Текст книги "Перстень с печаткой"

– И Шликкен тоже? – удивленно переспросил Домбаи. – Вот этого я не знал. Из показаний Пете мне только удалось выяснить, что Шавош не кто иной, как полковник Олдиес.

Услышав это, Кара, словно мгновенно стряхнув с себя усталость, оживился:

– А скажи, если мы поверим, что Игнац Шавош и полковник Олдиес одно и то же лицо, можно ли представить себе, что он до сих пор не встретился с Кальманом?

– С трудом, – признался Домбаи.

– Но почему же тогда Кальман отрицает это? – поставил вопрос Кара и сам же ответил на него: – Значит, у него есть на то причины.

– Между прочим, о встрече с Шалго он рассказал…

Домбаи задумчиво устремил взгляд перед собой; ему стало не по себе.

– Эрне, я поговорю с Кальманом!

– Пока не нужно, – остановил его Кара. – Придет время, мы с тобой вместе поговорим с ним.

Кальман очень скоро заметил, что за ним следят. И это омрачило его. Надо поговорить с Калди, решил он, рассказать ему все и попросить у него совета.

Вдруг Кальман замер, осененный внезапно пришедшей ему в голову догадкой. В том, что Илонка в ту пору являлась агентом гестапо, у Кальмана не было никакого сомнения, равно как и в том, что ее могли посадить в камеру к Марианне только по указанию Шликкена. Но действительно ли Марианна говорила ему об Илонке или он сам это придумал? Кальман воскресил в памяти их последнюю встречу с Марианной, подробности их разговора и убедился в том, что он не ошибся. Ему стало не по себе от охватившего его волнения. Если все действительно так, то он разгадал загадку и теперь для него все становилось ясным.

Борши торопливо сбежал вниз, на площадь Кальмана Селля. На его счастье, на стоянке оказалось свободное такси. Он был настолько убежден в правильности своего предположения, что уж больше не думал о слежке. Теперь следите, ходите за мной, думал он, а я уже напал на след и могу доказать свою невиновность! Да, Марианна точно так же, как и я в свое время, могла довериться Илонке и рассказать ей о донесении в надежде, что Илонка выйдет на свободу и передаст его Татару. А та тут же рассказала обо всем Шликкену. Ну, а майор свое дело знал. Только так все и могло произойти!

Неподалеку от многоквартирного дома, в котором жила теперь Илона Хорват, Кальман попросил водителя остановиться, заплатил и стремглав бросился в подъезд, думая об одном: только бы застать ее дома.

На счастье, Илона оказалась дома.

Илона с искренней радостью встретила Кальмана и не скрыла от него, что эта встреча взволновала ее. Кальман со смущенной улыбкой оглядел комнату, обставленную с большим вкусом. Илона, видимо, ожидала кого-то: на низеньком столике стояли бутылки с напитками, печенье и кофейные чашки. Сама хозяйка была в черных узких брюках и мохнатом мохеровом пуловере. Неожиданный приход Кальмана явно смутил ее.

Кальман присел к столику на край тахты. Странно, он не испытывал ни малейшей неприязни к этой женщине.

– Ты красивая, – искренне признал он. – Пожалуй, даже красивее, чем тогда…

Кальман закурил и угостил Илону.

– Спасибо. Выпьешь что-нибудь?

– Нет, пока нет. Может быть, позднее. Как жизнь? Завели детишек?

– Увы, нет. Поэтому и в театре я не очень-то охотно играю роли матерей.

– Хорошо зарабатываешь?

Илона смущенно засмеялась.

– Ты что, фининспектор? Много работаю, – уклончиво добавила она.

– Какую роль разыгрываешь ты сейчас? – спросил он с издевкой и протянул руку за коньячной бутылкой.

Улыбка на лице Илоны застыла, ее красивое лицо помрачнело. Она с упреком посмотрела на Кальмана, наполнявшего коньяком граненые хрустальные рюмки.

– Ты не веришь мне, Кальман? – спросила она, тоже протягивая руку за рюмкой.

Кальман посмотрел на отливающий золотом напиток и, может быть, для того, чтобы не отступить ни шагу назад, нагловато проговорил: – За твой переход в другую веру, Илонка!

Но Илона поставила рюмку на стол, не приняв столь странный тост. Кальман, холодно посмотрев на нее, негромко пояснил:

– Вот Марианна поверила тебе, а ты ее предала. И ее убили. Я доверился тебе, ты и меня предала. И в том, что я уцелел, не твоя заслуга. Ты сделала все, чтобы мне не жить. Так почему же я должен верить тебе?

Слова глухо падали в тишине.

– Собственно говоря, ты убийца! Я говорю это тебе на тот случай, если ты не знаешь этого, – продолжал Кальман без тени сожаления.

– И ты пришел наконец, чтобы отомстить? – спросила Илона.

– Нет, не за тем. Месть не моя профессия.

Взгляд Илоны оживился. Она вновь обрела силу, почувствовала, что может и должна доказать свою искренность.

– Кальман, я понимаю тебя, когда ты не веришь мне; ты, собственно говоря, прав. Прошу тебя, выслушай меня, не перебивай!.. – Кальман понимал, что она уже больше не играет, а говорит от души. – Недавно я разговаривала с одним из членов Верховного суда. Я рассказала ему всю свою жизнь, не называя себя. Не приукрашивала ничего. Рассказала обо всем: о Марианне, о тебе, о том, как перешла на сторону борцов Сопротивления, – одним словом, раздела себя перед ним донага. Судья так и не понял, что рассказываю-то я о самой себе. Ну, а потом спросила его: что может ожидать героиню моей истории, если она явится в полицию и сама честно заявит о своем прошлом? Он долго думал, а потом сказал: вероятнее всего, ее простят. Конечно, я своими доносами гестапо ускорила гибель Марианны, но позднее, работая уже на движение Сопротивления, я ведь спасла жизнь многим людям, и это можно подтвердить фактами. Это так. Но, поверь мне, причиной свершившейся трагедии была не я одна. Немножко и ты.

– Что ты имеешь в виду?

– Лгала не только я тебе, но и ты мне. Но это сейчас уже не важно. Шликкен прокрутил мне тогда одну запись, – пояснила Илона, – ту, где ты обязался служить им. Именно это и сбило меня в то время с толку. Ты понял?

Кальман понял и пришел в еще большее замешательство. Приходилось согласиться с Илоной. Выходит, Шликкен обвел вокруг пальца не только его, но к Илону. Теперь ему еще яснее стало, что в то время они все были обречены на провал и каким злым гением на их пути был Шликкен.

– Значит, ты поверила в то, что я – агент гестапо?

– Да, я же слышала твой голос, Кальман, читала твою подписку о сотрудничестве. И когда Шликкен велел мне сообщить тебе об аресте Домбаи, я подумала, что это он меня проверяет, что ты, вероятно, потом доложишь все ему о нашем с тобой разговоре. Между прочим, когда ты в последний раз был у меня в моей комнате, я знала, что весь наш разговор с тобою подслушивается.

– Где сейчас Шликкен? – неожиданно спросил Кальман.

– Не знаю. С тех пор я больше его не видела.

– И не слышала о нем?

– Нет.

– Илонка, – задумчиво проговорил Кальман, – а какое задание дал тебе Шликкен, поместив тебя в одну камеру с Марианной?

Илона, по-видимому, действительно часто думала о своем прошлом и потому хорошо помнила все подробности. Она ответила на вопрос Кальмана сразу, без раздумья, словно в течение многих лет ожидала его.

– Мне было поручено узнать, кто те коммунисты, с которыми она поддерживала связь.

– И ты узнала это?

– Нет. – Илона потупила голову, по-видимому, придавленная воспоминаниями. Слова тяжело падали с ее губ. – Марианна не назвала мне их, вероятно заподозрив неладное.

Кальман по-своему истолковал задумчивость Илоны и строго сказал:

– Ты говоришь неправду!

– Нет, Кальман, я говорю правду. Да и какой мне смысл сейчас врать?

– Тогда, может быть, ты забыла? Вспомни!

– Лучше бы мне не помнить! – с болью в голосе воскликнула Илона. – Но, увы, я помню каждое ее слово, каждое движение. Помню так, как будто сейчас вижу ее перед собой. У нее еще хватило сил утешать меня.

Илона не удержалась и тихо заплакала.

– Илона, – заговорил Кальман тихо, – если для твоего спокойствия нужно, чтобы я не таил зла на тебя, считай, что я забыл обо всем и все простил. Ты же знаешь, как много значила для меня Марианна, но я прощаю тебя и от ее имени тоже. Взамен я прошу тебя только вспомнить имя одного человека. Мне нужно найти его, потому что, пока я не найду его, я не смогу смыть с себя обвинение в предательстве.

– Кальман, я готова всем, что в моих силах, помочь тебе.

Кальман посмотрел на Илону.

– Скажи, ты никогда не встречала в гестапо человека по фамилии Фекете? Рыжего грузного мужчину. В то время ему было лет тридцать пять. У него еще был шрам на верхней губе, а во рту своего рода ювелирный магазин – пять или шесть золотых зубов.

Илона, силясь вспомнить, устремила взгляд прямо перед собой.

– Может быть, ты его в «Астории» видела или у Шликкена?

Илона глубоко вздохнула.

– Что-то припоминаю, – сдавленным голосом проговорила она. – В «Астории» была буфетчица Шари Чома. К ней ходил человек с такой внешностью. Фамилии его я уже не помню, но только точно знаю, что не Фекете.

Кальман протянул дрожащую от волнения ладонь и дотронулся до руки Илоны.

– Где эта Шари Чома сейчас? Как мне ее найти?

– Давай я ее сама разыщу! – вызвалась Илона. – Доверь это мне, Кальман. Слышала я, что она заведует каким-то кафе. Разыщу и узнаю от нее фамилию того человека.

– Сделаешь?

– Завтра же вечером позвоню тебе.

Кальман с новой надеждой в сердце и даже с какой-то уверенностью поспешил к профессору Калди.

– Послушай, Кальман, – начал старый профессор и взмахнул своей обезьяньей рукой, словно дирижер оркестра. – Мы вот здесь с господином Шаломоном заспорили, в какой степени наука укрепляет дружбу между народами и вообще дело мира…

Профессор рассказал, что, по мнению англичанина, приоритет естественных наук – и в особенности тех наук, которые обслуживают военную промышленность, – закономерен, потому что человечество, так же как и вся природа в целом, развивается от кризиса к кризису, от катастрофы к катастрофе, то есть от войны к войне. И он со своей стороны не верит в возможность жизни без войн!

– Простите, профессор, – с улыбкой перебил его Шаломон, протестующе подняв правую руку. В этот момент Кальман заметил у него на мизинце перстень с печаткой из оникса. Рассмотреть перстень получше Кальман не успел, потому что англичанин почти тут же вновь опустил руку. – Тогда упомяните, пожалуйста, и о том, что я вам сказал перед этим!

– Да, да, конечно. Господин Шаломон – непоколебимый сторонник мира, и тем не менее он не верит, что огонь можно примирить с водой.

Кальману было уже ясно, что вся их дискуссия – абсолютная чушь, поэтому вместо того, чтобы вслушиваться в смысл страстной речи старика Калди, он принялся разглядывать перстень на мизинце англичанина. Ему показалось, что однажды он где-то уже видел его. И вдруг ему вспомнились Хельмеци и Шликкен. Не может быть! Он тут же отверг страшную мысль. Шликкен был худощавый, с мертвенно-бледным лицом и светлыми волосами, а этот англичанин тучен и лыс.

– Ну, так каково же твое мнение, физик-атомщик? – спросил Калди.

Кальман растерянно потер лоб. Он все еще не мог оторвать взгляда от перстня.

– Я знал одного немецкого майора. Он носил точно такой же перстень. Можно взглянуть? – сказал он, обратившись к Шаломону.

– Пожалуйста! – с готовностью выставив вперед руку, ответил англичанин. – К сожалению, я не смогу снять его с пальца. – На черном камне перстня сверкнула золотая фигурка сирены, держащей в одной руке щит, в другой – меч.

– Моника! – проговорил Кальман.

Лицо Шаломона осталось спокойным и веселым.

– Как ты сказал? – переспросил Калди.

Кальман повернулся к профессору.

– Шликкен именовал сирену на перстне Моникой, – пояснил он старику. – Прежде чем ударить, он всегда поворачивал перстень камнем внутрь. Позднее он мне объяснил, что у сирены крепче удар и что называет он ее Моникой.

– Да-а, Шликкен! – задумчиво протянул старый профессор.

Шаломон с интересом посмотрел на Калди.

– Он что же, и вас истязал?

– Нет, я не встречался с ним, – ответил старик, – я только слышал о нем.

– Простите, а кто был этот Шликкен? И где и когда он так издевался над вами? – спросил англичанин Кальмана.

Кальман закурил.

– Убийца он, – сказал Кальман. – Здесь… в Будапеште… в сорок четвертом… – Он говорил отрывисто, односложно. – Один из главарей гестапо, сухопарый тевтонец, с бледным, как у мертвеца, лицом.

– Вижу, вы не очень-то жалуете немцев!

– Нацистов, сэр!

– Ах да, конечно, вы же сторонник двух Германий!

– Нет, дорогой Шаломон, – перебил его Калди. – Мы – по крайней мере я – сторонники одной, единой Германии. Но Германии, свободной от фашистов.

Англичанин как-то загадочно ухмыльнулся, неторопливо протянул руку за сигаретой.

– Странно, – заметил он. – Живете вы в стране, где официальная идеология определяется марксистской, материалистической философией, и, несмотря на это, вы – идеалисты. Вероятно, потому, что вы в известном смысле живете в изоляции от остального мира и многое для вас поэтому просто непонятно…

Кальман стряхнул пепел с сигареты.

– А именно? – спросил он.

– Видите ли, дела в Европе ныне складываются так, что очень многие из тех, кто не желает, чтобы на Западе был коммунизм, нуждаются в так называемой милитаристской Германии. Для меня было попросту непостижимо, как, например, французы могли терпеть Шпейделя во главе НАТО, поскольку общеизвестно, какую роль Шпейдель играл в «третьем рейхе». Я вам не надоел, господа?

– Нет, конечно, продолжайте, – запротестовал Калди.

– Потом уже мне эту странную ситуацию объяснил один парижский торговец картинами. Его близкие погибли во время войны, не исключено, что в каком-нибудь из концентрационных лагерей… Так вот этот торговец из Парижа, если можно верить его словам, – член организации ОАС и сотрудничает с определенными реваншистскими западногерманскими кругами, хотя сам он был активным участником Сопротивления. На мой вопрос, почему же он с ними сотрудничает, торговец ответил так: «Близких своих я оплакиваю каждый год, в день поминовения усопших возлагаю на их могилы цветы, но вернуть им жизнь я не в силах. Но зато я могу защитить свое, пусть небольшое, состояние от коммунизма». И так думает и бельгийский король, и голландская королева, и многие сотни тысяч людей. И тогда я понял, почему в Англии, в Бельгии, в Голландии и в других местах размещены подразделения бундесвера.

Томас Шаломон закончил. После его слов воцарилось глубокое молчание.

Кальман поднялся.

– Извините, мне надо идти.

– Если позволите, я пойду с вами, – заметил Шаломон.

Кальман повернулся к англичанину:

– Сэр, откуда у вас этот перстень?

Томас Шаломон взглянул на перстень.

– От бургомистра Варшавы, – пояснил он. – Это символ их города. Такими перстнями варшавяне награждают людей, сделавших что-нибудь выдающееся для их города.

– А что сделали для их города вы?

– Я сражался в Варшаве против нацистов в качестве офицера английской армии.

10

Игнац Шавош сидел взволнованный подле аппарата подслушивания, а Бостон, напряженно вглядываясь в лицо шефа, ждал похвалы. То, что он тоже волновался, можно было заметить по его беспрерывным попыткам поправить очки. В комнате, где была установлена аппаратура подслушивания, были только они двое.

– Вы уверены, что Рельнат у него? – шепотом спросил Шавош, повернувшись к майору.

– Совершенно, сэр.

Пока слышалось только насвистывание. Шавош сразу же узнал мелодию. Ага, закукарекал петушок! Это уже появился Шалго, подумал он. Затем хлопнула дверь, раздались шаги.

– Доброе утро, майор, – донесся веселый голос Шалго. – Как почивали?

– Отошлите ваших людей, Дюрфильгер, – распорядился Рельнат.

– Всех?

– Да, всех до единого!

В аппарате раздалось слабое гудение.

– Анна, вы все втроем отправляйтесь в «Феникс» и ждите меня там. – Снова гудение. – Почему же вы не садитесь, дорогой майор?

Несколько минут не было слышно ничего, кроме глухих шагов, затем резкий голос:

– Майор Дюрфильгер! Пока вы находились в Лондоне, к вам приезжал курьер из Венгрии. Я принял от него донесение.

– Оно было адресовано вам, мосье?

– Нет, вам. Но, к счастью, курьер оказался глуп и решил, что я и есть Отто Дюрфильгер. Тем более что я сидел за вашим столом.

– Простите, мосье, но если курьер решил, что вы – это я, то он не просто глуп, а совершенный осел. И все же почему вы приняли от него донесение?

– Майор Дюрфильгер, бросьте ваши шуточки. Дело серьезное…

– Не спорю, но скажите же наконец, чего вы хотите от меня? Насколько я понимаю, один из моих венгерских друзей прислал мне письмо, и оно попало в руки к вам. Так откройте же, пожалуйста, секрет, от кого это письмо?!

– От полковника Кары.

– О! И где оно?

– Я переслал его в Центр.

– Такое обращение с адресованной мне корреспонденцией, мягко выражаясь, удивляет меня. Что бы сказали вы, если бы я начал пересылать в Центр ваши личные письма? Не нашли бы вы это странным? Ну и как? В Центре расшифровали текст?

– В каких отношениях вы с полковником Карой?

– В дружеских. Кара мне многим обязан. Он это не забывает и время от времени информирует меня о событиях в стране.

– Будьте добры, расшифруйте донесение.

– Вы же сказали, что переслали его в Центр.

– Я имел в виду фотокопию.

Негромкий смех и вновь голос Шалго:

– Прошу несколько минут терпения.

Вновь насвистывание знакомой мелодии.

Полковнику весь этот разговор показался необыкновенно интересным, и он с большим трудом сдержал себя, чтобы немедленно не доложить в Лондон обо всем услышанном. Он с признательностью посмотрел на Бостона и одобрительно кивнул ему, что могло означать только: «Отлично сработано, майор».

Теперь для него было ясно, что Шалго считает дураком майора Рельната, презирает его и, разумеется, не доверяет ему.

– Ну что ж, майор, мой венгерский друг сообщает вести не очень-то приятные, – вновь послышался спокойный голос Шалго. – Выследили некоего инженера Даницкого, поддерживавшего радиосвязь с Западом. В течение нескольких дней у него на квартире скрывался молодой человек по имени Балаж Пете, нелегально прибывший с Запада. Мой приятель спрашивает, имею ли я какое-нибудь отношение к этим людям или «сусликов» можно арестовать. Именно так и написано: «сусликов».

Послышалось нецензурное ругательство.

– Когда вы завербовали Кару? Вы должны…

– Оставим это, майор. Что я должен – я сам знаю… Чего вы от меня хотите? И попрошу в мои личные дела впредь не вмешиваться. А здесь, по всей видимости, произошла какая-то ошибка. Никакого инженера я не знаю, и, по мне, пусть они делают с ним что хотят!

– Нет, дружочек! Вы немедленно напишете своему приятелю, чтобы он обеспечил этим двоим свободное передвижение.

– Боюсь, вы будете разочарованы, майор. Не станете же вы мне предписывать, что я должен отвечать на письма своих личных друзей. Это мое частное дело! – Голос Шалго дрожал от негодования.

– Хорошо.

Наступило молчание. Затем послышалось хлопанье двери и бормотание Шалго, из которого Шавош разобрал только: «Черт бы побрал всех дилетантов, сколько их ни есть на свете!..»

Позднее, уже в кафе, Рельнат сказал Шалго:

– Знаете, вы привели меня в замешательство!

– Чем же, дорогой майор?

– Откуда вам известно имя Даницкого и…

– Балажа Пете?

– Да.

Шалго, наложив целую пенную гору взбитых сливок в свой кофе, заглянул в сухощавое лицо майора.

– В Лондоне полковник Олдиес назвал мне имя Даницкого. Разумеется, в форме вопроса: знаю ли я агента французов инженера Даницкого? Я тут же смекнул, что он либо провоцирует меня, либо хочет похвастаться своей хорошей осведомленностью. Между прочим, фамилию Пете он тоже упомянул.

– Не шутите! – побледнев, воскликнул майор.

Шалго изобразил на лице изумление и озабоченность и отодвинул в сторону тарелочку с куском торта.

– А что случилось? Неужели я допустил какую-то ошибку?

Рельнат закусил губу.

– К сожалению, все это соответствует действительности. Есть и Даницкий и Пете.

Шалго присвистнул.

– Черт побери, майор! Я предупреждал вас, что англичане имеют свою агентуру в Париже, а также среди вашего личного окружения.

Между тем майор совсем загрустил. Он пил коньяк, одну рюмку за другой, но никак не мог согреться.

– Скажите, что это за история с Карой? Или я ничего не понимаю, или вы действительно находитесь с ним в дружеских отношениях.

Шалго откусил большой кусок торта, запил его кофе и тогда только сказал:

– Видите ли, майор, я не только жалею вас, но и люблю. Больше того, я верю вам. Ведь нас с вами связывают некоторые тайны. Вы понимаете, что я имею в виду.

– Да, – кивнул майор. – И я искренне, от всей души признателен вам за ваше тактичное поведение.

Шалго отер губы и закурил сигару.

– Под большим секретом я открою вам кое-что, дорогой друг. – Он выждал немного и продолжал: – Я создал отличнейшую агентурную сеть, но она принадлежала лично мне и только мне. Я не докладывал шефам о своих людях, потому что знал, что они погубят их – выращенных мною, воспитанных мною агентов. Одним из таких людей был Эрне Кара, которому я спас жизнь. – Он помахал рукой, отгоняя от лица дым, и продолжал с грустью в голосе; майор не без сочувствия слушал его. – Когда я с совершенно честными намерениями перешел на вашу сторону, то просил вас только об одном: доверьте мне венгерское направление. Но мною пренебрегли. Когда венгерский отдел возглавили вы, майор, если помните, я попытался сблизиться с вами, но вы очень вежливо отклонили мою попытку. И даже теперь, когда вы в беде, я предлагаю вам свою помощь не ради наград или денег, а просто потому, что я полюбил вас и боюсь за вас. Так что давайте объединим наши усилия.

Рельнат все больше подпадал под влияние слов Шалго. Он схватил его за руку и крепко пожал.

– Вы правы, господин Дюрфильгер… Простите мое мерзкое поведение. Я с радостью принимаю вашу помощь! – По лицу Шалго промелькнула улыбка. – Давайте работать вместе!

Немного позже Рельнат спросил:

– А что с вашей сетью? Она по-прежнему существует?

– Надо съездить в Венгрию, – сказал Шалго, – и активизировать агентуру. Но, дорогой майор, я думаю, сейчас это не самое главное. Есть у нас с вами дела и поважнее. Сейчас прежде всего нужно предотвратить провал вашей собственной агентурной сети.

– Я немедленно подам сигнал тревоги!

– Ни в коем случае! – вскричал Шалго. – Это будет самое глупое, что только можно придумать. Начнется паника.

– Но что же делать?

– Поручите руководство вашей сетью в Венгрии Эрне Каре. Только нужно гарантировать ему полковничий чин в вашей службе и пенсию.

Полковник Кара с неудовольствием выслушал сообщение капитана Чете: Кальман Борши заметил за собой слежку и ушел. Пока разведчики наблюдения искали такси, его уже и след простыл.

Домбаи вопросительно посмотрел на полковника, потом перевел взгляд на капитана, который в ожидании распоряжений неподвижно стоял рядом. Поскольку оба начальника молчали, Чете счел нужным добавить:

– Такие ловкие, как этот Борши, мне еще не попадались.

– А может, это твои ребята были не очень расторопны?

– Может быть, – согласился капитан.

Кара подошел к капитану.

– Теперь уже все равно. Смени бригаду и продолжай наблюдение.

После ухода Чете Кара сказал Домбаи:

– К кому Борши собирался сегодня на проспект Пашарети?

Домбаи пожал плечами:

– Понятия не имею. Только мне не очень нравится все это. Ведь если Кальман заметил, что за ним ведется слежка, он мог испугаться. Как бы мы с тобой сами не заставили его наделать каких-нибудь непоправимых глупостей. Разреши мне поговорить с ним.

Кара кисло улыбнулся:

– Думаешь, тебе он больше доверяет?

– Не знаю. Но одного я не понимаю: почему нам не поговорить с ним?

Вошла секретарша Кары и доложила, что Кальман Борши находится в приемной управления и хочет поговорить с полковником.

Кара взглянул на Домбаи.

– Ну вот, он здесь. Что ж, пойди поговори с ним. Скажи ему, что меня нет.

Домбаи сбежал вниз по лестнице. Он нашел Кальмана нервно расхаживающим по большой приемной в ожидании пропуска.

Увидев Домбаи, он удивился.

– Эрне вызвали к заместителю министра, – пояснил Домбаи. – Он попросил меня переговорить с тобой. Давай махнем куда-нибудь, а? – Он взял Кальмана под руку, и они направились к стоявшему возле здания автомобилю. Отослав шофера, Домбаи пригласил Кальмана в машину. – Поехали на гору Хармашхатар?

– Не возражаю, – согласился Кальман. – Хотя, может быть, это и не имеет смысла, потому что я собирался сказать Эрне всего лишь несколько слов.

– Но я и сам все равно хотел поговорить с тобой, – возразил Домбаи. – Мы так давно с тобой не болтали.

– Собственно говоря, – сказал Кальман, когда машина тронулась, – я намеревался спросить Эрне: почему он установил за мной слежку? И если уж так надо, то почему они делают это настолько открыто? – Он внимательно посмотрел на Домбаи, ожидая ответа. Но майор молча крутил баранку.

– Говори, говори дальше, – только и сказал он.

– Тебе-то известно, что я нахожусь под наблюдением?

Домбаи, миновав мост, резко свернул в сторону. Бросив короткий взгляд на Кальмана, он ответил:

– Знаю, но не спрашивай меня, почему я не предупредил тебя об этом.

– Я и не спрашиваю, – возразил Кальман. Закурив, он продолжал: – Хотя очень странно, что не доверяют мне как раз мои друзья.

Домбаи долго молчал и только у площади Жигмонда отпарировал:

– Вероятно, так же странно, как и то, что ты сам не доверяешь им!

Кальман на это ничего не ответил. Говорить неправду, уверять Шандора, что он во всем верит своим друзьям, ему не хотелось, поэтому он предпочел отмолчаться. Так до самого ресторана они больше не сказали друг другу ни слова.

Кальман озяб, поэтому, сев за столик, он заказал глинтвейн. Домбаи попросил кофе.

– Так почему же вы все-таки следите за мной? – с легким упреком спросил опять Кальман.

Домбаи поставил на стол чашку.

– Ты ведешь себя очень странно, и люди, не знающие тебя, истолковали это по-своему.

– В том числе и ты?

– В том числе и мне некоторые вещи показались весьма странными. Но я хотя бы пытаюсь понять их!

– Что же ты нашел странного в моем поведении? – спросил Кальман.

Домбаи пересел на другой стул, потому что солнце светило ему прямо в глаза.

– Во-первых, то, что ты стал болезненно настороженным и недоверчивым; во-вторых, ты отложил поездку в Дубну и взял отпуск. Ехать никуда не едешь, так, болтаешься без дела; в-третьих, ты принялся вести частное расследование, на свой страх и риск.

– Откуда вам это известно?

– Правда или нет?

– Правда.

Кальман отпил из бокала несколько глотков вина и, поглядев Домбаи прямо в глаза, спросил:

– А ты как думаешь, что со мной?

– Думаю, что ты рехнулся, – так же откровенно признался Домбаи. – Ты считаешь меня и Кару своими врагами. Помимо этого, я лично думаю еще следующее: когда ты был в Вене, Шалго чем-то сумел запугать тебя. Вероятно, пытался заставить тебя что-нибудь сделать для него. Он, видимо, что-то такое знает о тебе, о твоем прошлом, о чем ты в свое время умолчал, и теперь шантажирует тебя.

– Что же такое он мог знать обо мне?

– Это мне неизвестно. Могу только предполагать. Например: Шалго прочел появившийся в газете «Непсабадшаг» очерк…

– Какой очерк ты имеешь в виду?

– Тот, в котором Мария Агаи требует нового расследования по делу группы Татара. Тебя ведь каким-то образом тоже связывали с провалом группы Татара?

– Я даже не знал никого из них.

– Не перебивай! Сейчас это не важно. Ты мог узнать что-то от Марианны и, возможно, рассказал об этом Шалго. А по-моему, Шалго был агентом Шликкена, и тот арестовал его тогда только так, для маскировки.

Кальман взорвался:

– Не городи чепухи! Шалго никогда не был агентом нацистов! Если бы он им был, провалилась бы и вся группа Кары.

Но Домбаи только пренебрежительно махнул рукой.

– Это, братец, не меньшая чепуха, чем моя версия! Шликкен сам к этому времени уже давно был английским агентом. Он, подлец, понимал, что война для Гитлера уже проиграна, и ему важно было, чтобы его люди внедрялись в ряды коммунистов. Шалго это, в частности, удалось, и с большим успехом. Поэтому, когда он отыскал тебя в Вене, он мог припереть тебя к стенке парочкой хороших фактов и сказать: либо ты будешь работать на меня, либо я выдам тебя с головой за твои старые грешки. После этого ты возвращаешься из Вены и начинаешь частный сыск. Тебе, видишь ли, что-то нужно доказать!

– Не отказываюсь, мне действительно нужно кое-что выяснить, но об этом я, между прочим, поставил в известность Эрне. Не прямо, правда, но при желании он мог бы понять. Я просил его верить мне. А веду я частное расследование потому, что по делу Татара в предательстве подозревают меня. И вы все равно не сможете защитить меня. Что же касается Шалго, клянусь, он ничего не хотел от меня и тем более не шантажировал.

– Не верю! – возразил Домбаи.

– Вот видишь, я говорю тебе правду, а ты не веришь мне! Зачем же ты тогда требуешь, чтобы я был откровенен с тобой?

– Ты неискренен, Кальман, – сказал Домбаи. – Кто-кто, а я-то уж тебя знаю! Меня ты не проведешь!

Кальман ничего не ответил.

«Шани прав», – подумал он.

– Если бы ты не служил в органах, Шандор, клянусь, я рассказал бы тебе все, все! И не только рассказал, но и попросил бы тебя о помощи. – Кальман подозвал официанта и заказал коньяку. Когда официант принес коньяк, он его тут же выпил. – Попытайся понять меня, – продолжал он. – Забудь на минутку, что ты контрразведчик. Кое-что в твоих предположениях правильно. Действительно, в моем прошлом есть и такое, чего ты еще не знаешь. Но если бы я рассказал тебе или Эрне о своих заботах, которые так сложны, что могут стоить мне жизни, вам так или иначе пришлось бы доложить об этом начальству, после чего дело мое у вас забрали бы и поручили другим людям, которые меня совершенно не знают; они не поверили бы мне, и тогда было бы уже поздно доказывать мою невиновность.

– Кальман, – сказал Домбаи, схватив друга за руку. – Очень тяжело преступление, которое могут приписать тебе?

– Очень.

– Ну ладно. Давай платить и поехали.

– Куда?

– К Эрне. Я попрошу его дать мне отпуск.

Полчаса спустя Домбаи был уже у полковника Кары.

– Я не совсем отчетливо понимаю, о чем ты меня просишь, – сказал полковник.

– Чтобы ты разрешил мне временно не докладывать тебе о том, что я узнаю от Кальмана. И дай мне полномочия до конца самому разобраться в деле Борши, одновременно позволив в случае необходимости использовать для этого сотрудников моего отдела, – пояснил Домбаи.

– Не сердись, Шандор, но ты говоришь чепуху!

– Тогда разреши мне взять очередной отпуск.

– Да что с вами происходит? Теперь уже и ты не веришь ни мне, ни самому себе!

– Ничего подобного, – возразил Домбаи, – просто-напросто я вижу, что это ты не доверяешь мне, и я начинаю понимать Кальмана, почему он не решается открыться нам. Между тем в конечном счете важен ведь результат! Не так ли?

– Никакого приватного расследования я не разрешаю!

Вскоре после того, как Кальман возвратился домой, к нему заявилась Илона Хорват. Лицо ее буквально сияло. Она тут же сообщила Кальману, что разыскала Шари Чому.