Текст книги "Перстень с печаткой"

16

Выли сирены, в вышине сотрясалось и стонало небо, но они, ничего не слыша, обнимались.

– Я хочу остаться с тобой навсегда, – сказала Илонка.

– Утром ты все равно уйдешь, – ответил Кальман.

– А ты хочешь, чтобы я осталась? Ты хочешь, чтобы я села в камеру? Ради тебя я все сделаю.

– Нет, тебе нужно уходить. Ты знаешь, где живет доктор Шавош?

– Знаю.

– Утром ты сможешь сходить к нему?

– Конечно, смогу.

– Но прежде пойди в «Асторию».

– Пойду. Даже на конец света пойду, если пожелаешь.

– Но ни одна живая душа не должна знать об этом.

– Ты не веришь мне?

– Я только предупреждаю.

– Никто не узнает. Никто, любимый мой.

Вечером, за несколько минут до десяти часов, завыли сирены. Они даже не умолкли, когда уже загавкали автоматические орудия и начали бухать тяжелые зенитные батареи. Во дворе лейтенант Бонер вопил:

– Тревога!

Кто-то принялся бить в колокол. Вилла ожила, послышались гулкий топот бегущих ног, возгласы. Кальман закурил и стал прогуливаться по двору. Еще никогда он не слышал такого мощного шума моторов, как сейчас; в небе перекрещивались лучи прожекторов, тщательно ощупывая бездонно-черное небо.

– Это вы здесь курите, Шуба? – Кальман узнал голос Шликкена.

– Я, господин майор.

– Идите в мой кабинет. Я сейчас приду. Можете зажечь свет, там светомаскировка… Ни черта не понимаю. Где ночные истребители? – проговорил Шликкен, входя в комнату. Кальман молчал, а майор, неодобрительно покачивая головой, продолжал: – Летят на высоте десяти тысяч метров, а мы пытаемся испугать их пушками. Садитесь, располагайтесь поудобнее. Курт! Курт!

Кальман не понял, откуда появился шофер. Вероятно, дремал в библиотеке, и он не заметил его, подумал Кальман.

– Коньяк, рюмки, содовую, – приказал майор.

Курт поставил на стол коньяк и рюмки, наполнил их, затем отошел к двери и уселся на стул.

Через несколько секунд вошел Тодт. Капитан был далеко не в таком веселом настроении, как Шликкен.

– Заходите, заходите, дорогой Йозеф, садитесь. Вот сюда, рядом со мной. Коньяку, конфетку?

– Коньяку, господин майор.

– Браво, Йозеф! – воскликнул Шликкен и поднял рюмку: – За наше здоровье. – Они выпили. – План изменился, – продолжал он, играя пустой рюмкой. – Посоветовавшись с шефом, мы решили, дорогой Шуба, ввести вас в бой. И об этом я хочу поговорить с вами… Вы знаете врача Игнаца Шавоша, не так ли?

– Он лечил меня, – ответил Кальман, а у самого сжалось сердце. К этому вопросу он не был подготовлен, хоть и мог предполагать, что когда-нибудь при случае у него спросят о главном враче клиники, где он лечился.

– Какого вы мнения об этом достойном человеке?

Кальман подтянул на коленях брюки и только тогда поднял глаза на майора.

– Я знаю его не настолько хорошо, чтобы высказать о нем свое мнение. Больные его любили. – А про себя в отчаянии он подумал, что, по-видимому, они «раскололи» Шани Домбаи и тот признался во всем. А может, случилась какая-нибудь беда с Илонкой?

– Странный он человек, – сказал Шликкен. – У него есть племянник, некий Кальман Борши, из юнкеров. И вот в прошлом году, осенью, доктор обратился с письменным заявлением к командиру батальона, что Борши хочет бежать.

– Кто? – спросил с глупым видом Кальман.

– Что «кто»?

– Кто хотел бежать? – переспросил Кальман.

– Фенрих.

– Понятно. И главный врач заявил об этом.

– Правильно, – кивнул майор.

– И он сбежал?

– Ну да. И не один. С ним сбежал также один опасный коммунист…

– Шандор Домбаи, – подсказал Тодт, предполагая, видимо, что майор забыл имя.

– Йозеф, Йозеф!.. – Шликкен поднял указательный палец и добродушно погрозил капитану. – Только тогда, когда я спрашиваю.

– Виноват, господин майор.

– Итак, Домбаи, – повторил майор. – Он был ефрейтором из вольноопределяющихся.

– Их поймали? – Кальман закурил сигарету, повторяя про себя: «Только спокойствие».

– По порядку, – сказал Шликкен. – Вначале поговорим о Шавоше. Я буду несколько пространен, но вы должны знать предшествующие обстоятельства, для того чтобы успешно провести это интересное дело. Если чего-нибудь не поймете, можете, не стесняясь, спрашивать… Итак, Шавош. – Майор собирался с мыслями, как будто потерял нить разговора. – Да, так вот. Расскажу, во-первых, о том, как я узнал имя Шавоша. Это важно. Насколько мне помнится, я уже говорил вам о своем друге Хельмеци, которого несколько недель назад, точнее, четвертого марта, убили коммунисты.

– Перстень с печаткой принадлежал ему, – сказал Кальман, указывая на палец майора.

– Верно. На другой день мы с Хельмеци должны были выехать в Афины. Обратите внимание, господин капитан, так как то, о чем я буду сейчас говорить, вам не известно. Гибель Хельмеци меня больно ранила, потому что он был моим самым надежным товарищем по работе. В штатах нашей секретной службы он состоял в звании капитана. Благодаря своей ловкости он сумел еще до войны вступить в английскую секретную организацию под названием «Политикл интеллидженс депатмент». Там он выполнял огромную и неоценимую работу. Я устроил его также в венгерский отдел контрразведки; по моей просьбе его подключили к старшему инспектору Оскару Шалго, моему старому другу. Я много раз прибегал к его услугам… Ну так вот, мы с Шалго находились возле его трупа, об этом я забыл сказать. Никаких следов нам обнаружить не удалось, точно так же как и уголовной полиции, несмотря на то, что мы обследовали каждый квадратный сантиметр на теле трупа и вокруг. В первую очередь я задал себе вопрос: кто был заинтересован в убийстве Хельмеци?

– Возможно, это была месть на любовной почве? – проговорил Кальман.

– У него не было никаких дел с женщинами. А в связи с тем, что мы нигде не нашли следов пальцев и других улик, я сделал вывод, что убийство было подготовлено в высшей степени тщательно и осмотрительно. Обстановка – рюмки на столе и рюмка в руках Хельмеци – подтверждала, что убийцы близко знали его; возможно, они были его друзьями, во всяком случае, они принадлежали к числу людей, которых он даже угощал. Убийцы с помощью блестящей уловки, выдав себя за сотрудников венгерской контрразведки, удалили из дому привратника.

– Как это надо понимать? – спросил Кальман; нервы его настолько были напряжены, что он даже не слышал бомбежки.

– Я думаю, что в убийстве приняли участие несколько человек, вероятно, трое. Двое мужчин и одна женщина. И они высчитали все до единой секунды. Один из мужчин был в форме лейтенанта, другой в гражданском. Последний был в очках, лицо у него было покрыто пятнами. Согласно показаниям привратника, утром какая-то молодая женщина тщательно обследовала местность и подробно расспросила обо всем глуповатую госпожу Топойя. Вероятно, позже, когда мужчины уже были в квартире, эта женщина из уличного телефона-автомата позвонила на квартиру. Разумеется, они заставили взять трубку самого Топойю. Бедный малый так перетрусил, что, возможно, даже вытянулся в струнку, услышав, что «господин полковник» хочет разговаривать с капитаном Ракаи. Этот трюк был психологическим козырем. Не нужно было уже ни удостоверения, ничего на свете. С помощью умело выдуманной сказки они отослали из дому напуганную чету Топойя, которая была этому несказанно рада, а женщина, наверно, включила имя капитана Ракаи в благодарственную молитву. После этого, оставшись одни, они пошли к Хельмеци, который открыл им дверь; следовательно, Хельмеци их хорошо знал. Они поговорили, выпили палинки и затем застрелили его. Ими руководили злоба, гнев и ненависть.

– Почему вы так думаете? – спросил Кальман.

– Потому что они сделали пять выстрелов. Они не беспокоились, что выстрелы могут услышать. Уже первый выстрел был смертельным. Мы с Шалго пришли к выводу, что нашего друга убили люди, узнавшие, что он наш человек. Кроме того, из квартиры они ничего не унесли. Кого же можно подозревать? Коммунистов или «Интеллидженс сервис»? Я был убежден, что это дело рук англичан, а мой друг Шалго считал, что коммунистов. – Шликкен снова закурил сигарету. Его самоуверенность внушала страх. – Мои подозрения, – продолжал он, – усилились после того, как Шалго познакомил меня с некоторыми данными. Согласно этим данным, Хельмеци за день до убийства встретился с молодым баварцем, якобы по фамилии Кэмпбел, с английским разведчиком. Они вместе учились на курсах Пи-Ай-Ди.

– Кэмпбел не немецкая фамилия, – заметил Кальман. – Вы сказали, что молодой человек – баварец.

– Конечно, нет. Он англичанин. Ясно, что это его кличка. Неизвестный под этим именем закончил английскую школу разведчиков. К сожалению, Хельмеци не знал его настоящего имени. Ну так вот, этот Кэмпбел гениально заманил в ловушку бедного Хельмеци, убедился в том, что он наш человек, и убил его. Таковы были мои предположения, но я, однако, скрыл их от Шалго, потому что именно тогда перестал доверять ему. Мои подозрения в отношении Шалго позже подтвердились. Мой друг стал предателем, но об этом позже. Я должен был ехать в Берлин, мы готовились к оккупации Венгрии. Перед отъездом я договорился с Шалго относительно задач, которые нам предстояло совместно решить. На основании примет, которые сообщил Хельмеци, он объявил о розыске Гарри Кэмпбела по всей Венгрии. В мое отсутствие Шалго производил тщательный розыск, повсюду вынюхивал. Семнадцатого я вернулся в Будапешт, и Шалго доложил, что ему ничего не удалось сделать. В это время офицер полиции установил, что имя Кэмпбел фигурирует в списке разыскиваемых. Мать Кальмана Борши, племянника главного врача Шавоша, звали Эржебет Кэмпбел; она живет в Англии. Девичья фамилия жены главного врача также Кэмпбел. Я обрадовался этим сведениям и тотчас же высказал свои предположения: Кэмпбел – это Кальман Борши, а участвовавший в убийстве военный тождествен с другим беглецом, с Шандором Домбаи. Но только это надо доказать. Восемнадцатого в ночь пришлось арестовать Шалго, потому что он пытался устроить побег Марианны Калди.

– Этого я не понимаю, – проговорил Кальман. – Для чего ему нужно было устраивать ей побег?

– Вы правы, Шуба, – рассмеялся Шликкен. – Действительно, это понять трудно. Для этого вам нужно знать, что Шалго работал по «вылавливанию» коммунистов. Как он утверждал, профессор Калди был одним из руководителей коммунистического движения. Поэтому он держал под наблюдением профессора. К сожалению, наблюдения его не увенчались успехом. В то же время он ловко заманил в ловушку ядро мишкольцевской коммунистической ячейки. В донесениях упоминалась девушка под кличкой «Белочка», которая в Хатване села на поезд Мишкольц – Будапешт. Она встретилась с Бушей, получила у него оружие и исчезла. Имя Белочки фигурирует также в наших досье как кличка связной коммунистического центра. Таким образом, мишкольцевская ячейка была связана с центром в Будапеште. Белочка исчезла вместе с оружием. Когда я был у Шалго, ему передали внеочередное донесение от его агента. В донесении говорилось о том, что за день до этого Марианна Калди явилась домой после нескольких дней отсутствия с тяжелым чемоданом. На другой день чемодан исчез. В то же время девушку посетила врач Мария Агаи, которой удалось бежать от моих людей. Ясно, что Марианна Калди и есть разыскиваемая Белочка. Шалго попросил разрешения самому арестовать девушку. Я для виду согласился. Но так как я не верил ему, то послал своих людей во главе с лейтенантом Мольтке на виллу, чтобы они арестовали всех находящихся там. В том числе и Шалго. Остальное вы знаете. Шалго застрелил бедного Мольтке и пытался бежать с девушкой…

Бомбежка прекратилась, наступила тишина, но отбоя воздушной тревоги не было.

– Я просмотрел заметки Шалго, – продолжал Шликкен, – те, что остались, потому что многое он сжег; затем приступил к сплетению нитей, или, если хотите, к складыванию мозаики. Я нашел донесения агента Шалго. Они оказались крайне интересными. В результате, с одной стороны, оставалось в силе мое предположение, что убийство было совершено Борши и Домбаи; на основании же донесения агента Шалго я выдвинул предположение номер два: Кальман Борши и Пал Шуба – одно лицо.

Кальману показалось, что стул под ним закачался. Ему стоило огромнейшего напряжения воли с улыбкой произнести:

– Неужели?

– Именно так. Свое предположение я основывал на следующем. Агент сообщил, что на виллу нанят новый садовник, фельдфебель из юнкеров Пал Шуба, инвалид войны. Шубу приняли на работу в тот самый день, когда сбежал Кальман Борши. Шавош заявил о намерении Борши дезертировать и в то же время устроил Шубу на работу.

– Это действительно логично.

– Безусловно, – кивнул Шликкен. – В другом донесении агента сообщается, что утром четвертого марта у Шубы в гостях побывал лейтенант с женой. На рассвете пятого марта они уехали. Не забудьте, что в ту ночь произошло убийство. Но мои предположения еще надо было доказать. Я приступил к этому, и разочарование последовало за разочарованием. Дал указание начать слежку за Шавошем. И услышал о нем наилучшие отзывы. Надежный человек, настоящий венгерский патриот. Выяснилось, что Шавош не только вас устроил, но и почти каждого из выздоравливающих в клинике больных определял на место.

– Это и я могу подтвердить, – сказал Кальман, немного успокоившись.

– Я запросил в прокуратуре дела на Кальмана Борши и Шандора Домбаи. И новые разочарования постигли меня. В делах я обнаружил три видовых открытки. Открытки были переданы в прокуратуру главным врачом Шавошем. Все три были присланы Кальманом Борши. Первая открытка прибыла из Стамбула, остальные две из Каира; последняя датирована вторым марта. Специалисты-графологи определили, что письма не подделаны. Марки, а также штампы на открытках настоящие… Вот видите, дорогой Шуба, каким путем вы подпали под подозрение.

– У меня мороз пробежал по коже, господин майор. Ваш агент находился на вилле?

– Агент Шалго. После всего этого я стал пристально следить за вами. Видите ли, мне также не понравилось, что вы скрыли от меня свою любовь к Марианне. Это можно всячески объяснить и оправдать, но мне это не понравилось. Мы провели следствие. Все совпадало. Ваше ранение, госпиталь в Киеве, клиника. К сожалению, не удалось устроить очную ставку с вашей матерью, потому что село Велика оказалось в зоне, контролируемой партизанами. Я показал вашу фотокарточку Топойе, но он не опознал вас. Согласно донесению, ту ночь вы провели с Марианной. Лейтенант и его жена спали в вашей комнате. Вся моя работа на протяжении многих недель и мои предположения пошли насмарку. Однако Кэмпбел и главный врач Шавош не выходили у меня из головы. – Он замолчал и стал прохаживаться по комнате. Наконец продолжил: – И все же, несмотря на разочарования и неудачи, мне удалось поймать убийцу.

– Поймали? – спросил с удивлением Кальман.

– Поймал, дорогой Шуба.

– Это действительно увлекательно, как в детективном романе, – улыбнулся Кальман. – И кто же убийца?

– Вы, Кальман Борши.

На мгновение наступила тишина. Затем Кальман начал громко смеяться.

– Простите, господин майор, – сказал он, все еще продолжая смеяться. – Вы обладаете поразительными способностями к юмору.

– Юмор – это соль жизни, дорогой мой. Я, конечно, знал, что вы не признаетесь в убийстве, – проговорил Шликкен. – К разоблачению серьезного противника, – продолжал майор, – я обычно готовлюсь очень тщательно.

– Но почему вы, господин майор, думаете, что я – это Кальман Борши и что именно я убил Хельмеци?

– Я не думаю, я знаю. Расследование, мой дорогой друг, почти искусство. Вы не заметили, что во время допросов я ни разу не спросил вас о лейтенанте и его жене?

– А я бы охотно ответил.

– Придет очередь и этому, – сказал Шликкен. – Вы помните, как вы, немного надломленный, явились ко мне, чтобы давать показания?

– Помню. Я даже вспоминаю, что в это время по радио передавали «Реквием» Моцарта.

– Это была радиола. Хотите послушать?

– С удовольствием. Я думаю, что после бомбежки это было бы весьма кстати.

Шликкен подошел к столику, включил радиолу. Зазвучала мрачная музыка Моцарта. Кальман взглянул на улыбающееся лицо майора. Вдруг музыка оборвалась, только слышался монотонный шум аппарата, и Кальман увидел, что это не радиола, а что-то иное, таких машин он никогда не видел. Неожиданно он услышал голос умирающей Марианны, ясно произносящей его имя: «Кальман…»

Он закрыл глаза, ухватился обеими руками за сиденье, с трудом сдержав себя, чтобы не закричать.

Шликкен смотрел в исказившееся лицо молодого человека и улыбался.

Они оба слушали шепот Марианны:

«Кальман… Я думала, когда кончится война, мы весь день от зари до зари станем бродить по городу».

Майор выключил аппарат.

– Пока и этого достаточно, – сказал он и подошел к Кальману.

Молодой человек открыл глаза. Отсутствующим взглядом посмотрел на Тодта, затем перевел глаза на Шликкена. Вот теперь он уже должен драться за свою жизнь.

– Бедная Марианна… – произнес он тихо. – Это была бесчеловечная, жестокая шутка, господин майор. Вы хотите, чтобы я работал у вас, и в то же время так шутите со мной. Вы знаете, как я любил свою невесту. Вы подозреваете меня, и этого вам недостаточно, вы еще воспроизводите голос несчастной.

Шликкен вытаращил на него глаза.

– Что?! Я шучу? Я подозреваю? – Он уже терял терпение. – Объясните мне, почему из Пала Шубы вы стали Кальманом? И зачем врали, изворачивались?

Кальман, сохраняя серьезность, взглянул на майора.

– Я вас понял. Зная содержание подслушанного разговора, вы, господин майор, предполагаете, что я – Кальман Борши. Этот разговор свидетельствует лишь о том, что я очень любил свою невесту и что я лгал вам. Но я ведь в конце концов сообщил место, где спрятано оружие, кроме того, сообщил две фамилии.

Майор покачал головой.

– Ах, черт побери! Только вы забыли рассказать, что Резге и Кубиш бежали в Словакию.

– Но тогда докажите, что я не Пал Шуба. Устройте очную ставку с моей матерью, фронтовыми товарищами, с обслуживающим персоналом клиники.

– А имя Кальман?

– Пожалуйста, посмотрите мой листок для прописки или инвалидную книжку.

– Что мне там смотреть?

– Моего отца звали Кальманом. Я терпеть не мог имя Пал и очень любил своего отца и его имя. Да и вообще дома меня звали Кальманом. Когда Марианна стала моей, я попросил ее, чтобы, когда мы бываем вдвоем, она звала меня Кальманом. Господин майор, я честно выполнял все ваши задания. Что вы, собственно, хотите от меня?

– Вы ловко защищаетесь, молодой человек, – сказал майор одобрительно и взглянул на Тодта. Капитан пожал плечами. – Когда я впервые прослушал запись, у меня возникли сомнения…

Кальман перебил его:

– Господин майор, ваш агент находился на вилле. Насколько я помню, агент сообщил, что четвертого ночью, когда произошло убийство, я был вместе с Марианной. Это неправда. Ту ночь я провел с Илоной Хорват. Вот какое «достоверное» донесение вы получили от своего агента.

– Совершенно справедливо, но вы и после убийства могли пойти к своей невесте. Вы оба умеете конспирироваться.

– Я прошу вас, господин майор, устроить мне очную ставку с Илоной Хорват.

– Это что-то новое. Действительно нужно проверить. Заметьте себе, капитан. У вас нервы – как канаты, молодой человек, – сказал Шликкен, обращаясь к Кальману. – Я признаю, что здесь имеется много противоречивых моментов. Я, конечно, видел эти противоречия уже давно. Знаете, что я сделал? То, что обычно делают драматурги. Я начал с третьего акта. Я остался при своем идефиксе, что вы – Кальман Борши. И тогда я спросил себя, что бы сделал Кальман Борши, если бы узнал, что его товарища Шандора Домбаи схватили? Если бы я был Борши, то немедленно поставил бы в известность человека, для которого опасен провал Домбаи. И вот вы узнали, что Домбаи находится здесь, в подвале. Как же вы поступили? – Кальман молчал. – В прошлом веке один датский ученый изобрел звукозаписывающий аппарат. Мы применяем его всего года два. Особенно я, потому что обожаю технику. Мы устанавливаем чувствительный микрофон куда-либо и затем записываем разговор на магнитную ленту. Хотите, чтобы я воспроизвел ночь, проведенную вами с Илонкой? Благодарение богу, вы очень внятно говорили. И имя доктора Шавоша произносили довольно четко.

Нависла гнетущая тишина. Кальман мгновенно оценил обстановку. Провалился. Спасения нет. Теперь надежда только на то, что дядя Игнац не попал к ним в руки.

– Вы выиграли, – проговорил он тихо.

– Первая разумная короткая фраза. Я знал, что перед фактами вы сдадитесь, – сказал Шликкен.

Кальман пожал плечами.

– Приходится, господин майор. – Он закурил сигарету. – Когда вы схватили Домбаи?

– К сожалению, мы еще не схватили его, но, надеюсь, с вашей помощью это удастся сделать очень скоро.

Кальман рассмеялся.

– Чему вы смеетесь?

– Рад, что не схватили Домбаи.

– Это вопрос времени. Но я хотел бы спросить у вас кое-что. Почему вы выдали Фекете? Почему провалили Виолу?

– Я догадался, что Фекете – провокатор, что он ваш агент. Он был слишком упитанным для человека, выдержавшего шесть недель тюремного заключения. Многие годы он якобы был безработным, а во рту у него настоящий золотой прииск. Говорил, что не курит. А ментолом от него так и несло, да и между зубов виднелись крошки табака. И еще: вряд ли можно найти такого коммуниста, который бы после нескольких часов знакомства выдал важнейшую тайну организации. Не обижайтесь, но это была точно такая же примитивная штука, как и вчерашняя встреча в ресторане и комедия с этой перевязкой. Я чуть живот не надорвал, глядя, как ваши сыщики ведут наблюдение. В этом следовало бы потренироваться и господину капитану.

– Тодта там не было, – сказал майор, засмеявшись.

Кальман махнул рукой и посмотрел на ботинки капитана.

– Как хотите, но это так, господин майор. А теперь можете расстрелять меня, потому что больше я уже действительно ничего не скажу.

– Посмотрим. Вы не коммунист, – улыбнулся Шликкен, – следовательно, не одержимый, а разумный человек. А я все еще продолжаю верить в здравый смысл…

Кальман до самого рассвета проговорил с Шалго. Старший инспектор сразу узнал его.

– Вы Пал Шуба, не так ли?

Кальман сел на солому, посмотрел на толстяка.

– Почему вас это интересует? Не все ли равно, как меня зовут?

– Мне абсолютно все равно. А вообще-то я Оскар Шалго. Мне кажется, что вы знаете мое имя. – Старший инспектор остановился перед Кальманом. – Если вы не Пал Шуба, тогда Кальман Борши. – Сев на солому поближе к Кальману, он спросил: – Умеете свистеть?

– Умею, – ответил Кальман, подумав при этом, что старший инспектор наверняка свихнулся.

– Нагнитесь ко мне поближе. – Кальман наклонился, толстяк начал ему что-то шептать на ухо. Кальман пожал плечами, повернулся, сел спиной к двери и тихо начал насвистывать. А Шалго, закрыв носовым платком рот, спросил:

– Как вы провалились?

– С каких пор вы знаете, что я Кальман Борши? – Они сидели плечом к плечу, разговаривали и свистели, так как, по мнению Шалго, свист мешал подслушиванию.

– Я давно уже вас подозревал. Но убедился в этом только перед своим провалом. Вы хорошо работали, только все наши предположения настолько совпадали с вашими действиями, что это, как бы сказать, предельно подтверждало подозрение.

– С какими действиями?

– Ну, смотрите сами. – Шалго потер лоб. – Когда вы дали Хельмеци адрес Гемери, откуда-то вам нужно было просмотреть до конца это драматическое представление. С берега Дуная ничего нельзя было увидеть. Церковь была заперта. Когда я узнал, что вы находитесь в связи с девушкой, у меня закралось первое подозрение. Марианна из своей квартиры на улице Вам могла отлично видеть этот божественный спектакль.

– Скажите, кто был агентом в доме Калди?

– Вы все еще не знаете?

– Рози Камараш?

– Кто вам сказал?

– Как-то раз Марианна заметила, что Рози подслушивала у моей двери.

– Ее интересовало, не у вас ли Илонка.

– Она следила и за Илонкой?

– Только за девушкой. Чисто женское любопытство… Илонка Хорват была моим агентом…

Они долго молчали.

– Не шутите. Значит, меня провалили вы, а не Шликкен?

– К сожалению. Я уже не мог предупредить. Я думал, что вы догадаетесь.

– Это невероятно, – сказал Кальман. – Так, как она любила… нет, нет, так любят от всего сердца…

– Она действительно любила вас от всего сердца, да со страху выдала… По всей вероятности, Шликкен заверил ее, что с вами все будет в порядке. Она и меня просила об этом. К тому же она ненавидела Марианну.

– Но… Когда мы были вдвоем в камере, Марианна рассказывала, что Илонку избили немцы.

– Они разыграли спектакль. Шликкен в этом деле большой мастер. Он сначала пишет настоящее либретто и по нему уже ставит пьесу. А девушка училась в театральном училище. Вообще-то она из провинции. В восемнадцать лет она стала любовницей одного политического деятеля и украла у него драгоценности на большую сумму. Ее без шума арестовали во избежание скандала. Мне посоветовали обратить на нее внимание. Я запросил ее дело. Поговорил с ней и предложил ей: или она в течение двух лет будет работать на нас, или ей придется сесть за решетку. У нас она должна будет хорошо работать – убирать, мыть – и исправляться. Я пообещал, что потом она снова сможет продолжать свои занятия. С прошлой жизнью будет покончено, и я помогу ей в этом… Что ей оставалось делать? Она с радостью согласилась. И хорошо работала, только вы сбили ее с толку…

– Почему вы так откровенно говорите со мной? – поинтересовался Кальман.

– Покойники откровенны между собой. А мы ими и являемся. – Шалго закрыл глаза, тяжело вздохнул.

– Зачем вы, собственно говоря, переметнулись в другой лагерь? – спросил Кальман. – Ведь если вас поймают коммунисты, они разделаются с вами.

– Вряд ли у них на это будет время. Вообще объяснить это нелегко. Просто я сыт всем по горло. Вам еще не приходилось бывать в таком состоянии, когда тебя воротит даже от самого себя? Хотя вы еще слишком молоды. А я уже устал. Нет, я не сделался коммунистом… Но, как бы это сказать… Не сочтите, что я оправдываюсь, но я никогда не обижал их, я был человеком принципов, теории…

– Вы ловили их с помощью своей логики, а палачи их мучили или забивали до смерти. Так кто же больший преступник, вы или они?

Шалго открыл глаза.

– Вы что, уже прокурора из себя строите? Не рано ли? – спросил он. – Вы ошибаетесь, если думаете, что я собираюсь защищаться. Я даже не буду ссылаться на то, что я всего лишь соблюдал законы. Можете удивляться. Если бы мне удалось выжить благодаря какой-нибудь ошибке или случайности, я бы не стал выставлять этот аргумент в свою защиту, хоть это и правда, я действительно многих коммунистов раскрыл, но, когда немцы оккупировали страну, я поставил точку, сказал себе: баста! Я предупредил даже нескольких человек, дал им возможность бежать, среди них был и Калди; кроме того, я сжег массу своих записей.

Кальман задумчиво сказал:

– Мы не останемся в живых. Я не буду прокурором, а вы – обвиняемым. Если даже за другое и не накажут, то за убийство нас обоих повесят.

Шалго странно улыбнулся.

– Скорее нас замучают до смерти. Вы не знаете Шликкена.

– Скажите, немцы проиграют войну? – спросил вдруг Кальман.

– Они уже проиграли. И знаете когда? Летом сорок первого.

– Почему именно тогда?

– Потому что плохо рассчитали. Потому что плохо сработали немецкие разведчики. Мне известно несколько донесений тех времен…

– Что ж было в донесениях?

– Разведчики утверждали, что Советский Союз не был подготовлен к войне; что его вооружение было недостаточно современным и тем самым реальные возможности ведения молниеносной войны были налицо. Но они ошиблись в главном: в оценке морального духа населения. Они утверждали, что после нападения немцев все республики во главе с Украиной поднимутся против существующего режима. И я верил этим рассуждениям. Только позже я начал в этом сомневаться. А когда прочитал донесения начальника разведки Второй венгерской армии о действиях партизан, то сказал себе: «Ого, осторожнее, возможно, тебе большевизм не нравится, но что-то в этом движении есть…»

«Наверняка что-то в нем есть, если Марианна могла умереть за свои убеждения, – подумал Кальман. – А она ведь не принадлежала к рабочему классу. Одно небо знает, что в нем такого».

– Меня считали, – продолжал Шалго, – специалистом по делам коммунистов. Я сейчас не хочу разбираться в их теории – это в данный момент не интересно. Я очень много раздумывал также над тем, почему к этому движению присоединяется столько интеллигентов.

– Вы считаете возможным, что после войны англосаксы окажутся против Советского Союза? – спросил Кальман.

– Сейчас я вам скажу такое, что ахнете, – заинтриговал Кальмана Шалго. – Я за последние недели прочитал несколько разведывательных донесений. Английская разведка пытается установить контакт с людьми Канариса. Возможно, и с самим Канарисом. Я даже считаю вполне вероятным, что они еще во время войны договорятся с ними выступить против Гитлера и Советского Союза.

– Как так против Гитлера?

– Да хоть бы так, что люди Канариса уберут Гитлера, чтобы сохранить германскую военную машину и предотвратить вторжение советских войск в Европу.

– Вы плохо знаете англичан, – возразил Кальман и убежденно продолжал: – Англичане не любят коммунистов, это факт, но они джентльмены и не склонны к подобным аморальным действиям.

– Не обижайтесь, молодой человек, если я скажу, что вы в политике профан. Не имеете ни малейшего представления о ней.

Кальман встал, потянулся, расправил свои закоченевшие конечности. Воздух в камере был тяжелым и затхлым, затрудняющим дыхание.

Вдруг в тишине прозвучали обрывки разговора, нарушившие тишину. Послышались шаги. Кто-то спускался по ступенькам в подвал.

Кальман подал знак Шалго, чтобы тот не шевелился.

– Смена часовых, – шепнул он. – Сейчас часовой старой смены уйдет, а новый проверит все камеры. Слышите? Приближается.

– Ничего не слышу.

– Тогда вы просто глухой. Прислушайтесь и не сопите. Вот он подошел к нашей двери. – Кальман услышал, как часовой осторожно отодвинул задвижку и заглянул в глазок. – Теперь он вышел из подвала, – прошептал Кальман. – Слышали, как хлопнула дверь? Выходит во двор, поворачивает направо, идет к воротам… – Вдруг Кальман резко обернулся; лицо у него было взволнованное. – Вставайте и не удивляйтесь, вставайте быстрее! Хотите рискнуть?

– Что вы задумали?

– Рискуете или нет?

Шалго с глупым видом уставился на возбужденного молодого человека.

– В нашем распоряжении двадцать минут. Или мой план удастся, или нас подстрелят, и тогда мы избежим пыток. Я знаю виллу как свои пять пальцев, а сад еще лучше. Ну так как?

Толстяк пожал плечами.

– Что я должен делать?

Кальман подошел к двери. Лег на спину на бетонный пол ногами к двери.

– Придавите меня коленом и душите. Я буду орать, а вы, не жалея, лупите меня, лупите изо всех сил. Если часовой откроет дверь, отскочите в сторону; если он упадет, немедленно хватайте его автомат.