Текст книги "Особый дар"

Мне было очень не по себе, когда я вернулась в наш отсек. Я включила верхний свет, подождала, жмурясь, пока глаза привыкнут к нему и начала собирать осколки. Обвязав руку платком, чтобы не порезаться, я собрала даже те осколки, которые лежали на полочке, и выкинула все это в маленькое мусорное ведерко под окном.

Потом села на свое место и стала просто смотреть перед собой. Я думала о том, что он рассказал мне про институт, где его долгие годы изучали как редкое животное.

Он, должно быть, жил в своего рода духовной пустыне. Ему удивлялись, но его не любили.

Я встала, чтобы выключить свет. Я была очень расстроена. Но что я могла сделать? В те моменты, когда я его не боялась, я в общем-то только восхищалась им. Однако я увидела мальчика, который был гораздо привлекательнее, чем все ребята, которых я знала. Он обладал сверхъестественными способностями. Он отважился пуститься в бегство через весь континент и противостоять целой армии преследователей. Я даже не думала о том, какой страх и отчаяние нужно было испытывать, чтобы решиться на такой шаг. По большому счету я совсем его не знала. Что мне было делать?

Я мрачно посмотрела в окно, на пейзаж, проплывающий мимо. Я отчетливо вспомнила слова, которые Арманд произнес сегодня вечером: «Я больше не вернусь туда ни за что на свете. Я скорее умру».

Боже мой. У меня в голове пронеслась страшная картина: кровь, вскрытые вены. Нет, он ведь ничего с собой не сделает!

Я вскочила, выбежала из отсека и стремглав промчалась по коридору. Дверь в тамбур, холод, оглушительный стук колес. А на двери все еще была надпись: «Занято». Я прислушалась, затаив дыхание.

Он был жив. Я услышала, как он, тяжело дыша, сдавленным голосом, повторяет, как заклинание, какое-то одно и то же предложение. Я плотнее прижалась ухом к двери и попыталась разобрать то, что он говорил. Это было на французском, но я слышала только обрывки слов.

– Je suis… Я…

Что он?

И вдруг я поняла. Я не слишком хорошо занималась французским в школе, но это здорово помогает, если кто-то повторяет одно и то же, как молитву:

– Je suis un être humain. Je suis un être humain.

Он повторял снова и снова только эту фразу. В переводе это значит что-то вроде «Я человеческое существо». Он постоянно говорил себе эту фразу, как будто от этого зависела его жизнь.

Возможно, так оно и было. Я беспомощно закрыла глаза и прислонилась головой к двери, плотно прижалась к пластику, из которого была сделана дверь.

Я человеческое существо.

О Боже! Я хотела причинить ему боль, и я попала в самое ранимое место.

Я долго простояла в таком положении, будучи не в состоянии пошевелиться. Потом я оторвалась от двери и пошла назад. Когда я вошла обратно в отсек, меня била дрожь. Я села. Мне хотелось разрыдаться, но слез не было.

Глава 11

Время шло, а я все сидела и смотрела горящими глазами в окно. Промелькнул какой-то город, поезд остановился на запасных путях, которые казались холодными и зловещими в тусклом свете фонарей. Никого не было видно, и, когда раздался глухой свисток проводника, я услышала только, как где-то бесконечно далеко хлопнула дверь. Поезд тронулся.

Наконец, Арманд вернулся. Он стоял в дверях очень бледный и, казалось, был крайне удивлен, увидев меня.

– Ты еще здесь?

Я посмотрела на него:

– А куда мне идти?

Мне показалось, что он задумался, что бы мне на это ответить. Он сел, но теперь уже не напротив меня, у окна, а на место прямо возле двери, чтобы быть как можно дальше от меня. Мне было больно видеть, как он там сидит.

Я помедлила.

– Арманд?

– Да.

– Мне… мне очень жаль. Извини, что я тебе тут такого наговорила.

– Уже хорошо.

– Нет, это нехорошо. Я не должна была этого говорить. Я… я сегодня просто сама не своя от всего, что произошло… вся эта суета…

Я остановилась. Мои слова звучали неубедительно. Так всегда бывает: когда хочешь сказать что-нибудь важное, слов не хватает.

– Кончено, – тихо сказал Арманд. – Сказанного не воротишь, но теперь кончено. Давай больше не будем об этом.

Мы замолчали. Темнота и монотонный убаюкивающий стук колес окутали нас. Казалось, что в нашем распоряжении был весь поезд, как будто мы едем на нем уже целую вечность и будем и дальше так бесконечно ехать.

– Арманд?

– Гмм?

– Расскажи что-нибудь о себе, – попросила я. Он удивленно приподнялся:

– Зачем?

– Просто так, – сказала я. – Мне интересно. Я хочу побольше о тебе узнать.

Он покачал головой, как будто не мог поверить в то, что услышал.

– Что ты имеешь в виду? Обо мне как о личности или о моих телекинетических способностях?

– Твои телекинетические способности я уже прочувствовала, спасибо, – возразила я. – Нет, расскажи что-нибудь о себе, о своих родителях, о своем детстве, чем ты увлекаешься – о чем-нибудь таком.

– Мои родители? – Он выговорил это слово так, как будто услышал его первый раз в жизни. Он замялся. – Что ты хочешь о них узнать?

Я пожала плечами:

– Ну, не знаю. Я не собираюсь тебя допрашивать или что-то в этом роде. Просто расскажи мне что-нибудь. Например, есть ли у тебя брат или сестра? Какая музыка тебе нравится?

– Какая музыка мне нравится? – Он странно посмотрел на меня. Казалось, он был потрясен. – Знаешь, меня об этом никто никогда не спрашивал.

– Ты шутишь.

– Нет, серьезно.

Я наморщила лоб.

– Может быть, во Франции по-другому, но здесь у нас наши ровесники говорят практически только об этом. Ну, еще про фильмы, компьютерные игры и тому подобное.

– Понятия не имею, о чем говорят молодые люди во Франции, – сказал Арманд. – Возможно, об этом же. Но я уже почти не помню, каково это ходить в обычную школу. Я жил в институте с десяти лет. И там никто не расспрашивал меня о семье или о моих музыкальных предпочтениях.

– Правда? Что же, вы ни о чем не разговаривали? Они не спрашивали, как тебе живется?

– Спрашивали, конечно. Они хотели знать массу всего. Но это происходило следующим образом: передо мной клали кипу опросных листов, которые я должен был заполнить. А если приходил кто-нибудь из психологов, чтобы поговорить со мной, то он меня спрашивал: «Ну, Арманд, расскажите же мне что-нибудь о ваших телекинетических способностях. Когда вы впервые обнаружили их? Как они проявляются? Что вы делаете, когда хотите применить их?» Исключительно вопросы такого рода. А на двери моей комнаты висела табличка: "Арманд Дюпре, телекинет"».

– Они действительно обращались к тебе на вы?

– Еще бы. С первого дня моего там пребывания, – кивнул Арманд. – Они уже тогда знали, чем меня купить, эти господа психологи.

– Но ведь это же с ума сойти! Говорить десятилетнему ребенку «вы»!

– У них своя методика. Как ты думаешь, что я чувствовал, когда ко мне подходила целая армия докторов в белых халатах и вежливо обращалась ко мне на «вы» или говорила «месье Арманд»? Им не нужно было меня запирать. Напротив. Еще несколько недель назад им бы пришлось палками гнать меня из института, если бы они захотели, чтобы я ушел.

Я украдкой посмотрела на него. Мне было страшно интересно, что же там такое могло произойти несколько недель назад, но я не отважилась напрямую об этом спросить.

– Это благодаря той методике, по которой им удавалось тебя удерживать? – спросила я вместо этого. – Психологические приемы?

– Да. И еще они купили меня высококлассным комфортом. У меня была огромная комната с цветным телевизором, стереомагнитофоном и прочими штучками. Вокруг постоянно сновали сиделки, медсестры и горничные и угадывали по глазам мои желания. Мне могли хоть каждый день готовить мою любимую еду, если я того хотел. Все носились вокруг меня, как будто я был королем мира. – Он болезненно засмеялся. – Из-за своего высокомерия я не замечал, что живу в золотой клетке. Что мои телохранители меня не защищают, а стерегут. Что это ненормально – проводить свою жизнь на огороженной территории, за забором и колючей проволокой, и неважно, насколько эта территория велика, если ты не можешь сделать ни шагу во внешний мир. Что это неестественно, когда каждый твой шаг фиксируется камерой скрытого наблюдения.

– Боже мой, – пробормотала я невольно.

Я смущенно молчала. Арманд, казалось, тоже погрузился в воспоминания, хотя я и не могла сказать, в какие именно.

– А как все-таки все началось? – спросила я наконец.

Прошло некоторое время, прежде чем он начал рассказывать.

– Я родился и вырос в маленьком местечке под Авиньоном. Обычно сотрудники института туда не заглядывают. Когда проявились мои телекинетические способности, велика была вероятность того, что это ни к чему не приведет, что от этого останется только одна из тех странных историй, которые бытуют в некоторых местах. Люди поудивлялись бы, но сегодня все бы уже давно об этом забыли. А мои способности, вероятно, тоже бы пропали.

– А они могут пропадать?

– Да, насколько это на данный момент известно. Парапсихологические способности пропадают, если их не тренировать, как правило, после достижения человеком половой зрелости.

– Тогда тебе не придется скрываться всю жизнь?

Арманд покачал головой:

– Как я уже сказал, это работает в тех случаях, когда эти способности не тренируешь. А мои хорошо развивали тренировками, и теперь они достигли самой высокой степени развития, которая вообще была когда-либо известна. Они уже никогда не исчезнут.

– Но, может быть, все-таки…

– Никаких шансов.

Я откашлялась.

– А как это можно себе представить? Как понимаешь, что у тебя телекинетический дар?

– Случайно. Однажды мама научила меня играть в настольную игру с кубиками и фишками. И тут выяснилось, что мое везение при бросании кубиков какое-то ненормальное. Как только я понял, что в этой игре главное, чтобы в определенный момент на кубике выпало нужное число, у меня выпадали только те числа, которые мне были нужны. И с этого момента я больше никогда в подобные игры не проигрывал. Наверное, со мной было очень скучно играть. Я каждый раз выигрывал с невероятным отрывом от соперника. Для родителей такое мое везение было загадкой, но, так как постепенно у всех пропала охота играть со мной в подобные игры, все скоро забыли про мой талант. Конечно, друзья тоже знали об этом моем даре, но мы над этим не задумывались. Так просто было. У других имелись свои таланты. Например, мальчик, живший по соседству, мог шевелить ушами, другой умел жонглировать одновременно четырьмя или пятью предметами, а третий мог положить в рот вишню вместе со стебельком, съесть сочную плодовую мякоть и завязать из веточки узел только одним языком, и все это за считанные секунды. И мой фокус с кубиками был талантом из этого же разряда.

– Сколько тебе тогда было лет?

– Шесть или семь. Я как раз пошел в первый класс.

– У тебя есть брат или сестра?

– У меня два брата, оба младше меня и без малейшего намека на телекинетические способности, если ты об этом.

– А что случилось потом?

– Слух о моем везении в бросании кубиков дошел до учителя. Ты можешь себе представить, это была маленькая деревенская школа с двадцатью-тридцатью школьниками, где все занятия проводились в одной комнате одним учителем. Этот замечательный человек, услышав о моем фокусе, поставил меня однажды перед всем классом и заставил показать, что скрывалось за всеми этими слухами. Я ни о чем не подозревал и выбросил те числа, которые он попросил. Он удивился и велел мне бросить три кубика через всю классную комнату таким образом, чтобы на всех трех выпали шестерки. Я считал это простым заданием. Я с силой швырнул кубики по классу так, что они разлетелись в разные стороны; один даже улетел в окно и упал на улицу – шестеркой кверху, как и оба других. На учителя это произвело большое впечатление. Он прочитал нам длинную лекцию о науке, изучающей парапсихологические явления, т. е. сверхъестественные возможности людей, и объяснил, что то, что я тут продемонстрировал, – пример моих трансцендентных способностей. Он сказал, что я медиум и что я владею телекинетией. – Арманд вздохнул, опять на время погрузился в свои мысли, а потом добавил: – Он был просто очень увлечен. Вероятно, он и не предполагал, куда он меня толкает. С того момента, как я узнал, что у моего таланта есть научное название, я начал зазнаваться.

– Ага, – вставила я.

– При малейшей возможности я хвастался своим фокусом с кубиками. Однажды в наш класс пришел новенький, и я поспорил с ним, кто выкинет большее число на кубиках. Проигравший должен был целый месяц носить победителю портфель. Он ничего не подозревал и, разумеется, проиграл, – рассказывал Арманд. – В довершение всего этого мой учитель давал мне читать книги по магии и оккультизму и прочей ерунде, обыкновенные потрепанные книжки, бульварная литература, в которой рассказывалось о душах усопших и астральных колебаниях. У него была целая библиотека подобной литературы. Это только добавило масла в огонь. Я начал устраивать спиритические сеансы, пробовал себя в качестве ясновидящего и заклинателя духов, а если мне не хотелось идти на улицу, чтобы просто поиграть с друзьями в футбол, – а со временем мне этого хотелось все реже, – я отговаривался плохой космической обстановкой или говорил, что моему медиальному дару нужен отдых. Короче говоря, я стал несносным зазнайкой, даже подумать противно.

– А учился, наверное, все хуже и хуже.

– К сожалению, нет. А это могло бы меня еще спасти. Напротив, я получал исключительно хорошие оценки и был свято уверен в том, что я сверхчеловек. Я совершенно серьезно рассказывал всем, что меня, возможно, занесло на землю с другой планеты в результате какой-нибудь катастрофы или что я представитель нового вида человека, который когда-нибудь заменит Homo sapiens, – признался Арманд. – Дружил я только с теми, кто безоговорочно верил в мое превосходство. Другим, казалось мне, я еще когда-нибудь покажу.

– Ты тогда, видимо, действительно был просто невыносим, – покачала я головой.

Он улыбнулся. Первый раз, после того как вернулся на место. И в первый раз так, что мне показалось, будто он радуется.

– Это ты хорошо сказала.

– Почему? – поинтересовалась я.

– Потому что это звучит так, как будто теперь я уже не невыносимый.

В любой другой ситуации любому другому парню я бы ответила на это какой-нибудь дерзкой шуткой, но тогда мне не оставалось ничего, кроме как улыбнуться и сказать:

– Нет, теперь ты не невыносимый.

В ответ на это он смущенно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Это была одна из тех секунд, о которых говорят, что ангел пролетел по комнате. Здесь он пролетел по отсеку вагона в поезде.

Арманд откашлялся.

– Тогда, как, впрочем, и всегда, я был отвратителен. Я полагаю, что обычно это долго продолжаться не может, что подобное всегда заканчивается провалом. Но вместо этого в один прекрасный день я пережил триумф, тот триумф, о котором я так мечтал, триумф, который безоговорочно убедил сомневающихся в моей избранности и раз и навсегда утер нос завистникам. Следствием этого триумфа было то, что я окончательно спятил.

– Звучит скверно.

– Так оно и было. Мой учитель – об этом никто не знал – писал письма во всевозможные инстанции, и однажды он вошел в класс в сопровождении трех хорошо одетых мужчин, которые, как он сказал, приехали из Парижа, из института парапсихологии, чтобы посмотреть на мальчика Арманда Дюпре. Весь класс глядел на меня открыв рот. Меня провели в маленькую соседнюю комнатку, где учитель хранил наши тетради, учебные материалы и тому подобное, чтобы меня проверить. Они привезли с собой большой прибор, который при нажатии кнопки начинал под стеклянным цилиндром бросать кубики, чтобы испытуемый не брал их в руки. Они велели мне также попробовать повлиять на выпадающие числа. Они стояли вокруг меня с большими формулярами, в которых все фиксировали, а я выполнял их требования. Ничего другого я бы и не посмел сделать. Сначала у меня ничего не получалось, потому что я очень нервничал, но где-то на десятый раз я, наконец, смог выбросить пять шестерок, которые они попросили, и один из них воскликнул: «C'est chouette! [10]10
  Отлично! (франц.).


[Закрыть]» – и начал быстро что-то записывать. Потом я еще раз выбросил им четыре шестерки, и еще раз, а потом пять троек, как они хотели, и с каждым моим броском они все больше оживлялись. В конце концов они объявили свой вердикт нашему старенькому учителю, который сразу же бросился в класс и провозгласил во всеуслышание, что я величайший телекинетический талант, который им когда-либо приходилось встречать.

Глава 12

Я глубоко вздохнула:

– Кажется, я уже знаю, что было дальше.

– Если бы я тогда тоже мог об этом знать. Вместо этого я рассказал тем троим, после того как они, так сказать, на официальном уровне подтвердили мой особый статус, что мне много раз удавалось вечером выключить телекинетически свет в своей комнате, если я концентрировался на переключателе. Это привело их в полное восхищение, а я, маленький подлец, а именно таким я тогда и был, радовался, что заполучил новых обожателей. – Арманд потер виски, как будто воспоминания сидели именно там и причиняли ему боль. – Но они не остановились на том, чтобы просто мной восхищаться. Напротив, они кинулись к моим родителям и стали их уговаривать отдать меня в интернат для парапсихологически одаренных детей. Они сказали, что мне будут платить стипендию. Родители, разумеется, согласились.

– А что ты? Это звучит так, как будто тебя вообще не спрашивали, – удивилась я.

– Нет, спрашивали. Я сначала не хотел ехать, но меня все так долго уговаривали, что я все-таки согласился. Возможно, в Германии сейчас такого нет, но во Франции это крайне важно, попасть в хорошую школу. Вы только послушайте – стипендия! – он грустно засмеялся. – Разумеется, в действительности это была вовсе не школа, а замаскированное название института по изучению парапсихологических явлений.

– Но ведь твои родители наверняка тебя навещали, видели, как ты живешь и все такое – разве они ничего не заметили?

Арманд задумчиво смотрел по сторонам; казалось, он подбирал нужные слова.

– Я тебе рассказал, как они там в институте обвели меня вокруг пальца. Когда тебя в десять лет называют месье Дюпре… Я прямо-таки раздувался от гордости. Дело дошло до того, что я с теми объединился против своих родителей! Я настолько впитал в себя эту идею своей собственной значимости и значимости моей работы в институте для Франции, для Европы, ах, что там, – для всего мира, что я вместе с теми агентами – то есть моими охранниками – всерьез размышлял о том, как бы изобразить перед моими родителями, когда они приедут меня навестить, самый обыкновенный интернат.

– Нет! – вырвалось у меня. – Это же гадко!

– Самое забавное во всем этом то, что тогда, по сравнению с тем, что я умею сейчас, я обладал весьма слабыми телекинетическими способностями. Я практически еще ничего не мог. Но в институте у них уже был опыт работы с телекинетами. Они мучили меня бесконечными тренингами, которые отнимали очень много сил и к тому же были смертельно скучными. Мои рассуждения о духах и астральных лучах только вызывали у сотрудников института улыбку, и моих доводов о том, что я «медиально истощен», никто не слушал. Они каждую неделю по нескольку часов проводили мне компьютерную томографию, и, я думаю, на моем теле не осталось ни одного места, куда бы они ни втыкали мне свои иголки. Меня пичкали всевозможными лекарствами, потому что им, видите ли, нужно было выяснить, как различные препараты влияют на мои телекинетические способности…

– Да, такое бывает? Препарат, который воздействует на телекинетический дар?

– Конечно. Самый простой из них – алкоголь. В первый раз меня напоили в двенадцать лет. И тут выяснилось, что когда я пьян, телекинетия не работает. Большое открытие. – Его передернуло. – Но они, разумеется, искали средство, которое усиливает телекинетические способности. Или даже порождает их. Но в этой области, насколько я знаю, они ничего не добились.

Я попыталась осмыслить все, что он мне рассказал.

– Я совершенно не могу себе представить, как проводятся такие тренинги, – призналась я. – Что ты должен был делать? Часами выбрасывать шестерки на игральных кубиках? И еще я не поняла, как этот фокус с костями связан с монетками, повисающими в воздухе, или с людьми, которым зажимают сонную артерию.

– Да, эти тренинги проходят совсем иначе, чем можно было бы себе представить. Например, нужно сидеть и часами смотреть на какую-нибудь железку, которая лежит на столе. Или тебе дают специальный поднос с выемками, в которых лежат одинаковые шарики для пинг-понга, и нужно определить, какие из них наполнены водой. Там учишься мыслить вещи… Это трудно объяснить.

– Понятно, – сказала я. – И что это дает?

Арманд наклонился вперед, опустив руки на колени.

– Bien. Первая лекция для телекинетов: телекинетия – это не дополнительная невидимая рука. Неверно полагать, когда, например, видишь фокус с монетками, что у телекинетов есть своеобразная невидимая рука, которая может вытягиваться на несколько сотен метров, проникать в самые узкие щели, а также проходить через стены, или железные двери, или человеческое тело, если это понадобится.

Я кивнула.

– Да. Ты мне так это и объяснил, когда обчистил игровой автомат.

– Именно. Я просто не хотел тогда вдаваться в долгие объяснения. Иногда у меня самого создается такое ощущение. Но это все же не так, и этому есть совершенно очевидное доказательство.

– А именно?

– То, что каждый телекинет начинает с игры в кости. Как ты выяснишь, что у тебя есть телекинетические способности? Ты садишься за стол, несколько часов кряду бросаешь игральные кубики и при этом пытаешься как можно чаще выкидывать какое-нибудь одно число, скажем, пять. В обычном случае каждое из чисел выпадает примерно одинаковое количество раз. Но если тебе удается выкинуть каждое число по сто раз, а пять – двести или даже еще чаще, то будь начеку, если к тебе вдруг придут люди из каких-нибудь научных институтов.

Я кивнула:

– Буду иметь в виду. Даже если это ко мне уж точно никакого отношения не имеет.

Арманд откинулся назад.

– Не зарекайся. Эта степень телекинетической одаренности достаточно часто встречается. Я думаю, в каждом классе наверняка сидит по крайней мере один ученик, который это умеет. – Он снова наклонился вперед. – Но как бы это работало, если бы телекинетия была невидимой рукой? Ты когда-нибудь пробовала бросить игральный кубик так, чтобы он показал какое-то определенное число?

– Нет, так не получается. В этом-то и суть игры.

– Вот именно. А для телекинета это не составляет труда. Телекинетия – это власть над материей. Кроме того, нужно иметь совершенно иное понимание материи. Что она такое? Один из руководителей моих тренингов, старенький сморщенный вьетнамец, объяснял это так: в материи выражены замыслы Вселенной. Телекинетические способности в основе своей представляют собой возможность противопоставить замыслу Вселенной свои собственные желания; так сказать, вставить свое словечко. Возьмем пример с игрой в кости. Когда кубик падает, замысел Вселенной заключается в первую очередь в том, чтобы он упал вниз, на землю, а уж какое число он покажет в конце, ей по большому счету все равно. Поэтому даже самый слабый телекинет может повлиять на результат броска, но нужно иметь развитые телекинетические способности, чтобы кубик повис в воздухе. Потому что для этого нужно преодолеть замысел Вселенной – опустить этот кубик, как и любой другой предмет, на землю. – Арманд внимательно посмотрел на меня, как будто сомневался, понимаю ли я то, о чем он рассказывает. А что я могла ему сказать? У него были все основания сомневаться. – И поэтому, – продолжил он наконец, – некоторые люди могут выбрасывать нужные числа, когда играют. Потому что им нужна ситуация соперничества, чтобы действительно этого желать.

– И поэтому ты смог остановить поезд? Потому что ты этого очень хотел в тот момент?

Он грустно улыбнулся.

– Не совсем так. Знаешь, материя очень необычная штука. Можно чувствовать материю, разве ты этого не ощущаешь? А локомотив весом в несколько тонн да еще и вагоны представляют собой весьма большое количество материи. Я просто не мог себе представить, как остановить эту огромную массу, поэтому я и не мог этого сделать. Но потом мне пришла в голову идея затронуть тормоза поезда. Это я себе представлял, поэтому и смог реализовать.

Я задумалась. Меня беспокоила одна мысль.

– Значит ли это, что твои способности ограничены только силой твоего воображения? Что если бы ты мог все себе представить, то мог бы и все воплотить?

У него появилось какое-то странное выражение лица.

– Ответ – не знаю. Если эта теория верна, то да. Но верна ли она? Понятия не имею. Но, независимо от этого, сложно сказать, где находится граница возможностей твоего воображения.

Его слова меня порядком взволновали.

– Но ведь воображение можно развивать, не так ли? И если в один прекрасный день ты поймешь, что можешь столкнуть Землю с ее орбиты, то мы все полетим в Солнце?

– Сотрудники института думали в другом направлении. Им грезилось, что они настолько разовьют мое воображение, что я смогу соединять атомы. Другими словами, телекинетически управляемый взрыв атомной бомбы. И я только несколько месяцев назад понял, почему в течение нескольких лет со мной так усиленно занимались анатомией. Это вовсе не было подготовкой к выпускным экзаменам. Это было началом карьеры первоклассного киллера.

У меня, так сказать, просто челюсть отвисла.

– Они хотели сделать из тебя наемного убийцу?

– Представь себе, как это удобно. Неугодный народу диктатор, который вдруг умирает странной смертью. А все, что мне для этого понадобилось бы, – затеряться где-нибудь в толпе, которая слушает его выступление. Или даже, кто знает, может, это сработало бы, если бы я сидел дома перед телевизором и смотрел его прямое включение. Убийство совершено без проблем, я вне подозрений, мир восстановлен, – сказал он и горько добавил: – Только вот одно «но»: я должен был бы стать убийцей.

Он говорил слабым голосом, который приобрел какое-то странное звучание. Я смотрела на него, – потрясенная его рассказом до глубины души. До сих пор я полагала, что знала, почему и отчего он бежит. Но на самом деле, как я поняла в тот момент, я только теперь стала догадываться, о чем в действительности шла речь.

– Ты недавно сказал, что еще несколько недель назад им бы пришлось палками гнать тебя из института, – медленно сказала я и осторожно спросила: – А что случилось потом?

– Они пришли и сказали: «Арманд, настал ваш час, вы должны вмешаться. На карте – безопасность Европы».

Наступила тишина. Я смотрела перед собой невидящим взглядом и, кажется, осмысливала все сказанное заново.

– И что дальше? – спросила я наконец.

Арманд огляделся, как будто его только что разбудили.

– Они сказали: «Есть мужчина, до которого мы не можем добраться и которого просто необходимо заставить молчать. Если он начнет говорить, наша организация будет в опасности. И вы, Арманд, единственный человек, который может нам помочь». – Он посмотрел на меня. – Они сказали «помогите нам», но на самом-то деле это значило «убейте этого человека».

Я была так поражена, что боялась забыть дышать от ужаса.

– Это… ужасно, – прошептала я.

– Да, ужасно.

Но как бы ужасно это ни было, я не могла не спросить:

– А кто этот мужчина?

Арманд повернулся и взял с полки сложенную газету.

– Ты наверняка уже слышала это имя. Им даже здесь, в Германии, пестрят все заголовки. – Он развернул первую страницу, разгладил ее и протянул мне. – Вот. Жан Мари Левру.

Я наклонилась вперед. При тусклом ночном освещении я увидела заголовок и рядом фотографию мужчины, которому на вид было лет шестьдесят. На нем были старомодные черные очки в роговой оправе.

– Да. Это имя я уже слышала. – В новостях только о нем и говорили. В последнее время я пропускала мимо ушей все, что сообщали о нем по телевизору. – Но я, откровенно говоря, понятия не имею, кто это и что значит весь этот шум вокруг него.

– Левру – бывший сотрудник французской секретной службы. Через несколько дней в каком-то бельгийском суде начнется процесс против сотрудников различных европейских спецслужб, которые обвиняются в торговле нелегальными наркотиками. Говорят, что они сколотили себе на этом несколько миллиардов. Левру выступает главным свидетелем по этому делу, на его показаниях строится все обвинение. Поэтому сейчас он сидит в одной из брюссельских тюрем под охраной, – объяснил Арманд. – А несколько влиятельных людей, и среди них те, кто имеет отношение к институту, были бы очень рады, если бы он там умер внезапной смертью, не вызывающей, однако, никаких подозрений.

– И ты должен был его убить!

– Да, – сказал Арманд. Он свернул газету и положил ее обратно на полку. – Вот что случилось около двух недель назад.

Я со вздохом откинулась на спинку сиденья.

– Думаю, на твоем месте я бы никогда не хотела обладать телекинетическими способностями.

Он почти возмущенно замотал головой.

– О нет, конечно, нет! Понимаешь, мой телекинетический дар – часть меня самого. Он принадлежит мне. Он практически определяет всю мою жизнь. Без него я был бы совершенно другим человеком. Это как мое зрение, или обоняние, или какое-то другое чувство. Его нельзя так просто отделить от меня. Если бы я захотел избавиться от моего дара, это было бы все равно, что я пожелал бы стать слепым или парализованным.

– Но разве у тебя не возникает ощущения, что ты посторонний?

Он как-то странно посмотрел на меня.

– Я и есть посторонний. Это не только ощущение, это факт. Остальное – цена, которую приходится платить за то, что ты не такой, как окружающие.

Я помедлила с ответом.

– Мне кажется, это слишком высокая цена.

– Я своего дара не выбирал, – сказал Арманд. – Телекинетия – это талант, с которым я пришел в этот мир. Никто меня не спрашивал, нравится ли мне это. Ведь и тебя никто не спрашивал, нравятся ли тебе твои родители, или страна, где ты родилась, или еще что-нибудь в этом роде. Мое несчастье в том, что мой талант необыкновенный. Только поэтому за мной так гоняются и хотят распоряжаться моей жизнью.

Некоторое время мы сидели молча. Это получилось само собой: просто мне нечего было сказать, Арманд тоже ничего не говорил, и мои мысли унеслись далеко, как Арманд вдруг посмотрел на часы и заметил: поздно. Ты бы попробовала немного поспать.

– А ты?

– А я посторожу.

Поспать? Это была неплохая идея. Я слишком устала, чтобы самой до этого додуматься. Последние часы у меня одно волнение быстро сменяло другое, и если и в Дрездене все будет продолжаться в том же духе, я буду рада каждому часочку сна. Я подняла подлокотники сидений с моей стороны, чтобы можно было нормально лечь, сняла ботинки, пододвинула себе под голову сумку и накрылась своей курткой.