Текст книги "Снег, газ и стальные трубы"

Но у Виталия не было желания танцевать.

– Тогда я потанцую с Михаилом Юрьевичем.

– С каким еще Михаилом Юрьевичем? – не понял Виталий.

– С Лермонтовым, балда, – рассмеялась Нинка и стала кружиться вокруг памятника.

Но и Михаил Юрьевич, хоть и был гусаром, не изъявил желания танцевать. Он даже не пошевелился на своем постаменте, а стоял и смотрел куда-то вдаль. И мысли его, наверное, были о Кавказе, о царице Тамаре, о Демоне, на худой конец о Мцыри, но никак не о танцующей внизу Нинке.

– Какие-то вы некомпанейские ребята, – заявила наконец Нинка и успокоилась. – А ведь и правда холодно становится. Зачем ты парням бутылку отдал? Сейчас бы согрелись.

– Ну насчет сугреву, это мы завсегда сообразить могем, – гнусавым голосом произнес Виталий. – Так будем душу и тело согревать?

– Будем. Но чем?

– Хорошо. Токмо не отказывайтесь, сами напросились. Щас.

Он достал из сумки бутылку водки и отвинтил пробку. Потом из той же сумки достал небольшую шоколадку.

– И ты будешь пить водку прямо из горлышка? – с ужасом спросила Нинка.

– И ты тоже, – подтвердил Виталий.

– Не… Давай я сначала на тебя посмотрю. Если живой останешься, то я тоже попробую.

Виталий саркастически ухмыльнулся, набрал в грудь побольше воздуха, сделал два крупных глотка из бутылки, отломил кусочек шоколадки, бросил его в рот, выдохнул и, перебарывая отвращение, произнес:

– И совсем не больно. Теперь ты.

Нинка дрожащей рукой взяла бутылку и попробовала сделать глоток. Она закашлялась, и водка полилась у нее из носа. Из глаз хлынули слезы, потекла по щекам дешевая косметика. Нинка кое-как отдышалась и произнесла плачущим голосом:

– Умирать от холода буду, но водку больше пить не стану. Пошли отсюда.

– Подожди ты, – усмехнулся Виталий. – Видела бы ты себя в зеркале. Прямо как индеец в боевой раскраске.

– Так вытри, – попросила Нинка.

Виталий носовым платком старательно вытер всю косметику с ее лица. С его точки зрения, Нинка от этого стала только красивее.

Они не спеша пошли по Басманной. Скоро Нинка стала хныкать, что она устала. Виталий обнял ее за талию, Нинка положила ему руку на шею и повисла на нем всей своей тяжестью. Становилось холодно, и Нинка, чтобы согреться, прижималась к Виталию всем телом. Скоро у нее стали подкашиваться ноги. Виталий понял, что так они далеко не уйдут. Он нагнулся и взял Нинку на руки. Она сначала испуганно ойкнула, но потом успокоилась, обняла шею Виталия обеими руками и закрыла глаза. Интересно, будь сейчас на улицах прохожие, что бы они подумали о свадьбе, с которой свидетель несет на руках свидетельницу? Ленты они так и не сняли.

Поначалу Нинка казалась совсем легкой. Виталий очень бодро шел довольно долго, но потом бессонная ночь дала о себе знать, и у Виталия стали заплетаться ноги. Нинка почувствовала, что Виталий устал, и с тихим смехом выскользнула у него из рук. Она лукаво посмотрела Виталию в глаза и спросила:

– Виталя, а ты мог бы меня вот так всю жизнь на руках носить?

– Наверное, мог бы, – искренне ответил Виталий.

Нинка ничего говорить не стала, а просто поцеловала Виталия долгим поцелуем в губы.

Оставшаяся часть пути прошла как-то абсолютно незаметно. Виталий и Нинка шли, танцевали, целовались, пели и были, наверное, самыми счастливыми людьми на свете.

Когда они подошли к общежитию, по улице прошел первый троллейбус. Виталий с Нинкой переглянулись и весело рассмеялись.

У входной двери общежития на диване в холле сидел Коля Данилов.

– Водку привез? – деловито спросил он у Виталия.

– Не привез, а принес, – сказал Виталий. – Коля, а ты вместо первой брачной ночи меня тут дожидался?

Нинка прыснула, сделала всем ручкой и побежала на свой этаж.

– Должен же и я когда-то выпить, – сказал Коля. – Давай бутылку.

Виталий достал бутылку из сумки. Коля недовольно скривился.

– Ну ни о чем попросить нельзя. Бутылку и ту целую доставить не мог, обязательно нужно было попробовать.

– Зато я тебе свидетельницу в целости и сохранности доставил.

– Лучше бы ты Нинку попробовал, а бутылку оставил целой, – проворчал Коля, забрал бутылку и ушел к себе.

В тот же день студенты, даже не успев толком попрощаться, разъехались на летние каникулы.

В следующий раз Виталий с Нинкой встретились только в конце августа, за день до начала занятий. Нинка весело рассмеялась и стала рассказывать подругам, как они с Виталием ночью прошли половину Москвы.

– Неужели не понравилось? – спросил Виталий.

– Понравилось.

– Так давай пройдемся еще раз.

– Давай. Когда?

– Да прямо сейчас.

– Пошли?

– Пошли.

Они, к удивлению Нинкиных подруг, вышли из общежития и, держась за руки, пошли в направлении центра Москвы. Пока подруги решали, вызывать скорую или нет, раз уж ребята умом тронулись, Виталий и Нинка скрылись с их глаз. Ушли они, правда, не очень далеко, добрались лишь до Лефортовского парка. Там они нашли укромную скамеечку в кустах и буквально бросились друг другу в объятия. Между поцелуями они наперебой рассказывали, как одиноко и кошмарно провели лето. И как мечтали поскорее встретиться вновь. Потом ругали друг друга за то, что за лето не написали ни одного письма и ни разу не позвонили. Но до Виталия дошло, что они перед отъездом на каникулы даже не виделись и не обменялись адресами и телефонами. Это их развеселило, и они долго смеялись веселым счастливым смехом. Потом они немного успокоились, обнялись и сидели тихо-тихо, боясь пошевелиться.

С той поры их жизнь сильно изменилась. Нинка расцвела, стала еще красивее. Хоть она и оставалась такой же веселой и компанейской, но ее глупые, бестолковые поклонники просто испарились: они уже знали, что за спиной у Нинки стоит Виталий, а он человек серьезный. Виталий же стал еще серьезнее. Да и немудрено. Забот из-за Нинки у Виталия прибавилось вдвое. Начался третий курс. А третий курс – это специализация. Нинка первые два курса отучилась довольно легко. Но если физика, высшая математика, начертательная геометрия, сопромат, электротехника ей даже нравились, в них она находила какую-то романтику, то на третьем курсе полученные знания уже нужно было применять к конкретной технике. И к технике серьезной, многотонной, с большими давлениями, температурами и нагрузками. А вот чувства этой самой техники у Нинки как раз и не было. Ей по большому счету было все равно, что сковородка, что турбина: и то и другое – железное. Поначалу преподаватели пытались вложить ей хоть что-то в голову, потом махнули рукой: на сессии разберемся. Виталий, которому учеба давалась на удивление легко, круглыми сутками сидел над Нинкиными чертежами и расчетами. Делал ее курсовой проект. Нинка старательно переписывала его расчеты, внимательно слушала его объяснения, потом шла на консультацию и несла там такое, что у преподавателей уши в трубочку сворачивались. Поначалу они никак не могли взять в толк, почему студентка ничего не может объяснить в своих же очень добротно сделанных расчетах. Потом кто-то из доброхотов рассказал им, что за нее делает расчеты ее будущий муж. На кафедре успокоились: у них на счету был не один случай, когда жена вытягивала мужа или муж – жену.

Виталий старался изо всех сил, и Нинка до сессии дошла без хвостов. Но как Виталий ни старался, свою голову он Нинке переставить не мог. Нинка на сессии схватила три двойки, и все по специальности.

Правда, были еще две пятерки, но на ее судьбе это никак не сказывалось. Нинку вызвали в деканат. Оттуда она вернулась заплаканная и сказала, что ее отчисляют.

Потом в деканат вызвали Виталия. Декан, у которого дел было по горло и времени на душеспасительные беседы явно не хватало, задал Виталию прямой вопрос, как только тот переступил порог его кабинета:

– Я слышал, вы собираетесь жениться на Нине Захаровой?

– Да, – сказал Виталий. – После окончания третьего курса – свадьба.

– Я хотел побеседовать с вами, чтобы вы потом на правах будущего мужа поговорили с ней о теперешнем ее положении.

Виталий согласно наклонил голову.

– Скажу вам прямо, – продолжил декан, – не выйдет из нее инженера-энергетика. Не ее это дело.

– Я ее вытащу, – не согласился Виталий.

– В вас-то я не сомневаюсь. А вот в ней… Я мог бы отчислить ее прямо сейчас, но мне ее по-человечески просто жалко. Девушка она очень и очень неглупая, по общеобразовательным предметам одни пятерки, это о чем-то да говорит. Я хочу дать вам добрый совет, вас она, может быть, и послушает, меня слушать не стала. Не мучайте вы ни ее, ни себя, ни преподавателей. Не дано ей понимать энергетическую технику. Даже если вы ее вытянете, а мы выдадим ей диплом, куда она с ним пойдет? На нелюбимую работу? И будет всю жизнь проклинать и себя, и вас, и нас? Пусть она лучше немного успокоится, посоветуется с вами, с родителями, определит, что ей больше нравится, и переведется в другой институт. Я, со своей стороны, обещаю дать ей отличную характеристику, а если потребуется, то и помогу с переводом.

На этом аудиенция была окончена, и Виталий отправился к Нинке.

Через два дня, заполненные слезами и упреками в нелюбви, Виталий и Нинка все же пришли к общему решению. Нинка едет домой в Воронеж и советуется с родителями. Виталий бегает по Москве и ищет подходящий институт. Пусть там готовят специалистов хоть по глубоководным аэропланам, лишь бы Нинке понравилось. Ближе к весне они оформят перевод из одного института в другой. Нинка потеряет на этом год, но ничего страшного, люди и не такое теряли.

Нинка уехала, и через неделю Виталий получил от нее письмо. Родители согласны. Действуй. Виталий обежал всю Москву и нашел все-таки институт, в который Нинку брали по переводу, и Нинке он нравился. Виталий договорился в деканатах, осталось только дождаться Нинкиного приезда.

И вдруг как удар молотом по голове: Нинка написала, что ее мать парализовало и поехать она никуда не сможет, нужно ухаживать за матерью. Виталий бросил все дела и приехал в Воронеж. Там он понял, что все очень серьезно и планы нужно менять. С Нинкой, которая была буквально убита горем, сразу решить ничего не удалось. Виталий вернулся в Москву и долго ломал голову: что делать дальше?

Все решила Нинка. В одном из писем она написала, что в Москву приехать, конечно же, не сможет, но и бросать учиться не желает. Она договорилась в местном институте и просила Виталия прислать все необходимые документы. Виталий выслал. Нинка поступила на третий курс сельхозинститута.

После сессии Виталий приехал в Воронеж, и они с Нинкой провели две незабываемые недели. Потом он уехал домой к родителям. Потом снова вернулся в Москву. Они с Нинкой продолжали все так же переписываться и перезваниваться, но что-то в их отношениях стало как-то незаметно меняться. Нинка писала все реже и реже, а потом, в последнем письме, попросила больше не писать: она выходит замуж. Виталий понимал, что к этому шло. Не могла такая красавица, когда вокруг нее крутится куча поклонников, сохранять верность человеку, живущему за тысячу километров от нее. Все закономерно. Хорошо, что Виталий к тому времени всерьез занялся учебой и научной работой, обошлось без душевных травм. На них просто времени не было.

Вот так впервые в жизни Виталий не смог защитить свою собственную семью, которую даже не сумел создать. Интересно, а что было бы с ним, если бы он тогда все же женился на Нинке? В какую сторону изменилась бы его жизнь? Это знать не дано. Но одно Виталий знал твердо: женись он тогда на Нинке, на этой скамеечке он бы сейчас точно не сидел.

Виталий попытался поудобнее устроиться на скамеечке и впал в какую-то тяжелую дрему. Сон не шел, вместо него опять пришло видение. Лариса, Дениска, Тема и Шериф: они стояли и молча смотрели на него. Виталий знал, что видение просто так не пропадет. Нужно было встать, пройтись, покурить, немного успокоиться, потом снова сесть и опять попытаться заснуть. Только… Он вдруг почувствовал, что на него в самом деле кто-то смотрит. Виталий открыл глаза. Точно. Перед ним стояли два парня-скинхеда. Один из них уже протянул руку к сумке Виталия. Парень увидел, что Виталий проснулся, и, криво ухмыляясь, произнес:

– Мужик, ты не бойся. Мы посмотрим, что у тебя в сумке и в карманах. Лишнее заберем, а самого тебя не тронем.

– А я и не боюсь, – сказал Виталий и вдруг резко, как распрямившаяся пружина, вскочил со скамейки. – Две секунды, и чтобы вас здесь не было, – произнес он страшным, срывающимся от злости голосом.

Парни опешили, отступили назад, потом повернулись и удрали на максимально возможной для них скорости.

Виталий снова сел на скамейку и стал потихоньку успокаиваться. Нервного срыва вроде бы удалось избежать. Интересно, и чего он добился в своем очень даже зрелом возрасте, чему научился, что умеет? Обучился умению одним только взглядом приводить в ужас таких вот наглых щенков? Очень сомнительное достижение.

Виталий снова попытался заснуть. На этот раз удалось, и он задремал.

Проснулся Виталий от холода и оттого, что захотелось есть. Он достал из сумки пакет с шашлыком. Съел пару кусочков, зажевал хлебом. Ладно, шашлыка на два дня хватит. Вот только пить хочется. А где взять воду посреди Москвы? В магазине, в киоске? Деньги нужны. В туалете? Туалеты тоже платные. Придется потерпеть. Вот только одна вещь начала беспокоить Виталия. Стала ныть сломанная почти восемь лет назад в автомобильной аварии нога. По-видимому, он все-таки застудил ее, в сентябре ночи довольно прохладные. Болеть Виталию сейчас никак нельзя. Кто его лечить станет? Нужно перебираться куда-то в тепло. Но куда? Тут Виталий услышал прилетевший издалека свисток: пошла первая электричка. Вот и прекрасно. Нужно сесть в электричку и поехать куда-нибудь подальше. В электричке тепло и вздремнуть можно. Нужно снова идти на вокзал.

Виталий постоял немного у Ленинградского вокзала. Нет, по этой ветке он не поедет. Дорога из Москвы в Питер всегда была для него символом удачи и деловых отношений. Началось это еще с тех времен, когда он, новоиспеченный инженер, выпускник энергомашиностроительного факультета МЭИ с новеньким дипломом в кармане, отправлялся по этой железной дороге навстречу своей трудовой деятельности. Он тогда увлекся диагностикой крупных энергетических машин, и ему было абсолютно все равно, где жить и работать. Лишь бы были стенд, вся необходимая аппаратура и поле для деятельности. Какая разница, будет это город Питер или поселок городского типа Энергопупенки? У молодого специалиста Виталия Верховцева было уже три авторских свидетельства, и останавливаться на этом он не собирался.

Вот так Виталий попал в Питер, и началась его быстрая карьера, в которой были и подъемы, и срывы, большие успехи, крупные неудачи и, выражаясь математическим языком, локальные экстремумы.

Локальный экстремум

Турбину лихорадило. Отключенная виброзащита беспомощно взывала с пульта управления горящим табло: «Повышенная вибрация». Сквозь мощный рев, издаваемый паровой турбиной, чуть прослушивался посторонний звук – звук вибрации повышенной частоты, неизвестно откуда взявшейся, которой и в принципе неоткуда было взяться. Испытатели, прекрасно представляющие, чем грозит отключение блокировки, как-то незаметно, по одному ушли со стенда и собрались в безопасном месте – в курилке. Там они, стараясь не смотреть друг другу в глаза, тоскливо молчали.

На стенде остались только машинист и Виталий Верховцев. Машинист, сжавшийся, как пружина, бегающими глазами следил за показаниями приборов и все порывался ударить кулаком по красной ручке предохранительного выключателя, чтобы остановить турбину и разом покончить со всем этим неприятным и опасным занятием. Виталий, которому хотелось не меньше, чем машинисту, врезать кулаком по красной ручке, этого не делал и не давал машинисту. Он думал. Откуда мог взяться этот проклятый третий крат? Первый крат – понятно, второй – ясно, но третий?

Завод выпустил головную машину из партии турбин, предназначенных на экспорт, и при испытаниях столкнулся с третьим кратом. Заводчане вскрыли турбину, проверили ее до последней гайки, закрыли и запустили. Вибрация не устранилась. Тогда попробовали еще несколько способов, ни один из них желаемого результата не дал.

Вспомнили о «Диагностике», и в Ленинград полетел срочный запрос на специалиста по вибрации.

Виталий Верховцев только что приехал с затерянной далеко в тундре компрессорной станции, где две недели разбирался с взбесившейся итальянской турбиной, и без особого энтузиазма воспринял вызов в Харьков. В Ленинграде не удалось пробыть и трех дней. Удалось только сходить в театр на довольно-таки скучный спектакль, намеченное с приятелями на следующий день посещение «Кронверка» по случаю возвращения из дальних краев сорвалось.

Он, кляня судьбу профессионального командированного, прилетел в Харьков, устроился в гостинице, появился на заводе, немного погонял турбину на разных режимах и высыпал на головы заводских специалистов ворох обвинений. Напрасно заводские инженеры пытались доказать, что качество изготовления машины вне всяких сомнений. По его мнению, такое изготовление чем-то иным, кроме как вредительством, назвать было нельзя.

По указанию Виталия машину вновь вскрыли. Он лично с бригадой дефектоскопистов прощупал всю турбину и заменил несколько не понравившихся ему лопаток.

Когда ротор отправляли для балансировки на установку «Шенк», у него закончился срок командировки. Пришлось посылать в Ленинград телеграмму с просьбой о продлении. Он знал, что его начальство отреагирует на это довольно кисло, но деваться было некуда.

На «Шенке» он, переругавшись со многими, довел ротор до требуемой кондиции. На заводе уже начинали злиться на этого дотошного инженера, неизвестно чего добивающегося. Сроки испытания турбины были давно сорваны, а он неизвестно зачем приказал ее вскрыть, да еще на балансировке какие-то сотые доли ловит.

Наконец турбину закрыли, и все приготовились к испытаниям. Испытания должны были избавить турбину от третьего крата, а конструкторов и испытателей – от этого ненормального командированного. И вот на испытаниях снова вылез этот проклятый третий. Две с лишним недели были потрачены зря! Турбина упорно не желала выдавать свою тайну, и авторитет приезжего инженера, кажется, проваливался куда-то глубоко-глубоко.

Виталий стоял на стенде и думал. Сосредоточиться не удавалось. Воображение услужливо подсказывало, что сейчас творится внутри машины. Вибрация была на третьем крате, а энергия, уходящая на вибрацию, прямо пропорциональна квадрату частоты. Значит, на вибрацию уходит энергия, в девять раз большая, чем при первом крате. Следовательно, на лопатках, которые неизбежно попали в резонанс, напряжение на порядок больше. Усталостное разрушение наступит раньше. Но когда? Может, через неделю при работе в этом режиме, а может, и через несколько минут. Тогда сломается и вылетит лопатка последней ступени, а ее длина больше метра. На таких оборотах ротор получит небаланс около сотни тонн, а это уже ни одно крепление не выдержит, ротор вырвет. Если же вырвет ротор, то… лучше не думать… А что там думать? Случаи уже были. Просто под острым паром сварятся заживо все, кто был на стенде и рядом. Потом их вращающимся ротором разнесет на мелкие части. Не зря же все испытатели убежали в курилку – подальше от турбины. Наивно, там их тоже может достать. Правда, эта наивность от безысходности.

Но откуда же берется этот проклятый третий крат?

– Давай попробуем взять нагрузку побольше, – предложил Виталий.

– Знаешь что, а не пойти ли тебе к черту? – огрызнулся машинист. – У меня двое детей.

– Боишься? Тогда иди к остальным сачкам в курилку. Я ее сам гонять буду, у меня детей нет.

– Если я уйду, а ты ее взорвешь, то меня посадят. Неизвестно, что лучше, сидеть в тюрьме или умереть.

– Тогда принимай нагрузку.

Турбину стали медленно нагружать. Вибрация усилилась и превысила все разумные и неразумные пределы.

На испытательный стенд поднялся главный инженер завода. Он с минуту посмотрел на показания приборов и остановил турбину ручкой предохранительного выключателя.

– Зачем вы это сделали? – со злостью спросил Виталий.

– Боюсь, что еще немного, и от стенда останется куча искореженного металла, ты останешься без головы, дорогой ты наш камикадзе, а я лишусь премии.

– Боитесь? Так уйдите отсюда и не мешайте работать.

– Ишь ты, – усмехнулся главный инженер. – А я, между прочим, и за технику безопасности отвечаю.

Турбина на выбеге снижала обороты. Достали сигареты, закурили. Главный инженер, рассеянно глядя на приборы, сказал:

– Помнишь, у Форда на заводе был классический случай? Не работал новый мощный генератор. Форд пригласил специалиста. Примерно так же, как мы тебя из Ленинграда вызвали. Специалист пришел, принес с собой кусок мела и раскладушку. Трое суток не отходил от генератора, потом сделал мелом на корпусе несколько отметок и сказал: «Вот с этой обмотки снимите десять витков». Витки смотали, и генератор заработал. Инженер представил Форду счет на десять тысяч долларов. Форд ему счет вернул назад и вежливо попросил объяснить, почему такая большая сумма. Инженер объяснил: «Раскладушка – десять долларов, мел – три доллара, нанесение мелом меток – два доллара. Остальные девять тысяч девятьсот восемьдесят пять долларов за то, что я знаю, где нанести метки». Форд оплатил ему этот счет. Теперь ответь мне на вопрос: кому представить счет за то, что ты не знаешь, где и какую метку надо поставить на турбину?

– Шутить изволите? Мне, между прочим, не до шуток.

– Какие уж тут шутки. Сам посчитай. Вскрытие турбины – под тысячу рублей. Замена лопаток – несколько сотен плюс стоимость совершенно исправных лопаток, которые ты выбросил. Балансировка ротора – тоже деньги. Сборка турбины – живые деньги. И все это зря. Но и это не самое главное. Срывается срок поставки турбин. Как мы можем делать остальные машины, если не знаем, что с первой? Турбины идут на экспорт, а фирма рассуждает очень просто. Стоимость киловатт электроэнергии – около четырех копеек на наши деньги. Мощность турбины известна. Мощность умножаем на время, насколько позже мы запустим электростанцию за рубежом, получаем количество киловатт, которые недополучил потребитель. Это количество умножаем на четыре копейки и получаем сумму, которую вычтут из стоимости турбин. А это сотни тысяч и миллионы. Турбины могут вообще бесплатно уйти. Кто возьмет на себя эту сумму?

– Вы на свой завод.

– Ишь ты! А чем мы людям будем платить зарплату?

– Кто вас заставлял создавать такую турбину? Это же не турбина, а адская машина, просто какой-то монстр. Что у вас за выдумки в масляной системе? А система регулирования и подшипники?

– По условиям контракта мы специально создавали такую машину. Турбина идет в развивающуюся страну, и они указали в контракте: в связи с отсутствием у них высококвалифицированного обслуживающего персонала просят создать машину, очень простую в управлении и эксплуатации. На заводе мы в шутку окрестили эту машину дуракоустойчивой.

– Как видите, она не только дуракоустойчивая. Сколько умников не могут с ней разобраться.

– Вижу. Только не думай, что ты один над ней голову ломаешь. У нас есть свои специалисты, и мы тоже ищем решение. От тебя требуется диагноз. Не зря же вы называетесь «Экспериментальная техническая диагностика». Мы тебя вызвали потому, что нам тебя рекомендовали как очень опытного специалиста, имеющего серьезные научные разработки в этой области. Ты же у нас самородок своего рода, Кулибин от вибрации. Кандидат вибрационных наук. Чертознай.

– Ну конечно, я быстро разберусь, – проворчал Виталий, прекрасно понимающий, что главный инженер брюзжит не со злости, а от отчаяния. – Вы целым КБ эту зверюгу делали, а я за две недели должен все сразу понять. Да тут НИИ потребуется, чтобы разобраться, что такое рождено в творческих муках.

– Но ты же диагностик. Так сказать, врач-терапевт по турбинам. Должен знать.

– А я не знаю. Не знаю, и все тут! Не могу найти причину.

– Ясно… Тебе не терапевтом нужно быть, для тебя это слишком сложно. Дантистом или венерологом в самый раз, там намного проще.

– Венерологом?!. А вам от всей души советую заняться выпуском унитазов: самая дуракоустойчивая система, там всего одна ручка.

– Так, любезностями обменялись. А с турбиной что делать будем?

– Ничего. Мне нужно посоветоваться со своими. Да и командировка у меня давно закончилась, поеду в Ленинград.

– Значит, убегаешь? Учти, у нас с вами договор. Я сообщу на твое предприятие, что с работой ты не справился.

– Сообщайте хоть в ООН, а я поехал. Мне нужна консультация.

Он приехал в гостиницу, быстро собрал чемодан и поехал на вокзал.

Внутри у Виталия все кипело. Черт бы побрал этих умников с их дуракоустойчивой системой. Накрутят-навертят черт знает чего, и сиди разбирайся. Вместо того чтобы выпускать унифицированные блоки и ставить их на все турбины, каждый завод изобретает что-нибудь свое. Одни ставят на какой-то узел гидравлику, другие на тот же – электронику, третьи – пневматику. Чего, казалось бы, проще: придумай один регулятор скорости и ставь его на все машины, так нет же, сколько модификаций, столько и регуляторов. И каждый завод норовит какое-нибудь изменение в серийную машину внести неизвестно для каких целей, да еще в паспорте забыть это указать.

А импортные машины? Покупаем импортные машины и правильно делаем, чтобы не дергать свои заводы и не заставлять их срочным образом переходить с одной модификации на другую. Хорошо, импортные машины нужны. Но что делает многоуважаемый Машиноимпорт? Скажем, испытали новые машины, итальянские. Машины хорошие, нам подходят. Договорились с фирмой, покупаем. Но вот строим новую станцию в точно таких же условиях. Казалось бы, купи эти же итальянские машины и будь доволен. Но кому-то в голову приходит идея: а почему бы нам машины в Японии не купить? Проверяем японские машины. Машины хорошие, нас устраивают, покупаем. Дальше: а чего б нам машины в ФРГ не закупить? Машины хорошие, покупаем. А чего б нам свою машину не сделать? Машина хорошая, делаем. Хорошая же мысля, как известно, завсегда опосля приходит. А приходит эта мысля, когда дело до ремонта добирается. Выясняется, что модификации все разные, характеристики разные, страны разные, какую-нибудь запчасть во всем мире не достать, а если и достать, то заплатить за нее столько, что дешевле новую машину купить. И развелось разных турбинных систем по стране, наверное, побольше, чем специалистов. Попробуй во всех них разберись: монтаж – монтируй, снабжение – снабжай, пусконаладка – думай, эксплуатация – будь добра, эксплуатируй, диагностика – ставь диагноз, ремонтники – ремонтируй. Зато Машиноимпорт на коне. Во как много контрактов заключили! Со всеми торгуем, во все страны в служебные командировки ездим!

А в Тюменской области есть небольшой специализированный завод по ремонту английских машин «Коберроу». Это мы когда-то спасли от банкротства известную английскую фирму «Роллс-Ройс». Красота, вместо того чтобы в свои заводы деньги вкладывать!

На вокзале была обычная картина. В две функционирующие кассы выстроились очереди. Виталий пристроился в конец одной из них и присмотрелся к публике. Лица были в основном молодые. По разговорам он понял, что это едущие на каникулы студенты. Злость в душе вспыхнула с новой силой. Нужно же было умудриться уехать в командировку во время студенческих каникул! Теперь еще и билет не купить. Сам был студентом, представляет, как сейчас доставать билеты.

Потолкавшись в очереди около часа и выслушав массу историй о том, как нужно сдавать экзамены, он наконец добрался до окошечка кассы.

– Девушка, мне один до Ленинграда на ближайший поезд.

– Через час на скорый, купе. Устраивает?

– Устраивает.

– С вас двадцать два рубля.

Виталий полез в карман за деньгами и обнаружил… девятнадцать рублей двадцать копеек. Проклятие! Просидел в командировке лишних пять суток, а деньги любимое учреждение, конечно же, не перевело. Черт знает что. Очевидно, предполагается, что командированный должен быть подпольным миллионером, деньги у него всегда есть, а то, что он потратит лишнее, ему потом выплатят.

– Девушка, а плацкартных нет?

– Денег нет? – рассмеялась кассир. – Узнаю студенчество.

– Знаете ли, стипендия маленькая, да и давали ее давно.

Тьфу ты, черт! Врать приходится. Как мальчишке, выкручиваться.

– Плацкартных нет. Но выход есть. Можно поехать на пассажирском. Всего восемнадцать рублей.

– Давайте, только не льготный, я студбилет потерял.

Кассир пожала плечами, взяла деньги и дала билет.

– Когда он отправляется и сколько идет до Ленинграда?

– Отправляется в час двадцать ночи. Идет тридцать шесть часов.

Бывает же такое! Бичевоз Свердловск – Приобье и тот быстрее ползет.

Виталий отошел от кассы и спрятал билет. Итак, посчитаем, что в активе, что в пассиве. Сначала в пассиве: четыре часа до поезда и абсолютно нечего делать, нечего даже почитать. В активе: рубль двадцать копеек и почти полная пачка довольно мерзких сигарет «Ватра». Из этих рубля двадцати пять копеек уйдет в Ленинграде на метро, пять на автобус. Остается рубль десять, на которые нужно как-то умудриться прожить полтора суток. Что ж, будем экономить.

Он прошелся по вокзалу и не нашел даже телевизора, за которым можно было бы скоротать время. Публика на вокзале сонно бродила туда-сюда и толкалась в буфете. Виталий прошел мимо буфета и почувствовал приступ голода. Вспомнил, что успел только позавтракать и, закрутившись с турбиной, забыл пообедать. Он направился было в буфет, но вспомнил о своих рубле двадцати и передумал. Вышел на улицу, закурил сигарету. К нему подошел полупьяный мужичок и попросил десять копеек, которых ему не хватало на бутылку. Злость накатила новым приступом, и от всей души захотелось дать мужичку по шее, но он сдержал себя и только несколькими точными и злыми выражениями дал понять, что обратились не по адресу. Мужичок обиделся и ушел. Виталий докурил, вернулся на вокзал и прошелся по залу ожидания. В углу приметил свободное место на скамейке и сел. Вспомнил, что в чемодане лежит уже дважды прочитанный тоскливый детектив. Достал книгу и в третий раз стал читать о похождениях сыщика новой формации.

Сыщик по образованию был филологом, окончившим университет. Непонятно за каким чертом он пошел работать в милицию, вместо того чтобы писать диссертацию о своих любимых японских поэтах прошлого века, слагающих стихи в стиле танка. Чтение книги по третьему разу не вызывало ничего, кроме злости на тупость автора, который смешал в одной повести кучу трупов, японских поэтов, отпечатки пальцев, восточную философию, вещественные доказательства, тонкие рассуждения сыщика-филолога, от которых за версту несло дилетантством, и очень прагматичные, чисто практические действия грубого преступника, не умеющего отличить ямб от амфибрахия. Во всю эту мешанину почему-то упорно желала добавиться вибрация третьего крата на турбине. Читать было невозможно, но приходилось, чтобы не умереть со скуки.