Текст книги "Мой друг Жабыч"

16

Жабыч не на шутку испугался в тот день за меня. Он долго молчал, потом с трудом выдавил:

«Мы висели на волоске!»

Его слова долгим эхом звучали в моей голове.

«Это все последствия парникового эффекта», – философствовал Жабыч.

От умозаключений внутреннего советчика глаза полезли из орбит – округлились.

«При чем здесь парниковый эффект?»

Я про него читал, но какое отношение он имел к тому, что со мной произошло? Жабыч порой такое ляпнет, что ни в какие ворота не лезет.

«Ты разве не понял? – поражался Жабыч моей наивности. Он купался в лучах собственного величия. – Парниковый эффект – это разборка между силой добра и ее недругами».

Я опять не понял, о чем он толкует, но не хотел выглядеть простофилей.

«И кто победил?»

«Тот, кто выжил!» – с важностью ответил Жабыч.

Я задумался. В чем – то он прав: побеждает тот, кто побеждает, и осуждать его за это не стоит. Тот, кто проиграл, наверное, в чем – то сам виноват, был не так готов к битве или недооценил врага.

К каждому из нас в жизни приходит «день хоррора», как его однажды назвал Жабыч, опускающий с небес на землю. Мой пречерный день наступил десятого июня. Описать его нетрудно, вспоминать нелегко.

Мы с мамой терпеливо ожидали тетю Мию и Матиаса. Бабушка еще с конца мая перебралась на дачу и там хозяйничала, «спасая семью от неминуемого голода». Папа, как всегда, на работе «качал права».

Через неделю у нас с Матиасом выпускной в школе – самый важный день, как считали наши родители, но не мы. Ради такого события на семейных советах постановили: мы не должны выглядеть хуже других. Бабушка как всегда считала, что «всё должно быть кулюторно!», и, перед тем как отчалить на любимую дачу, выделила маме из «закромов не очень богатой родины» денежку на меня. «Я в доле!» – с гордостью заявила она.

– Таким мозгам купить полный парад, чтобы на Нежданчика и его футбольного друга смотреть было одно удовольствие!

Нам решили обновить костюмы, потом каждому по белой рубашке, новым галстукам и туфлям.

Машина тети Мии подъехала к нашему подъезду ровно в четырнадцать ноль – ноль. Минут через десять мы с мамой сидели на задних сидениях. Синий Ford вез нас в магазин одежды, открывшийся в новом микрорайоне. Реклама обещала хорошие скидки: покупаешь костюм – рубашка бонус.

Город распустил длинные щупальца осьминога на десятки километров. Мы ехали долго: светофоры, пробки и несусветная жара на улице. Прибыли!

Наши мамы придирчиво выбирали нам костюмы, будто себе. Перемерили мы с Матиасом их с дюжину. То рукава длинные, то напротив – короткие, то же самое с брюками. Оказалось, у меня длинные ноги, и никак не могли подобрать брюки под мой рост.

Наконец через полтора часа операция по приведению нас «в божеский вид» благополучно завершилась. Наши мамы садились в машину довольными, мы – даже не описать. Жара на улице немного спала. Легкая эйфория овладела мной и Матиасом в надежде успеть на «Мстителей».

Скорее всего, от долгого нахождения в магазине, бесконечных примерок, обсуждений «брать – не брать» у меня в машине недовольно заурчал живот, и это был не Жабыч. Я немного насторожился, не мог взять в толк – с чего бы? Школа позади, экзамены сданы, костюмы куплены – все счастливы, но звоночек неясной тревоги не переставал тренькать в голове, как тогда на горках в Большом городе.

И в этот момент раздался хлопок, как громкий взрыв под ногами. Машину резко развернуло, послышался панический крик тети Мии, мама хотела пригнуть меня к себе, но не успела. Сильнейший удар по боковой двери другой машины. Я даже не успел испугаться. Осколок дикого крика Матиаса: «Зя – я – б-б – б – а-а-а» звенел в ушах тревожной сиреной, потом я выключился как свет лампы.

* * *

Сплошная темнота, и в каких – то промежутках сознания полоски света. Меня на каталке завезли в большую белую комнату – операционную.

– Мальчика может спасти только Саулюс, но с такими травмами – не факт.

У меня черепно – мозговая травма, переломы рук, ног и еще какой – то разрыв в позвоночнике.

Угасающее сознание, временами полностью выпадающее, не могло анализировать ситуацию, в которую я попал, но имя Бога четко зафиксировалось: Саулюс.

Свет ламп резал глаза, хотелось крикнуть: «Выключите их!» – но я молчал. Резкая боль заставила на мгновенье очнуться от забытья и снова окунуться во тьму. Странное состояние, словно я и тело разделились и существовали раздельно. Я блуждал как зомби по комнате с открытыми глазами, смотрел на себя сверху, на то, что люди в белом делали с моим бездыханным телом.

– Это же наш местный Лоретти, – с сочувствием воскликнула женщина.

Комплимент приятен, но не в этой комнате. От напряжения воздух искрил.

«Страшно?»

Я оторопел, не понимая, зачем Жабыч задает мне такие глупые вопросы. Он что, не видит – я на волоске…

«Так тебе страшно?» – допытывался голос.

«Жабыч, я не хочу умирать в шестнадцать лет! Я хочу жить!»

«Молчишь – значит, страшно», – шептал злорадно голос.

«Жабыч, помолчи – не зли меня!»

«Это не я», – заскулил Жабыч.

«Кто же со мной, кроме тебя, может еще говорить?» – озадачился я.

«Я!» – незнакомый холодный голос напомнил о себе.

Реально стало страшно.

– Где Саулюс? – нетерпеливо зазвучало в операционной.

«Правда, где Саулюс?» – возмутился и я.

«Ждешь его, надеешься», – насмешливо и глумливо спрашивал голос.

До меня дошло, кто со мной разговаривает.

«Он так просто не сдастся», – заступился Жабыч.

«Посмотрим, – насмешливо ответил голос. – Я терпеливая. Я умею ждать!»

– Мальчик все равно не жилец!

Меня разозлили эти слова.

«Я выживу! Саулюс меня спасет! Вот увидите!»

«Да, молодец, Тобиас! Именно так!» – Жабыч всячески поддерживал меня.

– Захочет ли этот мальчик жить потом…

«Этот докторишка рот свой закроет когда – нибудь?» – возмутился Жабыч.

«Жабыч, дорогой, а если вдруг…»

«Даже не смей так думать! – возмутился Жабыч. – Мы одно целое. Не станет тебя – не станет и меня. Борись, не сдавайся! Не дай той, что рядом, радоваться и торжествовать. Бабуля как без тебя? Папа, мама, что с ними будет? А Матиас? Ты всем нужен! Не вздумай меня разочаровать. Я в тебя верю!»

Доктор Саулюс вошел быстро, стремительно. Худощавый дядечка с бородкой, самой обычной непримечательной внешности, на ходу задавал короткие вопросы. Никто не тараторил, не истерил. Все почтительно ждали его вопросов. Он их задал о текущих параметрах и сразу начал действовать.

Атмосфера нерешительности в комнате вмиг испарилась.

– Коллеги, работаем, – по – деловому произнес Бог. – Скальпель…

* * *

Моя новая жизнь – это жизнь без движений в инвалидной коляске до самого конца.

* * *

Я полюбил ночами смотреть с балкона на луну. Одиночество нас сближало. Она бледно мерцала, особенно когда была полной, как холодное серебро.

* * *

Душа моя утомлена. Я закрыл сердце от близких людей. Вместо света впустил темноту.

Матиас как – то сказал: жизнь – движение. Мое остановилось навсегда. Как жить без него? Понимать, что никогда не выйдешь на улицу на своих двоих. Знать, что руки и ноги как засохшие плети. Как же невыносимо видеть жалостливые глаза знакомых и особенно родных, слышать глухие рыдания через стенку бабушки, смотреть на красные глаза и невысыхающие слезы мамы.

Темнота же притягивала. Ей свет не нужен, обходишься звуками, потом и они начинают раздражать. Стремишься к уединению. В туннеле место только для двоих: для темноты и для меня.

Жабыч делал неоднократные попытки достучаться, дошкрябаться, но моя дверь стала чугунной. До меня еще доходил его плач, просьбы открыть сердце, молитвы, что не все потеряно… Возможно, для него не все, но не для меня…

Приходил Матиас… Вот именно приходил на своих ногах… Он утешал, убеждал, что все будет хорошо, но я видел его погасшие глаза, понимая все, несказанное им.

– Больше Матиас к нам не приходит! – потребовал я однажды.

– Но, Тобиас, вы же друзья?

Мама надеялась, что Матиас каким – то чудом вернет мне интерес к жизни. Нет! Меня раздражали здоровые люди вокруг.

– В той жизни, мама, но не в этой… – мои губы задрожали от негодования.

* * *

Инвалидная коляска не придавала радости жизни. Я забился в самый темный угол души, ушел в глубину как рыба.

Каждое утро мама «выталкивала» меня на коляске по ступенькам на улицу, благо их всего шесть. Как иногда, оказывается, удобно и полезно переехать жить на первый этаж. Мероприятие называлось – «подышать свежим воздухом». Никто не спрашивал, хочу ли я этого. Меня, как куклу, одевали, сажали в противную коляску и вывозили. Мама, правда, перед этим выглядывала на балкон, нет ли случайно кого из соседей или посторонних возле подъезда.

Тупым взглядом каждый раз я рассматривал серый, грязный гараж напротив подъезда. Несколько раз в год его белили, но через недели две он снова становился как прежде. Безрадостный пейзаж. Лимит моей терпимости иссякал – грязный гараж раздражал.

Сейчас я знаю: если темноту сильно распробовать, она начинает нравиться, никто другой не нужен. Бабушка как – то с болью сказала, словно уронила тяжелый булыжник:

«Нежданчик, ты стал злым», – и принялась рассказывать, как она выжила в войну. «Понимаешь – там был БЛОК АДА, и все же мы ВЫЖИЛИ, потому что очень этого хотели». Бабушка не единожды рассказывала про ужасы войны. Я пересказывал ее истории Матиасу. Он внимательно слушал. «У них была включена кнопочка самосохранения», – заключил друг, и я с ним согласился.

Я свою кнопку отключил. Темнота – это еще и пустой барабан души, когда ничего не хочешь, ничего тебя не радует.

Я достиг статичности. Особенность этого состояния – однообразие дней. Жабыч как – то утверждал, что статичности не существует. Он ошибался!

«Тебя любят», – отчаянно доказывал Жабыч.

На моем лице сквасилась улыбка. О любви надо говорить, когда человеку хорошо.

Когда меня выписали после аварии из больницы, папа Матео произнес лишь одну фразу: «Ты не единственный инвалид на этой земле».

Он не понимал, как уже далеко я ушел в свой туннель.

Призывы моей семьи не освещали моей дороги. Темнота делает человека нелюдимым и молчаливым.

– Тобиасу нужен толчок к жизни, – сказал однажды папа.

Бабушка права: особенность жизни в том, что люди стараются наполнить ее чем – то. «Красивые цветы в кувшине чахнут без воды, превращаются в сухую колючую икебану. Со временем их выбросят в мусорное ведро. Если воду в кувшине не менять – она застоится, зацветет. Цветы погибнут. Воду необходимо менять чуть ли не каждый день, чтобы цветок как можно дольше радовал своей красотой. Цветок – жизнь. Чаще меняйте воду». Бабушка умеет красиво и витиевато говорить.

Ночью плохо спалось. Мешали голоса, звуки с улицы, свет фар машин по – воровски проникал в комнату. Утро, как ни странно, было солнечным – зайчики бликами прыгали по стенке.

Сегодня был первый раз, когда я сам попросил вывезти меня на балкон подышать. Бабушка не смогла бы меня «вытолкать» на улицу. Мама много работала, мое лечение стоило денег. Бабушка помогла мне «усадиться» на коляску, расшторила окно, и по глазам больно ударило солнце…

– Бог мой, вот это красота, – вырвалось у нее.

Она открыла дверь балкона, выкатила меня и…

Я застыл. Грязный гараж, наводящий на меня жуткую печаль, расцвел волшебными котиками Бастиана. От солнечного света они, как настоящие, сбегали на тротуар стоянки, также раскрашенной ими. Их было много… Разных… Солнечных и хулиганистых синих. Все они улыбались, дарили надежду…

– Это все Матиас, – восхитилась бабушка.

Я ошеломлен, просто не хочу этого никому показывать, потому что продолжаю обожать волшебных котиков Бастиана. Бабушка также зачарованно глядела на гараж.

– Красиво, правда? – лицо бабушка просветлело.

– Да, – вынужден был согласиться. – Волшебный стрит – арт.

Грязный, замызганный гараж, испытавший множество покрасок, покрытый кирпичной плесенью, благодаря Матиасу стал пристанищем для волшебных котиков. Они радовали жизнелюбием. Самый большой котик – я с микрофоном! Без коляски! Рядом синий – Матиас, с другой стороны – грациозная кошечка Ивон. Я ей дарю цветы. Еще одна, возле Матиаса, – Клэр.

Идеалистическая картина, она дарила душевное тепло художника. Больше всего потрясли живые коты, вылезшие из подвалов и разлегшиеся на траве у самого гаража.

– Бабушка, смотри: все твои питомцы. Даже хромоножка Буся пришла.

– Красота притягивает, – бабушка шмыгнула носом.

Я натужно сглотнул.

– Не Матиас ли разлегся на травке? – бабушка показала на нескольких ребят, лежащих на траве недалеко от гаража. Я внимательно всмотрелся. Боже, даже Габи на коляске. – Спят, что ли…

Теперь я понимал, откуда ночной шум и свет фар. Что – то глубоко внутри в моем туннеле содрогнулось, какая – то невидимая стена обрушилась, но до света еще было далеко, хотя щелочка появилась.

Одноклассники поднялись, увидев меня на балконе. Матиас первым несмело подошел к балкону. Они ничего не говорили, просто безмолвно смотрели на меня. Что – то внутри сжалось, отчего даже дышать стало трудновато.

– Тебе понравилось, Зяба?

– Они снова к тебе вернулись?

Матиас кивнул.

– Я их очень сильно просил вернуться, – таким взволнованным я Матиаса никогда не видел.

– Красиво!

Не стало еще одной стены в туннеле.

– Зяба, – негромко, но прочувственно произнес Матиас.

Мы уставились друг на друга. Я видел, что у Матиаса, как и у меня самого, на душе кошки скребут.

Еще одна стена в туннеле разрушилась, света становилось больше. Только я пришел в себя, как из красной машины через акустическую колонку в тридцать ватт по двору разлилось Per te в моем исполнении.

Предательские спазмы сдавили горло. Мелодия касалась потаенных струн души, надолго запоминалась и затем звучала внутри.

Каждый год в городе проводился международный детский фестиваль «Музыка и юные таланты». Ирма отправила на конкурс запись с Per te в моем исполнении. Через десять дней было получено официальное приглашение. Суета невероятная. Я настолько запаниковал, что отказался выступать, даже Матиас не уговорил.

Вечером ко мне на кровать присела бабушка.

«Нежданчик! – Она ласково провела морщинистой рукой по лицу. – Боженька тебя поцеловал, дал красивый голос. Ирма, учительница, научила правильно им управлять. Когда я слушаю, как ты поешь – сердце и радуется, и плачет. Тебе дан дар, его нельзя взять и закопать».

«Мне страшно, – признался я. – Сам Маэстро будет меня слушать».

«Ты сможешь! – Она поцеловала меня в голову. – Если ты сейчас не выступишь, придет время, будешь сильно сожалеть. Когда я слышу, как люди жалуются на жизнь, мне хочется им сказать: у вас были шансы ее улучшить, но вы ими не воспользовались, так что молчите. Подумай над моими словами, – и она ушла, оставив в раздумьях».

Я просил Жабыча, как быть. Он ответил почти так же, как и бабуля: все в твоих руках и тебе решать.

Город всегда серьезно готовился к конкурсу. Приезжали известные гости. После конкурса обязательно гала – фестиваль лучших выступлений, жюри приглашало знаменитостей, они считали за честь выступить перед нашей публикой и уважить Маэстро.

Не помню, как выступил, но город после фестиваля стал называть меня Тобиасом Лоретти.

На балконы вышли соседи, слушая Per te, любуясь волшебными котиками Бастиана. Кто – то сверху крикнул: – Браво, Тобиас! Молодец, мальчик!

После такого и в самом деле захочешь ЖИТЬ, невзирая на проклятую коляску.

– Зяба, можно тебя о чем – то попросить?

– Только не говори, чтобы я встал с коляски и пошел играть в футбол, который, чтобы ты знал, ненавижу, – сказал я с таким неистовым остервенением, что на лице Матиаса расплылась хитрая улыбка.

– Я это знаю!

Я в шоке.

– И заставлял меня в него играть?!

Теперь мне понятна его хитрая улыбка.

– Лишняя выносливость не помешает. По футболу тебе «зачет». Именно ты поймал те два пенальти в седьмом классе на школьном чемпионате, благодаря чему мы стали чемпионами.

Я смягчился.

– О чем ты хочешь меня попросить?

– Я всегда хотел тебе сказать, что ты храбрый.

Ну, Матиас, ну, хитрюля.

– Не юли, говори!

– Не отгоняй от себя тех, кому ты дорог.

Матиас повернулся, махнул рукой. Я увидел, как из красной машины вышли Ивон, Клэр, потом появился Габи в коляске с Неонилой.

Я опускаю голову и закрываю лицо руками. Как же я счастлив всех их видеть, как же мне их всех не хватало. Клэр подошла к Матиасу, тот ее обнял, Ивон же стояла рядом с ними и смотрела на меня.

– Привет, Тобиас, – произнесла она.

– Привет!

Теперь я знаю, что такое бабочки в животе. Они яростно там трепещут. По всему телу, по онемевшим конечностям расползается тепло – мучительное, прекрасное и почти невыносимое. Никогда еще я не слышал биение собственного сердца так отчетливо. Я весь обмякаю и чувствую странную легкость.

– Я буду тебя ждать, – Ивон больше ничего не произнесла, только смотрела на меня.

– Мы будем ждать, когда ты выздоровеешь, – в унисон произнесли Матиас с Клэр.

Так тепло стало на душе от их слов.

И вот сейчас они смотрели на меня.

– Тобиас, коляска – не конец жизни! – сказал Габи. – Не обращай на нее внимание. Она не заменит тебе ноги, но и жить не мешает!

Всё – стен в туннеле больше нет. Я вижу дорогу – большую, широкую. Боже, по ней бегают волшебные котики Бастиана под мое Per te, показывая путь к свету.

Я посмотрел на притихших друзей, меня начал пробирать непонятный смех.

– Бабушка, почему Матиас к нам не приходит?

– Позвать?!

– Да! – без колебаний подтвердил я. – Мы же с ним ДРУГИ.

– ДРУГИ, – бабушка внимательно посмотрела сначала на меня, потом на Матиаса, – это сила!

– Бабушка, пусть все приходят! Наш же дом открыт для друзей?

– Конечно, – по глазам бабушки потекли слезы.

«Я твой друг также», – напомнил о себе Жабыч.

«Конечно», – с улыбкой ответил я.

* * *

Вечером с Матиасом вытряхнули все секреты из копилки – собаки. Мы даже не знали, что их так много. Маленькие скрюченные пожелтевшие бумажки, в которые мы записывали наши потаенные мысли. «Я списал математику у Матиаса», «Мы спрятали портфель Винаса в туалете девочек», «Матиас больше не рисует котиков», «Мы больше никогда не пойдем в лес за грибами», «Ивон красивая девочка. Она мне очень нравится».

Мы насчитали шестьдесят восемь секретов. Читали и смеялись.

– Матиас, я не рассказал тебе главного секрета. – Сам не понимаю, зачем именно сейчас мне захотелось его раскрыть.

– Я тебе также.

Мы пристально посмотрели друг на друга. Жабыч насторожился. «Может, не надо, Тобиас? Есть секреты, которые должны навсегда оставаться секретами».

Я проигнорировал призывы Жабыча.

– Я знаю, почему ты в детстве со мной начал дружить, – первым начал Матиас. – Я слышал, как воспитательница в садике уговаривала тебя со мной подружиться, потому что об этом ее попросила моя мама. Она считала, что после смерти Бастиана мне нужен друг. Она была права. Я был очень одиноким, котики не спасали, но они однажды сказали: «Зяба будет тебе верным другом».

На глаза навернулись слезы.

– Про воспитательницу – это был мой самый большой секрет. Знаешь, почему я согласился с тобой дружить?

– Жабыч посоветовал? – Матиас печально и понимающе улыбнулся.

– Откуда ты знаешь о Жабыче?

Потрясению не было пределов. Матиас улыбался.

– Ты во сне разговариваешь, – его хитроумная улыбка обворожительна. – Все время спорил с каким – то Жабычем. Позже я понял, кто он такой.

Мне оставалось только перевести дыхание. Вот это друг: знал и не проговорился.

– Ясно, – неопределенно произнес я. – Жабыч, к твоему сведению, был против нашей дружбы.

Жабыч возмутился. «Я просто сказал, что Матиас ходячий адреналин!»

Я улыбнулся. Был бы Жабыч живым человеком, мы бы с ним обменялись обнимашками в знак примирения.

Матиас не спускал с меня серьезного взгляда, ждал в напряжении, что я скажу.

– Я тоже был очень одинок и очень хотел, чтобы у меня был друг.

Матиас молчал.

– Ты разочарован?

– Нет! – Матиас расплылся кошачьей улыбкой. – Значит, у нас больше нет никаких секретов друг от друга.

– Да!

– Это еще сильнее укрепит нашу дружбу, – заключил Матиас.

* * *

Ночью Жабыч ошарашил новостью.

«Теперь я могу оставить тебя со спокойной душой».

«Как оставить, – от волнения у меня заплетался язык. – О чем ты?!»

«Пришло время прощаться», – с грустью подтвердил мои опасения Жабыч.

«Ты не можешь меня покинуть, это несправедливо!»

Мои глаза наполнились слезами. Я еще надеялся, что то, что сказал Жабыч, не является окончательно правдой, но мой друг предательски молчал, и я интуитивно понимал – это прощание.

Господи, как же невыносимо тяжело, когда надо прощаться с близким человеком. Жабыч стал именно таким.

Я почувствовал и его тяжелый вздох.

«Мы уходим, когда знаем, что передаем тех, кого оберегали, в надежные руки, – голос Жабыча взволнован, но уверен. Так говорит человек, который знает, что он прав. – Матиас, Ивон, новый друг Габи – это надежные руки!»

«Как же я буду жить без тебя?»

У меня паника.

– «Хорошо будешь жить», – спокойно выдохнул Жабыч.

Комната наполнилась грустью.

«Закон Сансары», – подавленно произнес я.

«О чем ты?» – оживился Жабыч.

Я и сам толком не знаю, что такое закон Сансары. Папа однажды сказал: «Тобиас, ты нравишься Сансаре, не гневи ее!»

«Круговорот жизни – это и есть закон Сансары!»

Прошла минута – другая, и Жабыч с упоением воскликнул, будто ему сообщили, что он получил Нобелевскую премию:

«Я понял твой закон Сансары!»

Я даже приподнялся от неожиданности. Восторг Жабыча неподдельный.

«Закон Сансары, Тобиас, – оберегать близких через любовь», – дружелюбно и непринужденно наставлял Жабыч.

Хотелось плакать, еще больше – обнять Жабыча. Мое сердце билось с такой силой, что странно, что его никто не слышал.

«Моя миссия, Тобиас, выполнена».

«О чем ты, Жабыч?!»

«Миссия – это то, чем человек занимается всю жизнь».

«И чем ты занимался?»

«Создавал тебя».

«Получилось?»

«Эскиз добротный, – в голосе Жабыча сквозила уверенность. – Мое путешествие закончено».

«Нет, Жабыч, – возразил я, – это было наша с тобой длительная одиссея. Странствование было долгим и увлекательным. Мы начали с моего рождения…»

«Ты стал большим мальчиком, – перебил и добавил с юмором Жабыч. – Теперь можешь продолжить свое странствование один или с друзьями».

На глаза наворачивались слезы, но мы с Матиасом давно договорились, что не сопливые, а даже если и сопливые, то никто об этом не будет знать.

Жабычу ведь также не комильфо. Ему также грустно. Надо его как – то подбодрить.

«Чем больше Жабыча внутри, тем выше ориентир счастья», – на моем лице улыбка.

Жабыч счастливо заурчал. Мои слова ему приятны. Он хочет отплатить той же монетой – искренностью.

«Мой совет тебе, Тобиас, напоследок, – голос Жабыча необычно торжественен. – Он тебе сильно пригодится. Запомни его».

«Весь во внимании».

Жабыч не торопился, понимал: его заповеди, как скрижали, которые я никогда не забуду.

«Человеку, чтобы чего – то достичь, в жизни нужны трамплины. Без них никак. У тебя они есть. Живи и дальше ярко с запахом мечты. Не останавливайся на достигнутом».

Жабыча хотелось слушать и слушать, слова лились из его уст, как журчание чистого ручья. Я понимал то, о чем мне говорил мой друг.

Как же все – таки печально прощаться, понимая, что избежать этого невозможно.

«Детство с Жабычем – это такое сладкое сумасшествие».

Мне хочется подбодрить не только внутреннего друга, но и себя.

«Бабушка Галантина говорила, что человеку нужна опора. Для нее это был дедушка, потом папа, потом я. Если ты спросишь про мою опору – конечно, это моя семья, Матиас, как мы друг без друга. Мы же ДРУГИ – этим все сказано. Но был еще ты! Думаю, у каждого есть своя невидимая опора, которая помогает удерживать равновесие. У Матиаса – котики, у меня – Ты».

«Тобиас, – Жабыч перевел дыхание. – Когда лифт жизни поднимет тебя до уровня бабушки Галантины и ночью ты неспешно откроешь сундук воспоминаний, уверен, на твоем лице засветится хитрая улыбка одного из котиков Бастиана и ироничная грусть Жабыча».

«Надеюсь, так и будет».

Жабычу ответ понравился, он счастливо заурчал. Я решил воспользоваться его хорошим настроением

и задал вопрос, давно не дающий покоя.

«Жабыч, открой свой главный секрет. Какой ты?» – голос мой был тихим и вкрадчивым.

Жабыч от души расхохотался, живот свело судорогами.

«Это так важно?»

«Просто хотелось бы знать», – я немного смутился от его реакции.

«Возьми зеркало и посмотри на себя», – предложил Жабыч.

Я взял зеркало.

«Каким ты себя видишь?!»

Я внимательно всмотрелся в зеркало, даже включил ночник.

«Ивон на днях сказала, что я привлекательный – это хорошо или плохо?!»

«Смотря для чего!»

Мне не понравился насмешливый тон Жабыча.

«Для чего тогда я пялюсь на себя в зеркало?»

«Тобиас, – к удивлению, голос Жабыча зазвучал приветливо. – Я такой, каким ты меня хочешь видеть. Главное – гармония с собой».

«Жабыч, не уходи, – голос предательски дрогнул. – Мне будет трудно без тебя».

«Ты справишься! – голос Жабыча успокаивал. – Большие Мальчики умеют себя держать в руках!»

Жабыч не разрешает мне расклеиться и правильно делает. И все… и все же…

«Знаешь, Жабыч, каким я тебя сейчас представляю?» – мне необходимо было сменить тему, иначе я рассопливился бы окончательно, этого никак нельзя допустить. Сам себя потом буду презирать, хотя папа Матео говорит, что не надо бояться своих внутренних слабостей, но и показывать не стоит.

«Удиви!»

Фантазия фонтанировала из меня, как с Ниагарского водопада.

«Сегодня ты большая красивая бабочка, которая жаждет улететь в небо, где котики Бастиана уже открыли фонарики, в которые утром наловили сачком спящих светлячков, и они вот – вот зажгут небо ярко – ярко. Жабыч! Лети, почувствуй всю прелесть красоты звездного неба. Сделай его еще ярче!»

«Почему именно бабочкой?»

Забавный вопрос.

«Они у меня сейчас в животе порхают», – признался я.

«Хорошо – то как, правда?!» – в голосе Жабыча необычная согревающая теплота, от которой хотелось крикнуть в Небе, во Вселенную: «Я всех вас люблю!!!!»

«Да!» – согласился я.

Жабыч прав – я Большой Мальчик. Я со всем справлюсь. Пусть улетает мой ДРУГ в звездное небо к котикам Бастиана.

«Не грусти», – словно прочувствовав меня, заботливо произнес Жабыч, и его слова такие искренние, как теплый плед и чашка ароматного кофе с корицей, которую так обожает бабушка Галантина.

«Не грущу», – заверил я.

«Славно, – Жабыч встрепенулся. – А теперь спать, спать, – решительно скомандовал он. – Ночь открыла волшебный черный зонтик с множеством светлячков с фонариками. Там уже хозяйничают котики Бастиана. Завтра наступит солнечное утро твоей новой жизни – ты готов к нему?»

«Да!»

«Молодец!»

И я засыпаю под воркование Жабыча о том, что все в моей жизни будет хорошо…