Текст книги "ТВари"

ГЛАВА 3
КАК СОСАТЬ БАБЛОС

Натаха уже была готова проклясть тот самый день, когда Роза уколола ее в первый раз. Кольнулись просто для того, чтобы попробовать. Дрянь у них была для дела – для того, чтобы Агашку убить. А с Агашкой встретиться пока не получалось. Занятая она, Агашка, сильно, звезда… Ну и кольнулись сами, не пропадать же добру? Роза еще шутила, приободряя Натаху: Джон говорит, типа, один раз – не пидарас.

Натаха тоже хмыкнула, чтобы не показать, как она боится, и подставила Розе руку. Роза опытная, ловкая девчонка, резиновым жгутиком перехватила ей плечо, вынула из упаковки тонкий инсулиновый шприц. Натаха зажмурилась и отвернулась.

Страшно.

А потом Розка снова полезла к ней, как в прошлый раз. Полезла к ней целовать шею, грудь. Видела бы мама!

***

Мама видела Агашу по телевизору. Она теперь смотрела все ее программы и подругам звонила, смотрите? Включили уже? И я смотрю… А потом вечером, после программы «Время», перезванивались и обсуждали.

– Агаша-то сегодня какая нарядная была…

– Ей платья спонсор шьет, каждый день новое…

– Это сколько же денег надо?..

– А покрасилась, заметили?..

– Заметили, как же! Вчера блондинкой была, а сегодня шатенка…

Агаша про маму тоже не забывала. В третье воскресенье, если считать от начала шоу, приехала-таки в Тверь. Примчалась на машине с водителем, потому как всех подарков на всю родню и знакомых на себе не дотащила бы.

Попросила Дюрыгина, а он отрядил их редакционную «Газель» с надписью «НТА» по борту в Тверь, как в служебную командировку.

Агаша в родной Твери даже на ночку не осталась. Приехали они с шофером Володей где-то в час дня. Разгрузились-выгрузились у мамы.

Агаша мамулечке телевизор с огромным плазменным экраном подарила, чтобы та на дочку любимую могла смотреть. Теткам – подругам маминым – миллион всякой всячины. Учительнице, своей классной руководительнице, модное зимнее пальто привезла. Ну и угощенья разного всякого из магазина «Ашан». Вина сладенького испанского для мамы и для соседки тети Полины, икры черной и красной, буженины, шейки, салями, рыбки красненькой и осетринки с семужкой… Володя полчаса из машины таскал не перетаскал, всю кухню и всю прихожую маминой квартирки пакетами заставил.

Агаша с мамой часок посидела, чайку попила да и отчалила назад в Москву.

Ни с кем встречаться не захотела.

– У меня завтра съемки, мама, – в ответ на мамины упреки твердо сказала Агаша, – а я должна выглядеть, понимаешь?

– Понимаю, доча, – тяжело вздохнув, сказала мама.

«Газель» с надписью «НТА» на борту уже давно скрылась из виду, а мама все еще стояла во дворе.

***

– Ты «Маскарад» Лермонтова читал? – спросил Мах Джона Петрова.

– Читал, а там про что?

– Про то самое…

Мах запнулся. На беду, он и сам не читал «Маскарада». Но когда-то смотрел какую-то старую постановку.

– В общем, там Арбенин заревновал свою жену, она одному хмырю браслет на вечеринке подарила. И потом он ее за это в карты своему корешу проиграл.

– Круто!

Продюсер и режиссер обсуждали будущее телевизионное шоу.

– Пойми, дурило, такие программы делаются во всем мире, и скрытые камеры, и все такое. Здесь главное не подставиться под оскорбление чести и достоинства и под незаконное вторжение в частную жизнь…

– А как же тогда? В чем же тогда суть, если не вторгаться и не затрагивать честь?

– А ты затрагивай, а ты вторгайся, только когда будешь продавать материал телеканалу, самое крутое, самое сладенькое, самую клубничку оставь для себя… Это и будет гарантией, что жаловаться не пойдут.

Джон не понимал.

– Ну, ты вот снял материал про похождения жены какого-то важного господина, снял ее в борделе полуголую на коленях у какого-то хмыря. Ну и показывай это смело по телевизору, не пойдет она жаловаться, если у тебя в запасе еще не показанная серия осталась, где она не полуголая, а голая, и не с одним хмырем, а сразу с двумя, понимаешь?

– Теперь да, – кивнул Джон.

– В общем, предлагаю делать шоу, которое мы назовем «Маскарад», – вымолвил Мах, протягивая руку с перстнем для поцелуя.

***

Max со страстью креативил. Он был в ударе. Глаза его сверкали вдохновенным безумием поэта, кудрей которого в предрассветный час коснулась своею легкой рукою шаловливая проказница-муза.

– Представляешь, мы надеваем на них маски… Не на одного, как было в старой политической программе с признаниями, а на всех! И при этом раздеваем. Каково?

– Не знаю, не знаю, – с сомнением качал головой Джон.

– Я уверен, половина наших звезд добровольно согласится. Наша нынешняя Москва – это же Рим времен пресыщенности и упадка, Рим времен Калигулы и Тиберия! Ты вспомни фильм с этим, как его… Малькольмом Макдауэллом, помнишь, когда он сделал бал-маскарад с бутафорской галерой, куда посадил жен всех сенаторов и жен всей римской знати, чтобы они были там простыми шлюхами, были там грязными проститутками? Помнишь? Да они все на задних лапах прискакали. Бабам, им чем они знатней и богаче, тем им все больше хочется самого грязного секса. Это закон природы! Так давай вложим это в наше шоу!

– Вы босс, вам видней.

В голосе Джона было не очень много энтузиазма.

– Дурак, – отрезал Мах, – вот тебе первый сюжет. Привозишь Вальберс, она раздевается в смежной студии и надевает маску. А я с ее мужем в это время в первой студии, мы с ним оба голые и тоже в масках. Она входит, мы совершаем с ней половой акт, понимаешь? И потом все снимают маски… Каково? А? Каков сюрприз?

– Ваша жизнь будет в опасности, босс.

– Снова дурак, не знаешь психологии, они скорее займутся выяснениями отношений друг с дружкой!

– А перспектива? – вдруг недоверчиво спросил Джон. – Какая моя перспектива и каковы мои резоны?

– Твои резоны, таракан? – изумился Мах. – Да ты на себя посмотри, щеголь копеечный, тоже мне, собрал деньжат на пару старых телекамер, снял дачу, нанял двух дешевых проституток и думает, что он продюсер… Ни хрена у тебя тут с твоими масштабами не выгорело бы, никогда. В лучшем случае снял бы два-три компромата на бизнесменов среднего класса, с одного бы вытянул вымогательством десятку тысяч за выкуп компромата, а другой бы тебя убил, и этим бы ты и кончил, таракан ты паршивый. А со мной, со мной! Да я перед тобой сказочные перспективы открываю! Я же с этого Игоря Массарского из «Алекс Групп Капитал» не меньше трех миллионов аванса возьму и деньги эти в наш с тобой телепроект вложу, настоящим продюсером будешь! Представь, мы снимем шоу «Маскарад», где в конце будет реальное убийство? Реальное, понимаешь? И никто, ни одна душа не подумает, что это мы специально подстроили. Все дело в том, что всегда– Всегда, я повторяю это, всегда вокруг и среди нас есть люди, которые желают смерти другим. Так зачем же им мешать, пусть делают свое дело, пусть убивают на нашем шоу… А мы… А мы с тобой разбогатеем и прославимся.

***

Мирский впервые в жизни поймал себя на том, что безнадежно влюблен и ревнует. После эфира утреннего шоу «Вставай, Москва» Ксютов вызвал его к себе.

– Сережа, не уходи, заскочи ко мне.

Выражение лица программного не обещало ничего хорошего.

– Сережа, ты что, пьяный, что ли, со вчерашнего или кокаину обнюхался?

– А че?

– Через плечо! Ты что за эфир устроил?

Мирский и сам размышлял, чего же он такого сегодня наговорил в своем эфире. Не ругал, как обычно, московское правительство, ГАИ, пробки на дорогах и прогноз погоды, а читал какие-то стихи о любви и пускал в эфир лирические песни не по плей-листу.

– Сережа! – Ксютов сел в своей любимой позе – ноги на стол, а командирское кожаное кресло свое при этом перевел в режим качалки. – Сережа, ты знаешь, что такое формат радиостанции и что такое плей-лист?

Судя по всему, разговор предстоял серьезный, Ксютов был не на шутку рассержен.

– Сережа, формат радиостанции – это совокупность музыкальных произведений и речевых вставок между ними, выпускаемых в эфир этой радиостанцией, – вкрадчиво начал Ксютов. – Наше радио, дорогой Сережа, декларировало свой формат по международной классификации как «Эдалт Контемпорари», то есть «Современный мэйнстрим для взрослых»… И в утренние часы работа радиостанции в таком формате, дорогой Сережа, характеризуется энергичной музыкой, заводной музыкой, музыкой с мотором в заднице, от которой наш радиослушатель должен проснуться и, едучи на работу, не заснуть за рулем… Работа же диск-жокея в утренние часы должна отличаться энергичными шутками и безудержной веселостью… Веселостью, ты понял меня? Я достаточно ясно выражаю свои мысли?

Ксютов раскачивался в кресле, держа руки скрещенными на животе.

– Сережа, наш рейтинг, наша суммарная аудитория складывались месяцами и годами упорной работы, направляемой последовательной политикой программного директора. Утром нас слушают три миллиона слушателей. И за это, я повторяю, за наш рейтинг рекламодатели из рекламных агентств дают нам столько дорогой рекламы, из которой формируется наша зарплата…

Ксютов вдруг перестал раскачиваться и вдруг заорал:

– А завтра, свинья ты этакая! Завтра, после твоего сраного лирического эфира, утром нас уже не будут слушать три миллиона! Потому что полтора миллиона уже переключились на другое радио! Туда, где диск-жокей утром не спит на эфире и не ставит музыку из арсенала ночных любовных радиостанций!..

Ксютов перевел дыхание перешел на злобный шепот:

– И послезавтра наши рекламные агенты, узнав, что рейтинг станции упал, дадут нам вдвое меньше денег за рекламу. А почему? Потому что у Сережи Мирского свое понимании эфира. Ты его что, приватизировал? Это что, твой личный эфир, что ты свое сраное душевное состояние выставляешь превыше формата? – Ксютов снова принялся орать: – Не можешь работать, скажись больным, мы выставим тебе замену! Лену поставим или Олю! Но не погань нам своим сраным лирическим настроением эфир, не ломай нам формат, черт тебя дери! Ты понимаешь, что три раза за час, поставив вместо энергичных оупнеров[4]4
  Энергичная быстрая песня-хит, начинающая каждую пятнадцатиминутку работы музыкальной радиостанции. (Прим. авт.)


[Закрыть] три медленных композиции, отвадил от нашего эфира миллион радиослушателей? Только за один лишь час. Они перенастроили свои приемники, и хрен теперь знает, когда они вернутся на нашу волну! А это деньги рекламодателей, а это рейтинг, а рейтинг – это деньги…

Ксютов прекратил свою речь и принялся снова раскачиваться.

– Я отстраняю тебя от эфира, завтра на работу можешь не выходить. В нашем контракте это есть, я его только что перечитал, пункт три ноль пять и четыре ноль три, параграфы «обязанности сторон и порядок расторжения соглашения». Там черным по белому написано, в случае нарушения одной из сторон, то есть тобой, установленных правил работы, администрация имеет право в одностороннем порядке прекратить действие контракта, и со штрафными санкциями…

От Ксютова Мирский вышел, как мышь, вытащенная из банки с соляной кислотой. Никакого былого блеска и куража. В коридоре встретил диджейку Лену.

– Серега, ты чего это блындал[5]5
  Самовольно подменять песню в плей-листе. (Прим. авт.)


[Закрыть] сегодня?

– Ай, ну вас, – махнул рукой Серега.

– Что, от Ксютова досталось? – участливо поинтересовалась Леночка.

– Отстань, а не то ударю, – ответил Серега, отстраняя ее с дороги.

Кто бы мог подумать, что он так вот влюбится? Патентованный записной циник с «Москва-Сити FM» возьмет да и влюбится. Что теперь, попроситься на работу на «Love-радио»?

Вывалился на Королева. По переходу переполз на ту сторону, где утром на парковке АСБ-1 поставил свою «Ауди». Возле машины, как всегда, дежурили две фанатки. И еще под щеткой стеклоочистителя подоткнуты любовные записочки с телефончиками от дур-провинциалок. Надушенные духами записочки с номерами мобильных телефонов.

«Сережик, душка, позвони мне, я тебя хочу!» А Сережа не хочет.

А хочет Сережа сесть в машину и поехать на проспект Мира, к дому, где живет Агаша Фролова, и посидеть там на дворе под ее окнами, поглядеть на них снизу из машины. И помечтать.

Обе фанатки двинулись ему навстречу. Их глупые физиономии сияли от счастья. Мирский поглядел на одну, перевел взгляд на другую.

– Ты, тебя как зовут? – спросил он ту, что потоньше и похудей.

– Инна, – пролепетала, бледнея, дура.

– Давай садись, – сказал Мирский и распахнул дверцу.

Ехали молча. Мирский и радио даже не стал включать. Мимо монумента «Космос» вырулил на проспект Мира и взял курс на «Сухаревскую». Проехали станцию «Алексеевская».

Вот двор, где Агаша теперь снимает квартиру. Или, вернее, телеканал снимает квартиру для нее.

– Ты здесь живешь? – нарушила молчание худая дура.

– Нет, просто хочу здесь постоять.

– Я покурю, можно? – робко спросила Аура.

– Кури, только стекло опусти, – сказал Мирский, забыв, что уже выключил мотор и стеклоподъемники не работают.

Дура беспомощно крутилась-вертелась, никак не соображая, что ей делать со стеклом, покуда Мирский, сжалившись, не повернул ключ зажигания и не опустил стекла с обеих сторон.

– Спасибо, – сказала дура.

– Не за что, кури на здоровье… Посидели молча.

– У тебя есть мобильник?

– Есть, а что? – встрепенулась дура.

– Я тебе сейчас номер наберу, скажешь в трубу точно то, что я тебе сейчас скажу… Нет, ты напутаешь, лучше я тебе напишу, а ты с листа прочитаешь.

Сергей достал из бардачка блокнот, невольно прикоснувшись плечом к тугой груди своей соседки, принялся писать.

«Это Агата Фролова? Я Ира из редакционного отдела, скажите, во сколько вы сегодня будете у нас? Вы не могли бы подъехать прямо сейчас, главный хочет, чтобы вы посмотрели новый контракт».

Написал. Перечитал. Подал бумажку дуре.

– Сможешь это повторить?

Та глядела на бумажку, шевеля губами.

– Могу, а что?

– Тогда давай телефон…

Мирский набрал номер Агаты. Со своего звонить глупо, его номер она наизусть знает. Ага, соединилось, он сунул трубку дуре. Та, сбиваясь от волнения, с порога начала заикаться:

– Это я, Инна, то есть Ира с редакции, вы приедете сегодня к нам, надо главные бумаги посмотреть, то есть главный хочет посмотреть, чтобы вы…

Вот тоже, идиот, связался с идиоткой непроходимой!

– Ну что? – нетерпеливо спросил Мирский, когда дура, глупо улыбаясь, отняла телефончик от своего розового ушка.

– Она сказала, что сейчас уезжает в аэропорт, улетает на два дня в Прагу на выходные и поэтому приехать не может, а бумаги заедет посмотреть в понедельник, когда вернется в Москву.

В Прагу на выходные! Вот как. Мирский уныло пялился на окна пятого этажа. Кто-то посигналил сзади. Водитель такси, улыбаясь, жестом просил дать проехать. Мирский завел мотор и немного взял влево.

Желтая «Волга» проехала тридцать метров и остановилась как раз напротив Агашиного парадного. Из машины, не прекращая разговор по мобильному, выбрался какой-то знакомый мужчина.

Ба, да это же Дюрыгин, продюсер Агаши. Вот с кем она в Прагу летит! Все понятно. Мирский снова завел мотор.

– Ну, поедем, – глядя в пустоту, сказал он.

– Куда? – спросила дура, округляя глупые глаза.

– Ко мне домой, – ответил Сережа, – любовь, как говорил Лермонтов, приходит и уходит, а секса хочется всегда…

ГЛАВА 4
ИДЕОЛОГИЯ GRUPPEN-CEKCA

Вот уже три дня Агаша и Дюрыгин находились в Праге.

– Знаешь, – сказал Агате Дюрыгин, по-хозяйски беря ее за коленку, – я с детства обожал Гашека, его бравого солдата Швейка. И сегодня я тебя поведу по швейковским местам.

Они вышли из машины у Старого моста, по которому когда-то запросто ходили и любимый мамин певец Карел Гот, и Ярослав Гашек – автор любимой книги Дюрыгина, а до Ярослава Гашека по этому мосту ходили знаменитые Ян Гус с Яном Жижкой, Агаша про них читала когда-то в детстве.

Неправдоподобно романтический вид на Злату Прагу, Пражский Град с готическим собором Святого Вита волновал, тревожил душу, которой тут же, не сходя с этого места сразу хотелось чудес и большой любви.

От Карлового университета шли студенты. Обычные европейские модники с проколотыми нижними губами, кортесовскими бородками, в длинных, ниже колен, шортах, в футболках со смешными надписями. Они с интересом поглядывали на встречных девчонок, таких же, как и они, разодетых, современных, раскомплексованных. Что у них на уме? Секс, секс, секс…

Дюрыгин обнял Агашу за плечи. Ему все равно, что думают про них эти пражские студенты. Наверное, представляют: вот загулявший бизнесмен из России, оторвался от жены на уикенд, рванул из своего московского офиса на пару дней в Европу со своей юной секретаршей пивка попить.

– Ну что, юная леди, айда в трактир «У Чаши» пить сливовицу?

– А что такое сливовица?

– Сейчас узнаешь. Это водка такая местная, из сливы.

– Противная, наверное.

– Сама ты противная.

Они встали посреди моста и принялись целоваться. Целоваться на мосту – добрая примета. На них оборачивались.

Но не все.

Много тут таких туристов.

И из Америки, и из Японии.

А русские?

Теперь русские богато жить стали, теперь и русские валом валят в Европу, достопримечательности смотреть и пиво чешское посасывать.

В гостинице «Амбассадор» на Старом Мясте, едва они прилетели, сразу занялись сексом.

Даже сумки дорожные не разобрали.

Едва увидали широченную кровать в спальне, сразу единым порывом, оба…

Ночь не спали.

После очередного злоупотребления телесной близостью Агата потащила любовника на улицу.

Ночь.

Романтика.

Давай бродить!

– А у тебя были отношения с Ирмой Вальберс? – спросила вдруг Агаша.

– Если скажу что не было, ты же не поверишь, – уклончиво ответил Дюрыгин.

Они медленно шли по Карлову мосту.

У парапетов стояли туристы.

Много китайцев, японцев.

Бесконечно сверкали вспышки фотоаппаратов, увековечивая улыбки на плоских лицах с раскосыми глазами.

– А я свой фотоаппарат не взяла, в номере оставила.

– Давай я тебя камерой на телефоне сниму?

– Одну меня – не надо, я хочу с тобой вместе.

– Фотодокумент?

– А ты боишься? Улика?

– Ага, боюсь жене моей бывшей покажут, она расстроится.

– А отчего ты развелся?

– Молодой, глупый был… Незаметно дошли до дворца Бельведер.

– Это стиль ренессанс, – сказал Дюрыгин.

– А я думала, что готика, – хмыкнула Агаша.

– Глупая, – Дюрыгин нежно щелкнул ее по носу.

– Зато сексуальная, – парировала Агаша, – скажи, ведь сексуальная?

– На все сто, – подтвердил Дюрыгин, привлекая Агашу к себе.

Сверкали вспышки.

Японцы и китайцы фотографировались на фоне русского счастья.

***

В самолете, когда летели обратно, она спала у него на плече. Дюрыгин боится летать, а она нет. Потому что Дюрыгин уже старый, а Агаша еще молода.

Агаша молода телом, а душой… А душой уже зрелая, как женщина за сорок. Из-за чего так быстро повзрослела и отвердела ее душа?

Провинциальная практичность? Практичность, доставшаяся от предков купцов второй гильдии Фроловых, что до революции пускали по Волге свои пароходы?

Агаша быстро избавилась от детской романтической веры в любовь: это все детские сказки. Она теперь знает, что любовь – это радость, если уметь поставить свои чувства на службу долгу и выгоде. Отчего бы не спать в свое удовольствие с почти пожилым уже дяденькой Дюрыгиным? Это не хуже, чем спать с молодым Сережкой Мирским или с кем-нибудь другим.

Дюрыгин богат. И ее богатство тоже зависит от Дюрыгина. Деньги к деньгам, а где деньги, там и чувства. «Без денег – бездельник», – так ее бабушка говорила, та бабушка, что еще помнила купцов второй гильдии Фроловых.

***

– Нет, заделать такую идею под сериал – это вряд ли, – с сомнением качал головой Михаил Викторович. – Лейтмотивом шоу-сериала такая идея обесцветится, растеряет весь блеск вашей задумки, ее хорошо использовать на единожды выстреленную бурлескную передачу типа новогодней, но не растянутую на сериал.

– А что? Сделаем новогодний маскарад, я не против, – вытягивая губы в обычной своей гримасе, по которой его узнавал весь цивилизованный мир, говорил Махновский. – Жалко, конечно, я рассчитывал на протянутое во времени шоу, и денег достал, и рекламных спонсоров, и главный гарант-вкладчик у меня солидный под это дело…

Они сидели в кабинете главного.

– «Алекс Групп»? – уточнил Михаил Викторович, демонстрируя Махновскому свою осведомленность. – Воды, кофе, чего покрепче?..

Махновский замахал руками, помотал отрицательно головой. Главный наклонился к телефону на столе, нажал кнопку:

– Оленька, чай, пожалуйста.

– Да, «Алекс Групп», я с их президентом, с Игорем Массарским, на короткой ноге, у нас полное взаимопонимание.

Хотел еще добавить, что, мол, с одной женщиной спим. Да не стал говорить.

– Но у меня запущено новое шоу, вы знаете, в прайм-тайм перед вечерними новостями идет «Русский свадебный марафон» с Агашей Фроловой, с хорошим рейтингом, между прочим.

– Я вам сделаю лучше, – уверенно пообещал Махновский.

– У вас есть сценарий, есть продюсер, есть ведущая? – поднимая брови, спросил Михаил Викторович.

– Есть и то, и другое, и третье, – вальяжно откидываясь в кресле, ответил Махновский.

– Да? И кто же, если не секрет?

– Ведущая Ирма Вальберс, продюсер Джон Петров, а спонсоры и инвесторы «Алекс Групп Капитал» и привлеченные ими пакеты основных рекламодателей миллионов на пятьдесят сразу.

Михаил Викторович ничем не выдал своего удивления. В дверь тихонько постучали, Оленька, изящно двигая бедрами, внесла на подносике чай.

– Представляете: любимица публики, ведущая, которая всегда имела имидж добропорядочной красавицы жены, мечты любого мужчины среднего класса, будет вести программу в мини-бикини, полуголая, разве в этом не изюм?

– У нас детское праймовое время, – уточнил Михаил Викторович.

– Да вы не забывайте, с кем имеете дело, – слегка повысив голос, убеждал Махновский. – Вы имеете партнером кого? За-ко-но-да-те-ля… Вы поняли? Я законодатель, я в Думе сижу. Это я законы придумываю, по которым работает ваше и наше телевидение. Надо будет изменить закон о вещании в прайм-тайм – мы его изменим…

Главный со стуком поставил чашечку с чаем на стол.

– Ирма Вальберс? Полуголая? В прайм-тайм? Паноптикум какой-то…

– А хотите посмотреть некий эксклюзив?

Михаил Викторович кивнул.

– Вы извините, но эксклюзив этот такого атомно-термоядерного заряда, что я вам даже диск в вашу видео-систему не разрешу поставить, вдруг скопируете, поэтому если смотреть, то только с моего ноутбука.

Махновский щелкнул пальцами. От стены отделился ассистент, протянул своему патрону уже раскрытый и включенный портативный компьютер.

– Вот, гляньте, – Махновский придвинулся ближе к Михаилу Викторовичу.

Михаил Викторович надел очки, сощурился, нагнулся к экрану.

– Не может быть! – воскликнул он. – Это она?

– А вы думали, мы лаптем щи хлебаем и только балаболить умеем, бла-бла-бла? – с торжествующим видом заметил Мах.

– Ну-ка, ну-ка, дайте еще посмотреть… А студию… где декорации ставили? А массовку… Ну, понятно, а продюсер Джон Петров, говорите? Сделайте погромче, плиз… Ага, точно она, голос ее узнаю… И акцент ее…

– Ну что? Убедил я вас? – Мах довольно ухмылялся. – Я все могу, я такое вам шоу сделаю, такие деньги достану, только держись! На Новый год сделаем разовую программу «Маскарад» с хэппенингом[6]6
  Хэппенинг (happening) – вид театрального представления, в котором событие и действие являются самоцелью, а не частью драматического сюжета. (Прим. ред.)


[Закрыть], а потом внакат новое шоу с нашей ведущей вместо этого вашего «Марафона»…

***

Мах накачивал Джона.

– Мы сделаем новогодний маскарад с хэппенингом, понял?

– Чтобы на эфире убили?

– Молодец, вижу, что понял! Хороший, способный ученик.

– А каков учитель! – в тон вставил Джон.

***

Игоря Массарского никогда ни философия, ни психология, ни даже сексуальная психология особо не интересовали. Потребителя пищи и даже любителя вкусно поесть разве интересует технология приготовления того или иного блюда?

Игоря Массарского всегда более привлекала бухгалтерия. А в последнее время – международная, принятая в Европе форма ведения бухгалтерии. Так, например, он легко мог бы объяснить приятелю, что такое EBITA. Он бы быстро, четко и доходчиво рассказал, что это показатель деятельности предприятия, показывающий прибыль до выплаты налогов, аббревиатура от английского Earnings Before Taxes.

А вот если бы приятель, пусть даже в обстановке полной расслабленности и отпущенных с помощью пяти стаканчиков виски тормозов, спросил Игоря, почему мужчин частенько тянет на групповой секс, Игорь вряд ли ответил бы.

Про показатель EBITA порассуждал бы запросто, отчеканил бы на пять с плюсом так, что от зубов отскакивало, а вот ответить на вопрос, почему ему нравится обладать женщиной, деля ее с приятелем, или наблюдать, как с ней одновременно двое или даже трое, Игорь бы замялся и стушевался.

После того как случилось, что свою Ирму он поделил с другим, Игорь съездил в Столешников к модному психоаналитику. Она, кстати говоря, потом, отдельно от него, тоже ездила.

Полежал Игорь на кушетке сорок минут, порассказал про детство, про отца. А потом про Ирму. Психоаналитик тоже потом много чего говорил. Рассказал Игорю один случай из своей практики, не называя имен, естественно, про то, что год назад обращалась к нему одна сорокалетняя женщина с такой историей.

Девятнадцатилетней чертежницей пришла она в проектный институт. Происходило это еще при старой общественно-экономической формации и институт этот был государственный, естественно. Гипом[7]7
  Главный инженер проекта (Прим. ред.)


[Закрыть], то есть начальником в ее отделе, был мужчина сорока лет, мягко говоря, жизнелюбивый и до баб охочий. А Мила, так звали нашу девятнадцатилетнюю чертежницу, была девушкой умненькой и хорошо все по жизни соображавшей.

К ее счастью, Мила сразу быстро поняла, что бабский век короток и быть в любовницах у шефа – дело тупиковое. Дело это ведет только к разочарованию в старости, к сорока останешься этакой «зимней вишней». А зимние сорокалетки, когда на улице до хрена юных весенних девчонок, кому они на хрен нужны? Это только в кино зрительниц утешают хэппи-эндом.

В общем, Мила наша, в свои девятнадцать не по годам умная, взяла быка сразу за рога. И, став любовницей своего Гипа, дала себе год сроку, чтоб развести его как миленького и на себе женить.

Это стало делом техники. Разве может подержанное тело сорокалетней жены конкурировать с упругими прелестями юной чертежницы? Тем более что Мила была редких данных – длинные ноги, спортивная попка и грудь пятого номера. В общем, года не прошло, развелся Гип и женился на Милочке.

Родила она ему сына.

Гип был мужиком хозяйственным и с головой. Началась перестройка, он поучаствовал в выгодной приватизации предприятия. Разбогател. Купил огромную дачу, пару больших квартир. Мила не работала – с сыном сидела.

Но, как говорил Мопассан, ближе к телу.

Муж Милы был человеком шумным, экстравертивным, склонным к разгульным застольям, на которые приглашал большое количество гостей. Каждые субботу и воскресенье на их подмосковной даче дым гремел коромыслом. Шашлыки, барбекю, фуршеты на плэйере…

А Мила между тем к тридцати годам с ее-то данными вообще превратилась в красавицу невиданно большой сексуальной притягательности. И вечно пьяные дружки нашего Типа частенько так засматривались на эти ножки, грудь и попку, что и сама Мила стала себе подумывать лишнее.

А Гип старел. У него уже и давление было, и аритмия… Но был Гип умным человеком и даже мудрым. Он решил так: если любовников не избежать, то будет лучше, если он будет сам их назначать и держать эти связи под контролем.

И вот, заметив как-то на очередном барбекю, что женка его ловит восторженные взгляды одного из своих приятелей, Гип предложил ей:

– Хочешь, я приглашу его на дачу в следующие выходные – одного? Без всех остальных…

Мила сперва шокирована была. Но совладала. Верх взяли любопытство и неудовлетворенность. Муж-то уже старенький и больной. А приятель его – зам по науке, на пятнадцать лет моложе.

И все получилось прекрасно. И в первый раз, и в следующие разы тоже. Приятель настолько увлекся, что и жену свою почти позабыл. Все выходные проводил у «друзей», у Гипа и Милы. И спали они втроем.

Мила привыкла. И Гип привык. И так они жили пять лет, пять лет устойчивым тройственным союзом.

А потом Гип умер от апоплексического удара.

Никогда не работавшая Мила, ей уже тогда было под сорок, стала богатой вдовой, обладательницей тридцати процентов акций крупного института.

Что касается секса, то сперва Милу зам по науке пытался было утешить.

Месяца два еще Мила принимала его в постели, а потом выгнала. Третьего им обоим недоставало.

Однажды старый приятель попытался предложить Миле привести кого-нибудь из числа его дружков, но Мила отказалась. Ей муж все время снился. Снился и грозил ей пальчиком, приговаривая: эх, испортил я тебя, девка! Не будет теперь тебе счастья…

И все в личной жизни Милы не складывалось: были любовники всякие-разные, а ничего постоянного не вырисовывалось и не вытанцовывалось.

Случился как-то эпизод. Поехала Мила на своей машине не на дачу, а на пляж в Химки, в будний день, откровенно заклеить мужика. И со своей роскошной грудью улеглась одна-одинешенька загорать смело топлес.

Парни не замедлили клюнуть. Набила она ватагой юных студентов свою машину, привезла домой, накормила до отвала дорогими деликатесами, а потом расслабилась, отдавшись вихрю фантазии молодых и здоровых выдумщиков.

Это было здорово, но потом Мила долго об этом сожалела. И пришла к психоаналитику узнать, в чем корень ее психоза-невроза и как его лечить…

С Милой все было более-менее ясно. Но при чем тут Игорь Массарский? Зачем ему, здоровому как бык и уверенному в своих силах мужику, брать в постель помощника?

– Дело в том, дорогой Игорь Петрович, – говорил психоаналитик, расхаживая по кабинету, – дело в том, что, во-первых, нам часто хочется иметь свидетелей наших достижений. Мы желаем, чтобы у нас были зрители, они бы увидели, насколько мы круты, и воскликнули бы одобрительно: ну ты, брат, супер! И в такой момент жизни, когда мы обладаем красавицей, нам хочется, чтобы рядом был друг и свидетель… Во-вторых, мы часто хотим поделиться приятным с другом, например, мы хотим угостить его вкусным ужином, дорогим вином, потому что здорово делить радость наслаждения с близким, понимающим что к чему, разве не так? В-третьих, природа так сотворила женщину, что редкий мужчина в состоянии удовлетворить ее, доведя до изнеможения. А мужчине психологически очень хочется видеть, как красивая и сексуальная женщина доведена именно до изнеможения… Поэтому подсознательно мы требуем поддержки, призываем к себе помощника, дабы увидать ее изнеможение. И в-четвертых, момент соития мужчины и женщины строится таким образом, что мужчина берет женщину, он обладает ей, и слово «взять» по определению подразумевает насилие и унижение. Мужчина унижает женщину, он пригибает ее к земле, он давит на нее весом своего тела. А насилие всегда связано с причинением боли, с элементами принуждения… Поэтому и здесь тоже кроется латентная тяга – отдать красоту на растерзание, и чем красивее женщина, чем красивее ее грудь и бедра, тем сильнее хочется видеть, как ее терзают. Отсюда и корни желания группового секса…

– От мужчины такие желания я допускаю, – лежа на кушетке, спрашивал Игорь, – но женщине это зачем?