Текст книги "Червоточина"

Тот представлял собой некий «мультимедийный центр». Средняя часть в нем была открытой, и в ней красовался большим плоским экраном телевизор. На полках ниже стояли видеомагнитофон и DVD-плеер. Над телевизором полки были закрыты дверцами. Нича подошел и открыл их. Там хранились видеокассеты и диски. Судя по тематике, интересы у хозяев были самыми разнообразными: детективы, триллеры, боевики, комедии – всего вперемешку. Но преобладала, пожалуй, все же фантастика. Что и неудивительно, судя по книге на столе, подумалось Ниче. Но среди видеокассет в отличие от дисков преобладали мультфильмы, что позволило Ниче сделать вывод: в семье есть подросток, как минимум один. Причем уже старшеклассник. Мультики он смотрел в детстве, когда DVD еще не было. А теперь он из этого возраста вышел, и среди дисков есть только пара мультипликационных, да и те – японские аниме.

Короче говоря, проведенное Ничей обследование комнаты привело к единственному выводу: в квартире проживала обычная российская семья. Не богатая, но и не нищая. Среднестатистическая, как и сама квартира.

Впрочем, в ней имелись еще две комнаты. К закрытым дверям одной из них и направился Нича.

* * *

Он раскрыл дверь и вздрогнул. В комнате стоял живой человек! Женщина. Услышав за спиной звук, она обернулась. И тут… Ниче показалось, что стены наклонились, а пол уходит из-под ног… Перед ним была… его мама!.. В руках она держала знакомую оранжевую лейку, но, увидев Ничу, вскрикнула, взметнула к нему руки, и лейка, кувыркаясь и разбрызгивая воду, полетела в сторону.

Нича задохнулся, не в силах произнести ни звука, но в следующее мгновение он рванулся вперед. Внезапно перед ним мелькнула серая тень – волк, вытянув передние лапы, всей массой врезался в дверь, которая с грохотом захлопнулась перед Ничиным носом.

– Ты чего? Ты чего?! – завопил Нича. – Там же мама!..

Бесстрашно отпихнув ногой зверя, он схватился за дверную ручку и потянул ее на себя. Юрс хладнокровно смотрел на это, даже не думая вмешиваться. Тогда Нича распахнул дверь и шагнул за порог комнаты.

Ему вновь показалось, что пол под ногами качнулся. Но он быстро понял, что это ему вовсе не кажется. Пол на самом деле качался. Покачивались также и стены. И в том не было ничего удивительного, ведь Нича стоял… в тамбуре стучащего по рельсовым стыкам вагона!

– Ничо так… – пробормотал он и попятился к двери. Нащупал ручку, толкнул спиной дверь, но та и не думала открываться. Нича обернулся. Дверь больше не являлась выкрашенной белилами фанерой. Это была железная вагонная дверь с металлическими планками поперек стеклянного окна посередине. Через стекло, в метре от него, виднелась такая же дверь, ведущая в соседний вагон.

2

Геннадий Николаевич торопился домой. Все-таки он засиделся у Зои. У Кокошечки…

Да, как тесен, оказывается, мир! Хоть и звучит это избитое утверждение банально, но как же оно верно! Ведь он и думать забыл о Зое, а когда-то… Нет, ничего между ними не было и раньше, но он, что скрывать, был когда-то влюблен в эту хрупкую рыжеволосую девушку. Но тогда он был молод, робок и глуп. Никак не мог решиться пригласить Зою в кино, ресторан или куда там еще… А ведь она, похоже, этого от него ожидала. Будь он чуть-чуть посмелей, поактивней, и кто знает, как бы оно повернулось? Вот и Нича, похоже, весь в него. Правда, вокруг сына девки сами вьются, это он все никак из них выбрать не может!..

А вот получись у него тогда с Зоей-Кокошечкой, был бы сейчас у него Нича? – подумалось вдруг. И следом пришло раздражение: «Что тебе надо, старый козел?! Чем ты еще недоволен? Тебе что, со своей Зоей плохо?!»

Словно в ответ на эти мысли, раздался телефонный звонок. Не сбавляя шага Геннадий Николаевич достал мобильник, поднес к уху.

– Я уже иду, Зоюшка! Через пять минут буду.

– Гена!.. Коля… Я видела Колю… – раздалось в ответ бормотание жены.

– Что?! – подпрыгнул Бессонов. – Что ты говоришь? Ты видела Ничу?!. Где?!

– Здесь… Гена, иди скорей… Я не могу говорить, мне плохо…

– Сейчас-сейчас!!! – заорал в трубку Геннадий Николаевич. – Зоя, сейчас! Я уже рядом! Срочно ложись, я бегу!..

Он и правда побежал. Благо до дома оставалось метров триста. Тяжело отдуваясь, взлетел на третий этаж, трясущимися руками не сразу попал ключом в замочную скважину, распахнул дверь… Не разуваясь, бросился в комнату, подбежал к лежащей на диване жене, рухнул перед ней на колени, взял ее руки в ладони и поднес к губам, словно хотел согреть их дыханием.

– Как ты, Зоюшка? Что?..

– Уже лучше, – шепнула Зоя Валерьевна. – Только голова кружится.

– Сейчас я, сейчас, – вскочил Геннадий Николаевич. – Чего тебе принести? Таблеток? Воды?..

– Не надо таблеток. Принеси воды. Только без коньяка, – улыбнулась супруга.

Геннадий Николаевич метнулся на кухню. Через десяток секунд вернулся с кружкой.

– Пей, Зоюшка, пей!

Зоя Валерьевна, придерживаясь за плечо мужа, подняла голову, приняла свободной рукой кружку, стала пить мелкими частыми глотками.

«Словно птичка», – мелькнула у Геннадия Николаевича жалостливая мысль. А вслух он, дождавшись, пока супруга напьется, спросил:

– Так что же случилось, а, Зоюшка? Что ты там мне сказала про Кольку?

– Видела я его, Гена, – голосом, полным тоски, ответила Зоя Валерьевна. – Я утром цветы полила, а воды набрать в лейку забыла. Ну, чтоб отстоялась… Вот, вспомнила, набрала, иду, чтобы на подоконник поставить, а дверь в комнату зачем-то закрыла… Машинально, не знаю зачем. Вдруг слышу, она снова открывается. Я обернулась, а там – Коленька!.. Стоит, на меня смотрит, глаза огроменные, ошарашенные… Я чуть рассудка от радости не лишилась, вскрикнула, а Коля ко мне бросился. Но тут собака какая-то из-за его спины выпрыгнула и в дверь лапами – хлоп!..

– И что дальше? Дальше-то что?! – заторопил жену Геннадий Николаевич, видя, что та не спешит продолжать, а из глаз ее покатились слезинки.

– А ничего дальше, Гена, – всхлипнула Зоя Валерьевна. – Я – к двери. Распахнула, а там никого… Никого, Гена! Никого!..

Зоя Валерьевна зарыдала.

– Ну, ну, успокойся, – попытался утешить Бессонов жену, а потом решил – пусть выплачется, слезы тоже помогают, недаром их природа выдумала.

Дождавшись, когда супруга перестала всхлипывать, он положил ей руку на плечо и спросил:

– А может, тебе просто привиделось, Зоюшка? Может, вздремнула и не заметила.

– Да как же я вздремнула? – Зоя Валерьевна даже привстала. – Я ведь говорю – с лейкой шла! Вон она, до сих пор валяется. Надо бы хоть воду вытереть…

Геннадий Николаевич посмотрел в угол, куда кивнула жена. На полу у стены и впрямь валялась оранжевая пластмассовая лейка, возле которой растеклась лужа. Часть влаги впитал в себя ковер, и край его стал темным.

Зоя Валерьевна все же поднялась с дивана, сходила за тряпкой и стала убирать воду. Потом принесла большую синюю игрушечную машинку и сунула ее под мокрый край ковра.

– В игрушки играешь? – хмыкнул Бессонов. – Что, уже для внуков прикупила?

– Дурачок ты! – отмахнулась жена. – Это ведь Колина, старая. На весу ковер скорее просохнет.

Геннадий Николаевич посмотрел на холмик, которым топорщился ковер, и задумался. А потом сказал:

– Вот ведь интересно… Игрушка по-прежнему здесь, а мы ее не видим. А ведь и та маршрутка, может, где-то рядом. Просто закатилась под ковер.

– Под какой ковер? – замерла супруга. – О чем ты, Гена?

– О параллельных мирах. Вот ты фантастику не читаешь, а зря. Об этом много понаписано. Что наш мир – лишь одна из множества копий. И все они существуют в одном и том же месте в одно и то же время, но в разных измерениях. А вдруг и Нича в такой вот мир провалился?

– Ты же сам говоришь – фантастика!

– А что, по-твоему, сейчас происходит? О чем ты мне только что рассказывала? Может, Колька к тебе из параллельного мира и выпрыгнул? Может, они соприкасаются как-то, случаются иногда какие-то пересечения… Ведь и туда он как-то сумел залезть.

– Ой, не верю я в это, – нерешительно махнула рукой жена. – Может, мне и правда привиделось. Думаю ведь все время об одном, вот и…

– Ты знаешь, – посмотрел на супругу Бессонов, – был у меня в детстве такой случай… Мне тогда и семи лет не исполнилось, в школу я точно еще не ходил. Привезли меня родители в первый раз в деревню к бабушке. Помню, что нас до места на телеге довезли. Там и сейчас-то этот вид транспорта в ходу, а уж тогда – самым наипервейшим считался. Но суть не в этом. В общем, заехали мы в деревню, я головой верчу – интересно, внове все для городского мальчишки. Ну, чем еще в тот день занимался, не помню – может, и сразу спать лег. А только утром проснулся, вышел во двор, смотрю на деревню и ничего понять не могу… Другая деревня передо мной! Зеркально вчерашней расположенная!.. Точно помню, что вот эти дома с другой стороны были, а не с этой, что конюшня не справа стояла, а слева, а дорога как раз справа тянулась, а не так, как сейчас… Вот и не знаю теперь, что со мной тогда было, куда я на самом деле попал. Такой вот хард-рок.

– Ты хочешь сказать, что переместился тогда в другое измерение? – улыбнулась Зоя Валерьевна. – Что на самом деле ты выходец из другого мира?

– Не знаю я, – серьезным тоном ответил Бессонов. – Но случай такой был, факт.

Зоя Валерьевна вздохнула.

– Да пусть бы Коленька хоть и в параллельный мир попал, только бы знать, что жив он…

– Он жив! – подхватился Геннадий Николаевич. – Ты ведь его видела! Да и… – Бессонов хотел рассказать про Зоино гадание, но осекся. Даже сам не понял – почему. Словно вину перед женой почувствовал, что с бывшей возлюбленной встречался. «Да с какой еще возлюбленной! – разозлился он на себя. – Ты еще скажи – с любовницей!» И будто назло себе сказал: – Я ведь сейчас знаешь у кого был? У своей давней-предавней коллеги. Ее тоже Зоей зовут.

Супруга едва заметно вздрогнула и посмотрела на мужа вроде бы с обычным интересом – мол, да, слушаю, рассказывай дальше, – но Геннадий Николаевич заметил во взгляде жены искорку тревоги, которую вполне можно было принять и за ревность.

– Мы с ней уже лет тридцать не виделись, – словно оправдываясь, заговорил Бессонов. – Я даже не знал, что она в наш город вернулась. Но самое-то интересное, что я ведь не просто так к ней в гости пошел! Нам в милиции ее адрес дали. Дескать, такая-то вот подавала заявление о пропаже дочери. И есть очень большая вероятность, что эта девушка ехала в той же самой маршрутке, что и Нича!..

– Да?! – ахнула Зоя Валерьевна. Теперь уж все намеки на ревность в ее взгляде рассеялись. – И что она тебе рассказала?..

– Ты понимаешь… – замялся Бессонов. – Она гадать умеет.

– И что же? Что?!

– Да не шуми ты!.. Ну, не верю я в гадания эти…

– А в параллельные миры веришь?!. Говори, что она тебе нагадала! Быстро говори, не мучай меня!..

Зоя Валерьевна готова была заплакать, и Геннадий Николаевич поспешно выпалил:

– Да хорошо она нагадала, хорошо, Зоюшка!.. Что жив-здоров Нича, что он вроде как далеко сейчас, но в то же время и близко.

– А еще?..

– Да вроде и все… – пожал плечами Бессонов. – Ну, то еще, что Колька наш сейчас с ее дочерью вместе. И… – тут он замолчал, подумав, что остальное уж точно к делу не относится и вообще чушь на постном масле. Но от супруги не так-то просто было что-либо утаить.

– Что «и»? – сурово спросила она. – Что? Говори же!.. Ну, почему тебе так нравится меня мучить?!

– Да не нравится мне… То есть не мучаю я тебя. Просто… Ну ерунда там дальше. Хард-рок полнейший. Вроде как Нича и дальше с ее Соней будет. То есть навсегда.

– Где навсегда? – ахнула и схватилась за щеки супруга. – Там?!

– Да не там, а вообще. В принципе, – поморщился Геннадий Николаевич. – Я же говорю – чушь.

– А может – судьба, – неожиданно спокойным голосом возразила жена.

3

Нича осторожно, готовый в любой миг отпрянуть, толкнул дверь, ведущую из тамбура в вагон. Подождав пару секунд, открыл ее шире. Никто из вагона не выскочил, ничья когтистая лапа оттуда не высунулась, никаких прочих беспорядков не возникло. Вагон вел себя тихо и мирно, как порядочному вагону и полагается. Если бы еще и попал в него Нича, как полагается – с вокзального перрона, а не через квартирную дверь, то можно было перестать волноваться и нервничать. А пока не получалось. Хоть Нича и постарался взять себя в руки.

Вагон оказался купейным. Проем, за которым начинался пассажирский блок, призывно манил Ничу распахнутой дверью, но сначала он решил заглянуть в купе проводников. Не то чтобы он ждал там кого-то увидеть – скорее, наоборот, хотел убедиться, что там никого нет. Проблем и без этого хватало.

Как он и надеялся, ни в служебном, ни в спальном купе людей не было. Равно как волков, слонов и прочей живности. А то с одним говорящим волком уже довелось познакомиться, отчего бы танцующему слону проводником не работать? Чай, не посудная лавка!

Нича нервно хмыкнул и двинулся в проход к пассажирским купе. Остановился у первого, огляделся. Вагон, как и раньше, притворялся вполне обычным: девять купейных дверей слева; девять окон, прикрытых желтыми занавесочками, справа; в меру потертая синяя ковровая дорожка вдоль прохода. Все купе закрыты, из-за их дверей не доносится ни звука, только колеса стучат по стыкам рельсов, да Ничино сердце подыгрывает им в такт. Казалось бы, никакой угрозы нет, а страшно. И не просто страшно – жутко!..

Но стоять и бояться неизвестно чего – это еще хуже, чем видеть опасность, осознавать ее и прикидывать возможные шансы на спасение. Поэтому Нича решился и протянул ладонь к ручке первого купе. И замер. Купе лишь по счету было первым. На белом же прямоугольничке, красующемся на двери, значилась цифра 5. Нича посмотрел на соседнюю дверь. Она была пронумерована числом 15. Нича глянул дальше: 25, 35… Что за цифры украшали пятое и далее по счету купе, он отсюда не видел, но даже не подумал стаптывать ноги, чтобы уточнить. И так было ясно, что на девятой, конечной двери, чернели восьмерка с пятеркой.

Что могла означать подобная нумерация, Нича придумать не смог. Да не сильно, по правде говоря, и старался, не видел пока в этом смысла. Куда полезней, на его взгляд, было все же открыть дверь в купе. И он сделал вторую попытку.

* * *

В купе возле окна сидел мальчик. Он обернулся на звук открываемой двери, бросил равнодушный взгляд на Ничу и снова уставился в окно.

Нича плохо умел определять возраст детей, но мальчику было вряд ли больше пяти. Одет он был в клетчатую, зеленую с желтым, фланелевую рубашку, шею скрывал намотанный в два-три слоя толстый серый шарф. На макушке ребенка топорщился хохолок, взглянув на который Нича сразу почувствовал, что страх отступил. Не исчез совсем, а слегка отодвинулся, будто давал Ниче возможность перевести дух. Соберись, дескать, с силами, отвлекись, расслабься, с ребеночком потетешкайся, а вот потом-то я тебя ужо как следует попугаю!..

Разговаривать с детьми Нича тоже не умел. Не довелось набраться опыта. Но что-то говорить было надо – не торчать же истуканом! И он сказал первое, что пришло в голову:

– Ты почему один?

Мальчик даже не повернул головы. Но все же ответил, тихо и чуть хрипло:

– Я не один. У меня есть папа и мама.

– А где же они?

Мальчик быстро, всем телом, развернулся к Ниче.

– Ты что, не знаешь, где бывают папа и мама? На работе, конечно.

– А… – Нича хотел спросить, где же они тут работают и кем, но побоялся, что мальчик опять возмутится его тупостью, и задал нейтральный, на его взгляд, вопрос: – А ты что делаешь?

– Болею.

– О, это плохо!..

– Это хорошо. В садик ходить не надо.

– Ну-у… В общем-то да… А что у тебя болит?

Видимо, мальчик убедился в полном Ничином слабоумии. Он даже отвечать не стал, ткнул пальцем в шарф на горле и вновь отвернулся к окну.

Ничу слегка покоробило такое к себе отношение. Он тут старается, вопросы придумывает, сочувствие проявляет, а до него, видите ли, какой-то шпендель снизойти не желает! И что он там такого интересного увидел?

Мальчик будто услышал Ничины мысли. А может, ему тоже стало неловко от собственного поведения. Он повернул голову и сказал уже просто, без выпендрежа:

– Я на березу смотрю. А она все одна и одна… Я устал уже смотреть на эту березу.

Нича опустился на полку и тоже глянул в окно. Поезд ехал через лес. За окном мелькали ели.

– Это же елки, а не березы!

– Елка тоже береза, – категорично выдал мальчик. Нича собрался высмеять «умника», но вспомнил вдруг, что в детстве тоже называл все деревья березами, ему эти понятия казались одинаковыми, были для него, грамотно выражаясь, синонимами.

Поэтому он не стал спорить насчет терминов, но возразил по существу:

– Но почему ж она одна? Смотри, как их много!

– Не много. Это одна береза.

– С чего ты взял?

– Сам смотри – и увидишь.

Нича пригляделся. Сначала не поверил глазам, протер их, потряс головой… И все-таки вынужден был признать, что все березы, в смысле – ели, были в этом лесу сестрами-близнецами. Или клонами. Словно размножил кто-то в «Фотошопе» фотографию одного дерева, склеил в гигантскую ленту и крутит ее сейчас за окошком. А поезд на самом деле стоит… Но он же едет! Нича явственно чувствовал, как покачивается вагон, слышал, как отбивают знакомый ритм колеса.

– Ничо так!.. Мы ведь едем? – на всякий случай спросил он у мальчика.

– Куда?

– Ну-у… Я не знаю… Вообще. Едем или стоим?

– Мы сидим, а не стоим.

– Ну, это без разницы. Сидим, стоим, но при этом ведь мы едем?

– При этом я болею и не хожу в садик, – сказал мальчик.

– А я? – ляпнул Нича.

– Ты не ходишь в садик, потому что уже взрослый. Тебе надо ходить на работу. Взрослые должны что-то делать, а не сидеть.

– А вот в этом ты прав! – поднялся Нича. – Пойду-ка я и впрямь что-то делать. Знать бы только что… – Он шагнул к двери, но в последний момент спохватился: – Как хоть тебя зовут-то, философ?

– Коля.

– Ну, будь здоров, тезка.

* * *

Нича вышел из купе и задвинул за собой дверь. С легким щелчком та встала на место, и Нича ощутил вдруг такое одиночество, словно дверь навсегда отсекла его от мира людей. Желание снова открыть купе было настолько сильным, что Нича убрал руки за спину и попятился, а затем и вовсе отвернулся.

Перед ним было окно, закрытое желтыми занавесками. Но они скрывали лишь нижнюю часть стекла, а поверх них было прекрасно видно, что делается за окном. Точнее, не делается. С этой стороны вагона не было ничего, кроме знакомого уже блеклого неба. Даже не совсем неба, ведь тусклая белизна заполняла собой все сверху донизу.

Смотреть на это было неприятно, чувство полной оторванности от внешнего мира только усилилось. Если бы колеса не продолжали стучать, можно было подумать, что вагон утонул в этой бледной субстанции и лежит сейчас на дне, придавленный ее многотонной тяжестью. И не всплыть ему никогда, и помощи ждать неоткуда.

Жуткое бесконечное ничто за стеклом так и засасывало в себя взгляд, и Нича сумел побороть наваждение лишь сильно зажмурившись. Не глядя, он шагнул назад и в сторону и открыл глаза только когда уперся плечом в стену.

Он стоял возле двери с номером 15. Машинально взялся за ручку и потянул. Дверь мягко ушла в пазы переборки, открыв перед ним пространство купе. Оно ничем не отличалось от предыдущего, только за столиком сидел не ребенок, а юноша, и не пялился в окно, а читал книгу. Зато Нича первым делом посмотрел именно в окно. Занавески на нем были опущены, но между ними оставалась широкая щель, и через нее из-за стекла заглядывала ночь. Только сейчас Нича увидел, что в купе горит свет, который сначала он принял за дневной.

Парень оторвался от книги и посмотрел на Ничу. На вид ему было лет пятнадцать-шестнадцать. Худощавый, но не хилый, даже сидя казавшийся высоким; на темно-сиреневой футболке – надпись «Deep Purple». Когда-то давно точно такую подарил Ниче отец.

Юноша недоуменно тряхнул головой и выпучил из-под длинной челки округлившиеся глаза. Что-то в этом парне показалось Ниче неправильным. Где-то он его уже видел, и не раз, причем в таких ситуациях, воспроизводить которые память наотрез отказалась. Ниче опять стало страшно. Угроза таилась не в парне, она будто сгустилась в самой атмосфере купе. И вопреки законам физики сначала грянул гром – парень воскликнул: «Ничо так!.. Ты кто?!», – а потом уже сверкнула внезапной догадкой молния: этим юношей был он сам, только давно, больше десяти лет назад!

Не помня себя, Нича выпрыгнул из купе и с грохотом задвинул дверь. Он стоял, тяжело дыша, и не слышал стука вагонных колес – их заглушали удары пульсирующей в висках крови. По лбу скатилась струйка пота. Нича машинально вытер ее рукавом и увидел, как трясутся пальцы.

Встреча с «собой» выбила его из колеи. Зато он понял теперь, что означают числа на дверных табличках. Возраст! Его возраст. Выходит, и в первом купе тоже был он, пятилетний. Ну, правильно, мальчик сказал, что его зовут Колей.

Значит, в каждом купе сидит он сам, с каждой следующей дверью на десять лет старше? Но почему? Как это? Зачем?! И если в третьем купе сидит еще тот Нича, которым он был совсем недавно, то кто может находиться за дверями с четвертого по девятое?.. Неужели этот вагон – отпечаток всей его жизни, как прошлой, так и будущей? Вне времени, вне пространства, просто лабораторный срез с периодом в десять лет. Но кто мог совершить такое? Какому неведомому лаборанту понадобилось препарировать его жизнь?..

Проще было принять все за сон, за бред. Если бы он попал в этот вагон сразу, из нормального мира, то наверняка бы так и подумал. Но «бред» тянулся с самого утра, то маскируясь под реальность, то пугая полным отсутствием логики, будто красуясь своей необъяснимой чуждостью. И Нича стал уже привыкать к новым обстоятельствам. Впрочем, свыкнуться со всем этим было сложно, но сознание по крайней мере перестало замирать и пробуксовывать при виде очередных чудес. Но этот вагон!.. Он перещеголял все предыдущее. Покрыл, что называется, как бык овцу! Ничо так. Эффектненько. До дрожи в коленях и холодного пота.

С одной стороны, было бы интересно зайти сейчас в четвертое купе и узнать у себя тридцатилетнего, чем же вся эта чертовщина закончится. Но вдруг он узнает нечто такое, что и жить дальше не захочется? Или вообще купе с числом 35 окажется пустым… Страшно. Очень страшно! Похоже, страх превратился в его верного спутника. Но поддаться ему – значит окончательно проиграть: или сойти с ума, или остаться в этом иррациональном мире навеки, что в общем-то одно и то же. Правда, в этом мире была Соня, которая в его мыслях стала занимать все больше и больше места, но вряд ли ей здесь намного лучше, чем ему самому. А значит, стимул для поиска выхода увеличивается вдвое. Поэтому со страхом придется свыкнуться, как и с выкрутасами бредовой псевдореальности. Поменьше обращать на него внимания, ведь все назойливое очень любит, когда на него реагируют. От этого оно становится только сильней и еще назойливей. А вот хренушки вам, мистер Фобос[1]1
  Страх (древнегреч.).


[Закрыть]! Идите вы к… Марсу[2]2
  Фобос и Деймос – спутники планеты Марс.


[Закрыть]!..

* * *

Накрутив себя как следует, Нича и впрямь почувствовал, что страх вновь отступил. Не настолько, чтобы заглянуть за четвертую дверь, но достаточно, чтобы открыть третью.

Двадцатипятилетний Нича почти не отличался от него нынешнего. Только одет был по другому – в желтую рубашку-безрукавку и бежевые шорты, да волосы коротко стрижены. И лицо с руками красные от свежего загара. Нича даже вспомнил, когда он так выглядел: в отпуске три года назад, когда ездил по путевке на юг.

А за окном купе как раз и шумело море, лениво накатываясь волнами на пустынный галечный пляж. Проплывали один за одним волнорезы, но Нича почти сразу раскусил этот фокус – как и в случае с «березой», волнорез был единственным, продублированным нужное количество раз. «Халтурщики!» – мысленно фыркнул Нича, и так же мысленно порадовался, что, оказывается, еще может шутить. Наверное, этому способствовало еще и яркое южное солнце, и то, что на этот раз он знал, с кем имеет дело. В отличие от дубля, который повторил мимику своего пятнадцатилетнего соседа и слово в слово, с той же интонацией выдал:

– Ничо так!.. Ты кто?

– Спокойствие, – вытянул ладони Нича. – Только спокойствие! Сейчас сяду и расскажу. Можно?

– Ну… – сглотнул дубль и то ли кивнул, то ли нервно дернул головой.

Нича сел напротив двойника. Внимательно на него посмотрел и тоном доброго учителя, вытягивающего двоечника на трояк, произнес:

– Ты ведь догадался уже, правда? Не бойся, дружок, это так и есть.

– А почему?.. – заморгал дубль, и Нича внутренне ахнул: «Неужели и я таким дурачком выгляжу, когда удивляюсь?»

– А вот, – развел он руками. – Оно нам тоже неведомо. Ничо так, ага?

– Да уж…

– В общем, я так понял, ты тоже не в курсе всего этого? – покрутил Нича руками.

– А должен?

– Ну, раз ты тут сидишь… Неспроста же вас понарассаживали.

– Кто? Где?

– Слушай, – не выдержал Нича. – Ты и впрямь дурачок или меня за дурака держишь?

– Ничо так!.. – вспыхнул дубль. Похоже, от возмущения он даже стал более адекватным. – Сваливается такая хрень, а я еще должен знать почему? Это я у тебя спросить должен!

– Ну, спрашивай, – ухмыльнулся Нича. Вот теперь ему «собственная» реакция понравилась.

– А то ты не знаешь, что я хочу спросить! Какого хрена ты тут делаешь, откуда взялся и все остальное.

– Отвечаю по порядку. Я тут сижу и базарю сам с собой. Взялся я тут из какой-то несусветной хрени, которая началась сегодня утром, когда ехал на работу и попал в аварию. Вот вкратце и все.

– Ты хочешь сказать, что кирдыкнулся и попал в рай? Должен тебя огорчить; хоть реклама и утверждает, что Краснодарский край – это рай, но, поверь мне, это всего лишь идиома. Да и я еще вроде бы не умирал… Кстати, тебе сколько лет?

– Двадцать восемь.

– Мне двадцать пять…

– Это я видел.

– Интересно, где?

– На двери твоего купе.

– Слушай, мне твои приколы надоели, – поморщился дубль. – И вообще все это сон или я перегрелся на солнышке… Вали отсюда, не мешай отдыхать. – И он демонстративно откинулся назад, сложил на груди руки и закрыл глаза.

– Ну, как знаешь, – поднялся Нича. – Бывай здоров. Передавай привет… лаборантам.

– Кому?.. – распахнул глаза дубль, но Нича отмахнулся и шагнул к двери.

Он уже открыл ее, когда двойник вдруг спросил:

– Слушай, а как у тебя… с Машей?.. Ну… вы все еще вместе?

– Это с какой Машей? – обернулся Нича. – С темненькой такой?

– А что, их у тебя несколько? – буркнул дубль. – Разумеется, с темненькой… Хотя и так уже все понятно. Иди давай!..

– Ничо так, – помотал головой Нича. – Во дает молодежь! Еще и командует.

Не оглядываясь больше на бесполезного двойника, он вышел и закрыл за собой дверь.

* * *

Заглядывать в следующие купе ему расхотелось. Мало того что разговаривать самому с собой и даже смотреть на себя со стороны оказалось неприятно, так еще и толку это не давало. Похоже, кто-то над ними просто прикалывался. Или не просто. Но в любом случае с целями, недоступными его пониманию. Так стоит ли валять ваньку, плясать под чужую дудку? Не стоит.

И Нича решительно двинулся по проходу к тамбуру. Хлопая дверями, он вышел на лязгающую сцепку, перешагнул ее, миновал еще пару дверей и оказался в таком же точно купейном вагоне. Синяя дорожка на полу, желтые занавески на окнах, двери купе, пронумерованные, начиная с пяти – через десятку…

Такой? Или тот же?.. Нича почти бегом пересек вагон и зашел в следующий. Там все выглядело абсолютно так же. Можно было заглянуть в одно из трех первых купе, чтобы убедиться, тот ли это вагон или просто похожий, но Ниче очень не хотелось встречаться со своими омоложенными копиями. Он был уверен, что они там окажутся и узнают его; что этот вагон – единственный в поезде. Как ель за окном первого купе, как волнорез – за окном третьего. Но чтобы эта уверенность стала очевидностью, Нича решил провести не связанный с двойниками эксперимент. Он раздвинул занавески на одном из окон, а еще на одном скрутил их в жгуты и затолкнул концы между стеклом и перекладиной. Затем прошел в соседний вагон и убедился, что ходит по замкнутому кругу.

Ниче стало не по себе. Где же в таком случае выход? Даже если выпрыгивать на ходу, то куда попадешь? С одной стороны – «молоко», с другой – сплошной «фотошоп»… Впрочем, фальшивые картинки он видел только из купе, причем из каждого разные. А вот в тамбуре за стекла дверей посмотреть не догадался!.. А может, непроизвольно и видел в них что-то, но сознание промолчало, так что скорее всего ничего там хорошего нет. Но проверить следовало. В любом случае как-то отсюда выбираться надо, иначе он попросту с голоду сдохнет!..

Желудок сразу заурчал, есть и вправду хотелось. Причем давно и сильно. Это новые впечатления и переживания заглушили голод, а сейчас он вовсю давал о себе знать.

Нича вспомнил, что Соня как раз собиралась готовить. Наверняка уже закончила, и сидят они сейчас с Виктором, лопают…

Нича сплюнул. Ну что за мысли лезут в голову! Или не в голову даже – небось мозги в желудок переместились. Скорее всего ребята сейчас о еде тоже забыли; с ума сходят, его разыскивают. Во всяком случае, Соня. Очень хотелось думать именно так.

Надо действовать! Первым делом – проверить тамбур. Нича уже сделал пару шагов, как взгляд его снова упал на двери купе с табличками. 35, 45, 55… До чего же странно примерять эти числа к себе!..

В нем все-таки проснулось любопытство. Захотелось хоть одним глазком посмотреть на себя будущего. Когда еще такой случай предоставится?

Он взялся за ручку двери с числом 35 на табличке. Подумал и опустил руку. Тридцать пять – это не очень интересно. Это всего-то через семь лет! Ну, женится, может; ну, маму наконец-то внуками порадует. А вот что-нибудь совершить такого-эдакого вряд ли успеет.

Внутренний голос тут же шепнул: «Ты сначала выберись отсюда, папаша-герой, тогда и о женитьбе думай!» Замечание было разумным, однако Нича попросил внутренний голос заткнуться. Причем не очень вежливо попросил. Грубо, нецензурно. И направился к последнему купе. Восемьдесят пять, как-никак, – это мудрость, опыт, воспоминания. Вот уж кто его жить-то поучит, о «подводных камнях» предупредит, нужные решения в критических точках подскажет. Да и вообще, если двойник в этом купе окажется – значит более полувека ему еще жить гарантировано. Можно ничего не бояться – ни кирпича на голову, ни ножа хулиганского, ни подсолнечного масла на тротуаре.

* * *

Двойник в купе был. Причем двойник в буквальном смысле. Один в один – Нича. Нынешний. Сиюминутный. Даже одежда та же самая: джинсы, рубаха. Только успел курточку снять, на крючок повесить. И улыбается, паразит. Приветливо так, словно давно его ждал и свиданию рад офигенно.

– Проходи, проходи! Не стесняйся.

Нича прошел. Чего уж! Интересно даже. Прошел и сел напротив двойника. И сразу спросил: