – сказал Горохов.
На другой день дивизия вступила в бой, по горизонту поднялись дымы, гром пушек и разрывы бомб глухо докатывались даже сюда, в расположение редакции. Прифронтовая полоса ожила, туда, к линии огня, шли и ехали войска, грузовики с боеприпасами, двигалась различная техника, оттуда везли раненых, одних размещали в недалеко расположенном медсанбате, других отправляли куда-то дальше. Рев автомобильных и танковых моторов, суматоха, крики, ругань… Все это было для Полипова внове, все это оглушало и ошеломляло, рождало неясный страх. Но всего этого он пытался не показывать, сидел в комнате и сосредоточенно вычитывал рукописи и гранки…
Через несколько дней, когда стало чуть потише, в расположении редакции появился однажды под вечер рослый, голубоглазый артиллерийский подполковник с толстыми, немножко тронутыми сединой усами, в роговых очках. Он приехал на попутной машине, предъявил удостоверение спецкора армейской газеты на имя Кузина Григория Егоровича, выданное ему всего три дня назад. На поясе у него, рядом с пистолетной кобурой, торчал нож в чехле, с другого боку болталась саперная лопатка, тоже в чехле из шинельного сукна.
На крыше сарая, освещенного последними лучами солнца, шумно дрались воробьи. Кузин долго смотрел на них, потом сказал, улыбаясь:
– Ах, черти! Война войной, а природа неистребима. У меня в московской квартире три кенара осталось и два попугайчика. Жена пишет, что попугаи и два кенара уже околели – нечем кормить. Третий приучился есть картошку. Голод не тетка.
– Как там фотокорреспондент Миша Соцкий поживает? – спросил Горохов.
– Соцкий? Это какой он из себя? Я всего три дня в газете…
– Такой… среднего роста, белобрысый. В звании старшего лейтенанта.
– Ничего, наверное. Но, откровенно говоря, я не успел со всеми там познакомиться. Вчера в обед уехал еще из редакции. Побывал в соседней с вами дивизии да вот решил в вашу заглянуть. Началось, немцев за Жерехово отогнали. А завтра на этом участке, по имеющимся у меня данным, тоже кое-что интересное предполагается. Хочу поприсутствовать, как говорится… Вы, Петр Петрович, я слышал, тоже в своей редакции недавно?
– Да, несколько дней. На передовой вот даже не удалось еще побывать.
– Ну это не уйдет, – сказал Кузин. – А знаете что? Пойдемте со мной? Обстреляемся вместе, примем крещение и на этом фронте. Вообще-то, я, считай, с первого дня по фронтовым газетам. И в дивизионке полтора года служил.
Кузин был говорлив, улыбчив, улыбка у него была добрая, мягкая, чуть даже извинительная.
– Ну, так как, товарищ майор? Поедем? Принять крещение чем скорее, тем лучше.
Рядом молча стояли Горохов и Березовский. И Полипов понимал – под каким бы предлогом он ни отказался, авторитет свой уронит окончательно.
– Пожалуй, и пора принять, – сказал он, улыбаясь как можно проще. – Поужинаем только! Что там у нас с ужином?
– Я послал на ахэчевскую кухню, – сказал Горохов.
– Поесть солдату никогда не мешает, – произнес Кузин, потирая рукой левое плечо, которое было чуть ниже правого.
Даже Яков Алейников, окажись он тут, не сразу признал бы в усатом, подполковнике бывшего своего подчиненного и начальника краткосрочной школы разведчиков и подрывников при фронтовой спецгруппе Алексея Валентика. Разве что по этим разновеликим плечам да по голубым глазам, светившимся за стеклами очков. Но встречу с ним Валентик, еще на рассвете перешедший линию фронта, считал маловероятной. Целый день он пролежал в глухом овраге, забившись в заросли крапивы и каких-то жестких кустарников, борясь с дремотой. Глухое-то место глухое, но во сне он храпел, и черт его знает, кого могло по случайности занести в этот овраг. Но день прошел спокойно. Когда солнце покатилось к горизонту, он вынул из кармана и нацепил очки с обыкновенными стеклами, выбрался из своего убежища и, зорко поглядывая по сторонам, вышел на заросший травой проселок. Примерно через полчаса его догнала пустая полуторка, возвращающаяся с передовой. Валентик остановил ее, приветливо улыбаясь, представился шоферу, пожилому солдату с усталыми и воспаленными глазами, протянул удостоверение.
– Не знаешь, отец, где дивизионная газета располагается?
– Эти… писатели, что ли? – спросил шофер. Удостоверения он не взял, только кивнул головой, прикрытой грязной, засаленной пилоткой.
– Примерно… фронтовые журналисты.
– Рядом с нашей АХЧ, говорили. На сгоревшем хуторе, что ли… Садись.
За ужином Кузин опять рассказывал о довоенной московской жизни, упоминал имена известных столичных журналистов и писателей, с которыми, так или иначе, сводила его судьба. Некоторые из этих имен, слышанные когда-то Полиповым, всплывали теперь в памяти, он с завистью глядел на Кузина, а потом и сказал откровенно:
– Завидую вам, подполковник. Интересная жизнь. В самой гуще, так сказать…
– Да, Петр Петрович, не сбоку припека, – не стал скромничать и Кузин. – Хотя, конечно, я не Стеклов или, скажем, Кольцов. То были журналисты международного класса. Но, в общем, ничего. Война нашему брату-газетчику сейчас много дает. Открывает великие творческие горизонты… Есть у меня мечта – после нашей победы засесть за книгу о фронтовых журналистах. С кем, как говорится, встречался, с кем общался… Увековечить скромный, но так необходимый для дела великой нашей победы труд фронтового газетчика…
Все это Кузин-Валентик говорил не без умысла, чувствуя, что Полипов, согласившийся пойти с ним на передовую, может от этого под каким-то благовидным предлогом и отказаться. И пути для отступления ему надо было отрезать.
– А вы, Петр Петрович, откуда родом? Где до войны работали?
– Да я что же? – скромно пожал плечами Полипов. – Был на советской и партийной работе. Долгое время трудился первым секретарем сельского райкома партии. Я коренной сибиряк.
– Ну-у! – воскликнул подполковник, и глаза его вспыхнули. – Ах, как я мечтал побывать в этом легендарном краю! Алексей Максимович Горький все любил повторять: удивительные люди там живут! И тоже, как я, грешный, все хотел поехать в Сибирь, да так и не успел… А сибирские дивизии что под Москвой сделали, а?! Спасли, можно сказать, столицу!
– Это вы уже через край, – усмехнулся простенько Полипов. – Не одни сибиряки под Москвой воевали.
– Да, это так, разумеется. Ничего, история разберется, все оценит. Ну-ну, расскажите мне чуток о своей жизни.
– Да что в ней интересного? Борьба, работа… И тюрьмы, конечно.
В глазах Кузина за стеклами очков мелькнуло удивление, настороженность. Он тихонько потрогал свой ус, спросил:
– Какие, простите, тюрьмы?
Полипов, чувствуя, как все его существо заливает волна удовлетворения, понимая, что сейчас сразит этого хвастливого подполковника, в жизни, видимо, удачливого, наповал, еще немного помолчал и как бы нехотя произнес:
– Известно, какие тюрьмы… Царские. Потом белочешские.
– Что вы говорите?!
– Да… Мы там, в Сибири у себя, с азов начали. С организации социал-демократических кружков в массе рабочих. Ну, а историю гражданской войны в Сибири вы знаете. Белочешские контрреволюционные выступления, Колчак…
Настороженность в глазах у Кузина исчезла, а удивление осталось. Полипов сразу же отметил это, усмехнулся про себя.
Неподалеку затрещал, приближаясь, мотор. Кузин сразу же повернул на звук голову. Полипов встал, подошел к окошку, увидел Сашу Березовского, подъехавшего на каком-то черном мотоцикле с коляской. Его окружили наборщики, сержант Климов, мелькнул потом Горохов.
– Что это такое? – спросил Полипов, открыв окно.
– Сейчас, товарищ майор! – крикнул Березовский, пошел к крыльцу.
– Опять что-то выкинул этот Березовский, – проговорил Полипов недовольно.
Березовский меж тем влетел в комнату, вытянулся у дверей.
– Товарищ подполковник! Разрешите обратиться к товарищу майору?
– Ну, между своими-то зачем уж эта официальность? – улыбнулся Кузин. – Обращайтесь…
– Товарищ майор! У автотранспортников одолжил, – кивнул Березовский за окно, где стоял мотоцикл. – Трофейный. Разрешите довезти вас до войск? Мне ж тоже надо на передовую. К завтрашнему номеру кое-что подсобрать…
Кузин, оглядывая Березовского, молча пошевеливал бровями.
– Хорошо, Березовский, – сказал Полипов. – А нельзя этот мотоцикл вообще забрать для редакции?
– Так вы попросите в штабе дивизии. Чего ж нельзя…
– Хорошо, идите. Мы сейчас.
Через несколько минут они выехали. Полипов предложил Кузину место в ко-ляске, сам неловко взгромоздился позади Березовского.
Когда усаживались, Кузин спросил:
– Выходит, Петр Петрович, что вы член партии с дореволюционным стажем?
– Да… – ответил Полипов, поймав любопытный взгляд Березовского. – Осенью 1905 года я, будучи почти мальчишкой, уже в Новониколаевской тюрьме сидел.
– Это где же?
– Новониколаевск? Да теперешний Новосибирск.
– Ах, да…
– А в девятьсот восьмом году снова. Но это было уже в Томске.
Больше Кузин ничего не спрашивал, сидел в коляске, о чем-то задумавшись. Полипов, чувствуя, как поскрипывают под ним пружины сиденья, тоже молчал. В голове сами собой ворошились мысли, что, если этому Кузину удастся написать свою книгу, вовсе нелишне, если в ней будет фигурировать и он, Петр Петрович Полипов. «Неплохо, неплохо, что Кузин забрел в редакцию. Конечно, теперь он будет внимательно следить за мной, надо не ударить в грязь лицом, пойти на самые передовые рубежи… хотя бы и немцы наступать начали… Это бы даже хорошо, если бы начали. И Березовского – с собой. Пусть все узнают в редакции, что я не робкого десятка. И что я еще в девятьсот пятом в тюрьме сидел, потом в девятьсот восьмом… Березовский не утерпит, раззвонит. И все неловкости, неизвестно даже, как и почему возникшие в день прибытия в редакцию, забудутся навсегда…»
Так думал Петр Петрович Полипов, не подозревая, что в его жизни с каждой секундой приближается новый, неожиданный поворот, причиной которого являются давние-давние поступки, совершенные именно в те годы, о которых он сейчас говорил и вспоминал.
На каком-то подъеме мотоцикл затрещал сильнее, и это будто вывело подполковника Кузина из задумчивости. Он вскинул голову, огляделся. Солнце давно село, закат розово догорал, краски с каждой минутой блекли, светло-серое вечернее небо было прошито тонкими звездами, на востоке уже довольно густо, на западе пореже.
Кузин достал из полевой сумки фонарик, карту и, освещая ее, начал рассматривать. Потом спрятал то и другое, проговорил:
– Саша, тут сейчас проселок будет. Сверни-ка на него.
– А зачем? Тут же прямее. А там какой-то овраг объезжать.
– Я от ваших соседей связывался с командиром вашей дивизии полковником Велихановым. Он куда-то сюда хотел свой КП перенести. Разыщем его сперва.
Ни Березовский, ни тем более Полипов в этих словах ничего не заподозрили, и, когда подъехали к проселку, Березовский свернул на него, мотоцикл понесся темной степью, фары в прифронтовой полосе зажигать было запрещено. Березовский напряженно вглядывался во мрак, чтобы не сбиться с затравеневшей, едва приметной дороги.
Не достигая метров тридцати до оврага, проселок раздваивался.
– Куда ж теперь? – обернулся Березовский, притормаживая.
– Остановись. Сейчас разберемся, – сказал Кузин.
Все сошли с мотоцикла. Кузин осмотрелся и произнес:
– Черт! Неужели это не тот проселок?
– Я эти места знаю, товарищ подполковник, – сказал Саша Березовский. – Вот эта дорога в Малые Балыки пошла. А эта – в обход болота. Тут болотища тянутся на много километров…
Это были его последние в жизни слова. Едва он замолк, Кузин левой рукой тронул его за плечо, кивнул на звездное небо:
– Гляди-ка…
Березовский запрокинул голову, Кузин мгновенно выхватил нож и всадил ему в голое горло. Младший лейтенант лишь коротко простонал и рухнул, чуть не задев тоже глянувшего в небо Полипова.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.