Текст книги "ТВари"

Презрев английские правила, каждому посетителю предлагал виски и коньяк и вообще перешел потом из кабинета в переговорную, где позволил себе немного больше нормы.

Дюрыгин оказался как раз кстати.

Михаил Викторович любил выпивать с симпатичными ему людьми.

– За ножки, – поднимая стакан с густым коричнево-оранжевым напитком, сказал Дюрыгин.

– За нашу работу, – алаверды ответил главный, – потому как если не будет хорошей работы, не пойдут эти ножки.

– Слушай, Миша, – сказал Дюрыгин, переводя разговор в выгодное ему русло, – если уж о работе, давай обсудим мое шоу, у меня есть несколько интересных идей.

– Ты же хотел достать ведущую класса Ирмы Вальберс, – вскинув брови, отреагировал Михаил Викторович, – и что? Достал уже?

– Нет, не достал, – ответил Дюрыгин, ставя стакан на стеклянную столешницу, – но готовлю новый кадр из совершенно новых, и она, по-моему, очень интересна, тебе бы стоило посмотреть.

– Валера, у нас ведь не испытательный полигон для прогона конкурсов на новую телеведущую, нам надо если выстреливать, то наверняка.

Я понимаю, Миша, дорогой мой, я все понимаю, но, на мой чуткий нюх, это будет именно то, чего хочет наш среднестатистический зритель.

– Во как! – изумился главный. – Ты уже за медиа-группу Гэллапа меришь аудиторию?

– У меня нюх, Миша, – повторил Дюрыгин, – и он меня еще никогда не подводил.

– Интуиция? – уточнил Михаил Викторович.

– Назовем его интуицией, – согласился Дюрыгин, – мой нюх на такое название не обидится. Но дело не в этом. Дело в том, что, будь то мое шоу, план которого я предлагал тебе еще месяц назад, или шоу Зарайского с Ирмой Вальберс, – это уже априори морально устаревшие шоу, они устарели еще до выхода в эфир.

– Это как? – удивился главный.

– А так, что наши прежние шоу, что мое, что Зарайского, один хрен, базировались на основной площадке среднестатистического спроса и могли стратегически претендовать только на поддержание популярности канала, но отнюдь не на прирост.

– Ага, понятно, говори, это интересно, – оживился главный.

– А самое главное – задачу прироста аудитории – эти шоу не решали.

– Ну, давай, давай, развивай тему, – Михаил Викторович нетерпеливо подгонял Дюрыгина. – Я тоже думал об этом, но мне интересны твои предложения.

А я теперь думаю, – ободренный Дюрыгин заговорил быстрее и увереннее, – что надо создавать такое шоу, которое не только поддержит популярность, отвечая потребе основной средней статистики, но и сыграет на привлечение латентных рекрутов в фанаты нашего канала, привлечет ранее не затрагиваемые слои зрительских масс.

– А конкретнее, как ты думаешь это сделать? – спросил главный.

Он был уже совершенно трезв, переживания молодого отца отодвинулись на задний план. У Михаила Викторовича професиональное явно превалировало над личным.

– Я думаю, что надо делать веселое шоу, которое, условно говоря, проймет и бедных и богатых, достанет до печенок и столичных штучек, и провинциалов и будет одинаково интересно всем зрителям, поднимаясь над разграничительными рамками социального статуса.

– Во как! – воскликнул главный. – Создать универсальное супер-шоу, опирающееся на общеобъединяющую зрителя идею.

– Верно, – согласился Дюрыгин, – надо забыть про гламур, надо абстрагироваться от московской моды, за которой, как за знаменитыми тремя соснами, мы лес перестали видеть.

– Молодец, – кивнул главный, – моими мыслями мыслишь, я об этом как раз думал, что московский наш гламур уже заколебал зрителя в нищей глубинке и ничего не вызывает, кроме раздражения и завистливой ненависти к нашему телеканалу – как к апологету и провайдеру московской гламурности.

Так в том-то и дело, Миша, – радуясь случаю высказать давно наболевшее, оживленно продолжил Дюрыгин, – демонстрировать периферийной нищете нашу сытую жизнь, показывать людям, у которых в домах изо всех удобств только электричество да холодная вода, да и те с перебоями, показывать этим людям шоу, где гости приходят в бриллиантах и обсуждают, что лучше отдыхать – на Багамах или на Майорке и какие автомобили лучше – полугоночные типа «родстер» или кабриолеты «Мерседес», это как раз и есть неадекватный непрофессионализм.

– Да? – риторичеки переспросил главный. – Неадекватный, говоришь?

– Именно неадекватный, – кивнул Дюрыгин, – оторвавшийся от действительности и живущий уже только в мире своих ошибочных ощущений, не соответствующих реальности, а реальность такова, что народ пока смотрит наши гламур-шоу, но не потому, что ему нравится их смотреть, а потому, что другого мы им не показываем, не показываем, наивно в собственной неадекватности полагая, что если нам, телевизионщикам, это интересно, то и пипл схавает.

– Ну, так и что же ты, адекватный ты наш, предлагаешь? – спросил Михаил Викторович, наливая в стаканы еще на полпальчика по граммулечке оранжево-коричневого виски.

Что предлагаю? – вздохнув, переспросил Дюрыгин. – А вот мне пришла в голову мысль, что ведущую для будущего шоу надо брать из народа, а не из блистательной рублевской тусовки. Я ничего не имею против Ирмы Вальберс, но прикинь, кто ближе и милее простым зрителям в глубинке, да и в спальных районах Москвы и Питера? Наша Ирма, которая живет с миллионером, ездит на кабриолете и манерно говорит с каким-то немецким акцентом? Или девочка из спального района, приехавшая на Москву из Калуги или Твери и в избытке хлебнувшая московских трудностей?

– И ты такую ведущую нашел? – спросил главный, прищурив один глаз.

– Нашел, – кивнул Дюрыгин.

– Покажешь?

– Покажу.

– А шоу для народа тоже придумал? – спросил главный.

– И шоу придумал.

– Расскажи.

– А вот я подумал, – медленно начал Дюрыгин, – подумал я, что если пойти от обратного, пойти от наоборот, от негатива, если мы раньше неправильно кормили простой народ зрелищами блистательных тусовок, всей этой блистательной и от этого нереальной для большинства бедняков жизни, то…

– Но ведь вспомни голливудскую мечту и голливудское чудо времен великой депрессии, – вставил главный, – ты помнишь эти общеизвестные азы истории кино, что беднякам в тридцатые, чтобы им не было так безрадостно жить, показывали жизнь богатых?

– Я помню, – согласился Дюрыгин, – но там было не все так однозначно, а потом, не путай кино с телевидением, кино люди смотрели раз в неделю по субботам, а в телевизор глядят каждый день, и потом ситуация несколько не та и время иное…

– Ну так ты придумал негативно обратное шоу.

– Верно, я придумал: а не показать ли богатым жизнь людей бедных кварталов глухой провинции, где нет горячей воды и канализации?

– Но это уже было, дорогой ты мой, – улыбнулся главный, – это мы уже проходили.

– Когда?

– После Великой Октябрьской революции, дружище, когда Шариковы и Швондеры принялись поднимать рабоче-крестьянское искусство и пели по вечерам на собраниях, – широко улыбнувшись, пояснил главный, – так что ничего нового ты не придумал.

– Нет, Миша, это не совсем то, о чем я тебе хотел сказать, не совсем то…

– Так где же то самое? Говори.

– Вот мы только что с тобой согласились, что идеальное супер-шоу – это когда оно замешано на объединяющей все слои общества идее.

– Правильно, – кивнул главный.

– Так вот представь себе, что на необитаемом острове остались люди из самых разных слоев, и богатый, и бедный, и среднего достатка, и им надо решить одну задачу, как им выбраться, как выжить?

– Это уже было в сериалах, – недовольно отмахнулся главный, – был сериал, где самолет сделал вынужденную посадку в тайге и смешанная по социалке публика три недели сериала шла по этой тайге – бедные вместе с богатыми.

– Ну и что? Нельзя теперь, что ли, хорошую идею воплотить у нас в шоу? – обиженно переспросил Дюрыгин.

– Я не говорю, что нельзя, – покачал головой главный.

Помолчали.

И Дюрыгин со страхом думал, что вот – уходит верный случай добиться от Михаила Викторовича согласия на проект века.

Сейчас главному кто-нибудь позвонит, и тот сорвется по срочным делам, и разговор прервется без скорых перспектив на то, чтобы продуктивно продолжиться.

Дюрыгин решил идти ва-банк.

– А я тем не менее уверен в себе, и в девочке своей уверен, выгорит у нас это дело, Миша, зуб даю – выгорит…

– Зуб, говоришь? – главный быстро глянул на Дюрыгина, в глазах его мелькнуло что-то. – Давай, подготовь мне синопсис, напиши мне на трех страничках идею шоу и примерный ход сценария…

– Лады, – радостно кивнул Дюрыгин.

– А девочку твою простолюдинку мне покажи, – хлопая себя по ляжкам и как бы подводя этим черту в разговоре, сказал главный, – хочу я на девочку твою поглядеть.

ГЛАВА 3
КАК ПОДСТАВИТЬ ДЕПУТАТА

– А кто ты? – ухмыльнувшись, спросил охранник. – Ты проститутка, каких на Москве миллион.

Натаха поймала себя на мысли, что давно так не краснела. А покраснела оттого, что по какой-то укоренившейся внутри надежде на то, что жизнь ее скоро изменится к лучшему, уже полагала себя не обычной девахой из ларька на «Войковской», а чуть ли не актрисой, сопричастной к телевизионной элите.

– Обычная ты проститутка, – убежденно подтвердил свое заключение охранник, – и дача эта ваша – обычный публичный дом, обычный бордель, я таких по Подмосковью сотни уже повидал.

Этот неприятный разговор происходил на заднем дворе дачи-поддачи.

Зарайский привез-таки Махновского, и те вот уже три часа пили с Джоном и еще одним, иностранцем, приехавшим как бы за компанию.

Гости сидели в гостиной, а Натаху даже прислуживать не позвали, сказали, что сами справятся.

Натахе показалось, что она не понравилась главному из гостей – Махновскому. Но Розу, красавицу Розу тоже выгнали, и она гордо удалилась наверх в спальные комнаты. А Натаха вот вышла посидеть на солнышке, покурить.

Тут-то к ней и привязался охранник Махновского. Мол, что простаиваешь без дела? Станок не должен без дела простаивать, и раз уж все они сюда притащились из Москвы целой автоколонной из двух «Мерседесов» и «гелендвагена» и если начальство сексом пренебрегает, то пусть уж его – красивого парня при пистолете – девочка обслужит…

А Натаха вдруг обиделась и едва не разревелась. Что же это такое? Что же это за доля ее такая? Везде сосать. И Рафику с Тофиком в ларьке на Войковской – сосать, и на телевидении, если хочешь в кадр на эпизод попасть, помощнику режиссера – сосать, и здесь тоже, и всем и везде… Одно и то же.

– Я актриса, а не проститутка, – гордо отвернувшись и затягиваясь, сказала Натаха.

Но не очень много уверенности было в ее голосе.

– Ну-ну, – фыркнул охранник, – расскажи это своей бабушке…

Натаха курила, подставляя лицо июльскому солнцу. Было солнечно и ветрено, хороший денек для загорания. Раздеться бы, но этот охранник, сволочь, при нем разве получится? Сочтет за приглашение.

***

Что-то не связалось в сценарии у Джона.

Этот Махновский – хитрая бестия. Хоть и пьяный уже приехал, но телок сразу потребовал из комнат убрать, а наливать да за закусками бегать своего нукера поставил с пистолетом. А другой в то время, как хозяин напивался в компании с Джоном, режиссером Зарайским и привезенным до кучи с ними иностранцем, на заднем дворике изучал внутренний мир Натахи.

***

– Значит, вы здесь актрисы? – не отставал охранник.

– А тебе-то что? – грубо и с вызовом ответила Натаха.

– Эх, дура ты, девка, – тяжело вздохнул охранник, – используют тебя здесь, как гигиеническую салфетку тебя используют, покуда тебе еще двадцати пяти не исполнилось. А исполнится, выкинут на помойку – если повезет, если живой останешься, если на иглу не подсадят, а то пойдешь прямиком на обочину шоссейной дороги дальнобойщиков обслуживать, за хавку, за выпивку да за дозняк герыча.

Натаха молча курила. Уйти? Пойти наверх к Розке? Завалиться в кровать да отреветься?

– Думаешь, мы лохи такие? – не дождавшись ответа, продолжил охранник. – Думаешь, не разглядели видеокамер понатыканных везде? Хорошие мы бы были тогда профессионалы, если бы не заметили. Бордель здесь у вас копеечный, а тебя, дуру, сманили сюда по глупости твоей! Пообещал вам этот Джон, что кино-порно-звезд из вас сделает, в киношную карьеру вас запустит?

Натаха молчала. Ей было неприятно. И не просто неприятно, а страшно.

Страшно и пусто на душе. Боялась она того, что не сбудутся мечты, что оборвется надежда.

Когда Натаха воровала у Агашки визитку Джона, она думала, что вытаскивает свой выигрышный билет. Думала, что обскачет всех своих подружек, всех товарок своих опередит и выскочит из провинциальной бедности в телевизионные звездочки. Думала, что прервется наконец порочный круг. И не надо уже будет всем давать, всем этим Рафикам, Тофикам, и сосать тоже не надо будет. Неужели прав этот мужик? Взрослый такой дядька, умный вроде.

– А вы фээсбэшник? – спросила Натаха.

– А тебе-то что?

– Много подмечаете.

– Служба такая, государственного человека охраняем и в его мимолетных прихотях не даем ему попасть в неприятность.

– Это вы точно сказали, – кивнула Натаха и горько усмехнулась.

– Вы ж тут нашего босса хотели в пьяной оргии голым с девочками заснять, – хмыкнул тот, – это ж невооруженным глазом видно, а мы такой подставы сделать не дадим.

– Молодцы, – сквозь зубы процедила Натаха.

Охранник наклонился, загасил сигарету о землю и неожиданно сказал:

– А ты беги, беги отсюда, девочка, покуда еще не совсем погибла.

– Куда бежать-то? – в пустоту спросила Натаха. – От мечты, от надежды на лучшую жизнь бежать?

***

Мах пьяно подмигнул Зарайскому.

– Ну что, Мотя, нравится тебе девочка?

Все разглядел, все заметил цепкий глаз думского депутата и кумира женщин среднего возраста.

– Нравится, – сглотнув слюну, ответил Зарайский.

– А ты знаешь, – мечтательно сказал Мах, – а я вот люблю наблюдать. Люблю наблюдать за чужим счастьем. Сам вот несчастен, так вот на счастье других хотя бы порадоваться люблю. Я в Италии как-то был, там нам таких девчонок местный градоначальник-мафиози притащил, таких девчонок, но я, ты ж знаешь, я ж семьянин, так вот, позвал охрану и с удовольствием час или два наблюдал…

– Позвать? – оживился Джон.

– Да, кликни эту, которая Мотьке нашему нравится, – кивнул Мах.

Они сидели на огромном диване перед камином.

– А других девочек позвать? – спросил Джон.

– Не, – помотал головою Мах, – эту позови, Мотькину.

Джон кивнул охраннику, показал пальцем на потолок:

– В спальне, Розой ее зовут. Зарайский напрягся. Глупая улыбка застыла у него на лице.

– Не спать, не спать, мистер Дизраэли! – громко крикнул Мах, локтем толкая задремавшего в перманентной трехдневной пьянке приблудившегося иностранного дружка. – Не спать, самое интересное проспишь!

Англичанин что-то промямлил, но, попытавшись совладать с собой, сделал подобие трезвого лица и изобразил на нем некое внимание.

По лестнице в гостиную спустилась Роза.

– Ну-ка, девочка, стриптизу обучена? Покажи-ка нам, и музычку поставь, и музычку, и потанцуй для нас, для старичков, – весело бурчал Махновский, разливая по рюмкам водку.

Роза, ничуть не удивившись, посмотрела на Джона, своего господина.

Тот молча кивнул. Роза, легонько пританцовывая, подошла к музыкальному центру, нашла в стопке диск, включила.

– Постойте, постойте, – бормотал Мах, – я только пересяду вот сюда.

И он юрко перелез с дивана в кресло, усевшись спиной ко второй камере.

– А ты, – Мах ткнул пальцем в сторону охранника, – а ты накинь что-нибудь во-о-н на те объективы.

Охранник послушно взял стул и, взгромоздившись на него, поочередно закрыл объективы бумажными салфетками. Теперь Мах сидел спиной к единственной рабочей камере. Джон ждал.

– Ну, девочка, начинай, – сказал Мах и, совершенно пьяный уже, хлопнул в ладоши, – порадуй-ка нас, стариков.

Зарайский словно окаменел. Его, как мальчика по имени Кай, будто бы заморозила Снежная Королева из старой сказки.

Играла какая-то восточная музыка. Роза вскинула вверх руки и принялась двигать бедрами. Вращала ими под музыку, красная юбочка ее разлеталась, а глаза бегали – влево на Махновского, вправо на Джона. И красивая таинственная улыбка не сходила с ее блестящих губ.

– Та-а-ак, хорошо, хорошо, – поощрительно кивал Мах, – молодец, а теперь давай раздевайся.

Роза сделала резкий разворот в такт музыке, и ее красная кофточка комком полетела в угол комнаты. Роза осталась в юбочке и черном тугом лифчике.

– Та-а-ак, молодчина, молодец, еще давай, дальше, – Мах сидел нога на ногу и в такт музыке хлопал в ладоши.

Роза сделала еще пару оборотов, потянулась, изогнулась, и красная юбочка полетела вслед за красной кофточкой.

– А теперь трусики, трусики теперь, – повелевал командующий, – а лифчик не снимай.

Роза вся извивалась и перетекала, словно воплощенная страсть, словно подстрочный перевод к неведомой арабской песне.

– А теперь поди и сядь на моего бугая. Эй! Не стой истуканом! – крикнул охраннику Max. – Трахни, трахни ее, сучку! Она же хочет.

Послушный своему хозяину, охранник двинулся в середину комнаты, где в одном лишь тесном черном лифчике танцевала Роза. Охранник уверенно скинул пиджак, расстегнул брюки и одним движением мощной руки враз поставил Розу на колени перед собой.

– Джон, может, не надо! Может, не надо, Джон? – вдруг взмолился залившийся пунцовым цветом Зарайский. – Мах, останови это, Мах, – Зарайский бросился к Махновскому: – Не надо, я прошу вас, остановите это.

– Плохо просишь! – рявкнул Махновский, исказившись в лице. – Плохо просишь, на колени, на колени, сволочь!

Мах вскочил, он был в ярости. Зарайский упал на колени, а позади, тоже на коленях перед охранником со спущенными штанами, стояла его Роза.

– Сволочь, ты куда меня привез? В грошовый бордель? Подставить меня привез, сука, ну так я тебе покажу!

Озверевший Мах хлестал Зарайского по щекам. Тот скулил, и крупные слезы катились по его серым щекам.

– Вот, вот тебе. Вот как меня подставлять! Вот, вот тебе!..

Выпустив пар, Мах немного успокоился.

– Все, кончилось представление, – подытожил Мах. – Поднимайся, мистер Дизраэли, поднимайся, мы уезжаем.

Тараща глаза, шатаясь и не понимая, что вокруг происходит, англичанин двинулся к выходу. В дверях абсолютно трезвый Мах кивнул охраннику:

– Все кассеты у них забери и проверь, чтобы никаких дубликатов у них не осталось, башкой отвечаешь… А ты, – кивнул Джону, – найди меня на следующей неделе, найди, мерзавец, через моих референтов, ты мне нужен. Полезным можешь оказаться.

ГЛАВА 4
КИЛЛЕР ДЛЯ ТЕЛЕВИЗИОННОЙ ПТИЧКИ

Первую тревожную весточку принес Ирме Джон. Темная личность. Занимается на телевидении своднической деятельностью, получая свои комиссионные за то, что этого знакомит с этим, а потом того – с тем. И с каждого из участников знакомства снимает по триста долларов за удовольствие.

Ирма брезговала контактами с Джоном. Ей всегда казалось, что существует такая категория людей, от которых исходит дух опасности, дух неудач и какой-то непреодолимой беды, и к этой категории причисляла Джона.

– Биополе у него плохое, – говорила про таких людей подруга Ирмы, – он вампирит энергию, от него только гадость какую-нибудь подцепишь, держись от него подальше.

Ирма бы и держалась, но Джон иногда звонил ей на мобильный и делал интересные предложения: то в клипе рекламном сняться, а это всегда хорошие деньги, то в клубе на вечеринке потусоваться, полезными знакомствами обзавестись, то в шоу выступить, как вот совсем недавно в утреннем на радио у Сережи Мирского… А для поддержки популярности, для поддержки рейтинга это ой как нужно!

Так что полезным бывает Джон Петров, полезным. И то, что он на ней зарабатывает, получая свои триста или пятьсот долларов с хозяина вечеринки за то, что привел к нему в тусовку знаменитость категории «А», так это даже приятно, значит, она по-прежнему крутая девочка, входящая в так называемую десятку самых-самых.

Но на этот раз Джон не обрадовал. На следующей неделе ей не придется выступать на «Москва-Сити FM» в популярном утреннем шоу Сережи Мирского «Вставай, Москва».

– Они там новую звездочку с Ксютовым обкатывать теперь будут, – между делом бросил Джон, когда они пересеклись на презентации в «Премьер Паласе».

Настроение моментально испортилось. Хоть эти изменения на радио и не сильно влияют на всю ее карьеру, каждый отказ – тревожный звонок. Потому что если ты находишься на вершине, ты должен знать одно – это место очень лакомое и его вожделеют сотни, а то и тысячи страждущих славы. И каждая девочка из провинции, приезжая на Москву, мечтает со временем занять ее, Ирмы Вальберс, место.

По поводу радио Ирма наметила себе – позвонить Ксютову и разобраться. А еще лучше, чтобы не делать этого самой, позвонить Моте Зарайскому – ее продюсеру, пусть узнает у Ксютова, почему ей отказали, в этом работа Зарайского и состоит.

Зарайского Ирма нашла в сильно расстроенных чувствах.

– Ты что? Ревешь, что ли? – испуганно спрашивала Ирма в трубку.

– Нет, – явно всхлипывая, отвечал Мотя.

– А мне показалось, что ты там плачешь.

– Да нет, аллергия какая-то, то ли на тополиный пух, то ли на Дотти, – пищал Мотя.

Ирма рассказала о тревожном звонке Джона Петрова, и Зарайский неожиданно еще более усугубил ее тревоги и расстройства.

– А знаешь, что Дюрыгин нашел какую-то деваху и морочит с ней голову главному? – спросил Мотя плаксивым голосом.

Он все же явно там ревел.

– Михаилу Викторовичу? – переспросила Ирма. – Дюрыгин морочит? Какую такую деваху нашел?

– Дюрыгин вместо нашего с тобой шоу предлагает Мише свое, где ведущей будет никому неизвестная телка, – явно все еще всхлипывая, проговорил Мотя, – он ее уже ему показывал, он ее даже у Монахова прокатывал, а теперь еще вот и с Ксютовым договорился на «Москва-Сити FM»…

– А ты-то, старый дурак, куда смотришь? – вырвалось у Ирмы. – Я тебе доверилась как продюсеру, а ты все просрал? Может, мне прямо к Дюрыгину пойти попроситься? Он ведь меня возьмет, а ты с кем останешься? Со своей бульдожкой Дотти?

Мотя, похоже, был не в духе, чтобы продолжать этот разговор. Он бросил трубку и, как представилось Ирме, принялся снова плакать.

Позвонила Леше Ксютову. Тот не брал трубку. Неужели поставил в черный список ее номер? Набрала мобильный Михаила Викторовича – тот же результат. А через секретаршу, через эту проститутку Олечку, соединяться не хотела.

Тогда позвонила Дюрыгину. Тот ответил.

– Ирма? Рад, всегда рад.

– Так уж и рад? Я слыхала, у тебя новая ведущая на шоу есть? – с места в карьер начала Ирма.

– Мир слухами полнится, Ирмочка.

– Так есть или нет? Говори прямо!

– Ну, есть вроде.

. – А что так неуверенно?

– Да она еще сырая, над ней еще работать надо.

– Ну, я слышала, ты к ней уже и Ксютова подключил, и Монахова.

– Ты осведомлена.

– А то! В нашем деле без информации нельзя, сожрут такие вроде тебя.

– Ну это ты чересчур, дорогая, это чересчур.

– Брось, познакомил бы.

– С кем?

– С девочкой твоей, как зовут?

– Агата.

– Ты с ней спишь?

– Я?

– Ну не я же!

– Я – нет.

– А кто тебя за нее просил? Кто с ней спит и кто за нее просил?

– Никто, я сам ее нашел, сам делать начал.

– Не верю.

– Как хочешь.

– Гад ты, Дерюгин, чего же ты меня не позвал?

– Я звал…

В общем, разговора не получилось. Совершенно расстроилась Ирма. Разрегулировалась. Может, Игоря, мужа своего гражданского, попросить разобраться? А почему бы и нет? Пускай выяснит, что это за Агата такая.

И имеет ли она право занимать то место на вершине горки, где по праву восседает Ирма Вальберс?

Но сперва Ирме самой захотелось на эту чудо Агату подивиться. Противно снова с Джоном говорить, но ничего не поделаешь, лучше него тайные смотрины никто обустроить не сможет.

***

Ночью Ирме приснился сон.

Именно в ночь с четверга на пятницу приснился, когда сны сбываются.

Приснилось Ирме, что будто лежит она в какой-то очень по-демократически дешевой больнице, где в одной палате сразу шесть или даже десять коек стоит, и так чудно, в палате и мужчины, и женщины. И приснится же такое!

Так вот… Настало вроде Ирме время выписываться из больницы, надо собирать вещи. А тут и выясняется, что вещи-то ее – по всей больнице поразбросаны. Мелкие вещи по палате под всеми койками приходится собирать, а крупные, какие-то чемоданы и дорожные сумки, те вроде как в кладовую сданы на хранение, но Ирма все ходит-бродит по коридорам и никак не может найти эту кладовую. А время выписки уже подходит, и надо поторопиться, потому что… Ирма не могла объяснить себе – почему, но выписываться с вещами надо было очень быстро и очень срочно. А если упустишь время, то что-то очень нехорошее может случиться.

В общем, бегает бедная Ирма по этой больнице и ищет сестру-хозяйку с ключами, чтобы кладовую открыть. Нашла наконец. Открывают ей кладовую, а там чемоданов, сумок, саквояжей, узлов всяких разных – полок до самого потолка! Ирма ищет-ищет, нет ее сумок. Нет ее чемоданов. И так странно ей в то же самое время – а зачем надо было ложиться в больницу с таким большим багажом?

Так до конца сна своего и мелких вещей по палате не собрала, и крупного багажа не нашла. А остальные больные тем временем в один момент все на поправку пошли и на выписку все разом засобирались. И если Ирма вещей не соберет, то вроде бы как одна в этой больнице останется. Вот ведь жуть-то какая…

Гаденький такой сон приснился. Бывают такие неприятные сны, что вроде как бы и не кошмар со смертоубийством, но какое-то тяжелое и тягостное ощущение после сна остается. Как ожидание каких-то больших неприятностей.

Ирма по привычке залезла поутру в интернет, открыла страничку сонника. Нашла на букву «б» слово «багаж»… Странное, однако, толкование ее сну по этому соннику выходило. По соннику Фрейда потерять во сне багаж символизировало несостоявшуюся помолвку или расстроенную свадьбу. А вот по современному соннику багаж – сумки и кошелки – означало… Ха! Женщин… Там даже так и было написано, что, по Фрейду опять-таки, сумки и чемоданы символизируют женские половые органы.

Ничего себе, подумала Ирма и тут же вспомнила простонародное сравнение потаскушки с сумкой-кошелкой. Ведь так в народе и говорят про иных женщин: вон кошелка идет…

Резюме Ирма вынесла такое, что потерянный ее багаж приснился ей к неприятностям, связанным с женщинами.

– Ну, теперь все более-менее связывается, – в задумчивости выключая компьютер, вслух размышляла еще верная Ирма, – эта девка, кошелка дешевая, мне дорогу перебегает. А то, что все в один день выписываются, так это про сентябрь, когда на телеканале сетка вещания поменяется. Значит, если я не успеваю решить мои проблемы, то я остаюсь на обочине и поезд уходит без меня.

***

Ирма сама по-латышски не умела и двух слов сказать. А вот двоюродный папин брат Ян Карлович Вальберс, у которого Ирма с пионерского своего возраста так любила гостить в летние каникулы на его даче в Лиелупе, что рядом со знаменитой Юрмалой, тот, наоборот, по-русски говорил очень плохо. И Ирма всегда смеялась, как дядя Ян переводит свои любимые латышские поговорки на ломаный русский язык. Одну такую поговорку в интерпретации дяди Яна Ирма как раз сейчас и вспомнила: «Беды не приходят в одиночку, они как чайки на берегу, всегда стаями летают».

Прежде Ирма никогда служебных разговоров своего гражданского мужа не подслушивала. А в это вот утро, когда сон про чемоданы увидела, именно в это утро изменила своим привычкам. И подслушала.

В иной бы раз, увидав, что Игорь с Димой Поповым, начальником службы безопасности, секретничают в столовой, она бы со словами: «секретничайте-секретничайте, мальчики, я мешать не стану», ушла бы к себе на свою половину дома. Ирму с детства приучили к тому, что у взрослых мужчин могут быть взрослые мужские секретные разговоры. Все-таки Ирма в доме члена ЦК Компартии воспитывалась, а в этом доме у папы большие люди порою в гостях бывали и разговоры всякие вели, такие разговоры, которые не для ушек маленьких девочек.

Ирма и собралась было повернуться и уйти, когда за полуоткрытой дверью услышала голоса Игоря и Димы Попова. Но что-то заставило Ирму притаиться за дверью. Что заставило?

Во сне она видела пропавший багаж. И Игорь выговаривал своему начальнику службы безопасности про какой-то багаж. Ирма замерла перед дверью. Либо теперь же входить, и поздоровавшись, извиниться перед мальчиками за прерванную беседу, либо…

Ирма выбрала «либо».

– Ты хочешь сказать, что вот так, за здорово живешь можно потерять в аэропорту багаж, в котором на пятнадцать лимонов? – нервно басил из-за двери ее Игорек.

– Именно так курьер и объясняет, мол, украли багаж, – отвечал Игорю голос Димы Попова.

– Ну и что теперь? – спрашивал Игорь. – Хрен с ними, с пятнадцатью лимонами, я переживу это, но если теперь уже двое знают, то какая может идти речь о конфиденциальности?

– Ну, это моя проблема, – говорил Лима, – знать будут не двое, а один.

– Нет человека, нет проблемы? – хмыкал за дверью невидимый Ирме Игорь.

– Я все сделаю, в первый раз, что ли? – отвечал невидимый Ирме Дима Попов.

И тут Ирма испугалась.

До нее вдруг дошло, что ее Игорек только что обсуждал со своим начальником безопасности, как убрать ненужного им свидетеля. Как в детективном кино, и слова даже такие же, как в кино. Такой же текст. Ирма, как актриса, это сразу отметила. А впрочем, почему в жизни текст должен чем-то отличаться от того, что бывает в кино?

Так вот чем Димочка занимается! А она-то наивная, думала, что этот симпатяга Попов только распоряжается шоферами и прислугой в офисе и доме.

Ирма стояла прислонившись лбом к дорогому, привезенному из Каталонии ручной резки косяку и боялась вздохнуть.

Мужчины в столовой отчего-то вдруг умолкли, и стало слышно, как тоненько подвывает моторчик вентилятора в Игоревом ноутбуке. Ирма похолодела – в если они обнаружат, что она стоит и подслушивает, а дела-то ой какие серьезные обсуждались… А вдруг и ее как свидетельницу…

– А что это Ирма долго не спускается? – проронил вдруг Дима. – Если придется в бега рвать и на дно ложиться, ты, кстати, в ней уверен? На нее здешнее имущество не хочешь перевести?

– На Ирму? – удивленно-брезгливо воскликнул Игорь.

И Ирма представила себе его презрительную гримасу, какой он обычно сопровождал подобную интонацию.

– С какой стати? Она мне никто. Так, модная баба. Пока в тиражах, я с ней сплю, а завтра, а завтра у нас с тобой, может, и Дунька Кулакова на зоне будет, или, как говорят, лучше нет влагалища, чем очко товарища?

Ирма застыла, не чувствуя под собой ног. Голова закружилась, и все вокруг поплыло…

– Да ну тебя, Игорь, – возразил Дима, – решим мы все проблемы, и с багажом, и с курьером решим, будь спокоен.

Ирма с трудом отлепилась от косяка и на Цыпочках задком, потом бочком, а потом бегом, бегом по холлу, по второму холлу, по лесенке к себе наверх в спальню…

Вот оно как! Пока модная и пока в тиражах, он со мной спит, а выйду из тусовки – у него сто других кандидаток? La vie est dure[3]3
  Жизнь тяжела (франц.)


[Закрыть], как сказал бы дядя Ян Карлович. Он знал европейские языки.