Текст книги "Перстень с печаткой"

– Так высоко стоит курс форинта?

– Ну, что ты! – возразила Анна. – Обычно за сто форинтов платят пятьдесят – шестьдесят шиллингов. Это-то и интересно, что Дюрфильгер переплатил так много. Доктор Молнар дал ему расписку только на десять тысяч шиллингов.

– О, это и в самом деле интересно, – задумчиво повторил Бостон.

Сославшись на усталость, Кальман отказался принять участие в товарищеском ужине. Он простился с Акошем и всей его компанией и пошел прогуляться по бойкой Мариахильферштрассе, глазея на витрины, на публику и обдумывая по дороге, как ему получше истратить деньги.

Наконец Кальман остановился перед освещенной витриной книжного магазина. Сначала он поискал глазами книги по технике, но, не найдя ни одной, принялся рассматривать художественную литературу и альбомы по истории искусств, красовавшиеся на изящно оформленном стенде. На другом конце витрины он заметил большой альбом Браке. На суперобложке книги был помещен натюрморт художника, исполненный в одной плоскости. Неожиданно он уронил взгляд на зеркальное отражение улицы в стекле витрины, и тотчас же узнал стоявшего за его спиной мужчину в темно-синем плаще.

Нет, он не ошибся: это был тот же самый мужчина, который попросил у него в холле конференц-зала прикурить. Вначале Кальман подумал, что это лишь случайное совпадение, однако мужчина все еще стоял у тумбы, изучая наклеенные на нее афиши. Это показалось ему уже странным. Кальман сделал движение головой, будто собираясь обернуться, на самом же деле продолжал следить за отражением улицы в витрине. И тут он ясно увидел, как человек в темно-синем плаще сначала было рванулся в сторону, а затем поспешно спрятался за тумбу. Кальман недоумевал: кто бы мог быть этот неизвестный и чего ему от него нужно? Вероятнее всего, предположил он, этот тип из австрийской полиции. Однако, поразмыслив, он тут же убедился в несостоятельности своего предположения. Почему, собственно, австрийской полиции вести за ним слежку? Кальман пожал плечами и отправился дальше, решив, что вернется сюда завтра утром и купит альбом Браке. На молодого же человека в синем плаще он решил вообще не обращать больше внимания: пускай себе, коли у него нет другого занятия, следит; ему, Кальману Борши, нечего скрывать. За все время своего пребывания в Вене он ни с кем, кроме Шалго, не встречался, да и эта встреча состоялась не по его инициативе, что он может без труда доказать, если такая необходимость возникнет. Просто Шалго, узнав, что он, Кальман, в Вене, сам навестил его в отеле.

Кальману не хотелось больше думать о неизвестном в синем плаще, но, как он ни силился, ему так и не удалось освободиться от мысли, что за ним следят. Вероятно, это и явилось причиной, что один раз он совершенно инстинктивно завернул в какую-то маленькую улочку.

Когда Кальман возвратился к себе в номер, он уже не сомневался, что за ним ведут слежку. Причем не один человек, а целая бригада из нескольких часто сменяющих друг друга сыщиков. Понятно, что следить за ним особой трудности не представляло, потому что он и не пытался уйти от преследователей. Только один раз он подумал было, не скрыться ли, но тут же отбросил эту мысль. Вернувшись к себе в номер, он сразу же заметил, что его чемодан и платье за время его отсутствия подверглись тщательному осмотру. Это уже разозлило его. Но все же он сказал себе: не нужно нервничать по пустякам. Зевота, сами собой закрывающиеся глаза упрямо напоминали об усталости. Он раздумывал, стоит ли ему идти ужинать, как вдруг затрезвонил телефон. Звонил Шалго. Он находился в холле отеля и выражал желание провести вместе вечер, и не только потому, что для него, Шалго, побыть с Кальманом – это праздник, но и потому, что он не знает, доведется ли им встретиться когда-нибудь еще.

– Хорошо, – согласился Кальман. – Через несколько минут я буду внизу. Но мы никуда не пойдем, поужинаем здесь, в ресторане, потому что я очень устал.

Десять минут спустя они уже сидели за столиком у окна.

Еще при первой встрече у Шалго Кальман спросил его, справедливы ли обвинения, которые были выдвинуты против него, Шалго, после его бегства из Венгрии. Шалго поспешил заверить Кальмана, «что обвинения эти не соответствуют действительности. Правдой является только то, что он в свое время уже говорил Кальману, когда они вместе сидели в гестаповском застенке. С первого же дня перехода к русским он честно сотрудничал с ними. И бежал он из Венгрии только потому, что не хотел невиновным угодить в тюрьму, – иного выхода у него тогда не было.

Принесли ужин, и Кальман подумал, что его воспоминания чем-то похожи на пар, что плывет над их тарелками с яствами. Нет, он не хотел ничего вспоминать. Поэтому ужин прошел в молчании. К тому же Кальману и есть-то не хотелось. Единственно, что пришлось ему по вкусу, это рейнское.

Выпили по чашечке кофе. Потом закурили: Шалго – неизменную сигару, Кальман – сигарету.

– Не люблю я вспоминать, – словно объясняя свое молчание, сказал Кальман.

– Прошлое человека – его горб. Горб, Борши, от которого мы не можем избавиться по гроб жизни. Когда вы читали в последний раз венгерскую газету?

– Перед отъездом сюда.

– А я сегодня. Прочел один очень интересный репортаж. В нем, между прочим, шла речь о Марианне Калди.

– С вами эта газета?

– У меня дома. Мария Агаи, врач, – впрочем, может быть, вы теперь уже и не помните ее, – дала корреспонденту газеты интервью. Вот видите, Борши, прошлое нежданно-негаданно для нас взяло да само постучалось в нашу дверь. Когда вы возвращаетесь домой?

– Во вторник утром, – ответил Кальман, а сам тщетно попытался воскресить в памяти, кто такая Мария Агаи. Нет, он не помнил этого имени. – Скажите, Шалго, почему вы не хотите послушаться моего совета? Поверьте мне, сейчас вы могли бы возвратиться в Венгрию, не опасаясь ничего.

Толстяк ухмыльнулся.

– А что я стану там делать? – спросил он. – Я уже состарился, Борши. С тем, что я исковеркал себе жизнь, я уже смирился и сейчас только расплачиваюсь за грехи юности. По вечерам я делаю себе теплую ножную ванну и мечтаю. Но если вы мне докажете, что на кладбище в Ракошкерестуре или в Фаркашрете могильные черви будут точить меня с большей учтивостью, чем на каком-нибудь из погостов около Вены, клянусь, я возвращусь на родину.

– Не паясничайте, Шалго! Вы же отлично понимаете, что речь идет совсем не об этом.

– Так о чем же? Впрочем, не тщитесь, Борши, не утруждайте себя ответом, – неожиданно оживился толстяк. – Скажите, а вы с тех пор так больше ничего и не слышали о своем дяде?

– Знаю, что он научный сотрудник какого-то исследовательского института и живет в Лондоне, – ответил Кальман. – Да, слышал еще, что после пятьдесят шестого года раза два или три он приезжал в Будапешт.

Шалго закрыл глаза и откинулся назад.

– Вы знаете, – сказал он, – что смерти я не боюсь. И все же я хотел бы еще пожить, хотя бы ради того, чтобы еще раз повстречаться со Шликкеном. У меня такое предчувствие, что он жив, и оно-то, это предчувствие, не дает мне покоя.

Кальман снова закурил.

– Ваши слова заставляют меня задуматься кое о чем: вы знаете, за мной кто-то все время ведет слежку! Сегодня ходили по пятам несколько часов кряду. Перерыли в номере все мои вещи.

Вопреки обыкновению Шалго посмотрел на Кальмана, широко раскрыв глаза, отчего сделался удивительно похож на большого пухленького поросенка. Положив на стол сигару, он, взволнованный только что услышанным, наклонился вперед.

– Вы не шутите, Борши?

– Я говорю совершенно серьезно. Разумеется, мне не составило бы труда удрать от них, потому что делают они все это удивительно откровенно.

Шалго все больше овладевало беспокойство, и это не ускользнуло от внимания Кальмана. Осушив свой бокал с рейнским до дна, Шалго отер губы салфеткой и сказал:

– Борши, я не хотел бы, чтобы вы неправильно поняли меня, но я хочу задать вам один вопрос…

– Спрашивайте.

– Правильно ли я информирован, что вы работаете сейчас в лаборатории завода электроизмерительных приборов?

– Откуда у вас такие сведения?

– В Вену приезжает очень много людей из Венгрии, – возразил Шалго. – И много болтают. От одного из таких болтунов я и слышал это. Теперь другой вопрос: производят на вашем заводе такие приборы, которые могли бы заинтересовать, скажем… французов или англичан?

– Какие глупости вы спрашиваете, Шалго! Ну откуда я знаю, что их интересует? И вообще, вот уже много месяцев, как я не бываю на заводе. Я же говорил вам, что работал в Дубне. Но почему это вдруг так взволновало вас?

– А Домбаи и его люди знают, какого рода связи у вас в свое время были с англичанами?

– Не думаю, если, конечно, вы не рассказали им об этом.

– А почему бы вам по собственной инициативе не явиться к ним и не рассказать?

– Вы же сами в свое время посоветовали мне молчать об этом! А теперь, я думаю, и смысла нет ворошить прошлое. Столько там всяких требующих пояснения вещей, что я просто сомневаюсь, поверят ли мне после долгих лет молчания. Разве только один Шани поверит: он давно меня знает. А все остальные, кто мог бы доказать мою невиновность, исчезли из Венгрии. Осталась одна Илонка, но ее показания были бы против меня, а не в мою пользу.

– А что сталось с Илонкой? – поинтересовался Шалго.

– Кажется, играет в театре «Модерн». В последний раз я видел ее в каком-то фильме. Слышал, вышла замуж. Муж у нее не то врач, не то инженер. Он-то и помог ей выпутаться из всех ее историй.

– А я считаю, что ее, собственно, и не за что было бы наказывать.

– Как это не за что? – воскликнул Кальман, и лицо его побагровело. – Марианну и меня, в конце концов, выдала она!

– Верно! Но зато сколько она после дала нам ценной информации! Или вы уже забыли об этом, Борши? Жизнь – очень сложная штука. Илонка работала на хортистскую контрразведку не из каких-то там политических убеждений, а просто потому, что я, Шалго, принудил ее к этому. Она была маленькая актриса. А вот я – настоящий виновник всего. Провалилась группа Марианны. До сего дня никому не известно, кто ее выдал. Может быть, еще коньячку выпьем?

– Нет, с меня хватит, – сказал Кальман и зевнул. – Иначе я не засну! – Он посмотрел на часы. – Да и поздно уже. Домбаи не хотите ничего передать?

– А что мне ему передавать? Впрочем, передайте привет.

– Может, мне все-таки поговорить с ним о вас? Спрошу, какие у вас шансы на возвращение домой!

– Нет, на родину я не вернусь, – отрезал Шалго. – По крайней мере в ближайшее время. А вот с вами перед вашим отъездом я хотел бы еще разок встретиться. Если, конечно, это вам не в тягость.

– Почему же? А что, если бы я сейчас проводил вас до дому, смогли бы вы дать мне ту статью?

– Охотно.

Молча они шагали по улице: Шалго – тяжело ступая, Кальман – своей легкой походкой.

Пока они шли, Шалго несколько раз оборачивался, наконец признался Кальману, что устал, и поднял руку, увидев такси.

Через десять минут они вышли из машины на улице Моцарта. Пока Шалго расплачивался, Кальман рассматривал ультрасовременное здание фирмы «Д'Олрион», выставленные в ярко освещенных витринах счетно-электронные машины, разные приборы. Разумеется, он и не подозревал, что фирма «Д'Олрион» – только для видимости центральная контора компании по экспорту и импорту электротехнического оборудования. На самом деле она со всеми ее демонстрационными залами, лабораториями и сервисом была собственностью французского Второго бюро, и именно здесь находилась замаскированная под невинный секретарский диктофон рация, с помощью которой Шалго поддерживал прямую связь с Парижем. Для того чтобы связаться с Центром, ему достаточно было назвать в диктофон нужный номер, и в соседнем здании автоматически включалась линия связи. Таким образом, в помещении самой фирмы не было ни одного компрометирующего предмета, устройства или аппарата, если не считать сейфа, закрытого на замок с цифровым шифром. В этом сейфе он держал секретные документы Второго бюро, материалы по структуре эмигрантских организаций, сведения, которые можно было использовать для компрометации непокорной агентуры, и другую документацию, необходимую для деятельности подобного рода учреждений. Но всего этого не знала даже Анна, потому что Шалго весьма ревностно оберегал свой тайник от всех без исключения.

Стальной сейф Шалго отличался от других подобных шкафов не только тем, что был оборудован надежным замком, это был вообще уникальный экземпляр, секреты которого знал только он один. Так, например, в случае опасности достаточно было набрать на шифровом кольце сейфа номер 313, как в действие вступало устройство, создающее в сейфе такую температуру, что в течение нескольких мгновений его содержимое обращалось в пепел. Правда, до сих пор к этой мере предосторожности Шалго еще не приходилось прибегать.

Шалго собственным ключом открыл парадную дверь. Они поднялись на шестой этаж. На табличке, укрепленной на двери, стояло: «Отто Дюрфильгер, представитель торговой фирмы „Сигма“.

Шалго пригласил Кальмана в кабинет, усадил в кресло и достал из небольшого бара коньяк. Разумеется, на сей раз он не стал включать своего сигнально-подслушивающего устройства, поскольку совсем не хотел, чтобы их разговор был услышан «там», в Центре.

– Эрне Кару, – начал Шалго, – я всегда очень уважал. Несмотря на то, что он ненавидит и презирает меня. Знаю, он никак мне не может простить, что тогда, в сорок шестом, я бежал из Венгрии, вместо того чтобы отдать себя в руки следователей. Ваше здоровье, Борши. – Они чокнулись.

– Где статья? – спросил Кальман. – Оставим прошлое в покое. – Он взглянул на часы. – Уже поздно. Закажите мне такси, дайте статью, и я поехал. Я смертельно устал.

Шалго поднялся. Вразвалку прошел в спальню и немного погодя возвратился с газетой в руке.

– Вот она, – сказал Шалго. – Можете оставить ее себе. Скажите, а что везете вы в подарок своей невесте?

– Пока еще ничего. Завтра отправлюсь покупать. Сегодня приглядел для нее хороший альбом Браке.

В этот момент раздался звонок за дверью.

– Минутку, – сказал Шалго и подошел к письменному столу, секунду постоял в раздумье, затем нажал синюю кнопку диктофона. Кальман ничего этого не заметил. Он тоже поднялся.

– Я вас провожу, – сказал Шалго. – Так мы еще увидимся?

Звонок повторился. В дежурном помещении фирмы «Д'Олрион» служащий отложил книгу в сторону. А магнитофон записал на пленку следующий разговор:

– Завтра вечером я позвоню вам. Сюда, пожалуйста… Сейчас… (Это голос майора Дюрфильгера, определил дежурный.) Ну, а если мы все же не встретимся, Борши, желаю вам удачи!

– И я вам. И подумайте о возвращении домой. (Кто бы это мог быть? Насколько я понимаю, говорят они по-венгерски.)

– Кто там? (Это опять голос Дюрфильгера. Значит, он все еще не открыл дверь.)

– Привратница. Тут из полиции пришли. Желают видеть господина Дюрфильгера.

Скрип открывающейся двери, шаги.

– Прошу вас. Добрый вечер. Я Дюрфильгер.

(Пожалуй, нужно бы уведомить господина Дарре. А впрочем, еще успею.)

– Добрый вечер. Советник полиции Гюнтер. Минуточку, а вы кто такой?

– Я Кальман Борши.

– Можно взглянуть на ваш паспорт?

Длинная пауза. (По-видимому, советник рассматривает паспорт. Я угадал. Борши – венгерская фамилия. Чего же хочет этот Гюнтер от Дюрфильгера?)

– Спасибо. Пожалуйста, возьмите ваш паспорт, господин Борши.

– Я могу идти?

– Сержант, вызовите лифт.

(Ага, значит, Гюнтер не один. Нет, все-таки нужно известить Дарре, решил дежурный и позвонил.)

– Спасибо. Я предпочитаю ходить пешком.

– Как вам будет угодно, господин. Спокойной ночи.

– Пока, Кальман.

– До свидания, Оскар.

– Спокойной ночи.

(Почему Борши называет Дюрфильгера Оскаром? Ведь его зовут Отто?)

Шаги удаляются.

– Входите.

Дверь закрывается. Снова шаги.

– Прошу вас, господин советник.

– Вот мое удостоверение. Сударыня, присядьте.

– Как, я должна здесь оставаться?

– Да, сударыня. Мы ненадолго вас задержим. Прошу извинить нас, господин Дюрфильгер, за беспокойство. Известен ли вам венгерский гражданин доктор Тибор Молнар?

– Нет, не известен.

– Не может быть. Как показал арестованный Молнар, вчера утром он передал вам пятнадцать тысяч форинтов. Вы же, господин Дюрфильгер, дали ему взамен двадцать пять тысяч шиллингов. На десять тысяч шиллингов Молнар выдал вам расписку.

– Вы ошибаетесь, сударь.

– Согласно показаниям доктора Молнара, и валюта в форинтах и квитанция находятся у вас.

– Я повторяю, господин советник, что вы ошибаетесь.

– У меня есть ордер на обыск.

– Я протестую.

– Пожалуйста, вот ордер на обыск.

– Кто разрешил обыск?

– Господин Пфейфер, районный прокурор. Прошу вас открыть сейф.

– Нет, сейф я не открою. Я хочу прежде сам поговорить с прокурором господином Пфейфером, тем более что я знаю господина прокурора лично.

– Я не могу вам разрешить этот разговор. Прошу вас, выполняйте приказ.

– Я отказываюсь вам подчиниться, господин советник. Домашний обыск в ночное время противоречит австрийской конституции.

– Вы правы, сударь, но органы государственной безопасности наделены особыми полномочиями.

– Я настаиваю на разговоре с прокурором господином Пфейфером.

Дежурный смотрел на магнитофон и раздумывал, как же ему поступить. Связываться с представителями органов австрийской госбезопасности он, вероятно, не может. А пока он раздумывал, Дюрфильгер уже перешел на французский:

– Дежурный!

Дежурный тотчас же узнал голос Дюрфильгера и действовал уже автоматически. Переключив аппарат на микрофон, он отозвался:

– Дежурный слушает.

Все находившиеся в комнате Шалго слышали чистый, без искажения, голос дежурного настолько отчетливо, что им даже показалось, не стоит ли он где-то совсем рядом, чуть ли не между этим вот лысым толстяком и господином советником. Однако поскольку французский язык знал один только советник Гюнтер, ни привратница, госпожа Хартман, ни двое полицейских ничего из этого разговора не поняли.

– Дежурный, – по-французски повторил Шалго, не спуская глаз с лица советника. – Полагаю, вы уже оцепили здание?

– Конечно, мосье. Сразу же по сигналу опасности я отдал необходимые распоряжения.

– Вам хорошо видно все, что здесь происходит?

– Да, мосье.

– Спасибо. Ждите сигнала.

Шалго выключил систему подслушивания и по-французски сказал советнику:

– Дом, как вы слышали, оцеплен. Отошлите, господин советник, ваших людей и привратницу.

Советник Гюнтер закурил сигарету. Он подошел к столу, опустил спичку в пепельницу, одновременно обшарив взглядом стол, на несколько мгновений задержался на кнопке диктофона, затем повернулся и сказал, обращаясь к полицейским:

– Сержант, можете идти. И вы тоже, сударыня. Благодарю за помощь.

Шалго проводил полицейских и привратницу и запер за ними дверь; возвратившись в кабинет, он остановился возле низкого шкафчика и предложил:

– Не хотите ли коньяку, господин советник?

– Очень любезно с вашей стороны, но не могу. На службе не употребляю.

Шалго кивнул и налил коньяку только себе.

Если позволите, я выпью за ваше здоровье, дорогой Клайв Бостон.

Он опрокинул содержимое рюмки в рот, платком вытер губы, сел к столу и закурил сигарету.

– Как вы догадались, кто я? – спросил Бостон, все еще не оправившийся от изумления и лишь большим напряжением воли заставивший себя обрести спокойствие.

– О, это было совсем нетрудно, – заверил его Шалго. – Как-нибудь я открою вам секрет. А пока скажите мне, Бостон, как же вы представляли себе данную операцию? Неужели вы всерьез думали, что я распахну перед вами сейф, если там в самом деле находятся хоть какие-то компрометирующие меня материалы? Ведь шифр к замку знаю один только я. Представим себе, что я испугался, не заметил вашего милого обмана, поверил, что вы действительно советник Гюнтер, и назвал бы вам цифры шифра. Откуда у вас гарантия, что это были бы правильные цифры? Вы набираете названные мною цифры – и вас ударяет током. – Он явно наслаждался замешательством английского майора. – А о том вы, милейший, не подумали, выйдете ли вы вообще отсюда живым? Здесь же следят за каждым вашим движением. Не я – другие! И стоит вам сделать какой-либо угрожающий или подозрительный жест, как вам конец, мой дорогой! Нет, я определенно разочаровался в вас, милый Бостон. Очень разочаровался…

– Вы все еще не сказали мне, как вы догадались, кто я.

Шалго усмехнулся.

– Вы слишком любопытны, дорогой. Для начала должен предупредить вас: во-первых, как только докурите сигарету, бросьте ее на пол и не шевелитесь. Не вздумайте даже случайно сунуть руку в карман. Вставать будете только по моему разрешению.

– Что вы от меня хотите? – спросил Бостон, окончательно растерявшись.

– Это вы организовали слежку за Кальманом Борши?

– Я.

– Так я и думал. Почему же вас интересует Кальман Борши?

Бостон затянулся, роняя пепел на пол. Несколько мгновений он лихорадочно обдумывал, как бы получше соврать. Наконец сказал:

– Мы получили сообщение из Будапешта, что Кальман Борши – агент венгерской разведки.

– Но ведь Борши с тридцать девятого года находится у вас на службе!

– Теоретически да. Но мы точно знаем, что он перешел в противоположный лагерь. Только в результате этого он и попал в Дубну.

– А откуда вам это известно? – спросил Шалго, и только теперь ему многое стало понятно в поведении Кальмана.

– Вы же отлично информированы. Так неужели вы не слышали о «деле Уистона»? Во время восстания он открыто сражался против нас. Тогда-то он и примкнул к противоположному лагерю. Будь Кальман Борши нашим сотрудником, я бы сидел сейчас не у вас в кабинете, а у него.

– А что вы знаете о майоре Генрихе фон Шликкене?

– Ничего.

– Не спешите с ответом. Дело в том, что это единственный пункт, который создает в данный момент возможность наших дальнейших переговоров.

– Я думаю, вы должны не хуже меня знать, что с ним.

Шалго скривил в усмешке свои толстые, мясистые губы.

– Это еще как сказать. Так отвечайте, Бостон: жив Шликкен или нет?

– Насколько мне известно, жив. Больше я ничего о нем не знаю. Года два-три назад я встречал его в Греции.

– А доктора Шавоша вы знаете?

– Нет, не знаю.

Шалго задумчиво посмотрел в лицо Бостону.

– Скажите, не замышляете ли вы покушения на Борши?

– Таких указаний я не получал.

– Хочу предупредить вас: и не пробуйте. Борши находится под моей личной защитой. И не потому совсем, что я очень люблю его, просто у меня есть на него виды. И я не терплю, когда мне становятся поперек дороги. Пообещайте, что до тех пор, пока Борши находится в Вене, с ним ничего не случится.

– Обещаю.

– Дайте мне слово, Бостон.

– Даю слово. Надеюсь, больше у вас нет ко мне вопросов?

– Нет.

– Тогда скажите все же, как вы догадались о том, кто я?

– У меня очень хорошие связи с миссионерами англиканской церкви, хоть я и не очень высокого мнения о патере Краммере. Надеюсь, вы меня понимаете? Да и Анна мне нравится не так сильно, как вам. Она милое существо, но у нее плохие руководители. Как только вы произнесли имя Тибора Молнара, для меня сразу же стала ясна роль Анны, а также и то, что вся эта история – блеф, потому что Тибор Молнар тоже был блефом. Просто я хотел проверить Анну, куда она передает добытую информацию… Ну так вот, дорогой, поскольку Тибор Молнар на самом деле не существует, то, естественно, его не могла и задержать австрийская полиция. Поэтому я слушал вас, одновременно наблюдая за вами, за выражением вашего лица. Оно мне показалось очень знакомым. Но когда вы в течение пяти минут трижды поправили очки, я сразу же догадался, что вы Бостон. Налейте себе коньяку и выпейте.

Бостон не заставил себя упрашивать.

– Такого со мной еще никогда не случалось, – признался он откровенно. – Поздравляю вас.

– Послушайте, – продолжал Шалго, – со мной можно вести переговоры в определенных разумных рамках, но шантажировать себя я не позволяю. Что вас интересует? Документация?

Бостон понял, что пришла пора играть с открытыми картами.

– Да, документация.

– Во сколько вы ее оцениваете?

– На это я не могу вам дать ответ сейчас. Но думаю, что высоко.

– Тогда поезжайте сейчас домой. Свяжитесь со своими шефами. Завтра вечером в семь часов я ужинаю в ресторане Хуберта. Можете меня найти там. – Он тяжело встал. – А впредь получше обдумывайте такого рода операции.

Бостон поклонился.

– Бостон, – сказал Шалго, – хотите, я вам дам один совет?

– Если полезный – безусловно.

– Отвыкайте от своей привычки протирать очки. О, эти проклятые привычки!

– Вы правы.

– Да, еще вот что. Передайте патеру Краммеру, что прокурора Пфейфера две недели назад уволили за взятку. Такие вещи следует знать даже в проповеднических обществах. Спокойной ночи.